Юрий Вафин
Говорит Вафин
– Отец если и брал в руки – то на тойтерьера, я сама не дура… извиняюсь, тут мы вдвоем же?.. Горошинку покатать на пекинеса, дед наш, инженер первой категории, ротвейлеров уважал крайне… Бабушка-покойница слабость питала, но к бульдожкам французским, но на кавказских-то овчарок никто и никогда, в чью породу пошел-то такой? Что там у собаки той, нос черняв, шерсть по всему дому, а лапы достаточно пушисты ли для приличной собаки?..
Вдруг мать словно сбилась с натоптанной колеи. Глаза ее сузились на вьетнамский манер, и каким-то шипящим и одновременно звонким голоском она задала, очевидно, важнейший для нее в этой ситуации вопрос:
– А, уважаемая завуч, простите великодушно, а если сдерзила, не обессудьте, не заметили ли вы, правой или левой наш Митенька изволил баловаться?
– Учительница говорила, будто левой… я и тогда подумала – странно, вроде правша.
– Аа! – издала какой-то победоносный клич мать. – Это он пародировал! Фронда! Манкировал вас всех, а вы и поверили! Ох и славный растет бутуз! В прадеда! В Григория Емельяновича!
После чего резко встала и выбежала прочь, не попрощавшись.
Завуч ошарашенно глядела в стол.
«Гоол!» – раздался истошный вопль шести глоток со школьного двора. Вратарь не кричал. Вратарь – особенная стать.
Собрались как-то мужики на площади, и, как бывает в таких ситуациях, завязался спор.
Вышел вперед шкет двадцатилетний безусый, запищал: «Лучшее время для жизни – это вот молодость, пей да кути, ебись да горлопань!»
Мужики его лещами погнали: «Молод еще рассуждать!»
Тогда вперед вышел парень тридцати годков и кричит: «Лучшее время для жизни – это тридцать лет, деньги появились, гормоны отбушевали, теперь и студентка на хуй садится, и еще молодость буйствует в теле».
И этого погнали мужики – тоже не пожил еще, чтобы мнение иметь.
Тогда вперед подался сорокалетний дядька. Басит: «Сорок лет лучшее время. Жизнь понюхал, но еще не стар. Дети появились, жона, дом строится – в сорок жизнь только начинается!»
Его уж не погнали, просто подвинули – немного пожил человек, вроде справный с виду, кряжистый, взгляд тяжелый.
Но тут же пятидесятилетний выбрался вперед: «Это всё, люди, ерунда, что говорилось до того, как я вышел, – сплюнул на асфальт. – Жизнь начинается в пятьдесят лишь. Когда и дети на ноги встали, и сам еще не старик глубокий, а жизнь познал, и хуй пока что стоит, и в деньгах нужды не имеется».
Мужики задумались: «Дело толкует». Молчание оборвал 80-летний дедок, что закряхтел: «В 80 жизнь только начинается! В 80! Внуки уж нянчатся, хуй неисправен – да и черт бы с ним, зато встаешь рано, сам лукав, хлебу в молоко накрошишь – и счастлив, а страсти и тревоги все позади!»
Ну тут мужики уж успокоились – дед жизнь знает.
Вдруг из-за спин раздался шикарный тягучий баритон: «Всё не так и не эдак. Жизнь начинается, как в гроб тебя кладут. Слышишь стук молотка об обивку – значит, началась история твоя. Ночью крышку гроба сымаешь, из могилы выкарабкиваешься, в город идешь, младенца воруешь – и в гроб тащишь, кровь его пить».
Мужики резко обернулись – кто, мол, так сказал?
А сзади никого. Только ветер поднялся да суховея нагнал, все глаза песком засыпало, потом мужики плевались ходили.
И побежим мы с тобою по такому жаркому климату. По медоносным лугам, маленькие, как первобытные зверьки, теряющиеся в буйной растительности. Сверху – раскаленное, почти белесое небо, снизу – змеи, жужелицы и полевая мышь, справа – опушка леса, слева – я сам.
Ты скажешь, что устала, а я покажу тебе пчелу: «Вот она несет нектар в улей, послушай, как жужжит – это одышка усталого существа, нам надо тоже бежать».
Ты споткнешься о кочку и упадешь лицом навзничь прямо туда, в микромир этого лета, лицом придавив кузнечика, а я опущусь на одно колено и проведу языком от твоей шеи до копчика, слизывая налипшую на благородный девичий пот субстанцию из семян и жучков – это амброзия июля, и я ею лакомлюсь!
Давай вставай, родимая, мы несемся дальше!
А ручей? Что ты скажешь, когда от студеной воды тебе заломит зубы? Когда твои ладошки, сложенные черпачком, поразит хтонический холод подземных озер? Мы затихнем в ложбине, пораженные вековечным перезвоном ключа, сегодня мы пьем семя земли, это соки аида, моя славная, вставай, мы бежим дальше.
А пес? Тот самый степной пес, неведомо откуда взявшийся, независимый, но ласковый, что мокрым теплым носом уткнется в лодыжку? Видишь, какой у него язык? Псу вкусно жить этим июлем, давай потреплем его по загривку и побежим дальше, а он пущай несется за нами вскачь, словно заяц.
Что нас ждет дальше? Стылая прохлада душистого леса, над нами сомкнутся кроны сначала берез, потом дубов, меня бьет кондратий, как я воображаю, что ты в своих легкомысленных шортиках попадаешь в дремучее. Давай не будем тревожить старый древний лес, любимая, даже на словах, даже шутя.
И знаешь, куда мы прибежим в итоге? Финальный рывок, взят последний пригорок, и оттуда, выбивая почву из-под ног, ослепляет нас фарватер кормилицы – Волги-матушки. Я слышу, как рыба плещется на илистых поймах, как ловкая щука уносит в пучину дурака-пескаря, как квелый сом уходит под корягу в ожидании дохлой кошки, что кинут ему голоногие пострелята.
Противоположный берег далек, и сейчас, как древние, я почти верю, что там можно встретить людей о песьих головах и пушистых женщин. Впрочем, после слова «пушистый» я не могу удержаться и валю тебя на землю навзничь, ты сама ведь пушистая, мокрая, разрумяненная, живая ловкая здоровая русская баба! На утомлении держащаяся ты забыла двадцать первый век и живешь вечностью.
А вечером мы на обрыве разожжем костер. Я встану над рекою, спину мне будет жечь пламя, колени морозить Волга, а в шею уткнешься ты.
Сквозь твои губы я целую взасос большой взрыв, что породил всю эту прелесть!
Николай с самого утра ходил гоголем, а под вечер окончательно разошелся: «Уж я задам вам в пятницу угощение, век помнить будете!»
Люди недоверчиво, но с улыбкою глядели на Николая.
Второй год в учреждении состоит, а ни разу посещения не задавал. И вот вдруг.
«Право дело, господа, приходите ко мне в пятницу!» – ластился лисою Николай.
Люди и пришли. Что не прийти, когда добрый человек грозится славным кутежом?
Торжествующе набриолиненный и напомаженный, Николай встречал гостей в прихожей: «Проходите, господа, прямо в залу пешком, там и угощение ваше накрыто уж» – и подмигнул.
Зашли люди – а там жена Николая, Анна Сергеевна Пожарская, на столе лежит в стиле ню, срамные места обнажила растопыримши, на шее салфеточка, сама виду любезного и лукавого.
Как народ дал заднюю! Ноги лезли в чужие галоши, кое-кто напялил по ошибке дамское пальто, один убежал из дому по лужам в носках.
Вот полный список потерь:
1. Были напрочь уничтожены очки Юрия Сергеевича, мастер потом головой качал: «Восстановлению не подлежат!»
2. В давке была раздавлена такса по кличке Тетка. Собачка была преславная, третьего году купленная на птичьем рынке на Савеловском. Там и сейчас таких продают, приходите – посмотрите.
3. Воспользовавшись суетой, два наглеца из учреждения проинспектировали своими канцелярскими пальцами тайные места домашней работницы – Настасьи и нашли их превосходными и полностью соответствующими женскому предназначению.
Последний гость сплюнул на пол: «По шее вам надо надавать за угощение такое!»
И зачем-то прибавил: «Мародер!»
И тоже был таков.
ПЬЕСА «НЕЗАПОГОДИЛОСЬ»
– Ой, садись, Сашенька, как здорово выглядишь, работу нашел хорошую?
– Да, Марья Николаевна, на Западе работаю.
– Ой, на Западе! Какая умница всё-таки! В Германии, в Нидерландах?
– На Западе Украины.
За окном громыхнула молния.
ПЬЕСА
(просовывает голову в дверь)
– Здравствуйте, а кто из вас Николай?
– Здравствуйте, я Николай.
– (сурово) Теперь я тут Николай.
Собрался на площади как-то люд, и завязался спор: а когда русскому человеку жилось лучше всего?
Вышел мужичок подбоченясь да заявил:
– Лучше всего жилось нашему брату при Советском Союзе!
Из толпы вышел другой мужичонка и возразил:
– Отнюдь, при Николае Втором недурно бытовали очень…
– Да что Николай! Вот при Петре жизнь была!
– Да ваш Петр исковеркал всю суть Руси, при Грозном Иване житуха была!
– Э, да я вижу, вы не шарите совсем. Никогда так вольготно не дышал русский человек, как при татарах!
– Да ты христопродавец! Всем известно, что лучшая жизнь была при Киевской Руси!
– Врешь! При неолите!
– При неандертальцах!
– При австралопитеках!
– При первых гоминидах, дурак! – замахнулся залетный мужичок на предыдущего спорщика.
Галдели мужики, спорили, краснели, гам стоял на площади невыносимый!
Неизвестно к чему привел бы спор, ежели бы не вышел на площадку древний, но игривый седовласый старец и не расставил все точки над ё:
– А лучше всего, ребзя, русскому люду жилося при динозаврах. Сам маленький, шустрый, глядикося – чтобы ящур тебя не раздавил, под ногами – шмыг, шмыг, орешек видишь – мой орешек, зубами – хрямсь, хрямсь да в нору!
А в норе баба – юркая, быстроглазая! Да деток с десяток – и все как на подбор!
Чем не житие?!
После такой речи помолчали мужики, почесали в затылках да молвили:
– Верно рассудил, старче. И добавить нечего тут.
Да и разошлись по домам.
Вечером в отделение полиции зашел странный молодой человек. Лицо его было покрыто красными пятнами, руки дрожали от волнения.
Едва зайдя, он тут же попросился под стражу.
– У меня совершенно чудовищный, банальный и неинтересный паблик, – заявил он полицейским.
– Вы нарушаете там закон?
– Нет… не важно… арестуйте меня немедля, мой паблик – звенящая пошлость, ни грамма собственных мыслей, деградация духа…
– Арестовать вас только за пошлость духа?
– Да. Немедленно. Если можно, упеките меня в одиночку. Или лучше в пресс-хату. А лучше всего казните. У вас в отделении есть гильотина?
– Молодой человек, идите, пожалуйста, на хуй, пока мы вас на самом деле не арестовали.
Глаза пацана лихорадочно заблестели.
– Так, понимаете, я и прошу, чтобы вы меня тотчас же связали и заковали в кандалы.
Мысль молодого человека скакала быстрее его безумного взора.
– А лучше знаете что? Посадите меня на бутылку. У вас есть бутылка?
– Иди-ка ты на хуй, друг! Пиздуй-ка побыстрее! – сержант замахнулся на него пустым графином.
Молодой человек трусливо одернулся и, съежившись, полез по карманам.
– Вот возьмите хотя бы адрес паблика, прочитайте, как там всё мерзко…
Молодого человека выставили прочь. Дежурство продолжалось.
Сержант наполнил графин водой, налил три четверти стакана, отпил добрую половину и забил адрес паблика с помятой бумажки в строку.
Минут пять или шесть слышался лишь звук скроллинга мышки и иногда вставляемые полушепотом реплики вроде:
«Пиздец… ебать… охуеть… что делается-то… мать твою растак…»
Сержант поднял трубку и чеканным голосом отдал приказ:
«Отправить наряд по адресу такому-то. Совершенно чудовищный паблик. Глупость в кубе. Говно собачье, размазанное по веб 2.0, отбейте ему там все почки, не церемоньтесь».
Потом прибавил: «Арестуйте негодяя. Я пока подготовлю одиночную пресс-хату и бутылку».
Коля Желонкин за неимением идей, да и средств тоже подарил своей женщине на день рождения соль в пакетиках для обуви. Вручая подарок, он прятал глаза, проникновенно жал руку, произносил какие-то слова о нераспробованной покуда косметике, о нераскрытых свойствах силикагеля. На душе у Коли было нехорошо.
Похорошело через 3 месяца, когда женщина, уже на Колины именины, преподнесла ему образцы ткани из «Остина». Руку тоже жала и презентовала целую речь, из которой следовало, что чуть ли не сами Медичи почли бы за честь пришить обрывки эти к своим сутанам.
Коля воссиял. На следующий день ангела он принес своей женщине полные ладоши распаренной пшенной каши, что пенсионеры высыпали на теплотрассу для голубей и альгулей.
Женщина через 3 месяца ответила аппликацией, сворованной со стола творчества детского сада «Зимородок», пока нянечка смолила в прихожей папиросу в шкафчик с изображением соболя.
Николай лишился сна. На следующий день рождения он выкупил землю на Тяготилином кладбище и преподнес купчую своей женщине в конверте «Летуаль».
Через 3 месяца он получил в подарок стеклянный шар со снегом. Коля тотчас перевернул его, но снег был надежно приклеен к одной из сторон шара.
На следующие именины Коля проглотил мякиш, вываренный в клейстере, отчего хирургу пришлось делать сквозной надрез в области гортани. Кожицу, срезанную с горла, Николай двумя пальцами с застенчивой улыбкой преподнес своей женщине.
Через 8 недель они поженились.
Свадьба гулялась в Алеппо.
В Томском политехническом университете изобретены антидепрессанты нового поколения.
Принцип действия:
– А ну-ка вставай давай с тахты! Ишь ты, кобылявая! Тридцать лет бабе, а лежмя лежит как колода, на которой свинье голову рубят! Вон дядя Толик Померанцев с сеялки упал в 69-м по пьяни да молотилке ноги отдал по колени.
И ничего! Только задорней стал, до самой кончины у подъезда сидел на табаретке, на тальяночке бандитам Утесова жарил да курил как паровоз, а деревянной ногой ритм отбивал по бетонке! А иногда как закричит, больше душою, чем ртом: «Эх, залетныя! Мне ли Волгоград, мне ли Вязьма!» Так сороки с берез на асфальт грохались, как от выстрела!
Хоронили его – пили так, что Володя Гамишев в могилу свалился с лопатою, а на поминках такую гороховую кашу сварили, что посейчас старожилы пальцы облизывают!
А у тебя что за горести? Нет никаких бед – напридумывала и наврала все!
Ёбарь пропал, на работе начальник зацокал, жопа толстая наелась? Вставай да поди в чулан с ветошью, там кот наблевал с куриных потрохов, прибери-ка – вот тебе развлечение!
Не было такого закону раньше – лежать, а сейчас моду изобрели!
Первым делом в Тбилиси, еще до того, как отведать знаменитые хинкали, я наступил в говно.
Причем пока искал эти самые хинкали.
Тбилиси – город Мебиуса. Это тебе не Петербург, где коль постановил дойти до Адмиралтейства, то просто закладываешь руки за спину как драматург и идешь себе. В Тбилиси можно самым загадочным образом петлять, вихлять, уходить на серпантинных переходах в небеса, а потом обнаружить себя в совершенно неожиданном месте.
На одном таком переходе, видимо, спускаясь с моста королевы Тамары, я и наступил в говно – был там один сомнительный закуток.
Шпору я обнаружил только в такси. Водитель сначала бурчал что-то по-свойски, потом выключил радиолу и сказал прямо: ты в говно, что ли, наступил? Мы включили лампочку в салоне, осмотрели подошву – действительно, говно. Другие версии отмели сразу. Говно уже приталило дорожной пылью, но то, что оно человеческое, было видно и невооруженному глазу. Более того, есть у меня основания полагать, что оно скорее всего грузинское.
Мы стали держать с водителем совет. Он все предлагал отыскать палочку и соскрябать наросты с ботинка, я просто смотрел на подошву, и в голове моей витала одна мысль: пожалуйста – наступил в говно.
В отельчике я вычистил говно, но оказалось, что шнурки тоже пахнут. Я их застирал, но внезапно кроссовки начали вонять говном целиком. Через минуту я ощутил этот запах от джинсов, чуть позже меня предал и свитер. Казалось, я весь пропах говном до самых сердец. В отчаянии я начал заламывать себе руки и хулить небеса.
Опомнившись, я решил запах говна перебить. Мои духи такого силача не брали, я позаимствовал в ящичке ванной комнаты местный одеколон по типу «Шипр». Понюхал одежду заново – никуда не годится. Получившийся запах я нарекаю: «аромат престарелого педераста, собирающегося на дискотеку в Дом культуры».
Я сбросил одежу в стирку, взял новый комплект и через минуту уже скакал прочь по холмам Тбилиси куда-то вниз, на запах лобио, но памятуя о говне.
Не считайте, я употребил термин «говно» 11 раз.
Это хорошая цифра, не гнушайтесь ее использовать в быту и творчестве.
Читатель спросит – в обиде ли я на Тбилиси?
Я лишь рассмеюсь. Да, было неприятно, но своим шармом город сегодня все с лихвой искупил. Завтра я, видимо, даже буду загнан в долг.
Жанр Рассуждения
Тут определенной тематики нет, но раздел сей вовсе не плох. Будто забрались вы в горячий летний полдень на чердак и начали рыться в коробочках и сундучках. А чего там только нет! И перекрученная бобина с военными маршами, что от прадеда осталась, и запонки бабушки, в которых в бесконечный июньский день она каталась с дедом по Чистым прудам, после чего они первый раз поцеловались, и скукоженный самиздат Набокова 70-х. Читай да кумекай себе.
ПОЧЕМУ ПОХОРОНЫ ПОЛУЧШЕ СВАДЬБЫ БУДУТ
1. Похороны – это навсегда. Свадьба – явление временное, завтра эти дурни цитат начитаются, она – про настоящих обязанных по факту мужчин, он – про послушных верных глубокоберущих декабристок, и разбегутся, словно натрахавшиеся вдоволь псы. Но с 1897 года не было зарегистрировано ни одного случая, чтобы покойничек полежал, полежал да потянулся: «Надоело в гробе, пойду пройдусь, младенца загрызу». В мире под луной всё однозначно: лег в домовину – обратного хода нет. Оттого – мистика. Оттого – законченность сюжета. На похоронах каждый наслаждается уникальностью момента. «Этого второй раз не похоронят, нужно в оба глаза смотреть»
2. На свадьбе много кричат. Голова кругом идет. Тут подружка невесты зашумит, тут пошутить нужно в камеру, там мамки и тетьки визжат от дармового шампанского, там дядя Виталий кулаками крутит уже в остервенении. На похоронах – красота, молчок, никаких конкурсов, никаких затей. Никакая тамада не заставит водить хороводы вокруг покойника или пить водку из его белой тапочки. Свадьба – для экстравертов, похороны – для интровертов. Главное, делай смурное лицо да помогай там венок поднести или бутылку под цветы разрезать.
3. На свадьбе дерутся, да весьма пребольно. Даже если брачующиеся люди внешне приличные, всегда найдется троюродный братец из деревни, что сразу брови насупит: «Глядикося, а со стороны жениха-то гадьё собралось, вот бы их жизни поучить!» В дальнейшем такой братец станет ошиваться около танцующих или резвящихся, дабы ему наступили на ногу или задели плечом, чтобы тогда развернуть свой нрав: «Пааастой-ка, сука, понимаешь, ково сейчас огорчил? Айда на крыльце раз на раз на ремнях!»
4. На свадьбе кормят черт знает чем. На столе полнейшая эклектика и беспорядок – огурчики, марципаны, цезари, брускетты, торты, ягоды годжи, болоньезе, мясо по-французски и прочая сволочь. Потом три дня живот кипит. То ли дело на похоронах, любо-дорого, как по полочкам: кутья – раз, щи постные – два, канпот с сухофруктами – три, стопарь для порядку больше – четыре. Если покрутиться около выхода, еще с собой пирогов наложат, потом неделю можно из дому не выходить.
5. На свадьбе разорение одно – фотограф, видеограф, лимузин, тамада, платье невесты. Меж тем на похоронах всё бюджетно, для россиян: костюм с выпускного – есть, в привокзальной столовой поминки накрыл – кто жаловаться станет? Ни разу не слыхивал, чтобы покойник устроил истерику, что его в неподобающем катафалке везут. Фотографировать покойника не принято, ну если уж очень тянет, то подкрадись, щелкни на свой «Сименс СХ65» – очень даже экономно выйдет. После свадьбы люди палец сосут и воют с разорения, после похорон пересчитывают хрустящие купюры, присматриваются к зарубежным активам. Да и гостям недурно – покойнику конвертики под подкладку с пришептыванием «там Харону передашь денежку» класть пока не принято.
6. На свадьбе можно ляпнуть, на похоронах говорят по делу.
Встаёт пацанчик со стороны невесты, а жених напрягся: «Ёб али не ёб». Пацанчик ту игру чувствует и ответа манерами однозначного не даёт, иногда бровь поднимет, будто ёб, а иногда попустит, расслабит, будто даже груди невестовы пьяным не трогал. Или встанет другой, поглупее, да сразу: «Наконец-то невеста определилась!» – и всем понятно, что та баба в белом платье – блядь знаменитая.
На похоронах же поднимется мужичок, нос набок, стопочка в руке потрясывается: «Этос… нус… да что уж тут… Володенька, жди и нас теперь» – всё. Все в слезы. Софиты. Несите «Оскар». На свадьбе тот же мужичок скажет так, что отца жениха кондратий хватит в голову.
8. На свадьбу одеваться требуют шикарно. И вот вместо того, чтобы писать пьесу или играться с кошкой, ты бродишь по торговым центрам, словно призрак по Хогвартсу. На похоронах глаз радуется – все в черном или сером. Такой одежды у нашего брата в избытке. Хотя на похоронах я всегда под траурными одеяниями имею свои фирменные оранжевые с фиолетовой мордой удава Каа трусы. Это символизирует иронию над тщетностью, эдакое подмигивание богу, небольшую буддийскую переменку от православной сизо-свинцовой обрядности.
9. На похоронах хорошо подумать. Куда несет меня Миссисипи моей жизни, мне уже тридцон, погост всё ближе, колыбельные восьмидесятые всё дальше, по носогубью уже пошла первая морщина – и вот ты весь в сладком томлении, которое лишь подслащает та самая первая и единственная стопочка, а потом сигаретка на крыльце ДК с малознакомыми мужиками. На свадьбе всё скучно и мысль в голову лезет самая бытовая: «Как бы хлопнуть винища, а потом текилы, да не блевануть на голубей» или «Кажись, Вова Чубаров уже смотрит с интересом на дворники кортежного «Мерседеса», надо бы остановить непорядок». Выходит так, что похоронная рюмашка пьянит больше, чем свадебный арсенал напитков.
10. Одно хорошо на свадьбе: покойников целовать не нужно. Но можно и на похоронах от того обряда увернуться. Например, кокетливо заявить, что вы с покойным еще слишком поверхностно знакомы для такого интимного жеста. Но тут надо ноги ловкие иметь и пространство для маневру.
7 ПРАВИЛ ЖИЗНИ ИЛОНА МАСКА, КОТОРЫЕ ПОКА ОСТАВАЛИСЬ В ТЕНИ. ПРОГРАММНЫЙ ТЕКСТ.
1. На бухач идешь – карты не бери, налом косаря два в левый задний карман, еще триста в правый – на такси. В курточку еще штуку заначь, если кутеж откроет второе дыхание. Это я про дебетовые и кредитные, игральные-то можешь взять. Компания, допустим, заскучала, а ты вытаскиваешь колоду и тасовать, подмигивая: «В буру на пинджак вон твой перекинемся, шутя, чисто на интерес?» Зачастую так можно из банкета прийти с обновками, будто в зару с женой сходил.
2. Зимой хорошую обувь не надевай, реагенты всю попортят, потом разводы замучаешься оттирать тряпочкой ацетоновой. Купи себе калоши более-менее которые, по Интернету можно за 500 заказать.
3. Ты расслабь, расслабь! С бабой на свиданку пошел – нахрапом не бери, в трусы растопыренной пятерней не лезь, шу и больше, чтобы тебе в первую очередь весело было. Такие вот легонькие мужички и ебутся почаще других. Баба при них расслабляется и вот глядишь – уже шуршите на диванчике. Иной раз я видал лысых, куцых, а ведут в опочивальню таких фиф, что в твоих инстаграм-историях мелькают лишь. Женщина – существо презабавное, иногда скажет смешно, иногда про своих бывших чего поведает. Мой товарищ так cvv-коды умел добывать, сейчас преуспевающий коммерсант, бизнес-классом мир исследует.
4. Ты по синей лавчонке не бурогозь. Тебе сипят из закоулочков: «Айда выйдем, туды-сюды, на ремнях до инвалидности схлестнемся, обозначим, кто пацан, а кто подгнилок ебучий!», ты улыбнись, как пьяная мимика только умеет: «Вот вас там трое, идите и поговорите, а я с милыми дамами тут глинтвейном попробавляюсь лучше». Пьяная чижь и трубадурство утром и не вспомнятся, а сломанная спина или, скажем, опущенная почка останутся как антитрофей на всю жизнь, пока в дерево не упакуют. Говорили, помнится, в юности, что от бранного слова надо вскипать и лететь в битву как роханцы, но большинство из тех, кто так говорил, нынче все по диспансерам и домам скорби по стеночкам передвигаются и маменьке-старушке письма пишут большими наивными буквами. Слово – звук, децибел обычный, вот прозвучало, а вот уж и стихло.
5. Ты деньжат-то не трать сильно. Походи по магазинчикам, приценись по акциям: тут моцарелла по 120, там пиво, за которое сотку просят обычно, за 60 теперь торгуют. Вот у тебя за три сотки сабантуйчик маленький и нарисовался: болоньезе и бокал пенного. Сидишь за столом будто граф какой. Как будто Ломбардию обратно отвоевал или Гроб Господень вернул в родные пенаты.
6. Спартак Москва! Спартак Москва! Спартак Москва, Спартак Москва!!!
7. Да ты не боись смерти-то! Все равно не встретишь ее. Пока ты тут – ее не видать, как она пришла – твой уж след простыл. Болезни боись. Но тоже не шибко – как придет твоя пора мучиться, уж что-нибудь придумают – или в мозг внедрят контакты, чтобы твои синапсы прочистить хорошенько, или морфий легализуют или иное какое чудо произойдет. Главное, верить, Пугачева пела. Пугачеву слушаешь? Подай-ка вон ту кассетку, сейчас я тебе поставлю.
Просыпаешься ты утром, открываешь ленту новостей, а там новость: «Запад признал Россию».
Мол, Ротшильды решили: эх, ну что делать, возьмем Россию в первый мир к себе. Что ж, молодцы русские, настояли на своем, проявили характер – мы их проверяли. Проще взять их, чем с ними возиться, воевать там, санкциями обкладывать. Их всего-то 150 миллионов, как-нибудь проживем. Ну будет не золотой миллиард, а золотой миллиард + платиновые 150 миллионов.
Путин выходит на сцену, мол: поздравляю, мы победили.
С завтрашнего дня я договорился:
1. Курс доллара падает до 40 рублей. К лету уже 20 будет. Дальше там до десятки, сказали, скинут.
2. Россиянам визы во все страны мира автоматом.
3. Работать необязательно, мы же победили. Внедряем безусловный доход – 100 тысяч каждому гражданину, а охуенным – по 300.
4. Квартиру всем дарю. В квартире – евроремонт, дизайн минималистичный, техникой «умный дом» все оборудовано, кот уже спит в коробке – важный, пушистый – не нагладитесь!
5. Призыв в армию отменяется. Теперь за нас будут служить немцы там, французы, гастарбайтеры всякие, короче.
6. Все статьи плохие отменяются, блокировки с порносайтов снимаются, можно делать что угодно в Интернете, как в 2002-м, только животных нельзя убивать на камеру и педофилию снимать.
7. С климатом будем что-то делать. Есть наработки, мол.
В центральной части России будет климат как в Средиземноморье, летом – +30, зимой – минус пять, снегу много, чтобы на лыжах кататься было хорошо. В Татарстане море выроем, будет внутренний курорт, наполним водой «Ессентуки», будете купаться, значит.
Потом замолчит резко Путин. Прищурится. Прошу, скажет, женщин отойти от экранов, у меня для мужчин сообщение важное. Баба, понятное дело, прильнет еще плотнее к телевизору.
«Мужики! А мы послезавтра с вами едем в Таиланд все! Я уж забронировал там. А как приедем, бабы нам стол накроют – от Камчатки до Калининграда – прямо через Эстонию».
Сразу все заверещат: а я знал, что Путин победит!
Навальный придет в Кремль лисой тереться: «Я уж так вас подъёбывал, по-дружески, не всерьез».
Мы же все станем начинать утро с бокала шампанского и марша Радецкого – «ах, право не знаю, чем заняться сегодня – на шопинг в Дубай или рому попить на Карибский бассейн слетать?»
На Версус Батол Эминем приедет, да только его не пустят.
Ресторатор дорогу перегородит ладонью: «Не положено пущать».
Через день салюты будут.
Умеет ли твоя мамка торговаться на базаре? Смешно. Конечно же нет.
Подойдет к прилавку смиренная, понуренькая: «Почем говядинка?» Ей с усмешкой: «Ну 500». Она робко, боясь дышать: «Давайте за 400». Ей, через плечо, отвернувшись, мол, проходите дальше, женщина. Базар не для таких, как вы. Бог базара не принимает твоих чаяний. В нашем базарном подлунном мире ты лишь гость гипермаркетной эпохи. Слышно, как гогочут в соседнем ряду грузины. Пахнет финиками, лаврушкой, поражением твоей мамки. Ей накладывают дурное, заскорузлое, килограммами, за 900, она в слезах волочит сумки домой, чтобы там замочить и настругать хоть котлеток.
То ли дело моя мамка.
Заплывает в базар плавно, без рывков, взгляд сверху, от воробьев на стропилах до бетонного захарканного пола. Слева направо. Хозяйский. Деловитый. По диагонали. Плывет как пава, словно тунец по Индийскому океану. Продавщицы склоняют голову: «Сюзерены подтянулись».
Тот же диалог. Та же продавщица. Верхняя губа в бескрайнем презрении вверх. Нижняя еле открывается: «Пааачем мясо-то?»
Продавщицу хлещет потом. «350». И тут мамка раскрывает капюшон, словно королевская кобра. «Это за гнилье вон энто?» Смеется. Под сводами базара громыхает мамкиным смехом. В нем величие пожившей женщины, почти виндзорская вседозволенность. Вы когда-нибудь пробовали спорить за жисть с человеком, которому 400 лет?
«Да тут прожилок на полкило. Кость вон. Дохнуло прелым луком. Я такое мясо. Кошкам. Не дам. Цвет синюшный. От такого мяса офицеров на «Потемкине» постреляли. Закопай его в скотомогильниках. Ей-богу. Как бы греха не вышло». Мамка в ужасе глядит на мясо.
Продавщица падает ниц. Бог базара озаряет мамку лучами.
Базар рукоплещет. Мамка берет мясо за 200 и помолекульно, поатомно перемещается из базара на улицу, где снова становится обычной, пусть и очень славной, женщиной.
Когда выбираете мамку, друзья, потратьте 10 000 часов, наблюдая, какова она на базаре. Окупится сторицей.
Лайк, если хотелось бы отправиться на перевоспитание к Юрию Вафину.
Организовывается некий интернат среди холмов и лугов.
6 утра: подъем, молитвы, покаяния, слезы умиления и мантры.
8 утра: зарядка на кардио. Подтягивания с голым торсом, беганье по лесу, прославленье Перуна и проклятия Мокоши.
10 утра: сытный господский завтрак. Яйца пашот, сгущенка, свежие ягоды, чарка водки.
12 утра: практика орального секса. Мальчики в это время играют в футбол на опушке 8 на 8. Но на ворота нужен толстяк, без толстого на воротах – это не футбол, а тьфу что такое.
15 утра: латынь.
17 утра: греческий.
19 утра: обед с куропатками, устрицами, кулебяками, тыквенной кашей и пинтой сливочного пива.
21 утра: время комплиментов и сюрпризов. Разжигаем огромный костер, танцуем джигу, выпиваем, забавляемся.
23 утра: костер потух, а на обгоревших ветках тут и там валяются парочки – все мертвецки ебутся, невзирая на время.
24 утра: отбой. Надзиратель проходит по спальням, угощает бузотеров плеткой, вытаскивает из-под подушки запрещенную литературу.
Смартфоны и Интернет на перевоспиталке будут запрещены.
Удодов и шакалов не принимаем, сорри.
Срок – от месяца.
Итог: человек нового типа.
Что сделал Юрий Николаевич Вафин за прошлую неделю?
Осуществил научное исследование в области социологии.
Как известно, проживаю я в одном удаленном от России местечке на стыке двух океанов. И много тут ребят с Западной Европы и США разных рас. Имеем такую расстановку на доске:
1. Белые девицы (немки, британки, американки, голландки, француженки) феминистического толку, толерантны и политкорректны. От слова «негр» морщатся, знамя гей-парада готовы нести во главе колонны и очень интересуются культурой всяких стран третьего мира, полагая ее первичной и близкой к истине.
