Юрий Игрицкий
Россия и современный мир №4 / 2014
Такое делегирование было оправданным, когда в разработке европейской политики соседства в отношении южного и восточного Средиземноморья ведущая роль отводилась Франции с ее колониальным опытом и разветвленными связями со странами региона, за которыми не стоял никакой другой мощный геополитический игрок. Напротив, политика «Восточного партнерства», замысленная ее основными проводниками как вытеснение влияния России в западной части постсоветского пространства, с неизбежностью втянула Евросоюз в конкурентную геополитическую борьбу. В результате альтернативный вариант, предполагающий долгосрочную экономическую интеграцию ЕС, России и постсоветских государств Балто-Черноморья, отход от логики игры с нулевой суммой и переориентацию на стратегии взаимного выигрыша, всерьез не рассматривался даже на экспертном уровне. Причем именно этот нереализованный вариант предполагал признание Украины ключевым фактором российско-европейского взаимодействия и выработку инклюзивного подхода по отношению к Киеву. По сути дела, программа «Восточное партнерство» внесла в раздувание украинского кризиса решающий вклад, не будучи, впрочем, его первопричиной.
В условиях, когда европейский интеграционный проект переживает глубокий кризис, институтам ЕС настоятельно требовались новые доказательства собственной привлекательности и политической успешности. Не в последнюю очередь поэтому и произошла ягеллонизация восточной политики Евросоюза. Включение Украины в сферу экономического и политического влияния Европы могло стать тем успехом, который получил бы большой резонанс, но не потребовал бы существенных затрат от европейских налогоплательщиков. Более того, открытие довольно емкого украинского рынка – несомненное благо для ориентированных на экспорт ведущих экономик ЕС, прежде всего для экономики Германии. Вместе с тем формат ассоциации не позволяет Киеву рассчитывать на субсидии из Брюсселя, доступные лишь полноправным членам Евросоюза.
Можно сказать, что восточная политика ЕС на деле оказалась ягеллонской политикой. Если отвлечься от внутрипольских политико-идеологических размежеваний, то в широком смысле ягеллонской политикой следует называть координацию усилий элит центрально- и восточноевропейских стран на основе противостояния общему для них «значимому другому», т.е. России. Исторически эти страны либо входили в состав Королевства Польского и Великого Княжества Литовского (а затем – Речи Посполитой), либо, по крайней мере, примыкали к балто-черноморскому междуморью. В современных условиях ягеллонская политика означает попытку вывода нескольких стран постсоветского пространства из геополитической «серой зоны», в которой они пребывали после распада СССР, их политическую и экономическую привязку к единой Европе и блокировку участия этих стран в альтернативных ЕС интеграционных проектах.
Ягеллонская политика по отношению к Украине опирается и на твердую поддержку Соединенных Штатов. Во время украинского кризиса деление Европы на «старую» и «новую», настойчиво предлагавшийся в свое время министром обороны США Дональдом Рамсфельдом, достигло логического завершения: при активном содействии Соединенных Штатов позиция «новой» Европы по вопросам военной и энергетической безопасности усиливается настолько, что и грандам «старой» Европы приходится следовать ей, по крайней мере, на словах. По отношению к России «новая» Европа становится санитарным кордоном, который в ближайшее время может быть укреплен за счет Украины (во всяком случае, ее западных и центральных регионов). Впрочем, конфигурация «новой» Европы теперь заметно отличается от той, которая существовала десять лет назад. Активно участвовать в организации санитарного кордона готовы Польша, страны Балтии и Румыния; в силу разных причин намного меньший энтузиазм демонстрируют Болгария, Венгрия, Словакия и Чехия. Тем не менее в тандеме с «новой» Европой Вашингтон в состоянии уверенно контролировать политику безопасности всего Евросоюза, равно как и усилия по возобновлению диалога между ЕС и Россией.
Собственно говоря, это уже произошло в середине 2014 г., когда Европейский союз под жестким давлением Соединенных Штатов втянулся в санкционную гонку2, т.е. фактически согласился с ролью основного донора возрожденной политики сдерживания России. Саммит НАТО в Уэльсе 5–6 сентября 2014 г. закрепил эту тенденцию, не просто придав второе дыхание Североатлантическому альянсу, но, по сути, обеспечив на многие годы, если не десятилетия вперед американское военное присутствие в Восточной Европе. В геополитическом плане уэльский саммит закрепил промежуточные результаты самого кризиса: Россия контролирует Крым и – опосредованно – часть Донбасса; судьба остальной Украины решится на следующих этапах кризиса; США гарантируют себе патронат над всем евроатлантическим пространством. Вариант Большой Европы «от Лиссабона до Владивостока» с повестки дня снят.
Отношения с США: От перезагрузки ко второму изданию холодной войны
Проект перезагрузки, инициированный администрацией Барака Обамы в начале его первого президентского срока, по всей видимости, был одним из компонентов переоценки глобальной роли США в контексте мирового кризиса. Для Обамы и его ближайших сотрудников важен был и момент разрыва с внешнеполитическим наследием предшествующей администрации, однако решающего значения он все же не имел. Общее понимание, очевидно, состояло в том, что в мире XXI в. совсем не Россия будет представлять для Америки основную проблему. Вероятно, что американские инициаторы перезагрузки были не прочь убедить своих российских партнеров, что в мире XXI в. основную проблему для России будет представлять не Америка.
К сожалению, даже в момент наиболее позитивного развития двусторонних отношений политика перезагрузки фактически означала лишь их избирательное улучшение. Самое известное достижение перезагрузки – подписание Пражского договора СНВ-3 – по сути, было развитием (и вполне вероятно, исчерпанием) разоруженческой повестки, сформированной еще в эпоху горбачёвской перестройки. Мало того, вслед за каждым, даже незначительным шагом по пути перезагрузки следовали заявления или действия, призванные сгладить ее эффект, продемонстрировать локальный характер, доказать, что США по-прежнему следуют курсу на «продвижение демократии» на постсоветском пространстве и отвергают любые претензии на «сферы влияния» от кого бы они не исходили.
Перезагрузка не сумела оказать существенного влияния на доминантный дискурс российско-американских отношений, не создала устойчивой основы их реорганизации. Неудивительно, что внутриполитические события в России в конце 2011 – первой половине 2012 г., а затем акт Магницкого, дело Сноудена, свержение режима Каддафи, сирийский и украинский кризисы привели к разрушению всей непрочной конструкции политики перезагрузки.
С началом украинского кризиса Соединенные Штаты уверенно и решительно вернули себе привычную роль основного оппонента России. США увидели в украинском кризисе не только угрозу европейской стабильности, но и шанс вдохнуть новую жизнь в свое постепенно увядающее глобальное лидерство. Вплоть до присоединения Крыма к России США в основном решали региональные задачи, с лихвой восполняя слабость европейской дипломатии (ее образная оценка заместителем госсекретаря Викторией Нуланд имела большой резонанс). Установление российского контроля над Крымом моментально перевело кризис в глобальный контекст, поскольку это действие Москвы свидетельствовало о переходе от эрозии постбиполярного мирового порядка к его осознанной ревизии.
Российский суверенитет над Крымом имеет исключительное значение как прецедент, свидетельствующий об отказе следовать международному порядку, в котором нормоустанавливающей инстанцией являются Соединенные Штаты. Несмотря на то что масштабы крымского вызова незначительны и не создают реальной угрозы американским позициям в мире, сама возможность несанкционированного территориального изменения служит индикатором способности Вашингтона поддерживать порядок, в котором за ним остается последнее слово.
С этой точки зрения активные действия США, направленные на мобилизацию союзников для сдерживания путинской России, достаточно предсказуемы. Причем наибольшее значение в данном случае будет иметь не само сдерживание, а именно мобилизация, придающая новый смысл деятельности руководимых Соединенными Штатами военно-политических союзов. В этих условиях Европейскому союзу приходится признавать необходимость дальнейшего американского военного присутствия на территории европейских государств, более того, соглашаться с созданием существенной военной инфраструктуры на территории стран, ранее входивших в Организацию Варшавского договора.
Судя по всему, администрация Барака Обамы постарается использовать напряженность вокруг Украины и для решения более масштабной задачи – скорейшего достижения соглашения с Европейским союзом об учреждении Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства. Появление этого крупнейшего экономического блока будет означать создание новой опоры пошатнувшегося американоцентричного мирового порядка. Что касается самой Украины, то вступление в силу Договора об ассоциации и углубленной зоне свободной торговли с ЕС может означать, что через некоторое время эта страна окажется чем-то вроде бесплатного «довеска» к объединению двух крупнейших экономик мира. Одновременно США активизируют усилия по созданию аналогичной экономической группировки в Азиатско-Тихоокеанском регионе, призванной составить конкуренцию «китайскому дракону».
Основная опасность новой российско-американской конфронтации состоит в том, что пока она соответствует интересам и администрации Обамы, и ее консервативных оппонентов. По сути, это возможность мобилизовать Запад для противостояния не самому сильному противнику. Для США издержки такого противостояния на данном этапе не слишком существенны; их бремя перекладывается на другие страны, прежде всего на страны ЕС. Соответственно, для США в обозримой перспективе предпочтительный вариант развития событий связан не с поиском устойчивого урегулирования, а, скорее, с контролируемой нестабильностью, сковывающей силы таких игроков как Европейский союз и Россия, и служащей предостережением Китаю и другим восходящим державам незападного мира. Изменения в этом курсе могут быть обусловлены началом нового кризиса, который создаст гораздо более серьезные угрозы для американских интересов.
Восточное измерение украинского кризиса
Возвращение Крыма под российский суверенитет и вооруженное противостояние в Донбассе явились самым серьезным вызовом постбиполярному мироустройству. Решившись стать в авангарде пересмотра мирового порядка, Россия принимает на себя основные контрудары со стороны Соединенных Штатов и их союзников. Этот пересмотр потенциально выгоден большому количеству глобальных и региональных игроков, которые с неподдельным интересом наблюдают за ходом противостояния России и Запада. При этом крупнейшим бенефициаром становится КНР. Китай, приближающийся к грани открытого соперничества с США за мировое лидерство, получает благодаря украинскому кризису передышку (возможно, на несколько лет), избегая прямой конфронтации и сохраняя возможность окончательно сместить Америку с пьедестала первой экономики мира. Но этим выигрыш Пекина далеко не ограничивается.
Новый раунд российско-китайского сближения прогнозировался многими экспертами начиная с того момента, как Владимир Путин принял решение вернуться в Кремль в качестве президента на третий срок. Немало аналитиков предупреждали, что слишком усердные попытки «поймать китайский ветер» в российские паруса очень серьезно осложнят взаимодействие с Соединенными Штатами, а также создадут трудности в отношениях с Евросоюзом. Сильный крен в сторону Китая существенно ограничивает для России возможности маневрирования между основными глобальными игроками. Однако крымский выбор Владимира Путина в любом случае сделал невозможным сохранение прежней модели партнерского взаимодействия как с США, так и с Евросоюзом. Соответственно, становятся неизбежными и новые шаги навстречу Китаю.
В самый острый период украинского кризиса Москва, несомненно, рассчитывала на то, что Китай окажется для нее надежным тылом. Эти ожидания оправдались. Воздерживаясь от выражений солидарности с действиями России, Пекин тем не менее предотвратил ее международную изоляцию и отчасти нивелировал воздействие западных санкций. Подписание газового контракта на 400 млрд долл. показало, что китайские лидеры рассматривают отношения с Россией в долгосрочной стратегической перспективе. Пекин добился весьма благоприятных условий поставок газа, но явно не стал «дожимать» Москву в тяжелый для нее момент и дал ей в руки козырь, позволяющий вести энергодиалог с Евросоюзом с твердых позиций. В результате российско-китайское взаимодействие переходит в фазу, когда действия сторон, оставаясь де-юре отношениями соседей и стратегических партнеров, де-факто начинают ориентироваться на логику союзничества. Но это взаимодействие уже сейчас не является полностью равноправным и скорее всего не будет таковым и впредь.
Наложенные на Россию западные санкции создают благоприятные условия для кумулятивного роста китайских инвестиций в российскую экономику. Судя по всему, Москве придется снять большинство ограничений на доступ китайских инвесторов к российским активам, которые вводились из соображений безопасности или сохранения равноправия в двусторонних экономических отношениях. Если это произойдет, иначе будут выглядеть и перспективы Евразийского экономического союза. Данный интеграционный проект, естественным лидером которого является Россия, вполне может быть совмещен с продвигаемой председателем КНР Си Цзиньпином инициативой «Нового шелкового пути». Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) является достаточно удобной платформой для достижения синергетического эффекта двух интеграционных инициатив. Такая синергия позволит реализовать амбициозные инфраструктурные программы, обеспечивающие радикальное упрощение доступа китайских товаропроизводителей не только к рынку Евразийского экономического союза, но также и к европейскому рынку. В более отдаленной перспективе возможно и формирование на пространстве Северной Евразии секторальных объединений, фундаментом которых станет китайская экономическая мощь. Подобное развитие событий будет впечатляющей антитезой прекраснодушным идеям о едином экономическом пространстве «от Лиссабона до Владивостока», предметное обсуждение которых так никогда и не было начато.
В новой парадигме сотрудничества России также предстоит доказывать, что она служит для КНР надежным тылом и тем самым исключает возможность окружения Поднебесной кольцом государств, ориентированных на Вашингтон. По-видимому, России придется изменить акценты даже в своем отношении к нарастающей напряженности в Южно-Китайском море: если еще в 2013 г. Москва с осторожностью демонстрировала симпатию к Ханою, то теперь ей, скорее всего, понадобится показать полную беспристрастность либо понимание аргументов китайской стороны. Аналогичным образом становится крайне сложно сохранить прежний баланс отношений в треугольнике Москва – Токио – Пекин, даже несмотря на демонстративную неохоту, с которой правительство Синдзо Абэ присоединилось к инициированной Бараком Обамой волне антироссийских санкций.
На глобальном уровне новое качество российско-китайского взаимодействия вероятнее всего обернется началом системных, хотя и достаточно осторожных усилий двух держав, направленных на размывание глобального доминирования институтов и практик Вашингтонского консенсуса. Постепенное ослабление позиций доллара в торговых расчетах между странами ШОС и БРИКС, развитие и взаимное признание национальных платежных систем участников этих объединений, учреждение странами БРИКС собственного Банка развития, создание Россией и Китаем международного рейтингового агентства в противовес «большой тройке» – Moody`s, Fitch и Standard & Poor`s – могут стать первыми предвестниками переструктурирования глобальной экономики. Вполне вероятно, что именно России придется на первых порах принять на себя наибольшие издержки этого перехода. Однако едва ли стоит питать в связи с этим особые иллюзии: альтернатива Вашингтонскому консенсусу возможна, но это будет Пекинский консенсус. Впрочем, для России и других стран, которые решатся выступить агентами такого рода изменений, в долгосрочной перспективе благом окажется уже сама ситуация соревновательности центров экономической мощи, международных финансовых институтов и макроэкономических моделей.
ШОС и БРИКС могут в данном контексте рассматриваться в качестве континентального и глобального форматов межгосударственного взаимодействия, нацеленного на ревизию существующего мирового порядка. В отличие от ШОС, также решающей задачи в области региональной безопасности, БРИКС является значительно более пластичным форматом. Привлекательность и влияние БРИКС сохраняются до тех пор, пока это объединение воздерживается от эволюции в сторону формирования жесткой институциональной структуры и принятия на себя ее участниками существенных обязательств по отношению друг к другу и третьим странам. Если это произойдет, то тогда на деле осуществятся многие из мрачных пророчеств критиков БРИКС и стратегия взаимного выигрыша обернется нарастающими разногласиями и соперничеством.
Довольно неожиданным, но не менее значимым по последствиям эффектом посткрымского поворота России к Китаю может стать «национализация» Интернета. Помимо близости позиций двух стран в отношении роли ICANN и управления Интернетом решимость российской власти создать собственный аналог проекта «Великий золотой щит» (Great Firewall) способна привести к своеобразному реваншу вестфальского порядка во всемирной паутине. Знаменитый принцип cuius regio eius religio в середине второго десятилетия XXI в. можно будет переформулировать примерно так: «чей сервер, того и сеть».
Украинский кризис сделал поворот России к Китаю неотвратимым. Но является ли этот поворот необратимым? Возможно, не столь уж далек от истины Чарльз Краутхаммер, заявивший о повторении Путиным в Шанхае знаменитого маневра Никсона–Киссинджера и о том, что теперь аналогичная геополитическая комбинация направлена уже против США [10]. По мнению Краутхаммера, расширенное российско-китайское партнерство «знаменует первое появление глобальной коалиции против американской гегемонии начиная с падения Берлинской стены». Очевидно, эта коалиция будет существовать до тех пор, пока не выполнит хотя бы части своих задач. По всей видимости, только осознание неизбежности утраты доминирующих позиций сможет заставить будущих американских лидеров предпринять усилия по восстановлению отношений с Москвой, предполагающие ту или иную форму признания российских интересов как на Украине, так и на всем постсоветском пространстве. Проблема в том, что это может произойти достаточно поздно, когда Россия окажется в слишком большой зависимости от китайской экономической мощи. К тому же, как показал опыт перезагрузки, лидерам Соединенных Штатов очень трудно выдвигать действительно привлекательные для Москвы предложения, даже если этого настоятельно требуют американские интересы. Тем не менее решимость России находиться в авангарде пересмотра мирового порядка, опираясь на почти союзнические отношения с Китаем, не должна означать ее заведомого отказа от готовности к поиску новой модели баланса сил как на глобальном уровне, так, в частности, и в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Заключение
Одна из основных опасностей украинского кризиса состоит в его нелинейной динамике, в том, что его ход не могут полностью контролировать великие державы. После избрания президентом Украины Петра Порошенко власть в Киеве остается слабой и неустойчивой. Парламентские выборы, на которые Порошенко решился пойти для «перезагрузки» легитимности Верховной рады и укрепления позиций своих сторонников, не способны обеспечить политической стабильности в стране, конституционное устройство которой постоянно продуцирует конфликт между президентом и правительством. Но попытка провести конституционную реформу для расширения полномочий главы государства неизбежно будет «отягощена» необходимостью одновременного перераспределения полномочий между центром и регионами. В контексте не до конца «замороженного» конфликта это может означать либо законодательную блокировку наиболее вероятного варианта его разрешения, либо фактический отказ от принципа унитарного государства. Вместе с тем любой серьезный компромисс между властями в Киеве и сепаратистскими движениями Донбасса открывает путь третьему Майдану. Массовые выступления, имевшие место в 2004–2005 и 2013–2014 гг., несомненные признаки революционного протеста, в основе которого лежали националистические и антиолигархические мотивы, в обстоятельствах новой «Руины» могут превратиться в механизм путча, для организации которого будет достаточно финансовых возможностей одного из олигархов и / или силового ресурса одного из командиров многочисленных парамилитарных формирований. «Массовка» при этом в любом случае будет гарантирована.
Для Украины больше не осталось хороших решений. Будучи объектом игры с нулевой суммой, это государство и его население в любом случае окажутся проигравшими. Отказ основных игроков от игры с нулевой суммой гипотетически возможен, но Украина уже понесла невосполнимые гуманитарные потери, а преодоление экономического ущерба потребует экстраординарных усилий, к которым большинство населения этой страны скорее всего не готово.
Восстановление сотрудничества России с Западом, прежде всего со странами Евросоюза, связано с возможностью хотя бы частичной стабилизации обстановки на Украине. Побуждать Россию и ЕС к деэскалации и достижению modus vivendi будет нарастающая усталость от кризиса и его многочисленных последствий. Для ЕС наступает пора осознать реальную экономическую цену результатов своей Восточной политики. Предотвратить коллапс украинской экономики без крупномасштабного российского участия едва ли возможно. Но обеспечить такое участие можно только в случае установления некоего подобия режима российско-европейской опеки в отношении Украины. Между тем крайне высокий уровень взаимного недоверия, созданные на протяжении 2014 г. политические преграды, а также противодействие США будут блокировать или, по крайней мере, очень сильно тормозить достижение взаимопонимания.
Характер отношений России с Евросоюзом в любом случае претерпит качественные изменения. Политика ЕС в отношении России, основывавшаяся на ожиданиях, что эта страна рано или поздно повторит путь демократического транзита, пройденный другими государствами Центральной и Восточной Европы, зашла в тупик. Новая политика должна строиться на ином восприятии, близком к тому, как в Европе воспринимают Китай. Подобная смена ракурса будет способствовать прагматизации и инструментализации отношений Россия – Евросоюз. Дискуссии о ценностях и цивилизационной близости на какое-то время имеет смысл заморозить. Приоритетным могло бы стать создание действенного многостороннего механизма раннего предупреждения и урегулирования кризисов в Европе и северной Евразии.
Еще одним фактором, способным заставить Россию и Запад вернуться к сотрудничеству, является общая угроза. Такой угрозой становится дальнейшая экспансия и террористическая активность «Исламского Государства», сформированного на захваченной суннитскими радикалами части территорий Ирака и Сирии. Масштаб вызова нового халифата может потребовать экстраординарных и скоординированных усилий США, ЕС, России, ключевых государств Ближнего и Среднего Востока. Не исключено, что именно приоритетность борьбы против ИГ станет аргументом для администрации США в пользу частичного ослабления давления на Россию по украинскому вопросу. Но ценой этого станет вовлечение России в новый конфликт, который может оказывать сильное дестабилизирующее влияние на хрупкий баланс отношений между основными конфессиональными группами внутри России.
Украинский кризис уже сильно повлиял на российскую внутреннюю политику. Обновленная (крымская) легитимность третьего президентского срока Владимира Путина может быть использована для осуществления мобилизационного сценария. К последнему будут, прежде всего, подталкивать уже введенные западные санкции, а также возможность использования в ходе экономической войны «оружия массового поражения» – блокировки банковских транзакций и замораживания номинированных в валютах стран Запада российских активов. Возрождение американского курса на отбрасывание России скорее всего заставит Кремль не только изменить методы экономического управления, но и ускорит процесс обновления элит, приведет к дальнейшему сокращению автономии гражданского общества. Вариант модернизации в партнерстве с Западом утратил актуальность на многие годы; остается вариант мобилизации в партнерстве с Китаем.
Исход украинского кризиса не предопределен. Россия может выйти из этого кризиса с расширившейся территорией, гораздо менее зависимой от стран Запада экономикой и репутацией страны, сумевшей выстоять в противостоянии с гегемонистской группой мировых держав. Но достаточно высока вероятность иного исхода, когда резкое ухудшение экономического положения вступит в резонанс с всплесками межнациональной напряженности, расколом внутри элит, новой волной протестов городского среднего класса и нарастающим внешним давлением. В этом случае судьба российской государственности вновь будет поставлена под вопрос.
Литература
1. Бжезинский З. Последний суверен на распутье // Россия в глобальной политике. – 2006. – № 1.
2. Винокуров Е.Ю. Прагматическое евразийство. – Россия в глобальной политике. – 2013. – № 2.
3. Ефременко Д.В. Проблемы прогнозирования политических процессов на Украине и российско-украинского межгосударственного взаимодействия // Перспективы скоординированного социально-экономического развития России и Украины в общеевропейском контексте. Труды I Международной научно-практической конференции 30–31 октября 2012 г. – М.: ИНИОН РАН, 2013. – С. 116–119.
4. Brzezinski Z. Russia needs a «Finland option» for Ukraine // The Financial Times, February 23, 2014.
5. Cohen S.B. Geopolitics of the world system. – Lanham, MA: Rowmann & LittleField, 2003.
6. Dragneva R., Wolczuk K. Russia, the Eurasian Customs Union and the EU: Cooperation, Stagnation or Rivalry? – Chatam House. Briefing Paper, August 2012. – Mode of access: http://www.chathamhouse.org/sites/files/chathamhouse/public/Research/Russia%20and%20Eurasia/0812bp_ dragnetvawolczuk.pdf
7. Jankowski D., Świeżak P. Which Way Forward for EU – Russia Relations: A Central European Perspective / In: Grygiel J., Kron R., Mitchell A., Paskova G. (eds.). Navigating Uncertainty: U.S. – Central European Relations. – Washington D. C.: Center for European Policy Analysis (CEPA), 2012.
8. Kissinger H. To settle the Ukraine crisis, start at the end // The Washington Post, March 5, 2014.
9. Kobrinskaya I. The Post-Soviet space: From the USSR to the Commonwealth of Independent States and beyond // Malfliet K., Verpoest L., Vinokurov E. (eds.). The CIS, the EU and Russia. – Hampshire: Palgrave Macmillan, 2007.
10. Krauthammer Ch. Who made the pivot to Asia? Putin. – The Washington Post. – May 22, 2014.
11. Lithuania’s president: «Russia is terrorizing its neighbors and using terrorist methods». – The Washington Post. – September 24, 2014.
12. Mearsheimer J.J. Why the Ukraine crisis is the West’s fault // Foreign affairs. – September-October 2014.
13. Pynnöniemi K. Understanding Russia’s actions in Ukraine: The art of improvisations. – FIIA Comment. – May 2014. – Helsinki: The Finnish Institute of International Affairs.
14. Remarks by the Vice President at the John F. Kennedy forum. – October 3, 2014. – Mode of access: http://www.whitehouse.gov/the-press-office/2014/10/03/remarks-vice-president-john-f-kenne-dy-forum
15. Shevtsova L. Putin ends the Interregnum. – The American Interest. – August 28, 2014.
16. Watson A. Hegemony & History. – Oxon, New York: Routledge, 2006.
