Юрий Шенявский
Чюрлёнис
«На берегу то ли озера, то ли моря»
У литовской местности Дзукия, где находится Друскининкай, есть еще одно название – Дайнава.
«Дайна» в переводе с литовского – «песня».
Народная песня и фольклор с раннего детства окружали Кастукаса. Аделе знала много народных песен, сказок, легенд – немецких, польских, литовских – и рассказывала их детям, укладывая спать, либо, как говорится, длинными зимними вечерами, когда все дела по дому были ею переделаны.
Старшая сестра Константинаса (отца) «тетя Вакене», традиционно приезжавшая к брату на Пасху из деревни в Друскеники, народных песен знала, возможно, и поболее Аделе. Перед тем как затянуть одну из них, подбивала подпевать племянников – Кастукаса, Марию, Повиласа, Юзе, Стасиса, Пятраса – в зависимости от того, кто ко времени ее визита был к этому уже способен.
Тетя Вакене обратила внимание, что особенно внимательно слушает ее пение Кастукас. Вначале он просто слушал, а когда научился писать, без чьей-либо подсказки стал записывать слова песен, что немало удивляло не только певунью.
Перед сном Кастукас, а затем и его братья с сестрами просили:
– Мама, расскажите сказку про Эгле.
(В Литве дети к родителям обращались на «вы».)
И Аделе, отставив прялку к окну (чтобы ночью спросонья никто на нее не налетел), присаживалась на край кровати и, облокотившись на высокую деревянную спинку, тихонько начинала:
– В давние-давние времена на берегу то ли озера, то ли моря – по-разному старики сказывали – в одной литовской деревне жила очень красивая девушка, звали ее Эгле. У Эгле было столько-то сестер и столько-то братьев. Однажды под вечер отправились сестры на озеро или на море купаться…
Сказка «Эгле – королева ужей» считается одной из самых старинных в литовском и балтийском фольклоре. Особо любимой эта сказка была не только в доме Чюрлёнисов – во многих литовских семьях.
Позволим себе дорассказать сказку до конца – один из ее вариантов, коих насчитывается более сотни. Но предупредим: частый персонаж литовского фольклора – уж – олицетворение мудрости.
Выйдя на берег озера (в других вариантах – моря) после купания, Эгле обнаружила на своей аккуратно сложенной одежде ужа. Уж предложил девушке выйти за него замуж – в противном случае не отдаст одежду. Сестры уговорили Эгле согласиться. Через три дня несколько ужей от имени царя озерных (морских) вод пришли за невестой. Родители Эгле решили схитрить и обмануть, как они посчитали, глупых пресмыкающихся – и по очереди выдавали им как невесту – гусыню, овцу и корову. Но кукушка каждый раз раскрывала обман. На четвертый раз Эгле согласилась уйти с ужами в озеро (море). На дне озерном (морском) она увидела прекрасного юношу по имени Жальтис (Жилвинас; в переводе с литовского – «уж») и, разумеется, согласилась стать его женой. У Эгле и Жальтиса (Жилвинаса) родились дети – трое мальчиков и девочка.
Конечно же, Эгле скучала по дому, она сказала мужу, что хочет навестить родителей. Жальтис (Жилвинас) выдвинул, казалось бы, невыполнимые условия:
– Прежде ты должна спрясть золотую кудель, сносить пару железных башмаков и выпечь пирог в решете.
Сделать все это Эгле помогла ее нянюшка. Жальтис (Жилвинас) отпускает жену с детьми к ее родителям и говорит, как его вызвать из озера (моря), когда она придет обратно.
Братья уговаривают сестру не возвращаться к мужу, но она не поддается уговорам. Тогда братья решают убить Жальтиса (Жилвинаса), но как выманить его из воды, не знают. Выпытывают у мальчиков – те не выдают отца. Секрет дядям раскрывает племянница.
Эгле, узнав об убийстве супруга, считает и себя, и своих детей предателями и в наказание превращает себя в ель, сыновей – в дуб, ясень, березу (в литовском языке береза мужского рода), дочь в дрожащую при малейшем дуновении ветерка осину.
Имя Эгле (в переводе с литовского – «ель») всегда было популярно в Литве.
Вспоминая свое «сказочное» детство, Чюрлёнис мог повторить вслед за Александром Пушкиным: «Что за прелесть эти сказки! И каждая есть поэма!» Во всяком случае, какие-то из них нашли если не воплощение, то отражение в его музыкальных и живописных произведениях – полиптих Соната III («Соната ужа»), цикл картин «Сотворение мира» и многих других.
«Щедрость Кастукаса из детства»
Экскурсоводы в друскининкайском Доме-музее М. К. Чюрлёниса непременно расскажут посетителям две-три забавные истории о его детстве, почерпнутые ими из книги Ядвиги Чюрлёните.
Первая – пересказ истории, которую весело рассказывали сам Микалоюс Константинас и – с непроходящей даже годы спустя тревогой – его мать.
Кастукасу было года три-четыре, не больше, когда он оказался на волосок от смерти, его спасла чистая случайность.
В теплые летние дни предоставленный сам себе мальчик, по той или иной причине оказавшийся без присмотра родителей, любил поплескаться на мелководье озера Друсконис рядом с домом, побросать камушки, наблюдая за расходящимися по воде кругами. В ветреную погоду он пускал по откатной волне бумажные кораблики, а то и просто сидел на песчаном бережке или в лодке отца, вытащенной на берег, наблюдая за рыбаком, удившим с лодки рыбу. В тот злополучный день и час рыбак чинил снасти у своего дома, а жил он на противоположном берегу озера.
Неподалеку от отцовской лодки валялось старое деревянное корыто. (В рассказе Ядвиги Чюрлёните этот предмет хозяйственной утвари первый раз назван корытом, далее – бадьей, что, на наш взгляд, неверно.) Кастукас столкнул корыто на воду, забрался в него, оттолкнулся от дна плоской дощечкой. Затем этой дощечкой он греб, как отец веслом. Корыто было старое, рассохшееся, и в щели просачивалась вода. Кастукас, конечно же, не понимал, к чему это может привести.
Рыбаку, занятому серьезным делом, недосуг было смотреть по сторонам. Совершенно случайно он заметил на середине озера мальчугана в чем-то вроде корыта, что его чрезвычайно развеселило. Но очень скоро рыбак понял: ребенка нужно спасать!
Кастукаса хватилась мать. Аделе увидела ту же картину, что и рыбак, только с другого берега. Что делать? Бросаться в воду и плыть? Наверное, так бы и сделала. Но увидела: рыбак оттолкнул от берега лодку, вскочил в нее. Несколько мощных взмахов веслами, и лодка его стремительно приблизилась к маленькому «мореходу». Вода в корыте уже доходила ему до щиколоток. Смена «плавсредства» в планы Кастукаса не входила. Рыбаку пришлось применить силу, чтобы перетащить разрыдавшегося сорванца к себе в лодку.
– А вообще-то путешествие было прекрасным! – иронично поглядывал на мать взрослый сын.
Вторая история такая.
Аделе ушла по делам в город. Кастукас забрался на чердак – из любопытства: интересно, а что там? На чердаке были сливы – накануне мать купила два мешка для заготовок на зиму. Сливы оказались вкусными. Наевшись досыта, Кастукас выглянул в чердачное окошко и увидел: во двор зашел соседский мальчишка. Кастукас окликнул его и кинул несколько слив (у Ядвиги Чюрлёните – «пригоршню». Трудно представить крохотную детскую ручку с «пригоршней» слив. – Ю. Ш., В. Ж.).
– Вкусная, – оценил соседский мальчишка, надкусив одну, а выплюнув косточку последней, мечтательно сказал: – Я съел бы еще!
– На! Лови!
Кастукас бросил еще несколько слив. Ни одной, конечно, соседский мальчишка не поймал. Подобрал с земли, каждую вытер о штаны. Мимо дома Крисюкаса проходили другие соседские мальчишки.
– Эй, что там такое?!
– У Кастукаса слив два мешка! Хотите попробовать?
Кастукас кинул слив и им.
Очень скоро получилась веселая забава. Кастукас бросал с чердака сливы, мальчишки какую ловили, какую с земли подбирали, выхватывали из-под рук друг у друга, – все это делалось весело, шумно. Кастукас бросал сливы и хохотал. Не удивительно, что возвращавшаяся домой Аделе не увидела, а услышала, что у них во дворе что-то происходит. Потом увидела в чердачном окошке сына, «оглашающего воздух радостными воплями» (Ядвига Чюрлёните). Забравшись на чердак, Аделе поняла: хозяйству нанесен некоторый (это мягко говоря) ущерб, – Кастукас опустошил больше половины одного из мешков.
Рассказывая эту историю взрослым детям, Аделе говорила:
– Щедрость Кастукаса из детства. Я уже тогда говорила соседям: «Мой Кастукас никогда не будет таким скрягой, каким был его дедушка!»
Третью историю расскажем не сейчас – она из более позднего времени.
До Перми и «даже дальше»
Друскининкай расположен в Дзукии. Это один из историко-культурных регионов Литвы.
Кроме Дзукии, есть еще Аукштайтия, Жемайтия, Сувалкия, а также «малая Литва» – западный регион, побережье Балтийского моря – Поланген (после 1917 года – Паланга), Куршская коса.
Литовцы утверждают, что даже темперамент проживающих в этих регионах разный. При случае могут притчу рассказать – в доказательство слов своих.
Как-то черт, разозлившись на литовцев, часто поминающих его недобрым словом, решил их наказать. Взял из каждого региона Литвы по человеку, посадил в мешок, отколотил всех вместе палкой и бросил мешок на дороге. Но не уходит. Интересно ему, как поведет себя каждый из побитых. Первым из мешка выбрался аукштайтиец. Сразу бросился бежать – только пыль столбом! Вторым вылез дзукиец, крутится вокруг мешка, бока помятые чешет.
Черт спрашивает:
– Ты почему не убегаешь?
– Жду, пока другие вылезут, пойдем вместе и запьем горе в корчме.
Третьим показался сувалкиец и, оглядываясь, взялся за край мешка.
Черт:
– Чего за мешок-то держишься?
– Когда последний вылезет, я мешок заберу, – объясняет сувалкиец.
А жемайтиец всё в мешке сидит.
Черт:
– Ты-то чего не вылезаешь?
– Э-э-э, – отвечает жемайтиец, – кто меня засунул в мешок, тот пусть и достает!
Как говорится, в каждой притче лишь доля шутки. Конечно, далеко не все аукштайтийцы индивидуалисты, сувалкийцы скопидомы, жемайтийцы медлительные и упрямые, а дзукийцы – рубахи-парни. К Константинасу Чюрлёнису это можно отнести в полной мере.
О происшествии, о котором сейчас расскажем, возможно, следовало бы умолчать, но, во-первых, как говорится, из песни слова не выкинешь, а во-вторых, история эта известна тем, кто интересуется жизнью М. К. Чюрлёниса, и умолчи мы, проявим свою некомпетентность.
Константинас (отец) всю жизнь оставался заядлым рыболовом, а вот страстным охотником был только в молодости. Он не был кровожаден и убитой дичи не радовался, она была лишь средством пропитания. Охотничьи рассказы, которыми отец делился с детьми долгими зимними вечерами, были увлекательными, прежде всего как романтические приключения.
Охота для Константинаса была поводом уйти в лес, в поля, на болота и блаженно бродить в одиночестве, пусть и с ружьецом на плече. Эти его вылазки имели философский и природоведческий характер. Во время прогулок он думал о смысле жизни, наблюдал за птицами, слушал их голоса, учился подражать свисту иволги, уханью филина; зимой учился узнавать следы диких животных, следил за их повадками.
Дочь Константинаса Ядвига назвала охотничьи хождения отца «страстью к бродяжничеству».
В один из не самых удачных для Аделе и трехлетнего Кастукаса день Константинас ушел из дому. Ни от жены (жили они душа в душу), ни от сына, которого обожал, а, как он сам объяснял, «просто так – на свет поглядеть».
Жена Опермана, узнав о случившемся, примчалась в Друскеники, забрала Аделе с сыном к себе.
Константинас вернулся через год. Аделе не сразу согласилась принять его обратно.
Константинас не любил вспоминать и рассказывать о своем путешествии, но из косвенных разговоров домашние узнали, что добрался он до Перми и «даже дальше – до Сибири».
Вероятно, на каком-то генетическом уровне от отца Кастукасу достались склонности к фантазиям и романтике. Он мечтал о более далеких путешествиях – в Африку, Индию и Австралию.
Дотянуться до клавиатуры
«Наш дом был музыкальным, – пишет Ядвига Чюрлёните. – Почти все дети умели играть на пианино, одни лучше, другие хуже. Музыка заполняла всю жизнь семьи: она была необходима как воздух, как солнце, как лекарство больному».
У Чюрлёнисов было пианино – «устаревшей конструкции». Приглашенный настройщик привел его, насколько было возможно, в рабочее состояние. Но с клавиатурой он совладать не смог – она оставалась тугой и с трудом поддавалась пальцам, детским – тем более. И все же Константинасу было на чем детей учить играть, первым – Кастукаса.
Ядвига Чюрлёните утверждала, что в семье абсолютный слух был у троих – у Кастукаса, Пятраса и у нее. Профессионального музыкального образования все дети не могли получить только из-за отсутствия материальных возможностей.
Вначале детей музыке учил отец, затем «перепоручил» младших старшим.
«Маленький Кастукас вместе с отцом играл в костеле на органе; он не только помогал отцу, но уже в девять лет занимал место за органом, и в храме звучала исполняемая им музыка».
Предыдущее предложение взято нами в кавычки не случайно. Обращаем внимание на возраст юного органиста – девять лет. Внимательно знакомясь с публикациями о Чюрлёнисе, можно прочесть и следующее: «Константинас приводил шестилетнего Кастукаса в костел, и мальчик полностью пробуждался ото сна, играя “адинки” (то есть на католическом молебне, читавшемся по воскресеньям в шесть часов утра); доктор Маркевич (о нем позже. – Ю. Ш., В. Ж.) был удивлен и обрадован способностями к музыке пятилетнего сына своего нового друга. Он слушал его игру не только на органе, но и на пианино. На пианино Кастукас исполнял песенки, легонькие пьесы».
Борис Леман в очерке «Чурлянис» (1912; 1916) пишет: «Уже рано в будущем художнике сказалось влечение к музыке, и пяти лет мы видим его карабкающегося на стул, чтоб дотянуться до клавиатуры рояля».
Трудно себе представить пятилетнего малыша, «дотягивающимся до клавиатуры рояля», которого в доме Чюрлёнисов не было и быть не могло, хотя бы потому, что и дома-то у них не было. Но еще труднее представить пяти-шестилетнего ребенка, играющего на органе.
Из книги в книгу, из публикации в публикацию в периодике, а теперь и в интернете перекочевывает информация о том, что наш герой азы игры на органе начал постигать в столь юном возрасте. Едва ли это так.
Органисты рекомендуют начинать обучение игре на органе самое раннее лет в девять-десять.
Известный американский музыкант Малкольм Когут[9] пишет:
«Некоторые старые учителя советовали учиться играть [на органе] только после пятнадцати лет или около того, когда мениск, кости и сухожилия в значительной степени сформированы. У многих методистов и учителей есть свои собственные мнения на этот счет.
После самого первого урока у ученика, независимо от возраста или инструмента, движение жестко встроено в мозг, и если это неправильное движение, он будет вести заурядную жизнь. Вот почему первый учитель должен быть самым лучшим.
Напротив, прелесть того, что ребенок начинает играть с самого раннего возраста, заключается в том, что он, естественно, играет с руки. Очень маленькие дети инстинктивно знают, что пальцы недостаточно сильны и не эргономичны для игры, поэтому они естественным образом играют с весом руки и часто с идеальным выравниванием предплечья и локтя. Это жизненно важный первый урок, который дети постарше часто не понимают, потому что вредные привычки к движениям уже начали укореняться и закрепляются в мозгу из-за других занятий.
Молодые, маленькие тела не способны полноценно играть на органе, если они не могут дотянуться до мануалов или педалей. Многие скамейки для органа не регулируются, что может серьезно повлиять на способность ученика играть, но, что более важно, может быть нарушена осанка, эргономика и техника. Более зрелое тело может достичь того, чего ему нужно достичь, и, надеюсь, обучено вносить надлежащие эргономические изменения в тело, чтобы облегчить доступ к руководствам, которые не находятся на должной высоте…»
Теперь о костеле, где на органе играли отец и сын Чюрлёнисы. Это не костел Пресвятой Девы Марии Шкаплерной, являющийся одной из достопримечательностей Друскининкая. Существующий ныне начали возводить в 1912 году, причем так, что старый костел, невысокий, уютный, белый, оставался некоторое время внутри возводимого. Строительство прервали Первая мировая война, революционные события – оно возобновилось только в 1924 году и закончилось в 1931-м.
Прежний костел, кстати, запечатлен на рисунках Чюрлёниса.
Проходя мимо костела
– Моим сватом стал орга́н! – говорила, как помнит читатель, Аделе детям, вспоминая свое знакомство с будущим мужем, их отцом.
Орга́н оказался судьбоносным и для нашего героя, Микалоюса Константинаса Чюрлёниса.
Как-то, проходя мимо костела, доктор Маркевич услышал исполняемый на органе хорал Баха. Он вошел внутрь, долго слушал музыку, потом подошел к органисту и представился:
– Маркевич, Юзеф. Доктор.
В ответ услышал:
– Чюрлёнис, Константинас. Органист. – Константинас выдержал паузу и иронично заулыбался: – Извините, кто в Друскениках не знает доктора Маркевича!
«Черты лица его, правильные, были самые благородные. Высокий и худой, одет он был – по погоде – в плащ с пелериной, который только усиливал сутулость еще не старого человека, но производил он впечатление усталого человека».
Новые знакомые заговорили о музыке. Очень скоро выяснилось, что доктор Маркевич не просто любит музыку, но прекрасно разбирается в ней и даже играет на клавишных инструментах. (Есть свидетельства, что Маркевич имел не только медицинское, но и музыкальное образование.)
Чюрлёнис предложил Маркевичу сесть за орган, тот с благодарностью согласился.
Чюрлёнис вызвался проводить доктора до его дома.
Вообще-то доктор Юзеф Маркевич (русские варианты имени – Иосиф, Осип) жил в Варшаве, но на каждый курортный сезон приезжал в Друскеники, где имел практику и собственный дом. Деревянный, одноэтажный, с резными карнизами и декоративно оформленными крылечками, выкрашенный в желтый цвет, дом 17 на улице Йокуба[10] друскининкайцам известен как вилла Маркевича, он привлекает внимание курортников и туристов и в настоящее время.
После смерти доктора Маркевича в 1923 году его старший сын Витольд Осипович, являвшийся с 1927 года бурмистром (по другим источникам – бургомистром, что, впрочем, равнозначно) города-курорта, сохранил родительский дом.
По окончании Второй мировой войны в нем размещались – последовательно – детская поликлиника, библиотека. Отреставрированный, он и официально стал называться «виллой Маркевичей».
Едва ли они были знакомы
С 1996 года на вилле находится Музей… Жака Липшица, известного, как сказано в энциклопедических словарях, французского и американского скульптора-модерниста и художника.
Жак Липшиц (Хаим Яков – таково его имя при рождении) уроженец Друскеник, в родном городке жил до поступления в коммерческое училище в Белостоке. Затем был Париж – Школа искусств и частная Академия Жюлиана, знакомство с Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Хуаном Грисом.
К концу 1920-х годов Жак (уже Жак!) стал одним из самых востребованных скульпторов Франции.
В 1941 году, после оккупации Франции немецкими войсками, Липшиц бежал из Парижа в США, осел в Нью-Йорке и там был признан как выдающийся художник – в широком смысле этого слова. В 1946-м он вернулся в Париж, но вскоре снова уехал в США; в 1958-м получил американское гражданство. В 1973 году Жак Липшиц поселился на острове Капри. Похоронен в Иерусалиме.
Широко известен написанный Модильяни маслом портрет Жака Липшица и его жены Берты – он хранится в Чикагском институте искусств.
В Друскининкае на средства Липшица установлена стела в память о замученных и расстрелянных жертвах геноцида его родного города; на граните высечен текст на трех языках: на идиш, литовском и русском:
«Узникам еврейского гетто
1941–1943».
Благодарные земляки установили памятник и самому Липшицу на улице Йокуба, у дома 17, то есть рядом с виллой Маркевичей. Есть в Друскининкае еще и Парк скульптур имени Жака Липшица.
Чюрлёнис и Липшиц в одно и то же время ходили по одним и тем же улицам, но едва ли знали о существовании друг друга; когда Липшиц в 1899-м, в возрасте восьми лет, навсегда покинул Друскеники, Чюрлёнис постигал музыкальную грамоту в Варшавском музыкальном институте и в Друскениках бывал редко. И все же, можно предположить, что маленький Хаимчик, проходя или пробегая по Надозёрной улице, заслышав чарующие звуки фортепиано, льющиеся из распахнутого окна одного из домов, останавливался и, вскинув ручонки на штакетник, слушал игру Микалоюса Константинаса Чюрлёниса.
Однозначно же можно утверждать: Чюрлёнисы, отец и его старший сын, бывали на вилле Маркевичей.