Юрий Слобода
Советский бог Сталин

 
«На пустыре, заброшенном и диком,
Ростки тюльпанов, чуть набравши цвет,
Печально тянутся к сгорающим зарницам
И в тьме ночной теряют алый свет…»
 

Сияющие горные пейзажи, созданные кистью неба и солнца, цветы и травы, оживающие от прикосновения ветра, песни соплеменников, уходящие ввысь, всё это с малого детства окружало малыша Сосо. Вот за холмами скрывается красный солнечный диск… Вечер окунается в лёгкую прохладу… И вдруг, в тишине медленное одухотворенное песнопение под аккомпанемент грузинской флейты, зурны – национального духового инструмента. И длинный ряд столов, как на клеёнчатых полотнах Пиросмани… Начинается традиционная грузинская свадьба – незабываемое событие не только для жениха и невесты, но и для всех присутствующих многочисленных гостей. К свадьбе в Грузии готовятся долго и основательно, чтобы церемония получилась роскошной и богатой, столы ломились от всевозможных угощений, а гости не скучали, наблюдая за яркими и зрелищными развлечениями. Такое пышное мероприятие обходится семьям жениха и невесты очень недешево. Избежать значительных затрат и соблюсти традиции, можно только похитив невесту. И вот, выходит невеста в свадебных платках и лёгкой газовой накидке, увешанной цветами… Публика торжествует, тамада зачитывает сладкие речи… вот-вот должен начаться пир… Откуда-то к невесте бежит ребёнок. Это маленький Сосо заметил красивый цветок на её фате. Он ухватил цветок и тянет на себя. Вокруг смех. Малыш не отпускает, крепко сжав кулачок.

– Где жених?! – кричит тамада.

Это крестный Сосо, Якоб Эгнаташвили. Он поцеловал мальчика.

– Уступи невесту, швило, твоё время ещё придёт.

Затем повернулся к публике и весело добавил:

– Если он уже сейчас хочет украсть невесту, Бог знает, что он будет творить, когда подрастёт.

Именно он в Гори станет тем, кто пользовался безмерным уважением юного Сосо, его «крёстный», батоно Яков, весёлый и состоятельный человек, Эгнаташвили Яков Георгиевич, владелец виноградников, занимающийся виноторговлей. У него некоторое время работала горничной Кеке Геладзе, мать Сосо Джугашвили. В большом каменном доме Якова всегда было шумно и весело. А с его сыновьями, Сашико и Васо, Йосиф будет дружить на протяжении всей жизни. Плакаты с портретами Якова висели на людном месте в городке. Он был известен не только как торговый человек, знатного рода, но и как борец. Грузинская борьба, чидаоба, возникла из мифической схватки прародителя народа с диким зверем. Горцы уважали силу, ловкость и бесстрашие. Борцы почитались при дворах знатных феодалов, а простая публика рукоплескала им на площадях.

Батоно Яков, как называл его Сосо, был добродушен, щедр и любознателен. И всегда расспрашивал Йосифа, что нового он прочитал или просил его зачитать что-нибудь ему в слух. Всё, что он постигал в Горийском православном духовном училище, куда Сосо Джугашвили поступил в сентябре 1888 года. Вначале Сосо воспринимал училище, как храм благочестия и справедливости, школу науки, где обучают правильно жить под строгим присмотром Господа. В классах училища не существовало ни одной печи. Несмотря на тёплый климат в Грузии, влажной осенью, зимой и ранней весной было холодно. Местные школяры ночевали и отъедались, чем бог пошлёт, по своим домам. Начальство редко выдавало воспитанникам бельё, одежду, обувь. Всегдашнею пищею их были в обед постные щи, ржаной хлеб и сухари; в ужин гречневые и просяные каши, иногда лобио. Насаждалась не только русская пища, но и русская речь. Ослушников строго наказывали карцером и розгами. В летние каникулы, желая поправить свое материальное положение, ученики уходили в сёла обучать недорослей богачей за гроши и харчи. Однако, Йосифу Джугашвили была назначена стипендия в размере трех рублей, благодаря хлопотам священника Чирквиани. Были обнаружены у него и способности к песнопению. И Сосо был определён в певчую группу, а затем в хор училища, исполняя дуэты и соло. За несколько лет он прилично усвоил ноты, и свободно пел по ним. И, даже, стал помогать дирижеру и руководил хором… Как-то, когда никого из наставников не было, стал исполнять перед своими сверстниками грузинскую народную песню, распределив голоса среди мальчишек.

 
Ра вкна ту вер давивицке
Шени шави твалеби
Бичо чемтан мохвал
Маграм маинц дагемалеби
Мосамгери:
Лалеби, Лалеби
Маквалс гигавс твалеби
Твали маквалс даудгеба
Шен ки генацвалеби
 

Сосо прекрасно вытягивал детским дискантом:

 
Что делать, если не смогла позабыть
Твои чёрные глаза
Парень, придёшь ко мне,
Но всё равно спрячусь от тебя…
 

Припев весело подпевал хор мальчиков:

 
Лалеби, Лалеби
На ежевику похожи глаза твои
Чёрт с ней, с ежевикой.
Тебе я генацвале…
 

Правда, за это самоуправство, его хорошенько отругали. Сосо называл это «духовной поркой». В училище воспитывались будущие священники и поэтому им всячески старались привить богобоязнь и смирение. Но с Йосифом это получалось с трудом, и то, когда он делал вид, что смирился.

На «Крещение» произошло событие, чуть не стоившее жизни десятилетнему Сосо. Праздник устраивали возле моста через Куру, где собиралось множество разного народу. На главной улице были выстроены солдаты. После погружения креста, при выстрелах, кропили знамена святой водой. Люди кидались в Куру, обнимались и пили. Улицы были переполнены народом. Столпился народ около церкви, где стоял певчий хор. Внезапный ошеломляющий крик раздался из толпы. Сверху узкой улочки стремительно мчался фаэтон с извозчиком. Лошади скользили по мостовой и повозку кидало в стороны. Цоканье и ржание пронеслось в морозном воздухе, и фаэтон влетел в толпу, его занесло вполоборота и бросило в сторону певчего хора. Откуда рванули врассыпную кто успел. Всё происходило стремительно. Coco замешкался, он уже поворачивался, чтобы перебежать улочку… фаэтон налетел на него, ударил дышлом и сшиб с ног, колеса переехали по ногам мальчика и бричка, скользя, врезалась в стену. В голове у Сосо всё закружило и стихло. Он не видел, как к нему бежала толпа, многие падали и поднимались. Кто-то склонился над ним, потом поднял на руки. Очнулся и открыл глаза Сосо уже дома.

Как известно из писания, после крещения «отверзлись» небеса и на Иисуса снизошел Святой Дух. А на Сосо, на какое-то время нашло уныние, ведь Господь ничего не делает просто так. Кеке видела, как расстроен сын и глаза её наполнялись слезами. Сегодня он тоже лежал и смотрел сквозь стену, думая о чём-то. Она покачала головой, журя его, затем, погрозила пальцем, стирая слезу.

– Уныние смертный грех!

Потом, придвинула скамейку к его кровати и выставила стеклянную баночку с мёдом и орехами, Сосо это очень любил. Стеклянная плошка играла слабым янтарным мерцанием. Сосо улыбнулся и привстал на кровати, говоря, что ему уже лучше и лежать просто так не хочется.

– Мама, принеси мне книжку. – попросил он.

Coco пролежал в постели несколько недель, но к занятиям вернулся только через полтора месяца. За это время Кеке взяла у лавочника несколько книг, которые её любимый сын быстро проглотил. Особенно понравилось ему жизнеописание святой царицы Тамар. Отцом святой Тамары был царь Георгий, внук знаменитого царя и святого, Давида Строителя, который основал и его городок Гори. На то он и царь, божьей волею, чтоб делать много полезного для своего народа. А Бесариона, возмущало, что его сын занимается ерундой, а не делом. И он забрал школяра в Тифлис, прервав учёбу надолго. Там Сосо работал на обувной фабрике, помогал рабочим, мотал нитки, приносил коробки, прислуживал старшим, нарабатывая статус подмастерья. И хотя в России законом был установлен запрет на работу детей до 12 лет, Сосо уже трудился. Отец водился с русскими пьяницами-народниками, часто обсуждая своё бытие за стаканом в присутствии сына. Террористов-народников в России на тот период было, как грязи. Всё же матери, совместно с родственниками и близкими людьми удалось вырвать Сосо оттуда, и он снова учился. Но после пребывании на фабрике жизнь в духовном училище казалась какой-то неестественной. Наставники словно не знали той жизни, которой живут рабочие. Что сказал бы его учитель Илуридзе, узнав, каким трудом рабочих рук создаются его сапоги, которые он любит вычищать до блеска.

Человек – это звучит гордо

 
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
 

Как-то попалась Сосо книжка Чарльза Дарвина «Происхождении видов». Он внимательно перечитывал её, сопоставляя с ранее полученными знаниями. Происхождение видов путём естественного отбора, или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь… Этим открытием нужно было срочно с кем-то поделиться. На улице Сосо разыскал своих сверстников, гонявших по пыльной дороге бурдюк, набитый сухой травой. Он быстро собрал их для важного сообщения и показал всем книгу Дарвина. Затем, он коснулся рукой маленького Васо, потом, своего приятеля по училищу, Глурджидзе Григория…

– Вот он и ты, – Сосо указал на следующего. – И ты… и я… Все…

Он оглядел присутствующих, нахмурив чёрные брови, словно, не узнавая знакомых лиц…

– Все мы. И все люди… произошли… от обезьян…

Наступила тишина.

– Послушайте, – он быстро раскрыл свою книжку, губы его зашевелились, словно он произносил тайное заклинание. Наконец, нашёл, что искал и начал зачитывать вслух: «Мы должны признать, что человек со всеми его благородными качествами, с его божественным умом, который постиг движение и устройство Солнечной системы, словом, со всеми способностями, всё-таки носит в своём физическом строении неизгладимую печать низкого происхождения».

Он снова обвёл всех глазами и опять уткнулся в книгу, отыскивая нужную страницу.

– Слушайте, вот отсюда – и он стал поспешно зачитывать вслух: «…обезьяны затем разветвились на два больших ствола, обезьян Нового и Старого света, а от последнего, в отдаленном промежутке времени, вышел Человек… чудо и слава Вселенной».

Вокруг недоверчиво загудели.

– Все мы. И все люди… произошли от обезьян. – повторил Сосо.

– И купец Милахвари?

– И начальник полиции Давришеви?

– И его жена?

– Все в Российской империи?

– И царь? – произнёс кто-то шёпотом.

– И царь. – Йосиф утвердительно наклонил голову.

А Алан зашептал ему на ухо:

– Сосо, ты стал революционером?

Он не ответил, на мгновение представив себе обезьяньи джунгли здесь, в Гори и по всей России. Картина получалась неприглядной. Маленький Васо запрыгал на месте, пытаясь что-то сказать.

– У отца Алана, шарманщика, есть обезьянка, он с ней выступает на базаре!

И они побежали к турку Али, который держал ручную обезьянку. Особенно в ярмарочные дни макака была неизменным спутником шарманщика. Она, то веселила публику своими шалостями, то раздавала «судьбу» и «счастье», доставая двумя тонкими пальчиками из замусоленного кармана Али конвертик со «счастьем» или с «судьбой», открыв которые можно было узнать всё за несколько копеек…

Турок-шарманщик со своей маленькой обезьянкой, был сегодня на месте. Детвора была очарована тем, как он, вращая ручку, извлекал мелодию из своей шарманки, в то время как его обезьянка, одетая, словно барышня в крошечный наряд, дополненный шляпкой и разными безделушками, давала представление перед собравшейся публикой. Обезьянка свободно исполняла свои трюки, завершив показ подходила к ближнему малышу и протягивала свою маленькую лапку для рукопожатия. Малыш Васо всё ждал, когда же она превратится в человечка, в эдакую кукольную барыню. Йосиф, как заворожённый тоже смотрел на обезьянку, потом повернувшись к приятелю, Глурджидзе Григорию сказал:

– Мысли наши бесконечно крутятся в уме, подобно этой обезьянке. Они кажутся реальными и имеющими силу, но всё же, они на самом деле только мысли, еще не обладающие никаким физическим проявлением, и к тому же они очень легко могут быть ошибочными.

– Это известно одному богу. – ответил Григорий.

На какое-то время Сосо задумался, затем, так же задумчиво произнёс:

– Есть бог или нет – это нельзя доказать и нельзя опровергнуть. Но если бы бог действительно был, он сделал бы мир более справедливым…

Семинарист

В июне 1894 года Сосо Джугашвили уехал в Тифлис поступать в духовную семинарию, с отличием закончив Горийское училище и получив ценный подарок, книгу псалмов Давидовых с дарственной надписью: «Йосифу Джугашвили за отличные успехи в учёбе, примерное поведение и превосходное чтение Псалтири».

Тифлис поразил юного Йосифа своим необычным многообразием. Центральная часть Тифлиса – совершенно губернский город: каменные дома с вычурно украшенными фасадами, по большей части двухэтажные, мощёные мостовые, по которым можно увидеть в модных костюмах степенно гуляющих чиновников, навстречу несутся стремительные экипажи, цоканье копыт слышится ещё издалека. Важные дамы прогуливаются со своими кавалерами и развеваются ажурные перья на их модных заграничных шляпках.

Совсем иное дело окраины: терема точно клети выглядывают со всех сторон из-за нижних сплошных безоконных этажей, занятых армянскими лавками, духанами, татарскими кофейнями. Пробираясь по узким улочкам старого города, похожего на базар, можно с удивлением рассматривать диковинки этого города. Усыпанные в некоторых местах известняком пыльные дорожки петляют согласно горного рельефа, как и в местечке Гори. По сторонам на каменных помостах небрежно разложена всякая всячина. Пыльная улица переходит в каменную дорожку, по ней стучат копытами вереницы ослов, навьюченных корзинами с овощами, фруктами, зеленью. Появляются женщины, закутанные в белые чадры или лечаки. Дальше слышится стук колеса арбы с крупой, мукой, бобами. Слышны призывы бойких торговцев, нахваливающий свой товар. Издалека нараспев доносится голос мацонщика, подошёл к нему… Вдалеке неожиданный свисток городового… Следуя дальше, он протиснулся сквозь целую толпу грузин в синих чохах с откидными длинными рукавами. Всматриваясь в незнакомые лица, надеясь встретить случайного земляка, не заметил, как вышел на окраину. Обошёл шумных татар с бритыми затылками. Пропустил угрюмую толпу сезонных рабочих с лопатами, проходившую мимо куда-то на строительство рядом. Встретился старик осетин с кинжалами за поясом и в лохматой шапке. Йосиф заговорил с ним, но тот не ответил. Чужой город, всюду суетно и шумно. Уши не успевают всё услышать, а глаза запомнить. Вдалеке заприметил собачонку и позвал её. Бездомная животина подбежала, виляя хвостом. Йосиф поискал в кармане кусок сахара, поделился с ней.

В большом городе Йосиф очутился по воле матери. Кеке очень хотела, чтобы сын стал священником. К тому же, учитель пения Семен Гогличидзе, из Горийского духовного училища, обещал посодействовать. Как раз в тот год он перешел работать в Тифлисскую учительскую семинарию и предлагал помочь пристроить Сосо, уверяя что тот, несомненно, обладал большим талантом и баритоном Ивана Евстратьевича Молчанова, хорового дирижёра и музыкального педагога. Хотя певчим говорили, что церковное пение должно настраивать душу на молитвенный лад, чувственность уводит от молитвы. Цель церковного пения – не услаждение слуха, а голосистое слово молитвы. Согласно православному учению, церковные песнопения являются отзвуками небес, где нужно думать о боге.

Но у Сосо было своё представление о небесах, наполненных птичьим трепетным многоголосьем в нежных лучах солнечного утреннего рассвета, когда просыпается душа. Примерно так, позже напишет об этом поэт Блок.

 
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
 

Разве не прекрасно? Всё, что ты смог создать, хотя бы за один день или даже за один час, полезным и нужным делом или вещим словом – ты должен в полной мере насладиться этим сам и отдать людям. Так же, как солнце отдаёт своё живительное тепло, а птица песню. В этом миссия верующего человека. Так думал и делал Йосиф.

Спустя годы, шутя он вспоминал: «Если бы не Ленин, то я пел бы сейчас в церкви, и довольно неплохо». Семинарии представляли собою учебно-воспитательные заведения для приготовления юношества к служению православной церкви. Ректором Тифлисской духовной семинарии был митрополи́т Серафим, в миру Яков Михайлович Мещеряков. От товарища своего, Петы Капанадзе, с которым вместе учились в Горийском духовном училище, а затем встретились в семинарии, Йосиф слышал забавную историю о митрополите.

Был тот выходцем из крестьян. И, как сыну бедняцкому, мальчугану приходилось пасти коров, а в душе росла мечта о богатстве и славе. А через деревню проживал архиерей, что частенько проносился в карете, запряженной четверкой жеребцов. В мечтах своих мальчик видел себя тоже архиереем. Чтоб быть ближе к богу и людей на путь праведный направлять.

– Но, самое, интересное не в этом.

– И в чём соль, Пета?

Йосиф, глядя на его весёлое лицо, тоже стал улыбаться.

– Впоследствии он сделался архиереем и ездил в карете, запряженной «четвёркой коней»!

Пета поднял палец вверх.

– Настоящий архиерей!

– Ну да, ведь он стал ближе к богу, и бог его щедро жаловал.

Расстреляют его безбожники в 1933году. Не помог бог Серафиму, на безбожников не смог повлиять. Но за веру власть не убивала, это христианство, пришедшее с Запада и убивавшее веру предков, принимала Русь на крови. Советская власть провозгласила свободу вероисповеданий, хотя, идейные большевики сравнивали клан священников с цыганами; те опустошают карманы, а служители культа – головы. Задача церкви её направленность ― вертикаль от человека к богу, она призывает и показывает путь ― как прийти к благодатной вечности.

Очень удивляло Йосифа расхождение того, что проповедовали богословы с реальной жизнью. Его поражали нестыковки в писании, а порою и абсурд. С особым вниманием вычитывая страницы Библии, он стал осознавать: есть святое писание для правящего класса и писание для угнетённых. Ветхий завет, с которого он начал, это чудовищно жестокая, полная ненависти книга, которая хладнокровно перечеркивает христианские ценности и вообще любую человеческую мораль. То, что там написано, прелюбодеяние, предательство, массовые убийства – это просто ужас, не поддающийся пересказу… И Иисус пришёл в мир выполнить это. «Не думайте, что я пришел нарушить закон или пророков, не нарушить пришел, но исполнить.» Теперь Йосиф точно знал и понимал, что Ветхий завет – для хозяев жизни, который учит евреев уважать себя и беречь достоинство. «Кто ударит израильтянина по щеке – тот дает пощечину величию бога!»

А что говорится в Новом завете, для угнетённого класса: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду». Новый завет учит смирению, делая человека беспомощным. Он не только позволяет человеку делать это с собой, но обиженный еще и обязан молиться за обидчика. «Люби врагов своих, благословляй клянущих тебя, делай добро ненавидящим тебя и молись за обижающих тебя». А ещё, вычитал он, что Библия учит израильтян, как построить рай на земле. И даны подробные банковские инструкции как с помощью ростовщического процента скупить весь мир и жить на земле, как в раю. «Что можно отдавать в рост; иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай». Йосиф понял, что миллионы верующих, никогда не открывали страниц Библии, ибо, открыв их, многие стали бы безбожниками. Вычитал молодой семинарист, что писание называет верующих – агнцами, а папы называют себя – пастухами. Нашёл он это и у поэта Пушкина.

 
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
 

И ещё более стал понимать Йосиф, что убеждения его верны, что на личном примере следует утверждать жизненную правду и вести за собой.

Всё это было намного позже, а пока он неплохо учился и решил не выказывать своих убеждений или в то время убеждения семинариста недостаточно созрели и укрепились. В первом классе по священному писанию Йосиф Джугашвили сдавал нудные для него темы, как «О выходе Авраама из Ура Халдейского в землю Ханаанскую», «Первые священнодействия новопоставленных Аарона и его сыновей». Можно только представить, что для такого непоседы с острым умом и горящими глазами была эта библейская казуистика. Отметки семинариста по четвертям колебались от «3» до «4» с плюсом. Зато он усердно занимался самообразованием. Хотя в семинарии не разрешалось читать газеты и посторонние кроме программы книги, многие ухитрялись обходить эти запреты, в том числе и Йосиф. Его верой становились знания. И вера в знания крепла. Религиозная доктрина проповедовала высшую силу, но высшей силой молодой семинарист считал человеческий разум и жадное стремление его познавать и постигать прекрасное, начиная с пещерного человека, где тоже были любовь и ненависть.

Церковь утверждает, что человечество проживает в грехе и грех, это болезнь человеческой природы. Всё путано и не связано с логикой… Моисей носился с «Заповедями», которые никто не соблюдает по сей день, но это не мешает отстаивать догму, как истину. Уже совсем иные книги интересовали семинариста.

Разгар жаркого июня, молодой семинарист Йосиф у открытого окна с книгой в комнате для учащихся. Тут же на первом этаже корпуса семинарии находились и квартиры преподавателей. Никого не было, знойный полдень уморил всех, а птиц согнал с деревьев в тень здания. И даже линявшему коту, лежащему поодаль, лень было их гонять. У окна тоже нет прохлады, воздух застыл. Мошка падает на раскрытую книжку, переворачивается и дальше движется, это божья коровка. Она ползёт уже по пальцу… Палец медленно поднимается вместе с рукой и букашка, разогнавшись, взлетает ввысь. А на плечо семинариста внезапно крепко легла чья-то ладонь, слегка сжав его. Йосиф вздрогнул, захлопнув книгу, неловко повернувшись, и она выпала из рук, раскрывшись страницами. Инстинктивно семинарист дёрнулся за ней, нагибаясь, чтобы быстро поднять, взглянув исподлобья снизу-вверх на того, кто ему помешал. Над ним возвышался его друг, Пета Капанадзе. Он по-приятельски улыбался. Потом стал рассматривать, как Йосиф поднимает книгу и что-то ещё закрывает страницами.

–Бесстрашный Сосо прячет от своего друга папиросы?

Пета пытался вырвать из его рук книгу.

–Уверен, Сосо угостит своего друга.

Йосиф молча вытащил из сложенной книги другую, слегка смятую книжицу с надписью на обложке Лев Николаевич Толстой «Казаки».

–Послушай, что тут написано. – таинственным шепотом проговорил он и начал беспорядочно листать страницы тонкими пальцами.

Наконец, отыскал, что хотел и начал тихо читать:

–Вот едут два казака верхом, и ружья в чехлах равномерно поматываются у них за спинами, и лошади их перемешиваются гнедыми и серыми ногами; а горы… За Тереком виден дым в ауле; а горы…

Сосо произносил так, будто видел эти горы.

–Солнце всходит и блещет на виднеющемся из-за камыша Тереке; а горы…

Конечно, Сосо вырос среди гор, и он видит именно те горы у Куры и Лиахви и закат над Горисцихе. Сосо продолжал чтение :

–Из станицы едет арба, женщины ходят красивые, женщины молодые; а горы… Абреки рыскают в степи, и я еду, их не боюсь, у меня ружье, и сила, и молодость; а горы…

Глаза Йосифа светились.

–Русский пишет о наших горах с таким же восторгом, какими видим их и мы.

Пета, как всегда театральным жестом, поднял указательный палец верх.

–Это большой человек!

Но Йосиф был серьёзен.

–Брось, Пета.

–А ты, спрячь, это запрещённая книга.

Он указал на обложку.

–Пойдём лучше погуляем.

Для юного семинариста из провинции идейная жизнь города была еще довольно далеко, а помимо этого, должны были привлекать иные, более простые и очевидные вещи. Большой шумный город, с его знаменитыми базарами, многолюдными улицами, лавками, трактирами и духанами, запретными для семинаристов театрами, и милыми кокетками, манил не только провинциалов. От городских соблазнов молодых людей ограждал строгий распорядок. Большую часть времени они проводили в стенах учебного заведения, свободное время и возможность выходить в город были весьма ограничены. Но лазейки находились, и они с Пета Капанадзе тайно посещали Тифлисский оперный театр. Особенно впечатлила его ария герцога Мантуанского из оперы Джузеппе Верди «Риголетто» в русском вольном переводе «Сердце красавиц склонно к измене». Он запомнил это и иногда тихонько напевал.

Различные противоречивые мысли одолевали молодого Йосифа, и он пытался изложить их на бумаге, чтобы разобраться. Так формировались восприимчивые образы, перетекающие в поэтические строки. Неожиданно для себя он пишет первые стихи.

 
Раскрылся розовый бутон,
Прильнул к фиалке голубой,
И, легким ветром пробужден,
Склонился ландыш над травой.
 
 
Пел жаворонок в синеве,
Взлетая выше облаков,
И сладкозвучный соловей
Пел детям песню из кустов:
 
 
«Цвети, о Грузия моя!
Пусть мир царит в родном краю!
А вы учебою, друзья,
Прославьте Родину свою!»
 

Чувствительная его натура сама раскрывалась, как бутон на шипованном кусте… Несколько его лирических стихотворений были опубликованы в газете «Иверия», её издавала группа либеральных тифлисских интеллигентов, во главе с Ильей Чавчавадзе. В семинарии, Йосиф с удовольствием пел в церковном хоре. А для близких своих товарищей исполнял «Сердце красавиц склонно к измене». Ему восторженно аплодировали как заслуженному либреттисту. Постепенно знакомясь с творчеством российских литераторов, он пробует себя на этом поприще. Перекликается с «Данко» Горького и первые бунтарские стихи юного революционера:

 
Шёл он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
 
 
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч чиста,
Жила великая правда —
Божественная мечта.
 
 
Сердца, превращённые в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потёмках пламень
Взметался выше дерев.
 
 
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
 
 
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
 

А ещё, мечтатель и романтик, юноша Сосо, мог видеть мир иначе, чем его сверстники. Закрываясь в комнате и оставаясь наедине с собой, в его воображении рождались душевные поэтические строки. Жажда познавать и искренне делиться этим, были потребностью молодого Йосифа Сталина. Его новые стихи снова были полны свежести и откровения души.

 
Когда луна своим сияньем
Вдруг озаряет мир земной
И свет ее над дальней гранью
Играет бледной синевой,
 
 
Когда над рощею в лазури
Рокочут трели соловья
И нежный голос саламури
Звучит свободно, не таясь,
 
 
Когда, утихнув на мгновенье,
Вновь зазвенят в горах ключи
И ветра нежным дуновеньем
Разбужен темный лес в ночи,
 
 
Когда беглец, врагом гонимый,
Вновь попадет в свой скорбный край,
Когда, кромешной тьмой томимый,
Увидит солнце невзначай, —
 
 
Тогда гнетущей душу тучи
Развеют сумрачный покров,
Надежда голосом могучим
Мне сердце пробуждает вновь.
 
 
Стремится ввысь душа поэта,
И сердце бьется неспроста:
Я знаю, что надежда эта
Благословенна и чиста!
 

В конце XIX века в студенческой среде российских семинарий распространяются протестные революционные движения. Ненависть к самодержавию и любовь к Родине. На летних каникулах Сосо посещал свой родной Гори и при первой возможности бежал к крёстному, Якову Эгнаташвили. Они сидели в зале за большим круглым столом в русском стиле из красного дерева, укрытом бардовой скатертью с кистями. На резных спинках стульев сцены из охоты с окантовкой незатейливого орнамента. Оба сидели полны достоинства, как равные среди равных. Грузный зрелый мужчина, купец второй гильдии, с закрученными вверх усами в домашнем халате и худощавый подросток, в чёрной школярской рясе семинариста. Здесь был другой случай: Иосиф нравился Якову, он был серьезный, целеустремленный, находчивый. Поэтому знатный купец платил за обучение своего крестника в семинарии. Мебель, дом, благородное происхождение достались Якову от деда, чей портрет висел в конце комнаты. Дед был в офицерской черкеске лейб-гвардейской казачьей сотни с кинжалом. А молодому Йосифу – горячее сердце горца, вольная, как ветер, душа и сообразительный ум достались от предков или сам господь прикоснулся к нему.

В это время он рассматривал резные фигурки на спинке рядом стоящего стула, где охотник загоняет оленя. Хозяин, как всегда, подзадоривал семинариста.

– А что бы ты сделал, если бы пошёл на охоту и встретил медведя?

Яков хитро уставился на щуплого мальчугана.

– Ты бы, наверно, выхватил кинжал и сразился с ним? – он помогал подсказкой, хитро прищуриваясь.

– Нет, батоно Яков, я бы начал играть ему на русской балалайке, а он танцевать русскую плясовую. Все бы аплодировали нам.

– А, если бы, он не захотел плясать?

– Я бы позвал тебя, батоно Яков, и ты б его поборол. Нам бы снова аплодировали.

Эгнаташвили был в восторге и обнимал Йосифа за плечи. Потом, вдруг, застыл.

– А зачем на охоту идти с балалайкой?

– У кого к чему охота, тот с тем и ходит. – быстро нашёлся Йосиф.

Потом он читал Якобу произведения Казбеги, где даны потрясающие картины необузданного нарушения человеческих прав, грубого попрания человеческого достоинства. Истинный трагизм мрачной и коварной действительности. А стихи Чавчавадзе лились словно ожившая песня горного ручья с чарующими картинами действительности…

 
Зажглось над миром дивное светило
И, разогнав остатки темноты,
Величественным светом озарило
Кавказских гор высокие хребты.
И в этот миг, над горною грядою
Блистая белоснежной головой,
В пространстве между небом и землею
Возник Казбек, суровый и немой.
 

Словно из миража появились горы с бликующими вершинами, уходящими в облака, будто горные великаны придвинули их к небу каменными руками. Всё это видела глазами молодого семинариста мятежная душа Йосифа. Эти книги особенно нравились Якову Георгиевичу. А Сосо нравились борцовские поединки Якова Эгнаташвили, которые устраивались в балагане у базара. Смотреть за необычайным по яркости зрелищем сбегался почти весь городок Гори. Он вместе с публикой с восторгом наблюдал технику, ловкость и силу борцов. Это что, батоно Яков как-то видел выступления молодого Темирболат Канукова, по прозвищу «Казбек-Гора». Вот это сила! Бытует мнение, что настоящим отцом Йосифа был не бедный спившийся сапожник Бесориони Джугашвили, а состоятельный красавец Яков Эгнаташвили. А, может быть, всё гораздо сложнее?

Если уверовали в рождение от Святого духа Иисуса, отцом которого был плотник Йосиф, почему аналогично не могло больше происходить на Земле? Возможно, это и было второе пришествие справедливого посланника неба… отцом которого был сапожник. В античном мире подобное уже происходило. Известного математика и геометра Пифагора считали сыном бога Аполлона и смертной женщины. Хотя, отец Пифагора был камнерезом. Наступит время и всё будет расставлено по своим местам. «Время разбрасывать камни, и время собирать камни».