Юрий Теплов
Время собирать камни
Антилопа глазастая
В те времена женихи в погонах были нарасхват. Девчонки напропалую клеили курсантов в надежде стать офицершами. В одно из воскресений мы с Данькой получили законные увольнительные и отправились на Беловку. Так называлась березовая рощица, раскинувшаяся на берегу Урала. Там и засекли нас две смешливые подружки. И, наверно, заранее нас распределили. Глазастая и языкастая окликнула:
– Курсанты, пирожков хотите?
Мы хотели пирожков. И с ливером, и с капустой. Запасливые подружки даже прихватили из дома термос с чаем.
Глазастую звали Ольгой. Пухленькую блондиночку, которая, как я понял, предназначалась мне, Сталиной…
Наш роман с ней ограничился пирожками. А Данька влюбился в глазастую мгновенно.
Увольнений в город ждал, как манны небесной. Назанимал у курсантов денег. У меня – два рубля, у Сереги – целую десятку. Грудинин был самым богатым из нас, флотский дядя ежемесячно высылал ему 10—15 рублей. Данька не скрывал, что деньги ему нужны, чтобы купить Ольге букет и сводить ее в кафе. В общем, проводил он с ней все свои увольнительные дни.
Так было, пока он не привел ее в училищный клуб на вечер отдыха.
Вечера отдыха были отдушиной в напряге учебных будней. Их приурочивали к какой-либо дате. Этот вечер пришелся на канун Первомая. У КПП кучковались девчонки. Надеялись, вдруг кто-то из курсантов, не успевших обзавестись подружкой, выйдет и проведет на вечер. У некоторых надежды сбывались.
Как и положено, вечер начался с концерта курсантской художественной самодеятельности. Участвовал в нем и Серега Грудинин. На него девки всегда западали: красавчик! Темноволосый, смуглолицый, с прямым крупным носом и с грешными губами. Ему долго аплодировали и вызывали на «бис», когда он спел под гитару про ту, что рядом, но «все ж далека, как звезда». На «бис» он исполнил свою, курсантскую:
Крутится, вертится шарик земной,
Вместе с расчетом и вместе со мной.
В небе крадется шпион-самолет,
Полк наш зенитный шпиона собьет.
Не знаю, кто сочинил слова. Песня перешла к нам по наследству. Сереге снова долго хлопали. Но ведущий уже объявил акробатов…
После концерта начиналось самое главное – танцы под радиолу. В зале надзирал за порядком лысоватый капитан с медалями на кителе, начальник клуба. В будке с радиолой сидел главный училищный комсомолец весельчак и балагур капитан Вьюнов. Ему я, как обычно, отдал свою пластинку, чтобы пару раз он прокрутил ее. В ожидании музыки мы стояли втроем, Даня с Ольгой и я. Серега о чем-то беседовал с начальником клуба. Наконец, из динамика послышалось легкое постукивание, и хорошо поставленный баритон Вьюнова произнес:
– Танго «Не уходи». Приглашают дамы.
Не успели мы с Данькой очухаться, как Ольга сорвалась с места и помчалась к Сереге. Склонилась перед ним, словно балерина. По залу плыла наша с Диной музыка. Петр Лещенко умолял неизвестную даму не уходить, а от Даньки Бикбаева уходила Ольга. Она жалась к Сергею, как кошка, и не отпустила его и после танго.
По первости Даня глядел на них скорее удивленно, чем обиженно. Потом рванул из клуба, и я нашел его на стадионе. Видеть Сергея он не хотел. Я предложил:
– Давай вызовем его и набьем морду.
Морду каждый из нас вполне мог ему набить. Мы же занимались боксом. Тренер даже собирался включить нас в сборную команду училища.
– Грудинин не виноват. Она сама, – ответил Данька…
Сергей появился в казарме перед самой поверкой и сам подошел к нам:
– Я сволочь, да?
Он всегда умел найти слова, после которых мужские разборки исключались.
– Данил! Хочешь, я не стану с ней встречаться?.. Но и тебе не обломится, понимаешь! Она уже на мне зациклилась… Чего молчишь?
– Чего там, любитесь, – буркнул Даня.
– А у нас на лугах клевером пахнет, – сказал он однажды.
Мы топтали в тот день полынный косогор, катали руками свою 57-миллиметровую пушку и падали на траву в короткие перерывы.
– А у нас хариус в реке водится, – сказал он в другой раз, когда мы переходили вброд разлившуюся после ливня Узу.
И я отлично представлял бурзянскую деревушку, прилепившуюся к крутому берегу реки Белой, где Даниял прожил свои девятнадцать лет.
В увольнение он продолжал записываться. Уходил в город, прихватив спортивный костюм, и отправлялся на товарную станцию. Нанимался в грузчики, чтобы расплатиться с долгами.
Ольгу он больше не упоминал…
Осень, прозрачное утро…
В первый курсантский отпуск нас отправили в сентябре. В тот год он выдался теплым и солнечным.
Все дни я проводил с Диной. Маманя обиженно вздыхала и укоряла меня:
– Не по себе сук рубишь.
– Мы любим друг друга, – возражал я.
– Любовь проходит. Остается быт. Тебе по гарнизонам мотаться, а она привыкла к комфорту.
– Отвыкнет, мамуля…
Нам с Диной повезло не только с погодой. Занятия в институте у нее начинались с октября, когда студенческие отряды вернутся со своих полей и строек. Так что на время моего отпуска она была свободна.
Встречал я Дину обычно в скверике на улице Ленина. Она сама так решила. В укромном месте там стояла скамейка на металлических ножках с деревянной спинкой. На ней я вырезал перочинным ножом «Не уходи».
В одну из первых встреч я позвал ее в гости к мамане.
– Не надо, Лёня, – отказалась она. – Твоей маме не нравится, что мы дружим.
– А твоей?
– Моей – тоже.
Мне стало ясно, что на их дачу, где речка Дёма и ромашки на берегу, мы не попадем. Хотя я и грезил об этом в училище. Впрочем, с Диной мне везде было хорошо.
И все же на речку Дёму мы выбрались.
Однажды Дина сказала мне:
– Дамирке на день рождения подарили две удочки и палатку. Теперь у него в голове не уроки, а рыбалка.
– Вот и будет рыбачить возле вашей дачи.
– Папу вчера в Москву вызвали на две недели на какие-то курсы. На дачу без него мама не ездит.
Я задумался. И вдруг меня осенила идея.
– Дамир в первую смену учится?
– Да.
– У тебя есть знакомая замужняя подруга?
– Есть. Зачем тебе?
– Скажешь матери, что они едут в субботу с ночевкой на рыбалку и приглашают тебя с братишкой. А поедем мы втроем.
– Как ты себе это представляешь?
– В два часа дня к вашему подъезду подъедет машина, чтобы загрузить вещи.
– Мама же узнает тебя!
– В машине будет Сергей Грудинин. Ты видела его, когда провожала меня.
– Ох, Лёнечка… Ну, да ладно.
Серегу я нашел у Лидухи. Подсказал его флотский дядя, который заведовал гаражом поблизости от дома. Я рассказал Сереге про свою задумку. Он охотно и даже с азартом согласился участвовать в нашем заговоре. И мы потопали к мамане.
За столом с домашней наливкой Серега сказал ей, что умыкает меня на рыбалку с ночевкой.
– Правильно, – поддержала его маманя, – Пусть отдохнет от своей зазнобы.
Дядя выделил в распоряжение любимого племянника старенький газик, и в субботу мы поехали к дому правительства. Серега спросил:
– Деньги-то у тебя есть?
– Семь рублей от отпускных осталось.
– Маловато для кавалера. Возьми вот червонец. Отдашь в училище.
У ворот я вылез из машины, а Серега прошел в будку стража ворот. Дина должна была сообщить его фамилию. Шлагбаум поднялся, и через минуту газик въехал во двор.
Сквозь решетку мне было видно, как Дина вышла из подъезда и увела с собой Серегу. Вскоре он спустился с рюкзаком, палаткой и объемной сумкой. Минут пять спустя, из подъезда выскочил мальчишка лет тринадцати – четырнадцати с удочками и кошелкой. Я понял, братишка. Следом, в сопровождении матери, появилась Дина еще с одной сумкой через плечо. Она и Дамир загрузились в машину. Мать помахала ладонью и скрылась в подъезде.
За оградой я присоединился к заговорщикам. Протянул Дамиру руку.
– Давай знакомиться, я – Лёня.
Он оглядел меня.
– Это ты Динин ухажер?
– Я.
– Нормально. Я Дамир.
– Червей накопал?
– А как же!
Сергей отвез нас на вокзал, помог загрузиться в электричку. На прощанье сказал:
– После станции Юматово сходите на первой остановке. Там речку из окошка видно…
На остановке я нагрузился, как мул. Благо, идти было недалеко, метров четыреста. Дёма здесь была спокойная и, похоже, глубокая. Ни перекатов, ни отмелей. Крутила небольшие воронки между заросшими подлеском берегами и скрывалась за поворотом. Мы нашли между кустами широкий прогал и остановились. Дамир сразу же занялся удочками.
– Сумеешь сам удочки настроить? – спросил я его.
– Сумею. Меня дядя Коля научил.
– Коля – муж моей старшей сестры Нины, – объяснила Дина.
– Ты никогда о ней не вспоминала.
– Они живут отдельно от нас.
Я достал из своего вещмешка куртку, в которой когда-то ходил на каток. Расстелил на земле и усадил на нее Дину. А сам стал разбирать палатку.
Если бы не армия, я вряд ли бы ее поставил. На полевых занятиях и в летних лагерях мы множество раз ставили и снимали взводные палатки. Потому я без труда понял, что нужны два стояка внутрь палатки – в изголовье и у входа, и четыре рогули для растяжек. Колышки были в комплекте.
Топора, конечно, у меня не было. Пришлось вырезать палки ножом. Палатка значилась двухместной. Но в ней вполне могли разместиться трое, а если потесниться, то и четверо.
Дина, заглянув в палатку, восхитилась:
– Номер люкс! Дамир! – позвала. – Иди, посмотри.
– Не могу, у меня клюёт.
– Я бездельница, да? – спросила Дина.
– Нет. Разбирай вещи и стели в палатке для ночлега. Я – дрова собирать.
Дождей давно не было, сушняка хватало. Но мелочевка прогорит, оглянуться не успеешь. Я шарил по берегу, пока не наткнулся метрах в ста от нашей стоянки на летний рыбацкий бивак. Оборудован он был весьма добротно. Просторный шалаш укрыт брезентом. У вкопанного столика стояли четыре березовых чурбака для сидений. Видимо, рыбацкая компания проводила здесь свой отпуск. Тут бы нам и затабориться. Но поезд уже ушел.
Я перекатил чурбаки к нашему табору. Уже завечерело. Дина вылезла из палатки.
– Устал? – спросила.
– Нет, – обнял я ее.
Я разжег костер. Когда сушняк прогорел, катнул на уголья два чурбака, сверху набросал хвороста. Он почти сразу запламенел. А с ним огонь охватил и березовые кругляки. Мы с Диной уселись на чурбаках. Мир отодвинулся от нас. Только речка, лес, костер и еще живая тишина. Было слышно, как на середине реки плюхает крупная рыба, как потрескивают в костре дрова. За рекой закуковала кукушка. Прогудела электричка и стихла.
Дамир продолжал рыбачить.
– Дин, а почему твоя сестра с мужем отдельно живут? – спросил я.
– Сложный вопрос, Лёня.
– Объясни.
– Родители не хотели, чтобы Нина выходила замуж за русского. Тогда еще был жив дедушка. Он был против, говорил, кровь у детей должна быть чистой. Нина сбежала из дома и поселилась у Коли.
– А сейчас как?
– Смирились родители. Папа даже пригласил их жить к нам. Они отказались. В гости приезжают. И на даче несколько раз с дочкой были. Тогда он и брал Дамира на рыбалку.
– Дина, я ведь тоже русский.
– Ну, и что? Если понадобится, тоже убегу к тебе.
– Через два года?
– Нет, когда институт кончу.
Между тем стемнело. Дамир еле просматривался. Наконец, он, подсвечивая себе фонариком, поднялся к нам.
– Есть хочу, – заявил.
Я достал из своей авоськи буханку хлеба, кругляш чайной колбасы и бутылку лимонада. Дина вытащила из палатки сумку. Достала пеструю скатерть, расстелила ее подле костра, стала собирать ужин.
– А рыба где? – спросил я Дамира.
– В садке.
– Много поймал?
– Шесть окуней. Утром еще поймаю.
– Садок тоже дядя Коля подарил?
– Ага. И фонарик…
Я подбросил в костер хворосту, чтобы светлее было.
Дина разложила на скатерть бутерброды с копченой колбасой, сыром и шоколадным маслом. В сумке у неё оказались три бокала для чая, обо мне, значит, тоже подумала. Чай она наливала из разноцветного термоса. Дамир от чая отказался. Ухватил бутылку с лимонадом и запивал бутерброды прямо из горлышка. Затем поднялся и объявил:
– Наелся. Спать пойду.
– В палатке у входа твой комбинезон, – сказала Дина. – Надевай и ложись.
Он скрылся в палатке. Освободившийся чурбак я катанул в костер. Нам с Диной хватило и одного. Она сидела у меня на коленях и заворожено глядела на языки пламени.
– Лёнь, а где ты собираешься служить после училища? – вдруг спросила Дина.
– На Дальнем востоке.
– Почему так далеко?
– Там тайга и сопки. И синие зайцы в сопках.
– Бред. Я видела синих кур. А зайцев твой Сергей выдумал.
– Дин, давай после училища поженимся?
– Мне же надо окончить институт.
– Можно учиться заочно.
– Нет-нет, Леня. Сначала сам посмотри. И сопки, и тайгу. И даже синих зайцев. А там разберемся…
Мы еще долго сидели у костра. И лишь когда он стал затухать, Дина сказала:
– Пойдем в палатку.
Дамир спал, свернувшись калачиком, у самой стенки. Дина укрыла его ватным одеялом. Мы легли с другого края и прижались друг к другу. Нам не было холодно. Уснуть долго не могли, изнемогали от близости. Она шепнула:
– Так нельзя, – и уползла к братишке…
С рассветом я разбудил Дамира. Он спустился к удочкам. Дина безмятежно спала. Мне спать не хотелось. Я сидел на чурбаке и наблюдал за рыбачком. Солнце светило со спины, освещало заводь, и мне хорошо были видны красные головки двух поплавков и жёлтые листья на воде. Утро было прозрачным, словно перенеслось на берег Дёмы из романса Вадима Козина…
Клева не было. Дамир сначала стоял, пригнувшись, в готовности схватить удилище. Затем встал. Сел на траву. Прошло минут десять. Вдруг он подхватил удилище и вскочил на ноги. Удилищный концевик изогнулся, а у кромки камышей забурлила вода.
Я бросился на помощь. Сиганул в воду в штанах и тапочках.
Хорошо, что глубина у берега была чуть выше колен. Дамир тянул рыбину, а я пытался ухватить ее руками. Она ускользала, но все же мне удалось зацепить ее. Выкинул рыбину наверх. И выбрался из воды сам.
– Если бы не ты, сорвалась бы, – сказал Дамир, ухватив добычу. – Крючок-то на удочке. Горбач взял.
– Это же окунь.
– Крупных окуней горбачами называют, – со знанием дела объяснил он. – У них на спине горб, – и опустил добычу в садок.
Мне ничего не оставалось, как разжечь костер и подсушиться. Разулся. Тапочки повесил на растяжные рогули, носки – на палаточные шнуры. Запалил сушняк. Снял свои спортивные штаны, отжал штанины, снова надел. Высохнут у костра и на солнце.
Дина появилась из палатки в одиннадцатом часу. Подошла ко мне.
– Ты чего босиком?
– Прыгал в речку за рыбой, Дамиру помогал.
– Поймали?
– Конечно.
– Не завтракали?
– Тебя ждали.
– Дамир! – позвала она. – Через пять минут кушать.
Завтракать нам пришлось вдвоем. Дамир поднялся наверх, схватил два бутерброда и был таков.
– Я обещала маме быть дома в четыре часа, – вздохнув, сказала она.
– Поедем двухчасовой электричкой. Как раз успеете.
– Ты нас до дома не провожай. Мы с вокзала на такси уедем.
– Дамир дома не проговорится?
– Нет. Он кремень, хотя и папин любимчик. Да и понравился ты ему…
В час мы начали собираться. Дамир с явной неохотой смотал удочки. Садок с рыбой убирать не стал, так в руках и нес к электричке. А кто бы из мальчишек не выставил напоказ такой солидный улов! Даже пассажиры в поезде расспрашивали его, сам ли он поймал рыбу, на какую наживку и в каком месте Дёмы…
На вокзале я загрузил вещи в такси. Дина сказала:
– Встретимся завтра в четыре.
Я поцеловал её в носик. Дамир с чувством потряс мне руку. Они укатили. Я поехал к мамане на автобусе…
Оставшиеся отпускные дни пролетели для меня, словно снаряд, запущенный в никуда. Мы с Диной бродили по городу. О чем-то разговаривали, даже спорили. Я строил воздушные замки. Она улыбалась и несогласно качала головой.
Первого октября у нее и у мамани начались занятия. Я уезжал в училище третьего числа. Получилось так, что проводить меня они не смогли. Возможно, и к лучшему, встретятся, когда мы станем мужем и женой.
Люди в погонах передвигаются по стране бесплатно. Билет в плацкартный вагон я взял в кассе для военнослужащих по воинскому требованию. И вышел на перрон, куда должны подать поезд Уфа – Чкалов. Там и обнаружил Серегу Грудинина и Даньку Бикбаева.
– Лидуха провожать навяливалась, – сказал Серега. – Еле отбрил ее.
Данька взглянул на него осуждающе. Понятно, имел в виду Ольгу.
В этот момент я увидел Дамира. Он проталкивался сквозь перронную толпу и явно выискивал меня. Я поспешил ему навстречу.
– Тебе военная форма идет, – сказал он.
– Проводить меня приехал?
– Ага. И вот, записка. Дина передала. Потом прочитаешь.
– Спасибо.
Он достал из кармана блокнот и карандаш.
– Продиктуй мне свой адрес.
Я продиктовал. Спросил:
– Письма писать будешь?
– Нет, на всякий случай.
К перрону подполз пассажирский состав.
– До свидания, Лёня, – попрощался Дамир.
Записку от Дины я прочитал, когда поезд тронулся. «Люблю. Буду ждать»…
Выпускники
В училище нас ждала ошеломляющая новость – мы стали выпускниками, чему возрадовались, как подарку судьбы. Поступали в трехгодичное училище, но кто-то из начальства в высоком штабе решил, что три года слишком жирно для среднего образования, хватит и двух. В общем, как нам виделось, правильно решил. Так что в один год из училища выпускались и бывшие второкурсники, и мы.
Программу обучения уплотнили, выходные дни нередко становились рабочими, даже урезали в распорядке дня личное время.
Нововведение отразилось и на увольнениях в город. Их сократили до двух раз в месяц, вместо еженедельных. Мы с Данькой отнеслись к этому с полнейшим равнодушием, а Серега психовал. Его ждала в детском саду Ольга, бегать же к ней ночью в самоволку он теперь не мог. Новая должность не позволяла. Он стал командиром нашего расчета и одновременно заместителем командира взвода. Прежнего взводного старшего лейтенанта Воробьёва перевели в окружную спортивную роту, а вместо него назначили бывшего старшину батареи лейтенанта Кузнецкого.
Сюрприз, конечно, для нас с Данькой неожиданный, и, понятно, не из приятных. Но и мы уже не салаги, службу усвоили и знали, как постоять за себя.
Однажды Кузнецкий построил взвод в личное время и стал проверять прикроватные тумбочки. Мы переминались с ноги на ногу и ждали результатов. Он закончил осмотр. Вызвал:
– Бикбаев!
– Я.
– Почему у тебя в тумбочке грязные носки?
– Виноват. Постираю.
– Не видать тебе увольнения, как бомжу маникюра. Понял?
– Прошу обращаться на вы, товарищ лейтенант. Как капитан Луц.
Кузнецкий побагровел, но смолчал. Даньку он больше не доставал…
Что такое год?.. В напряге занятий и полигонных учений он пролетел, как зенитный снаряд, пущенный по конусу-мишени. Конус – это большой рукав, наполненный воздухом и буксируемый самолетом на длинном тросе. Наблюдатель из полигонной команды засекает в конусном радиусе разрывы, и зенитчики получают оценки. Исключительным проявлением мастерства было сбить конус.
Один раз нашему расчету это удалось. Это произошло холодным январским утром. Мы с Бикбаевым работали за наводчиков: он – по вертикали, я – по горизонтали. И когда рукав, вдруг усохнув после наших выстрелов, стал падать, все замерли, а, уверовав в такое везение, взорвались упоенным «Ура-а!». Конус, похожий на оторвавшийся кусочек белого облака, медленно кружил в воздухе.
Наводчиков, то есть нас с Данькой, качали всем взводом. Перед моими глазами мелькали тогда небо, пушки и лицо капитана Луца, с улыбкой глядевшего на ликующих подчиненных. Прямое попадание – это не фунт изюма. Это финал стрельб – нет больше мишени, и стрелять не по чему! Это пятерка всей батарее и досрочная дорога на зимние квартиры…
Затем комбат торжественно пожал руки всему расчету во главе с Сергеем Грудининым и велел старшине оставшийся запас тушенки пустить на последний полевой обед.
Старшиной батареи вместо Кузнецкого стал в то время сержант Ли из бывших второкурсников, молчаливый и уважительный кореец.
Что до лейтенанта Кузнецкого, то зимой, в полевых условиях, он заметно скисал. Свою шапку-ушанку всегда завязывал под подбородком. И старался держаться ближе к походной кухне, где тепло и сытно. Летом по ходатайству командира батареи, получившего к тому времени майорскую звезду, Кузнецкого перевели в училищную тыловую команду…
Дни и недели бежали по расписанию. И мы жили по расписанию занятий. Но дырки для личной жизни в нем были. Серега бегал в увольнение. Данька наверстывал то, что не додала ему сельская школа. Я писал мамане и Дине письма. И еще сочинял стихи. Много позже понял, что стихи получались слабые, подражательные, но тогда они казались мне почти шедевром. Дина на мои письма отвечала аккуратно. Главное, что я из них выуживал, она меня ждет.
В августе выпускников ждали заключительные экзамены. Те, кто окончат училище по первому разряду, то есть сдадут экзамены на пятерки, имеют право выбрать округ, где начнут свою офицерскую службу. Остальные – куда направят. Нас троих распределение по округам не беспокоило. Еще на первом курсе мы решили отправиться на Дальний восток. Желающие поехать туда вряд ли, кроме нас, найдутся.
Экзамены принимала московская комиссия. Наверно, учебный главкомат проверял, как выпускники усвоили уплотненную программу.
Мы с Сергеем сдали экзамены по первому разряду. Даня получил по русскому языку тройку. Как будто грамматические ошибки могут помешать отлично стрелять.
Нам уже выдали офицерскую форму, и мы, протянув под курсантский погон портупею и смачно поскрипывая хромачами, заполонили город и взбаламутили карауливших женихов девчат. Однако до золотых погон было еще далеко. Приказ о производстве в офицеры будет подписан лишь через месяц.
Серега сказал:
– Зато этот месяц мы свободны, как сопля в полете.
В виду он имел увольнения в город, которыми нас теперь не ограничивали.
Даньку в город не тянуло. Он оставался в училище. Сидел в библиотеке и штудировал литературу по радиолокационным станциям и приборам управления огнем.
Я же составлял компанию Серёге.
Внизу дремал маловодный Урал. Луна перебросила через него узкий светящийся мостик, и он пришелся как раз в рыбачью лодку, заякоренную на середине реки. Мы сидели на поваленном дереве: Сергей с Ольгой и я. Пили из общего стакана портвейн и ели Ольгины пирожки.
– Эх, Антилопа, ты даже не знаешь, где живут синие зайцы? – Сергей называл ее Антилопой, и ей, похоже, это нравилось.
– Вот наденем погоны, – продолжил он, – и мы с Ленчиком (со мной, значит) поедем туда. Там тайга и сопки. И синие зайцы.
Ей плевать на зайцев, но поехать с Серегой она бы не отказалась. На край света рванула бы. Но он не торопился приглашать ее с собой. Я же мысленно говорил ей: «Дура глазастая! Не разглядела Даньку! Про синих зайцев он, конечно, не может, зато увез бы тебя туда, где они водятся».
У Сереги увольнение было до утра. Я знал, что ночь они проведут в кустах, из Ольгиной сумки призывно выглядывали одеяло и еще одна бутылка портвейна. Кайф с ночёвкой в детсаду для них внезапно кончился. Садик расширили, добавили ясельную группу. Назначили новую заведующую с высшим образованием, а Ольгу оставили ее заместительшей…
Я был третьим лишним. Мне пора было сматываться, что я и сделал.
Роща выглядела не из мира сего. Лунный свет просеивался сквозь тонкие березовые стволы и начавшие облетать вершины. Белые стволы отливали желтизной. Даже траву будто припудрило бронзой. Это была наша последняя училищная осень.
Я шел и вспоминал другой сентябрь. Свой первый отпускной сентябрь, в котором были Дина, ее братишка и я. И еще костер, речка и чуткая тишина.
Да, думал я, шагая по бронзовой роще, два года могут столько наворотить, что мало не покажется. Вон как мы все изменились, и я в том числе. После того, как я смазал Сереге по губам, как-то враз почувствовал себя уверенней. Хотя и потрепал мне тогда нервы Кузнецкий. Ради кулаков мы с Данькой даже записались в секцию бокса, и тренер нашел, что в мухачи я вполне гожусь. В мухачи мне ни к чему. Важнее было, чтобы я мог дать сдачи кому угодно. Дину, например, защитить от хулиганов…
Я шагал меж белых стволов. Хрустели под ногами опавшие листья. Воображение рисовало сумрачную речку Дёму, костер на берегу. Дамир спал в палатке. Мы сидели вдвоём на чурбаке. Кукушка за рекой ворожила нам долгую жизнь. Дина сказала:
– Нет-нет, Леня. Сначала сам посмотри. И сопки, и тайгу. И даже синих зайцев…
Я любил смотреть на освещенные окна. Они хранили людские тайны, и тени на занавесках воспринимались как бесплотные духи тысячи и одной ночи. Одно далекое окно на втором этаже было для меня окном надежды. Из него на огороженный широкий двор пробивался зеленоватый свет. Иногда на подоконнике появлялась цветочная ваза. Значит, она заметила меня и скоро появится из подъезда…
Я лежу на своей солдатской кровати и не сплю. Данька уже видит десятый сон. Наши кровати стоят вплотную, и головы покоятся на подушках в метре друг от друга. Я тоже стараюсь заснуть, но мешает окно моей надежды.
И еще я представляю огромное окно служебного кабинета, в котором лежат наши личные дела. Мы ждем приказа министра обороны о производстве в лейтенанты. Только денег у нас пока еще нет. И золотистых погон с двумя маленькими звездочками тоже нет. Их вручат нам после подписания приказа…
Долгожданный день наступил в первую пятницу октября. Выпускников собрали в клубном зале. В президиуме на сцене наш начальник училища с золотой звездой и укороченной ногой.
И мы, наутюженные, надраенные и готовые к бою. В зале уже нет курсантов. Здесь все офицеры. Идет распределение выпускников по военным округам.
Фамилии перворазрядников зачитывает майор, начальник отдела кадров.
– Андреев!
– Прикарпатский.
– Алиев!
– Северокавказский…
Мы с Серегой тоже можем выбрать округ.
Данька недотянул до первого разряда. Но все равно мы трое решили ехать на Дальний восток, туда уж точно места останутся.
– Ты слышишь, народ Прикарпатский выбирает, – говорит Сергей и поворачивается ко мне всем корпусом.
Я машинально киваю головой.
– Вот она синяя птица, – шепчет Сергей. – Слышишь, Ленька, где живут синие птицы?
– Зайцы, – поправляю я.
– Зайцев я придумал, чтобы не повторяться. Про синюю птицу даже песня есть… Давай махнем в Прикарпатье, а, Лень?
– Ты что? Ведь мы уже решили в Дальневосточный округ! Нас же трое!
Взгляд у него беспокойный, как тогда, в грязном поле при свете фары.
– Пока молодые и не обабились, хоть страну поглядим, Лень! Больше права выбора никогда не будет.
Меня заворожили слова: право выбора. Падает сверху, бьет сбоку, сзади: «Прикарпатский, Московский, Киевский…». Даня, ткни меня, чтобы я очухался! Уже вызывают лейтенантов-перворазрядников на букву «Д». Сейчас выкликнут меня.
– Дегтярев!
– Прикарпатский, – шепчет Серега.
И я, как попка, повторяю:
– Прикарпатский.
Я сижу оглушенный нелепостью, которую совершил сам. В голове цветной калейдоскоп. Речка Дёма, Дамир с удилищем и выброшенная мной на берег рыбина, лишенная речного простора. Я чувствовал себя такой рыбой.
Еще можно крикнуть, что ошибся, и переиграть, как договаривались. Пока еще нас трое. Но рыбы немые. И я немой.
– Молоток, Ленчик! – говорит Сергей. – Синие зайцы от нас не уйдут.
Даня опустил лобастую голову.
…Оглядываюсь сегодня на того лейтенанта и понимаю, что он просто-напросто пацан. Только этого не видно за золотыми погонами. Тот пацан думал, что он мужчина, а был цыпленком. Я не смел даже взглянуть на Даню, чувствовал себя предателем.
– Понимаешь, Даня…, – мямлю я.
– Все правильно, Леня. У тебя же первый разряд.
Ох, эти Данькины глаза! Коричневые и грустные, как у кутёнка!..
Он уехал на Дальний Восток…
Сотни клавиш у памяти. А нажимаешь одни и те же, чтобы вернуться в пункт отправления.
… – Ты помнишь наши марш-броски? – спросил меня Даня шесть лет спустя.
– Помню.
– Хорошее было время.
Он очень изменился за эти годы. То ли вытянулся, то ли современная прическа подправила его облик, но прежняя несимметричность исчезла. Я приехал к нему на Дальний Восток во время отпуска, и мы трое суток прожили в тайге на берегу реки. Один берег у нее был скалистый и весь седой. Словно годы не обошли своей метой даже камень.
– Хорошее было время, – повторил он.
Мы всегда говорим: «Вот раньше…» Всегда торопимся в завтра, упуская, что обычный сегодняшний день станет золотым вчерашним. Вот и тогда сидели у костра и не подозревали, что скоро эти минуты покажутся счастливым сном…
Шарик земной крутится, вертится. Вчерашний день не вернуть, как не вернуть из прошлого самого себя…
Когда наступает вечер, синий, как воды в горном озере, когда звезды становятся похожими на спелые яблоки, в память невольно вползает далекий город и девчонка, шагающая по лужам. Идет она, спеленатая мокрым платьем, одна посреди улицы, и улыбается сама себе. А на автобусной остановке стою я. И глаз не могу отвести от выросшего из дождя чуда. День скатывается в сумерки. День опять что-то уносит.
Минуты уходят, как уходит все, кроме памяти. Я вижу длинный, как коридор, школьный зал, серьезную старшеклассницу в очках по имени Дина и слышу умоляющий голос Вадима Козина: «Не уходи!»…
Это она пришла в мою жизнь из школьного зала. Пришла за много лет до того, как из весеннего дождя выросла девчонка, спеленатая мокрым платьем…
