Юрий Сергеевич Аракчеев
Презентация
Да, врагов как будто бы не видно нигде. Не война все-таки, как будто бы. Но тогда что? Нашествие чье-то? Но чье? Болезнь… Агония когда-то великой страны.
Нужно было переходить улицу, но путь пересекала толпа людей с лозунгами и транспарантами. Демонстрация армян в защиту Нагорного Карабаха. Угрюмые, сосредоточенные люди шли по направлению к Садовому кольцу.
«Сегодня фашисты осаждают Степанакерт, завтра они будут здесь». «Россия, тысячи армян погибли на фронтах войны, защищая тебя. Защити ты их сегодня!» Такие лозунги.
И это, подумал он. И это. Одно из. Без счета. Абхазия. Приднестровье. Средняя Азия. Осетия и Чечня… Без счета. Виноват ли во всем Президент? Хотел ли он, чтобы было именно так? Да ведь это не имеет значения. У него гигантская власть, а значит, он отвечает за все. Не можешь – уйди. Не хочешь уходить – отвечай! Да где уж. Он и не думает о таком. Одна сжигающая мысль – быть самым-самым. Кому отвечать-то?
Один из демонстрантов вдруг протянул ему газету. Экстренный выпуск.
– Возьмите, почитайте.
Взял, быстро просмотрел заголовки статей. Стыдно, подумал опять. Стыдно.
Шел механически и вдруг понял, что идет не к Киноцентру, а к Белому дому. Тем путем, как тогда, в Августе! Улица была пустынна, безлюдна. И следов не осталось. Нигде не осталось следов – они получили свое. Теперь все шито-крыто.
О, какие дни тогда были, какие прекрасные дни! Внезапно надвинулась непогода, моросил дождь, дул леденящий ветер, но он, капитан, был счастлив. Он понимал, что запросто может погибнуть – как наверняка понимали и многие из тех, кто шел вместе с ним, – но он был счастлив. Его просто распирало от счастья, глаза были на мокром месте, когда видел этот нескончаемый поток людей к Белому дому, над которым на маленьком аэростате был поднят тот самый трехцветный флаг – гордость и совесть защитников, земляков, соотечественников, родных людей. Шли не только мужчины – шли женщины, некоторые были с детьми; по дороге во дворах находили железки, доски, отыскивали где-то бетонные плиты, выкорчевывали булыжники. Только в снах или в фантазиях своих раньше он видел такое, что-то похожее проскакивало в книгах, а сейчас свершалось наяву. Вот она, желанная солидарность, на которую, кажется, уже и надеяться перестали. Не «все, как один, по призыву родной Коммунистической партии», не «в едином порыве», не «все встают» и «бурные несмолкаемые» – будь они прокляты! Люди начали становиться людьми. Милые вы мои соотечественники, братья и сестры. Народ страны, граждане Родины. Уж как губили нас, как запугивали и унижали, а вот! Потом, через месяцы, когда снова надвинулась тьма, нашлись, конечно же, холуи, которые оболгали святые дни, шипели, что тогда собрались одни кооператоры и проститутки у Белого дома и чуть ли не все были в доску пьяны, не ведали, мол, что творят, а путч на самом деле был опереточным, несерьезным, настоящего штурма будто и не планировалось, и об этом якобы все «защитнички» знали… Но это не удивительно, это потом. А тогда… Он никогда и нигде не видел столько светлых, хороших лиц вместе, даже в церкви. В церкви выпрашивают, прибедняются, некоторые вообще лицемерят, в церкви опасности нет. А здесь… Ни одного низкого, бранного слова не слышал за все три дня там. В метро, на своей улице – сколько угодно. Но не там. Там святость была.
Святость была у них у всех – кто на площади. Но, как теперь стало ясно, не у него. Не у того, кто был в самом Белом доме, а потом вышел смело и аж на танк забрался свое воззвание лихо читать. И ведь верили ему! И он, капитан, верил.
В Афгане он умер. А тут ожил. Три августовских дня – счастливейшие. И как удивительно, что 21-го вышло вдруг солнце. Солнце победы. Он понял, что есть нечто дороже, чем жизнь. Свобода! Многие думали так. Это теперь он понял, что они были – лохи. Герои, да. Но с густой и длинной лапшой на ушах. И он был такой же.
И все же, какие дни! Какие счастливые, хотя и горькие были дни! Пусть будет проклят тот, кто предал самые светлые, самые святые надежды людей.
Да, его все-таки не убили в Афгане, раз он воскрес в Августе. Его убили потом, после Августа. Свои, соотечественники. Поверившие, поддавшиеся…
А тогда… Тогда он даже любовался тем, кого собирался теперь убить.
3
Ну, а что же наш господин Президент? О, конечно, чужая душа – потемки! Кто ж в состоянии заглянуть в потемки души того, кто стал настолько большим человеком, что уж не только в душу, а и в глаза ему не заглянешь без трепета и почтения нерассуждающего, кто уж и не появляется на люди как человек, а явление его непременно сопряжено со множеством других человеческих единиц, лишенных, по сути, всяких собственных чувств и мыслей, ибо жестко запрограммированы на зоркое наблюдение за окрестностями и тщательную, беззаветную – не жалея живота своего – охрану вверенного живого объекта… Это даже странно, что он, Его Демократическое Величество, выступая, к примеру, по телевидению, говорит как будто бы человеческим голосом и вроде имеет человеческое лицо, пусть даже усталое и замороченное, отягощенное гигантской ответственностью. Ведь это только представить себе, какая немыслимая, какая сумасшедшая власть! Царь, генсек, президент, император! Страшно, страшно…
И все же попытаемся, попытаемся хоть отчасти попробовать… Ведь матерью же рожден, женщиной смертной, ведь человеком был, книгу наговорил даже, где такой простой и вполне обычный, хотя и смелый, конечно, смелый, честный… Страшно, страшно, а все же попробуем, уфф.
…Президент и на самом деле не знал, успеет ли он на эту презентацию. Дело в том, что в понедельник необходимо было встретиться со многими людьми (двое из них – послы), график напряженный, и хотя он понимал, что надо – тем более, что собирались вести прямой репортаж по телевидению, ожидали и его коротенького выступления (благословения!), – но он не мог знать, как сложится. Впрочем, и Госсекретарь, и Вице-премьер будут там тоже, в крайнем случае выступят за него. Да, мероприятие важное, тем более, что будут представители западной прессы, братья-американцы будут, да и сам факт создания совместной российско-американской газеты имеет значение политическое, но в конце концов не такое уж эпохальное действо, чтобы под него подстраивать все остальное. Телефонной линии разве мало? Тем более, что он устал. Боже, как он устал, если б кто знал. Показывать это было, конечно, нельзя, во что бы то ни стало необходимо держать лицо, что и было, может быть, самым трудным, но временами хотелось послать все к чертовой матери, отключиться, уехать, уйти куда-нибудь на время, хоть в лес, что ли, как когда-то с ребятами, в тайгу, плыть в лодке по таежной реке или играть в волейбол от души, не думая ни о чем, участвовать в соревнованиях… Счастливые годы! Тогда они казались трудными в чем-то, подчас мучительными, он изо всех сил стремился куда-то, казалось, что все это ненастоящая жизнь, настоящая где-то там, в больших городах, в столице, она будет у него, обязательно будет. Он всегда был отчаянным, ничего не боялся, смерть не раз подстерегала его – раз сто, не меньше, – была совсем рядом, дышала, можно сказать, в затылок, но он каждый раз ускользал. Раньше не задумывался над этим, а теперь иногда нет-нет и проскакивало: судьба-то, видать, специально готовила его. Для этого. Для этого немыслимого поста. Ого-го! Но еще немного, еще поднажать как следует, и тогда уж!
Шикарные апартаменты, в которых он теперь чаще всего пребывал, не очень-то были ему нужны. Дело не в них. Роскошь он не очень-то уважал, в книге наговорил даже, что презирает бывшего тогда Генсека за склонность к ней, хотя теперь вот и сам… Но ведь положение обязывает, что ж сделаешь. Каков поп, таков должен быть и приход. И все-таки есть какая-то мертвость в роскоши, в фальшивой добросердечности прислуги, охраны… Не в роскоши дело. Беда, что теперь он иногда как будто бы не принадлежит себе. Возможно, и раньше он тоже не принадлежал себе, но, по крайней мере, думал, что живет своей волей, просто живет. Как все люди. Теперь все чаще понимал: нет. Хотя добился действительно многого.
Он хотел, как лучше. Он всегда хотел, как лучше. Конечно, не всегда получалось. Но он старался.
Да, он устал, он очень устал, но даже эта, ставшая в последнее время привычной, усталость пока еще не могла заглушить внезапно возникавшего ощущения могучей, пьянящей радости: он достиг, он осуществил то, о чем не мечтал даже в самых безудержных мальчишеских фантазиях! Вообще-то жизнь всегда была для него интересна, она была такой потому, может быть, что он никогда не считал себя трусом, старался жить свободно, раскованно, он любил жизнь! Сколько раз он действительно был на грани смерти, а ведь проносило. И как-то всегда получалось так, что люди поддерживали его. Он шел им навстречу – и встречал понимание. Теперь, конечно, все стало сложнее – на него навалился такой немыслимый груз, совладать с ним очень трудно, но он надеялся все же, что со временем образуется. Правда, мешали. Мешали многие. Мешали ужасно! Каждый лез со своими амбициями, думали не о деле, а о себе. Чехарда, неразбериха. Он же работал, вставал ни свет, ни заря. Не все получалось, кое-что приходилось менять в своих решениях, бывали ошибки, он понимал, но старался. Он верил в свою судьбу, верил в удачу. Ого-го!
Временами казалось, что происходящее не имеет к нему отношения, то есть, наоборот, он не имеет отношения, все происходит помимо его воли, как во сне. Словно им что-то двигало, что-то его вело. И тогда действительность становилась непонятной. Но потом вдруг радостное чувство опять возвращалось, как в сказке. Кто б мог подумать… Все поверили ему, надеются на него! Правда, трезвея, он вновь и вновь понимал: правильно говорит Госсекретарь (вообще-то не очень умный, но послушный, по крайней мере, надежный, видимо), что здесь, мол, все прогнило, лучшая жизнь наступит, только если разрушить все, потому что бесполезно менять детали, по-настоящему надеяться можно только на иностранцев, которые умеют работать, а здесь, у нас, все отвыкли. Вот то, что он видел в других странах – в Америке, например, – это да, это действительно. Так бы и нам, но сначала разрушить. И правильно делает Вице-премьер и его команда… Разрушения шли очень споро, правда, порой бестолково, все как-то рассыпалось, и со строительством нового было трудно… Временами даже появлялось отчаяние, мучительно приходилось выход искать.
Да, трудно, очень трудно. А еще «бывшие». А еще спикер этот надоедливый и капризный. А еще красно-коричневые скандальные крикуны. Много, много всякого, всяких… Одиноко он чувствовал себя порой. Одиноко. Народ, правда, пока еще любит его, но живет все же плохо. Но что поделаешь – не все сразу. Он же, народ, выбрал его, своего президента, пусть теперь слушает, что он скажет. И делает так, как решит президент. И все должны делать так и не сопротивляться.
Порой даже улетучивалась радость победы, и тогда казалось, что дикая мрачная сила мешает ему. Теперь все чаще приводила в смятение мысль о том, что та же сила, очевидно, действовала и на соперника, а он, бывший тогда под ним, этого недооценивал. Вот почему тот был сомневающимся, неуверенным, так странно и необъяснимо лавировал, боялся сделать решительный шаг, а сделав даже маленький, испуганно отпрыгивал назад или в сторону! Ему, теперешнему хозяину страны, оказывается, доставались лишь отзвуки, лишь отдельные камни могучей лавины, которую целиком принимал на себя бывший его главный соперник. Теперь вся эта сокрушающая, адская лавина надвинулась на него, он изнемогал под ее напором, ощущал себя плотиной, которая трещит, дрожит и вот-вот рухнет. Ну, и, конечно, оттуда идет всякое. Приходится подстраиваться, ничего не поделаешь.
Трудно, невыносимо трудно.
Было во всем что-то необъяснимое, инфернальное. Словно чьи-то могучие руки тянули его назад. А какие-то, наоборот, вперед. Вроде бы он старался, вроде бы все делал правильно, в том направлении, в каком нужно, но вдруг в недоумении останавливался и видел: что-то не то… И сам не хотел себе в этом признаться. Он же старается!
Он порой как бы даже не узнавал себя, и жил в ином, словно бы кем-то выдуманном мире, играл написанную для него кем-то роль и все чаще и чаще ощущал полную беспомощность. И страх. Дикий, необузданный страх вдруг возникал. Раньше думал, что достижение столь гигантской вершины даст ему ощущение небывалой, ни с чем не сравнимой свободы и легкости. Увы. Ровно наоборот. С удивлением ощущал он, что никогда не был так несвободен, как теперь. А он-то считал, что не вполне свободен был тогда! Походы с ребятами, деревенские драки, соревнования, потом путешествия по стране зайцем в железнодорожных вагонах (в них и на них). Отчаянные, непредсказуемые поступки! А ничего. Выжил! Вступил в партию, пошел быстро по партийной линии, сделал карьеру по тем временам головокружительную. А свободы стало, наоборот, меньше. Ну, это еще можно было понять. Он же не добился по-настоящему высокого поста. Нужно идти дальше. Все будет – там. Он ведь только начал восхождение на вершину – вот там-то и ждет его истинная свобода и возможность максимальной самореализации, ощущение независимости и самости полной. И вот… Скольких противников и врагов перемог! Даже самого главного, коварного, хитрого. И вот…
Таким зависимым, таким несвободным никогда не был. И страха такого не было никогда. Проклятье какое-то. Аж кости трещат. И главное: нету пути назад! Словно на вершине, на пятачке, на ветру, в одиночестве. Ну, еще семья, конечно. А кругом – обрывистые, скользкие склоны. Неверный шаг, и – в пропасть. И все, кроме самых близких своих, враги.
На заседаниях он теперь восседал во главе стола, видел перед собой послушные как будто бы, но ой же какие непростые лица-личины. Что скрывается за каждым из них? Маски, искусственные, напряженные маски, невозможно угадать, что за ними скрывается. Одно ясно: всем что-то надо, все чего-то от него хотят. И многие его ненавидят. Да почти все чужие. Каждый себе на уме! Мало кому есть дело до него и до его дела на самом деле. Ну, и еще отвратительно – лесть. Он стал прямо-таки купаться в лести! Искренность отношений исчезла из его жизни совсем. Кому можно по-настоящему верить? Если не считать семью, то десяток людей, не больше. Да и те просто заинтересованы в нем, в том, чтобы он оставался, потому что лично им это выгодно. Да и есть ли вообще где-то честные люди? Раньше казалось – есть. И много. А теперь кажется наоборот.
Конечно, он держался за старых, проверенных. Верность в дружбе – прежде всего. Однако…
Теперь было не до страны и не до людей. Приходилось думать только о том, чтобы удержаться на этом посту, сохранить свою огромную, казалось бы, а на самом деле иллюзорную власть. Конечно, надо, чтобы страна могучей была, но надо ведь и то, и другое. Он же взял на себя! Теперь надо доводить до конца. С утра до вечера, а то и всю ночь он думал, как. Никто же, кроме него.
Ну, а если вернуться к презентации этой… Дал когда-то согласие, и теперь надо втискиваться в насыщенный график, хотя если по-настоящему, то есть дела поважнее, чем его присутствие там. Хотя и нужно в очередной раз показать уважение к ним. И к самому. Вообще очень неприятно еще и то, что жизнь его в последнее время стала превращаться в сплошное представительство – думать уже некогда, для себя, для своих времени не остается вообще, и ладно бы для себя и своих, а вот для настоящего дела времени все меньше и меньше! Его растаскивают по частям, временами он сам кажется себе большим и сильным животным – лев, что ли, или медведь, – а рядом несметная свора маленьких хищников: гиены, шакалы, клювастые и когтистые птицы. Не говоря уж о мелких надоедливых паразитах. Тяжело.
Да, тяжела ты, шапка Мономаха, верные слова, верные – только теперь он начал осознавать, насколько она действительно тяжела. Зачем власть, ради чего мучительная, немыслимая эта нагрузка? Тяжело, ой как тяжело, дорогие мои россияне. Но я же стараюсь, стараюсь…
Правда, такое «упадочническое» настроение посещало его лишь в минуты крайней усталости…
4
Зал Киноцентра между тем заполнялся. И кого же тут только не было! Ну вот еще и представители разного ранга администрации, то есть новой номенклатуры, и директора всевозможных СП, то есть совместных с иностранцами предприятий и контор, а вон и несколько служителей церкви и даже один весьма, весьма благообразный священник – батюшка с большой седой бородой, в длинной черной рясе, с большим золотым крестом на золотой же тяжелой цепи, важный такой… Садились, занимали места в наполовину уже заполненном зале достойные люди, скоро ведь все начнется, скоро, скоро!
Достойные, достойные люди, жизнь чуть ли не каждого заслуживает не только повести какой-нибудь, а прямо скажем: романа! Ну вот один из директоров СП, к примеру…
Воспитанный советской показательной школой, примерный пионер и отличник, потом, естественно, комсомолец по убеждению, а дальше, разумеется, член «Ума, чести и совести нашей эпохи»… Ну, в общем, был он, конечно, пламенным противником частной собственности, свободной торговли и всего, что связано с жутким, враждебным родине капитализмом-вещизмом, а также религии, которая, известно же, «опиум для народа». Вообще считался он стойким идейным борцом – и сам себя таковым считал! – за что и был выдвинут в парторги крупной организации одного из заводов, а потом и, ясное дело, в райком. Умел убеждать людей искренне, руководить ими – идеолог, что называется, милостью Божьей, хотя Бог тут был, как бы это сказать, не при чем, что ли. А потом… Это же надо ведь, как бывает в жизни! Пришло поистине озарение, прямо как будто явление Богородицы отроку Варфоломею – Новый Генсек, перестройка, а потом и вовсе августовские события… Ну, конечно, ну, ясно же, что то, что парторг проповедовал раньше – чепуха, полнейшая глупость и ложь, теперь можно было открыто и смело об этом сказать! Мгновенно «перековался» он! Да, коммунисты на самом деле бессовестно лгали о «светлом будущем страны и народа»! Но теперь с этим – покончено. Пути разошлись! Осознав, он решительно и бескомпромиссно вышел из партии, как только стало окончательно ясно, что дни ее сочтены… Да здравствует капитализм, именно в нем наше светлое будущее на самом деле! Бывший отличник советской школы и здесь стал отличником, примерным, выдающимся человеком, умеющим действовать и убеждать. Он быстренько создал свое СП, тем более что связи кое-какие остались. Трезвость, расчет, бухгалтерия, а не маниловская богадельня «совка» – вот она, наша надежда теперь! Способный человек, очень способный…
Священник же, батюшка почему здесь? Так ведь без представителей Православного Храма Божия не обходится теперь ни одно мало-мальски солидное мероприятие, ясно же! Скептически, правда, настроен отец, надо думать, уж больно как-то быстро переменилось отношение властей земных к власти Небесной, ну да ведь и отказать в благословении чадам Божьим нельзя, а потому что ж. Его пригласили, он и пришел. Нельзя же отказывать чадам Божьим, коли настойчиво просят. Разумеется, мы можем только фантазировать о том, что думал достойный этот служитель по поводу тех людей, что вчера церковь в грош не ставили, разве что беззастенчиво грабили при каждом удобном случае, а теперь вот благословения просят… Ну да ладно, ладно, все равно ведь все под Богом ходим, на Страшном Суде во всем разберутся… Вот он и пришел на презентацию какой-то газеты.
Впрочем, да, послушайте, что же это мы все о мужчинах и о мужчинах? Тут ведь – сказано уже! – в немалом количестве и представительницы наипрекраснейшего из полов, супруги и дочери, а еще и специально, как тоже сказано, приглашенные финалистки Конкурса Красоты, этого очаровательнейшего из действ, пришедшего к нам вместе с демократией и свободой. Посмотрите, какие лица, какие формы! Ах, ну это же просто цветы человечества, целуем ручки, пардон-мерси, не хотите ли выпить водочки или еще чего, ай бег ю май пардон, позвольте вас проводить к вашему, так сказать плейсу в зале, ах, какое очаровательное у вас фейсо, какие шикарные золотистые хаес, какие соблазнительные длинные лэги оф ю…
Со смешанными чувствами смотрел капитан «афганец» на все это человеческое великолепие. Когда-то он видел фильм о катастрофе с междугородним автобусом. С самого начала было известно, что погибнут пассажиры нескольких первых рядов. Но это потом, а пока автобус ехал и никто ничего такого не ожидал, между пассажирами возникали какие-то отношения, и они пересаживались, менялись местами. Кроме того, мы, зрители, что-то узнавали о каждом из них, они становились нам близкими, мы переживали за них, нам не хотелось, чтобы погиб именно этот или именно та. Конечно, жалко всех, но некоторых ведь жалко особенно… Однако первые ряды неминуемо должны погибнуть, и мы с замиранием сердца следили за тем, кто именно садится на роковые места.
И теперь «афганец» с каким-то странным чувством смотрел на тех, кто садился недалеко от сцены. Дело в том, что высокие лица занимают на презентации, как правило, первый ряд. Те, что нужны ему, тоже, очевидно, займут самый первый. Да, определенно даже, потому что поначалу даже не один, а три первых ряда были пусты. Поначалу. Теперь-то там кое-кто уже был. Директор СП и священник-батюшка, например, тоже.
Зону действия трудно определить с точностью, но какое-то количество попутных – невинных, случайных – жертв несомненно будет. Тут уж ничего не поделаешь. И как-то само собой получается, что он, капитан, теперь властитель их судеб. О чем никто из них, разумеется, и не подозревает.
Тошнотный комок внезапно подкатил к горлу. При всем том, что он давно уже простился с собственной жизнью и считал, что назад пути нет, и давно решил, что задуманное – это на самом деле единственный выход, все остальные испробованы и результата не дадут, это уж точно, единственная надежда осталась на это, а те, кто погибнут здесь за компанию, вовсе не обязательно самые достойные представители нации, к тому же их будет немного – значительно, неизмеримо меньше, чем гибнет и неминуемо погибнет еще от бездарной, предательской, геноцидной политики Президента и его сумасшедшей команды, – при всем при этом он вдруг ощутил жуткое отвращение ко всему на свете. Что же сделали мы со своей жизнью, люди! Из-за того, что какая-то дрянь человеческая постоянно рвется к власти, погибают лучшие представители рода людского, и, в частности из этих милых девушек тоже кое-кто погибнет, а то и вовсе инвалидами останутся! Да ведь уже погибло столько! И скольким приходится себя продавать. Как же мы допускаем такое, мужики!… Только что чувствовал он себя почти святым, чистым, чуть ли не светящимся неземным голубовато-фиолетовым светом – спасителем, мстителем благородным! – но вот состояние изменилось резко, и он, оказывается, уже чуть ли не подлый преступник, безжалостный террорист, духовный брат убийц и насильников всех времен… Господи! Но ведь они же сами вынуждают – другого выхода нет! – они же ведают, ведают, что творят, сволочи, воры, бандиты, убийцы…
Ах, Россия, Россия! Русский человек шагу не сделает, чтобы не сомневаться, не попытаться оправдаться и объяснить, ради чего, зачем и нет ли здесь неискупаемого греха. Убийство задумает, а обязательно философию подверстает, что, мол, божеское это дело на самом деле, и не убивает он вовсе, а восстанавливает вечную справедливость. Вот ведь, например, сколько давеча поубивали, а все – ради Светлого Будущего. «Все, как один! Расстрелять, как бешеных псов!» И опять. Вот уж воистину столько обстоятельств сплелось, что и впрямь не видно другого выхода, как взять да кого-то прикончить. Думай не думай, а ведь действительно: ну как тирана или неспособного, однако же властолюбивого человека убрать, если всей своей железобетонной мощью защищает его бесчеловечная государственная система, если от бездарности или жестокости его гибнут невинные, беззащитные души, причем в первую очередь – лучшие? Нет другого выхода, кажется, ну нету и все. Да ведь и не только в бедной России. Где выход, граждане, где же выход?
Думать-то не надо бы капитану теперь, рассуждать поздно уже, коли задумано нечто в твердой памяти и здравом уме! Ведь все верно он в своем Послании разосланном написал, все объяснил и всячески оправдал, все! Это верно, конечно, что теперь главное – не сомневаться и действовать, ну а как же не думать-то, а? Вдруг ошибочка выйдет? Роковая ошибка-то, не исправишь. Ведь какие-то невинные все равно погибнут, ничего не поделаешь. Да, неизмеримо меньше, чем от них, «реформаторов», каждый день гибнет. А все-таки.
И еще вот ведь что удивительно: почему-то все больше удавались покушения на людей прогрессивных, истинных реформаторов, а вот на Гитлера, к примеру, даже не подействовала бомба, хотя она разорвалась в закрытом бункере и совсем рядом с ним. И вот, смотрите: погибли от покушений кто? Линкольн, Столыпин, Джон и Роберт Кеннеди, Мартин Лютер Кинг, Индира и Раджив Ганди, еще многие. А о скольких мы не знаем! И даже самого Христа распяли запросто, открыто, еще и кричать убедили тех, ради кого Он жертву решил принять: «Варавву, отпустите нам, а Этого Учителя, распните!» А вот мракобесов, иезуитов всяких мастей, тиранов, Калигул и Иродов, убивавших людей сотнями тысяч и миллионами, судьба почему-то очень заботливо хранила. И хранит. Странно, странно. Почему это, а?
Нет, ребята, что-то тут непонятно. Ну разве не самым разумным было бы вовремя всяких калигул и гитлеров приканчивать? История ведь шла бы по другому пути! Даже войны Великой Отечественной, может быть, вообще не было бы! И сейчас бы так не мучились люди… Да, да, вот ведь и сейчас.
Нет, это искушение, проверка на прочность, подумал «афганец». Сомнения – от Лукавого. Решил – сделай. Правильно ведь решил…
Голова кружится, это да. Тошнит. Не хватало еще, чтобы прямо здесь и вырвало. Или в обморок грохнуться, словно какая-нибудь конкурсантка…
– Пакетик для этого самого не взяли, сударь? Или таблеточку, спирт нашатырный? – словно послышался ему насмешливый голос.
И отлегло. Полегчало. Мужайся, капитан. Скоро уже, совсем скоро.
Но вернемся, вернемся же поскорее к тем, кто садится – сел уже или должен сесть… – на рискованные места. Ведь мы пока ни слова не сказали об очень важном, очень значительном человеке, которого пока что нет в зале, но который обязательно должен быть вместе с Президентом и, скорее всего, уже едет, едет. О Вице-премьере! Этеншн, этеншн… Самое живое, самое искреннее внимание…
