bannerbannerbanner
Государь Иван Третий

Юрий Торубаров
Государь Иван Третий

Полная версия

Глава 3

Иван Васильевич, великий князь Руссии, как стали называть Московию западные послы, сын Василия Темного, внезапно проснулся среди ночи. Он посмотрел на затемненное окно и понял, что до утра еще далеко. Повернувшись на другой бок, попытался заснуть. Но в голове крутилась мысль, родившаяся еще во сне и пробудившая его: «Что же делать с Великим Новгородом?» Примчавшийся из города наместник рассказал Ивану об измене новгородских жителей ему, великому князю.

Повернувшись на другой бок и поняв, что уснуть не удастся, он сбросил с себя одеяло. Сев на кровати и опустив голову, задумался: «Считают, что если я еще молод и только взял вожжи, так им можно делать со мной, что захотят. Эх! Жаль, что мой батюшка, великий князь Василий Темный, послушался тогда архиепископа Иону и не пошел на этот град. Но я им прощать не буду. Ишь, чего захотели…» Он встал и зашлепал к окну. Раздвинув шторы, посмотрел на небо. Его высокая, слегка сутуловатая фигура темным силуэтом вырисовывалась на фоне ночного неба. Черная туча, закрывшая луну, медленно сползала, освобождая ночное светило. Иван увлекся, наблюдая. Вскоре мертвящий свет луны осветил землю. Посветлело и в опочивальне.

Мария, великая княгиня, у которой он сегодня ночевал, что в последнее время было редкостью, шумно вздохнула, и это заставило князя обернуться. Он увидел ее костлявое плечико и худую спину. Князь подошел к кровати и бережно накрыл жену одеялом. Он был благодарен Марии за то, что она родила ему крепкого, здорового мальчонку. Наследника. И имя ему дали Иван. Иван Младой, в отличие от нестарого отца. Князь вспомнил слова ее матери, которые она сказала своему зятю: «Ты береги Марию. Она у нас слабовата здоровьем. Однажды заболела так, что, думали, заберет у нас ее Боженька. Чтобы умолить его, поехали в Савватиеву пустынь, где, сказывали, жил блаженный Ефросим. Мы со слезами умолили его помолиться и излечить ее от немощи. И старец помог».

«А вот отец объехал все монастыри, все святые места, а не помогло», – подумал Иван и вздохнул. Как будто предчувствовал, что недолго Марии осталось жить на этом свете. Умрет она внезапно в расцвете лет.

…В уме опять всплыл Великий Новгород. Князь поднялся и застыл в раздумье, что делать: идти спать? Снова встал возле окна. Подняв голову, посмотрел на луну. Почему-то вспомнилось, что в лунную ночь Каин убил Авеля. «К чему это?» – тихо прошептал он. Оттолкнувшись, пошел и лег рядом с супругой. Сон все не шел, и Иван вновь стал думать о Новгороде. И решил написать Новгородскому владыке Ионе. Эта мысль успокоила Ивана, и он, повернувшись на правый бок, вскоре задремал.

…А утром первым делом взялся за письмо. Он хорошо знал, что в городе составились московская и литовская стороны. Литовская очень хотела уйти под Казимирову руку. Они утверждали, что в Киеве сидит митрополит Григорий, который придерживается православной греческой веры и, перейдя в Литву, они останутся православными христианами. Это было опасно. И Иван написал Ионе: «Тебе известно, откуда пришел этот Григорий и от кого поставлен? Пришел он из Рима, если ты не знаешь, от папы, и поставлен бывшим Цареградским патриархом, тоже Григорием. Он повинуется папе с Осьмого собора, а святыми отцами утверждено, чтобы не соединяться с латинством…»

Ивану было хорошо известно, откуда на этот раз пошло зло. А начал его посадник Исаак Борецкий. Это он повел двойную игру. Его непонятная смерть не остановила дело. Наоборот, оно попало в деловые и умелые, как оказалось, руки – его вдовы Марфы.

Марфа Борецкая, умная, с твердым характером женщина, быстро подчинила себе не только своих сыновей, но и преемника посадника. А через них полгорода теперь оглядывалось на свою матушку.

Все внезапно изменилось. Ранее новгородцы, добившись от великих князей себе уступки, всегда напоминали новым великим князьям об этом, требуя от них уважения старины. Теперь, когда великие князья стали требовать, чтобы они жили по старине, те начали забывать об этом.

Письмо, полученное Ионой от Ивана III, даже немного обидело владыку. Иона никогда и не думал ехать в Киев. Но оно заставило действовать, и московская сторона стала побеждать литовскую. Однако внезапная смерть Ионы вдохновила его врагов. Они тотчас отправили в Литву своего посланника, чтобы тот сообщил литовцам о смерти владыки, и позвали к себе Олельковича Михаила Александровича, Ягайлова потомка.

Марфа заставила новгородцев с честью принять литовского князя. Она не пожалела денег для подкупа худых мужиков, вечников. Это были люди, которые за деньги могли выполнить все, что требовал дающий. Для этого они не жалели и своих кулаков. Олелькович ехал среди толпы, улыбаясь. Еще бы! Его встречали с возгласами: «За короля!» Московская сторона хотела было оказать сопротивление, но вечники закидали их камнями. Тут же по подсказке Марфы были названы послы, которые обязаны были поехать к королю для заключения с ним мира. И мир был заключен! Король сильно уступил в надежде на будущее, когда представится возможность все переписать. Теперь же условия диктовала литовская сторона. Этого, конечно, Марфа не знала. Хотя могла и догадываться. Но пока… договор укреплял ее сторону. И она не могла этим не воспользоваться. Ее сторонников прибавилось. Отослав своего посланника к Казимиру, Марфа потребовала, чтобы послы были снаряжены и в Псков. Она хорошо понимала, что Москва попытается ответить. Тут уже поучительной беседой не обойтись. И поддержка псковитян была ей просто необходима. Но те оказались верны великому московскому князю.

Узнав об этом, хитрая Марфа задумала снарядить посла и в Москву. Выбор пал на боярина Василия Ананьина. Она велела ему без унижения, с достоинством, доложить о земских делах. На жалобы, что поступали от великого князя, не отвечать. Ананьин понимающе кивнул.

Иван выслушал посланника и тактично спросил:

– А что скажет боярин о моих жалобах? – Князь склонил свою красивую голову в ожидании ответа.

Боярин с вызовом, грубо ответил:

– Великий Новгород об этом не приказал мне отвечать.

От такой явной недоброжелательности великого князя даже передернуло. Но он сдержался. Только сжал кулаки и скрипнул зубами. Подавив в себе вспыхнувшую злобу, спокойно, но твердо проговорил:

– Скажи им, что великий князь советует всем исправиться и осознать, что вы – моя вотчина. В земли и воды, мне лично принадлежащие, не вступайте. Имя мое держите честно и грозно, по старине! Ко мне посылайте бить челом по трудным вопросам. А я вас, свою вотчину, жаловать хочу и в старине держу.

– Все, великий князь? – не ответив на слова Ивана III, спросил посланник.

Князь блеснул глазами, но тихо сказал:

– Все.

Боярин, вернувшись, докладывал Марфе и боярам о своей поездке. При словах великого князя: «имя мое держите честно и грозно» Марфа не выдержала, вскочила и, показав фигу, произнесла:

– Вот, князь, тебе. Видишь?!

Бояре, поддерживающие ее, рассмеялись. Новгородцы поняли, что дело идет к войне.

После отъезда боярина Иван III понял, что вряд ли новгородцы исправятся, и стал подумывать о походе. Вспомнил о Пскове и послал им письмо, в котором говорилось: «Если Великий Новгород не добьет мне челом о моих старинах, то вотчина моя Псков, послужи мне, великому князю, на Великий Новгород за мои старины».

После смерти владыки Ионы в Великом Новгороде посадники, тысяцкие и весь народ в назначенный срок избирали владыку. На престоле лежало три жребия, до этого принятые на вече: жребий духовника Варсонофия, ключника Пимена и Феофила, ризничего архиепископа. Вынулся жребий Феофила. Сразу после избрания Феофила ввели во владычный двор, в сени. Нужно было отправлять посла в Москву за опасной грамотой. Но тут произошла заминка. Пока никто не знал почему. Хотя кое-кто догадывался, говоря, что это Марфиных рук дело. Марфина сторона спала и видела, чтобы жребий достался Пимену. Она так и сяк ломала голову, как устроить, чтобы жребий был вынут за Пимена. Но тот, кто извлекал жребий, тоже выбирался толпой. Она выкрикнула тогда Петруху, кузнеца. Это был огромный детина, один из лучших кулачных бойцов, правдолюб. Он вразвалочку подошел к престолу. Потер ладони. Потом повернулся к народу и подмигнул.

– Тащи! – закричала толпа.

И он вытащил. А толпа была грозным оружием. Что-то нарушать вопреки ее воле ох как боязно! Не раз таких нарушителей ждала страшная смерть. Никто из сторонников Марфы не брался за такое дело.

Выбор архиепископа Марфу и ее сторонников не устраивал, так как все знали, что Феофил был поклонником старины. Олелькович, поняв, что с таким архиепископом Новгород уплывает из его рук, пожаловал к Марфе. Нужно сказать, что Марфа была женщиной еще довольно молодой, к тому же весьма привлекательной. Она могла быть милой, по-девичьи застенчивой, что придавало ей определенную прелесть, которая так покоряет юношей, да и не только их. Но могла быть твердой, как гранит. Ее черные глаза тогда сверкали неприступностью, смешанной со злобой. И эта женщина становилась… страшной! Такая могла только повелевать.

Олелькович, встреченный очаровательной улыбкой, посчитал, что она этим поощряет его к решительным действиям. Олелькович был мужчиной видным. Не откладывая желание в долгий ящик, он попытался было подобраться под ее бочок. Но куда там! Хотя глаза ее и помутнели, но она быстро подавила в себе эту слабость и так взглянула на него, что тот, как ошпаренный, вынужден был ретироваться, забыв, зачем приходил. Однако через некоторое время ему на ум пришла одна мысль, и он решил использовать ее на благо своего литовского княжества. Олелькович решил… выдать Марфу замуж за литовского пана. Потом сделать того наместником Великого Новгорода, где они с Марфой будут править. Вернее Марфа, исполняя литовскую волю.

Он вошел к ней с таким видом, словно ничего не случилось. Марфа его не прогнала, но встретила суровым взглядом. Выслушав, она задумалась. По ее лицу было видно, что такое предложение ее заинтересовало.

 

– А он… богат? – спросила она, вероятно посчитав, что такой человек на примете Олельковича есть.

Тот не растерялся:

– Разве я бы отдал такую красу за нищего! – воскликнул он.

Такой ответ ей понравился. Он написал своему брату, киевскому князю Семену, и попросил подобрать подходящего пана. Князь поддержал эту мысль, отписав ему, что постарается быстро найти жениха. Колесо закрутилось.

Пока писалось да мечталось, жизнь не стояла на месте.

Неизбранный Пимен пришел к Марфе, не подозревая, как он порадовал ее своим приходом. Марфа уже думала о нем вместе с Олельковичем. Пришел, и не с пустыми руками. Ключник, у кого под рукой была архиепископская казна, пришелся по душе Марфе. Сильным ходом Пимена в глазах Марфы было то, что он, в отличие от Феофила, не отказывался ехать в Киев, говоря: «Если пошлете в Киев, я и туда поеду на свое поставление». Феофил же требовал, чтобы его, избранного по старине, отправили в Москву для посвящения в архиепископа Московским митрополитом у гроба чудотворца Петра, а ехать в Киев категорически отказывался. Но для этой поездки нужна была опасная для Феофила грамота великого московского князя. Марфа всеми силами сдерживала посланника, который должен был эту грамоту привезти.

Предложение Пимена пришлось Марфе и Олельковичу по душе. Но для этого надо было, чтобы вече пересмотрело прежний выбор. Пимен не пожалел денег из архиепископской казны. Одним из заправил на вече был некто Кузя. Получив деньгу, он поклялся, что Феофила прогонят с позором. Чтобы подкупить свою братию, он собрал нужных людей в одном из новгородских кабаков, который славился крепкой брагой и хорошей закуской. Кто же откажется от таких посиделок? Пришел и ближайший друг Кузи Федор Забей Гвоздь. Он привел с собой двоюродного брата Сидора. Пареньком тот был застенчивым, честным. Вот брат и захотел его переделать. Для этого надо было ему показать, какая хорошая жизнь у вечевых людей. Подвыпивший Кузя оповестил своих, что для них открыта казна самого архиепископа и, если им удастся свергнуть Феофила и прокричать Пимена, они будут щедро вознаграждены.

Появившись в своем доме, подвыпивший Сидор вызвал в семье переполох. Отец, трезвенник, увидев в таком состоянии сына, схватил его за шиворот и так встряхнул, что на грозный вопрос: «Это что?» – тот сразу во всем покаялся. Узнав, что Пимен хочет сковырнуть Феофила, отец, добрый христианин, возмутился. Нахлобучив головной убор, хлопнув дверью, он куда-то торопливо направился. А прибежал он в кузню к Петрухе, который не хуже Кузи славился умением вести за собой народ. Петруха был занят, и отцу Сидора пришлось его подождать. Он зачарованно смотрел, как работает кузнец, который из куска раскаленного железа выделывал такую красивую завитушку на дверь, что дух захватывало. Когда железо поостыло, Петруха сунул его в воду и посмотрел на мужика.

– Для боярина, – не то спросил, не то утвердительно произнес отец Сидора.

– Для него, для Тучина, – пояснил Петруха.

И, отирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб, спросил:

– Ты что, Сеня?

– Да ты знашь, Петруха, что хочет наш Пимен? – И поведал ему то, что узнал от сына.

Пудовые кулаки Петрухи угрожающе сжались.

– Ну мы еще поглядим, кто кого! – И, схватив кувалду, ударил ею по наковальне. – А что Феофил-то ждет? – спросил он.

Сеня только пожал плечами.

– Ладноть, – взяв щипцы и ворочая железо, произнес Петруха, – вечером приходи, я мужиков соберу, к посаднику пойдем.

Посадник Фома Андреевич, только что избранный, успевший побывать у Марфы и отблагодарить ее за помощь в его избрании, растерялся, когда к нему ввалилась толпа во главе с Петрухой.

– Ты пошто, – начал кузнец, грохнув кулачищем по столу, – не отправляешь Феофила в Москву на его поставление?

Грозный вид великана, этот удар по столу испугали Фому. Он сжался и залепетал:

– Да… я, конечно, отправлю.

– Ну и отправляй! – прогудел Петруха.

– Но… вначале взять надоть у великого князя опасную грамоту.

– Ну, бери, – рявкнул Петруха.

– Да… того… посланца.

– Так посылай! – прогремел Петруха и повернулся к братии.

Те поддержали его, да так, что бедного Фому бросило в жар.

– Завтра придем. Не отправишь… – Петруха поднял кулачище.

Фома выставил руки для защиты. Петруха другой рукой отвел их и промолвил:

– Не поможет!

Гонца он отправил утром, а сам побежал к Марфе, боясь, что кто-то опередит его с этой вестью. «Лучше самому», – подумал он. Марфа выслушала его молча. Поняла все, когда он сказал ей о Петрухе.

– Ладноть. Иди, – сказала она и отвернулась.

Великий князь Иван III, узнав о том, что Великий Новгород просит разрешения на приезд Феофила, ответил посланцу так:

– Вотчина моя Великий Новгород прислал ко мне бить челом, и я его жалую. Нареченному владыке Феофилу велю быть у себя и у митрополита для поставления без всяких зацепок, по прежнему обычаю, как было при отце моем, деде и прадедах.

Такой ответ великого князя придал московской стороне уверенность и свидетельствовал о дружелюбном настрое великого князя к ним, новгородцам. Теперь бояре московской стороны ходили уверенные в своей победе, довольно поглаживая бороды. Но… радость их и торжество оказались преждевременными.

Глава 4

Весть о кончине папы привела семью Палеолог в отчаяние. Они отлично понимали, что не Виссарион был озабочен поисками мужа для Софьи. Это папа, считали они, вел переговоры с холостым французским королем. Кто теперь будет это делать?

– Я знаю, что конклав, состоящий из кардиналов, будет избирать себе папу. Возможно, Виссариона изберут новым папой, – предположил Андрей.

Его слова успокаивающе подействовали на сестру и брата.

– А что? – воскликнул Мануил. – Все может случиться! Ведь он знает две религии. Лучше кандидатуры, пожалуй, не найти, – заключил он.

Андрей снисходительно улыбнулся. Софья это заметила и обрушилась на Андрея:

– Ты что, не веришь?

– Верю, верю! – замахал тот руками и сообщил: – Через десять дней будут избирать папу. Вот и узнаем, кто будет.

– А почему через десять дней? – спросила Софья наивным голосом.

– В свое время такой обычай на соборе приняли католики, – ответил Андрей.

– Смотри, а ты у нас знаток! – с уважением сказала Софья и спросила: – А что они будут делать, пока не изберут папу?

– Как «что»! Их закроют в Сикстинской капелле, посадят на хлеб и воду, пока они не примут решение.

– А когда изберут, они стучаться будут?

– Не-е, – протянул тот и зевнул. Видать, ее расспросы поднадоели парню. – Зажгут солому, чтобы из трубы пошел белый дым.

– И мы сможем увидеть?

– Да. Для этого надо идти к собору Святого Петра, – пояснил он.

На одиннадцатый день они были там. Оказалось, что площадь забита так, что яблоку негде упасть. Они попытались было пробиться к базилике, а затем – к Сикстинской капелле, где собрался конклав, но… увы! Тут никто не знал, что явились члены семейства Палеолог. На них кричали, стали ругать, толкать. Пришлось отступить. А ведь не так давно не каждый решался на них посмотреть! Да, вот они, превратности судьбы! Неплохо, чтобы каждый помнил об этом.

Они стали прислушиваться к разговорам вокруг. Все пересуды так или иначе касались вопроса о том, кто же будет папой. Назывались имена разных людей. Но ни одного из них Палеологи не знали. Имя Виссариона даже не было названо.

Но он оказался среди тех, кто должен был выбрать самого достойного. Кардиналы в капелле были посажены на хлеб и воду. Предшественники позаботились, чтобы выборщики там не засиживались. Шли дни за днями, а Сикстинская капелла молчала.

Но в один из дней все решилось. А он начинался как обычно, если не считать набежавшей тучки, которая, вероятно, захотела посмотреть, что творится на площади, и принесла с собой дождик. Люди куда-то заспешили, и Софья оказалась зажата словно между жерновами, которые оттеснили ее от братьев. Она осталась одна в толпе, быстро начавшей редеть.

Парни и молодые мужчины оглядывались на Софью, но убегали прочь, подхватив под свои плащи пробегавших девушек – не ее. Никто не хотел спасти ее от дождя. Но один нашелся. Это был парень лет двадцати – двадцати двух, выше среднего роста. На нем был роскошный плащ с бриллиантовой застежкой. Плащ был незастегнут, и под ним просматривалась черная куртка с золотыми пуговицами. На голове – шляпа. Из-под нее смотрели на девушку темно-карие смеющиеся глаза. Большой нос с горбинкой придавал лицу солидность. Он элегантным движением набросил половину плаща на дрожащую Софью и представился:

– Джованни, – потом добавил смущенно: – Медичи.

– Софья, – вылетело у нее, и, почувствовав его тепло, она посмотрела на своего спасителя.

Ее поразил его взгляд. Сердце девушки, еще не знавшее любви, слегка дрогнуло.

– Пошли, а то промокнем, – сказал он.

Они добрались до какого-то здания и прижались к стене. Дождь усиливался. Софья попыталась поправить плащ. Что подумал Джованни, трудно предположить, но он сказал:

– Под таким плащом ты в безопасности!

Она улыбнулась. О! Какая это была улыбка! Софья поразила сердце молодого мужчины. Как засветились его глаза! Похоже, он стал жертвой стрелы Амура.

Внезапно дождь прекратился, но они продолжали стоять в прежнем положении. Как долго это могло продолжаться и чем бы закончилось, трудно сказать, но их разлучил внезапный крик:

– Дым!

Невесть из каких щелей начал выбегать народ. Софья, отбросив полу плаща, ринулась со всеми, мгновенно забыв о Джованни. Он какое-то время стоял в растерянности. Потом как бы очнулся и ринулся вслед, стараясь отыскать Софью. Да разве это возможно в кипевшем людском море! Оно утащило девушку, как волна уносит с берегов гальку.

– Белый! Белый! – кричала толпа, заглушая все другие голоса.

А он звал ее, Софью. Джованни был одним из сыновей Лоренцо Медичи, самого богатого человека в Италии. Любая девушка сочла бы внимание такого кавалера лестным. Но… не Софья.

Скоро зычный голос сообщил на всю площадь:

– Конклав избрал папой Сикста!

В груди Софьи что-то оборвалось: «Не Виссариона». И она, опустив от горя голову, побрела в свою сторону. А в голове билась мысль: «Не Виссариона! Прощай, королевство!» Когда братья и сестра вернулись домой, Андрей попытался успокоить расстроенную Софью:

– Сестренка, не унывай!

Но та, вдруг зарыдав, бросилась в свою комнату. Мануил бросился было за ней, но Андрей остановил его.

– Не ходи, пусть поплачет, легче станет, – сказал он.

Мануил послушался и со вздохом опустился в полуразвалившееся кресло. То же сделал и Андрей, когда вернулся к себе.

Обида вспыхнула в груди кардинала. «Как же так? – думал Виссарион. – Я, знаток двух религий, признавший католичество, остался не у дел. Что меня ждет? Как на меня посмотрит новый папа? Почему за меня было подано всего пять голосов? Нет! Эти итальянцы не думают о вере. Они больше думают о себе! Конечно, я для них пришелец. Но что знают они – и что знаю я! Что же мне делать? Ведь Сикст может отослать меня с глаз подальше, в какую-нибудь забытую богом местность».

Он поднялся и заходил взад-вперед. Внезапно на память ему пришла Софья. «Бедная девчонка, – подумал он, – наверное, сорвется задумка, так умно придуманная Збигневом. Не видать ей не только Франции, но и заснеженной Руссии. Жаль, конечно, не Софью, а то дело, какое погибнет. Да… Но к папе без вызова я не пойду», – решил он. И стал ждать, когда его позовут.

И вот, когда он перестал ждать, его неожиданно позвали. Монах, пришедший за ним, провел его в «райскую» комнату. Так меж собой кардиналы называли потайной кабинет папы. Это говорило о том, что его положение не так печально. Монах открыл дверь, и Виссарион, остановившись на пороге, произнес:

– Разрешите, ваше святейшество!

Папа, сидя за столом, что-то сосредоточенно писал. И вместо ответа пером указал на кресло, стоявшее у стола. Мимоходом Виссарион окинул взглядом комнату. Тут, насколько он помнил, ничего не изменилось.

Кардинал сел и вопросительно посмотрел на Сикста. Не то тот почувствовал взгляд Виссариона, не то закончил писать, но, отложив перо, папа еще раз взглянул на рукопись и, отложив ее, повернулся к кардиналу.

– Давно, мой брат Виссарион, я хотел с вами встретиться. Да пока разные мелкие дела, требующие срочного решения, мешали мне это сделать. Мне известно, что вы с Павлом затевали какое-то очень серьезное дело. Не могли бы вы, брат мой, со мной этим поделиться?

Виссарион сел поудобнее, почувствовав к себе расположение нового папы, и начал:

– Не хочу, ваше святейшество, напоминать вам о том времени, в котором мы живем, и о тех событиях, которые происходят вокруг нас. Но скажу о главном. Как мы считали, – он решил все же вспомнить заслуги ушедшего папы, – Восток – турки, или османы, как теперь их зовут, представляют для Европы смертельную опасность. – Произнеся эти слова, Виссарион замолчал.

 

Серые глаза папы внимательно смотрели на кардинала. Его облик говорил о нем как о человеке думающем и начитанном. Увидев, что Виссарион ждет ответа, он кивнул головой. Это означало, что он согласен со словами Виссариона и поддерживает его. И тот продолжил:

– Поэтому по предложению папы Павла был продуман план борьбы с этим надвигающимся злом. Ключевой фигурой в нем была племянница императора бывшей Византийской империи Софья Палеолог. Ей отводилась роль жены великого князя Руссии…

– А почему вы выбрали столь далекое государство? – спросил папа, поправляя на груди крест.

– Да потому, что в Европе, кроме него, некому по-настоящему постоять за нашу веру. Польша с Литвой слеплены, но не объединены. Литва спит и видит вернуть себе самостоятельность, Германия…

Папа, слушая, постоянно покачивал головой.

– Поэтому, ваше преосвященство, мы и остановились на Руссии.

Папа повернул голову к окну. Виссарион понял, что он обдумывает услышанное. Наконец он спросил:

– А вы уверены, что она поедет туда?

Виссарион потихоньку рассмеялся.

– А для того, чтобы она поехала, мы…

– Так вы думаете, что Иван, русский царь, подпишет нашу унию?

Виссарион только улыбнулся:

– А куда ему деваться от такой красавицы жены?

– Да, если нам удастся склонить этого северного варвара на нашу сторону, это будет большая помощь и поддержка нашей вере.

Папа встал, одернул рясу. Ноги его затекли. И он даже немного поприседал. Вернувшись в кресло, он промолвил:

– Ну что ж, Бог вам в помощь. Действуйте!

А на следующий день папа издал указ, по которому Виссарион вновь становился правой рукой понфитика. Узнав об этом, довольный Виссарион заспешил к Палеологам.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru