Юрий Христофорович Григорян
Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период
© Юрий Христофорович Григорян, 2017
ISBN 978-5-4485-2690-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Каждое происшествие нашего времени оказывается подверженным столь многим влияниям, что бывает сложно выделить наиболее значимое из них. Даже политологи и социологи высказывают самые разные, часто противоположные мнения о причинах одного и того же события. Это мы не раз слышали во время множества дискуссий. Так отчего же эти ученые, обучавшиеся многие годы в престижных учебных заведениях, прочитавшие массу мудрых книг, не способны дать единую оценку реальным процессам. Невольно сравниваешь их с представителями естественных наук. Физики, химики, даже биологи, обсуждая явления, происходящие на Земле, обращаются к ранее выявленным общим и частным закономерностям и много легче находят общее решение. Если же оно оказывается необъяснимым прежними знаниями, то благодаря экспериментам или теоретическим изысканиям, которые проводятся опять-таки на базе накопленного знания, формируется новое обоснованное представление о данном явлении. Конечно, эксперименты в жизни людей обычно невозможны, но отсутствие знания об общих и частных закономерностей общественных процессов делает беспочвенными любые предположения о причинах конкретного события.
В какой-то мере политологи и социологи уподобляются представителям популистского искусства, но не науки. Так, поэт может любоваться цветочком, его особенной формой и своеобразной расцветкой, вполне удовлетворяясь этим видением. Но ученый биолог, зная корневые закономерности вида, определит не только присущие всем подобным цветкам общие качества, но и оценит многие частные признаки, как проявление основных механизмов развития в данных конкретных условиях местоположения цветка. Конечно, чем более сложным является объект изучения, тем большее разнообразие его вида и форм поведения проявляется. Но изучая жизнь животных, даже высокоразвитых, биологи открыли немало закономерностей, которые помогают им объяснить их жизнь и возникающие между ними взаимоотношения.
Когда же дело касается людей и общественных событий, оказывается, что философам, социологам, политологами не известны никакие общие и частные законы эволюции человечества, отчего их оценки взаимодействий между людьми и их объединениями столь поверхностны. Историки предпочитают лишь описывать прошлые и настоящие события, подобно тому, как поэт описывает цветочки. Какова была жизнь правителей, сколько жен и любовниц было у королей – возможно очень интересно для домохозяек, но эта, так называемая нарративная история, совершенно бесполезна для понимания причин прежних и происходящих в наше время кризисов, войн и прочих важных событий.
Несколько веков тому назад были выдвинуты теории истории, представлявшие ее закономерный процесс. В частности, марксизм до сегодняшнего дня используется рядом ученых как самое правильное учение. Но следует иметь в виду, что любая достаточно значимая теория непременно опирается на достижения науки своего времени. Поэтому в ней проявятся и слабости и недостатки знаний прежних лет. Но вот теории, основанной на достижениях наук нашего времени, тем более распространенной теории, к сожалению, не появилось. В данной книге я постараюсь представить именно такой, научный, поход к эволюции человечества и показать, что история – есть процесс формирования некой единой системы человечества. Поэтому можно утверждать, что период нашей жизни является промежуточным этапом этого процесса, при котором проявляются и прогрессивные и регрессивные влияния возникших в истории образований. Надеюсь, что знание тенденции развития, как и реакционных действий укоренившихся милитаристских систем, поможет политикам принимать верные решения.
Человек, человечество – высшее создание природы. История человечества представляет собой процесс развития, в котором имеют место взаимосвязанные качественные преобразования всех уровней природных явлений, начиная от физических, химических вплоть до психических, логических. На высшем уровне изменения затрагивают общественные отношения. Чтобы дать полную картину произошедшего и происходящего я, вполне сознавая ограниченность своих знаний, постарался коснуться довольно широкой области явлений, которые посчитал важными для понимания эволюции. При этом, конечно же, я изначально поставил себя в положение удобной мишени для критики со стороны специалистов каждой отдельно взятой дисциплины. Но, поскольку все явления рассматриваю со стороны главных моментов развития, то уверен, что вызову интерес к оценке накопленных в науке знаний именно с этой стороны, стороны как осуществляемых этапов новообразований, так и постоянного воспроизводства переходов, повторяющих историю формирования данных сущностей. В этом случае все замечания к моей работе внесут свой вклад в более правильное понимание развития, эволюции человечества и в создание Научной Истории, к чему я стремлюсь, излагая свою концепцию.
Было бы наивно рассчитывать на какое-то совершенное, законченное представление многообразной темы эволюции. Книга в лучшем случае может рассматриваться как «бета-версия», которой предстоит пройти долгий путь исправления, улучшения, расширения приведенного материала. Тем не менее, надеюсь, что изложенные идеи помогут разрешить многие проблемы истории, социологии и философии.
Предлагаемая книга состоит из двух частей. В первой части рассматривается общая концепция эволюции с примерами пройденного в древности пути человечества. Во второй части исследуется сложная проблема истоков познания в неживой природе, роль знания в развитии общественных отношений.
В главе «Принципы развития. Предмет философии. Диалектика» рассматривается соотношение принципов развития как воспроизводства, «саморазвития», характерного для теории Гегеля и для официальной советской философии, и развития как качественного преобразования, новообразования, изучаемого современной наукой. Соответственно корректируются законы диалектики.
Определены три основные формы управления: регуляция, руководство, власть. Прослежен путь преобразования государства, как организации с властным управлением, и смещение форм управления обществом к руководству и регуляции вследствие происходящих в мире интеграционных процессов.
Инициировал написание данной книги и поддерживал меня финансово на время работы, сын моего друга, Мкртчян Григорий Рудольфович, которому я глубоко признателен.
Введение
1. Слабость социологических теорий
На сегодняшний день в исторических и социологических исследованиях сложилась далеко не самая приятная ситуация. Многие ученые из-за отсутствия базовых теоретических положений чувствуют неудовлетворенность какими бы то ни было обобщениями или объяснениями изучаемых событий. Все они лежат на поверхности, и приходится отграничиваться от множества вполне резонных «почему», так как не на что опереться в своих выводах. Казавшиеся когда-то надежными основополагающие теории Гегеля, Маркса и некоторых иных теоретиков были отвергнуты, но ничего взамен не предложено, и этот вакуум в фундаменте делает зыбким любое утверждение. Применение статистического аппарата несколько скрадывает упрощенный взгляд на общественные явления и даже придает выводам наукообразный характер. Но он хорош, пока рассматривается соотношение однотипных событий и пока оценивается обобщение фактов, относимых к данному времени и/или к данному пространству (региону). То есть когда рассматривается стационарная система с относительно тождественными элементами. Но стоит отойти от плоскостного разбора и попытаться постичь динамику изменений, в особенности в историческом плане, как статистика становится бессильной подтверждать выдвигаемые предположения.
ВАРИАНТЫ ТЕОРИИ МИРОВОЙ СИСТЕМЫ
В этом плане интересно проанализировать получившую достаточно широкое распространение идею Валлерстайна И. (1) и ряда социологов (Франк А. Г., Амин С., Арриджи Дж.) (2,3,4) о мировой системе. Вместо замкнутости на общество и внутриобщественные явления, что было присуще почти всем предыдущим учениям, в том числе Платона, Гегеля, Маркса, акцент исследования ставился на взаимосвязях и взаимовлияниях в более широкой системе, включающей группы стран, а то и все народы мира. За период, прошедший со времени жизни тех титанов мысли, человечество настолько продвинулось в своем эволюционном движении, что нам, свидетелям сегодняшних взаимоотношений в мире, намного легче стало понимать значимость явлений глобального масштаба.
Теория мировой системы (World System или World-Systems, когда рассматриваются несколько систем-миров), отражая современный мир с опутавшей его сетью связей, нацелила на представление о глобальном человечестве как системе. Исходя из тезиса, что преобразования внутри обществ более всего обусловлены воздействием со стороны иных обществ, концепция в первую очередь оценивает соотношения между странами и тот эффект, который оказывают на них системные процессы. Этот, в целом многообещающий подход, конечно, заслуживает подробного освещения, но моя цель пока что иная. Я хочу показать, что даже такая прогрессивная теория, взявшись за изучение общественных явлений, так сказать «сверху», от обобщения наличной картины мира, становится легко уязвимой. Самым слабым местом для нее опять-таки является отсутствие базовых принципов.
Есть несколько очень каверзных вопросов, которые стали камнем преткновения для авторов этой теории. Самый общий из них: как определить мировую систему или «мир-системы», впрочем, это относится и к любой эволюционирующей системе, чтобы охватить ее в динамике, в развитии?
Валлерстайн, в какой-то мере приверженный учению Маркса, на первый план выдвинул экономический критерий – разделение труда и возникшие вследствие этого взаимосвязи и взаимовлияния между странами. Если учесть, что сама теория Маркса достаточно хороша только для начальной стадии капитализма, но дает сбой при оценке его развитой формы, а также не лучшим образом соответствует предшествующим эпохам, то подобная проблема возникла и перед Валлерстайном. Для него мировая система проявляется как таковая, начиная с XVI века, когда появились первые признаки капитализма и соответствующие взаимоотношения между странами Европы.
Интересно, что, вполне сознавая схематичность любой теории, классики марксизма при обсуждении общественных явлений не ограничивали себя исходным экономическим принципом. Отсюда следовали высказывания самого Маркса: «Я не марксист», или Энгельса: «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует» (Собрание писем, с. 424). Так что при анализе конкретных событий они применяли и иные критерии.
Валлерстайн, хотя и разнообразил разделение труда различными его формами, что позволило представить различные системы-миры, но в целом оказался скованным экономическим критерием. Критика более всего высказывала замечание именно в том, что Валлерстайн сконцентрировался на экономических причинах и пренебрег иными, политическими, военными и культурными факторами (5, с. 533).
Ограниченность теории была обусловлена и особой ролью капиталистического способа производства, который лег в основу систем. Исходя из этого, поддерживался европоцентризм, а мировые системы рассматривались лишь в течение последних 500 лет.
Франк, стремясь найти основание перехода систем от феодальной к капиталистической и далее, обратился к ранним периодам истории и выдвинул более общее понятие «мировой системы» (без дефиса как у Валлерстайна – «мир-система»), которая имела место уже 5000 лет тому назад (6, 7). Для этого нужно было придать большую, чем для капиталистических порядков, общность факторам взаимосвязи – торговля, но и обмен; рынок в общей форме, включая торговлю и обмен предметами, отнюдь не жизненно необходимыми, например, предметами роскоши; производство, не товарное, а просто излишков различной потребительской стоимости и т. п. Для объяснения линии преобразований мировой системы Франку было важно выдвинуть понятие цикличной динамики системы, в особенности долговременной, при которой происходит взлет и падения в самой мировой системе из-за экономических кризисов, возникающих по мере накопления капитала.
Чейз-Дан Х. и Холл Т. для сравнительного изучения самых различных типов систем, в том числе и докапиталистических, также были обязаны исходить из более общего, а значит менее определенного признака – наличие каких бы то ни было взаимных связей у элементов (обществ) и фактор системного влияния на элемент. Они определяли «мир-системы» как группы взаимодействующих обществ, когда система воздействует на локальное общество, на условие социального воспроизводства и социальной перемены. Под такое понятие подпадали все исторически возникающие общности, начиная с очень маленьких сетей оседлых групп, собирателей продуктов (как мини-системы у Валлерстайна), переходя затем к большим региональным системам, включающие в себя племена, ранние государства, аграрные империи, и завершая современной глобальной политической экономикой (8). Естественно, когда хотят сравнивать столь разные системы, становится размытым само понятие: мир-система. Неявными становятся и территориальные границы таких систем, и периоды их стационарного, но и динамичного состояния. Все эти и иные параметры оказываются всецело зависимыми от позиции автора.
НАЧАЛО МИРОВОЙ СИСТЕМЫ ИЛИ «МИР-СИСТЕМ»
С какого периода истории можно говорить об этих системах – они существуют 500 лет, 2—3 тысячи или 5 тысяч лет? Каждый окажется прав, утверждая свои признаки экономических связей, которые он ставит в основу системы. Тем более, если они многообразны и не строго определены. Когда Франк распространил мировую систему в глубь веков, он имел в виду разнообразные параметры, относимые Валлерстайном к капитализму: «… то, что Иммануил писал о Европе, три, шесть, или двенадцать характеристик капитализма в Европе применимы к миру везде и также ранее. Следовательно, не верно, что мир-система родилась и расплодилась в Европе…» (9, с.221). Но почему взять за основу анализа эти 3—6—12 характеристик, а не 20 этих и совершенно иных признаков? Как доказать, которые из них существенные, а которые нет? Для доказательства понадобятся более общие посылки, вплоть до единого принципа развития. С подобной проблемой легко справились бы и Гегель, и Маркс, но отнюдь не те, кто стремится понять мир, обобщая наличные факты.
Субъективизм в выборе критериев оценки систем значителен; каждый может предложить свой вариант распределения мировых явлений в истории, отдавая предпочтение тем или иным общим, а то и частным, сторонам жизни. Наиболее признанные три сферы общественных взаимоотношений, которые выделяет и Валлерстайн, это – политическая, экономическая, культурная. Системы функционируют «в трех обособленных аренах: политической, экономической, и социо-культурной. Или формулируя иначе, государства, рынки и гражданские общества упоминаются как автономные, чтобы использовать различную логику» (10, с.4). Но если у Маркса они выстраивались в пирамиду с основанием экономики, то при плоскостном взгляде, когда рассматривается поверхность текущей действительности, они предстают разложенными в ряд, хотя и с некоторым перехлестом.
Отсюда следовало бы сделать вывод, что раз уж они фигурируют как самостоятельные сферы, то каждая из них имеет равное право на определение системы. Например, если в основу взять противоборство общин или племен и очень значительный фактор войн, влияющий на их состояние, то придется сдвинуть планку зарождения мировой системы еще дальше в глубь тысячелетий и противопоставить современной «мир-экономике» существующую издревле «мир-политику». Можно выдвинуть на первый план и культуру, положим, религию, тем более что единое верование охватывало многие народы и, несомненно, влияло на их обустройство. В этом варианте мировую систему придется приурочить к возникновению индуизма или язычества, христианства, ислама и пр. – кому, что больше по душе. А почему бы не сделать упор на привлечение научных знаний, достижений в строительстве, архитектуре, или распространение продовольственных культур и методов их выращивания от одних регионов к другим? Ведь можно отметить и очень многие, хотя и не рыночные, материальные и духовные явления, с давних времен определявшие взаимосвязи народов и порой значительно влиявшие на их существование. Можно требовать равных прав для всех этих «может», пока нет тех базовых положений, которые помогли бы выстроить иерархическое древо различных факторов жизни человечества с различной степенью их значимости.
ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ НАКОПЛЕНИЕ КАПИТАЛА ДВИЖУЩЕЙ СИЛОЙ МИРОВОЙ СИСТЕМЫ?
Обратимся вновь к исходным положениям теории. Валлерстайн движущей силой в капиталистической системе считал бесконечное накопление капитала. Но возникает вопрос – что порождает или вынуждает это стремление? Если в том повинна мировая система, то в чем именно сказывается соответствующее давление ее структуры? Одной из причин он полагал противоречие между политикой и экономикой? Если следовать марксизму, то политика обусловлена экономикой, а оттого, напротив, необходимо накопление поставить в основание такого противоречия. Можно обратиться к противоречию между спросом и предложением? Известны длительные периоды экономики, когда спрос опережает предложение, однако стремление к накоплению не иссякает. Наконец, Валлерстайн указывает на еще одно противоречие – между трудом и капиталом. Его возникновение правдоподобнее отнести именно к неуемной жажде обогащения, но не наоборот. Все отмеченные Валлерстайном противоречия, которые можно обвинить в инициации стремления к накоплению, сами могут быть объяснены как ее следствия, а не причины.
Франк и Гиллс находят, что накопление капитала проявлялось и в древности. «На наш взгляд, Амин и Валлерстайн, следуя Полани и Финли, недооценивают важность накопления капитала через торговлю и рынок в античной мировой системе» (7, с.298).
Но вполне естественный вопрос: что за необходимость вызвала такую страсть, – остается невыясненным. Проявлялась ли она в какой-то форме ранее и во что она воплотится позже? Считать ее прирожденным человеческим пороком едва ли правомерно: этнографы у древних людей подобных наклонностей не выявили. Напротив, народы на уровне присваивающего хозяйства, то есть охотники и собиратели, даже при очень благоприятных обстоятельствах, когда 2—3 часа работы в день обеспечивали дневную норму питания, не делали запасов и не стремились к обладанию излишков. Лишь позже при производящем хозяйстве начинают делать накопления, создавать запасы жизненно необходимых продуктов и предметов. И только, когда начали формироваться племена, где выделился слой старейшин и вождей, и возникло имущественное неравенство, накопление стало собственным интересом зажиточной части племени. В большей степени оно затрагивало предметы роскоши, стремление к которым действительно могло быть и неограниченным.
РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА МЕЖДУ СТРАНАМИ С РАЗЛИЧНЫМ УРОВНЕМ РАЗВИТИЯ?
Системные отношения определяются разделением труда между развитыми и слаборазвитыми странами – таково еще одно утверждение, лежащее в обосновании этих теорий. Развитые страны – это ядро, центр, а менее развитые, а то и слаборазвитые – полупериферия, периферия. При этом, по-видимому, отдавая дань самоутверждаемому тщеславию европейцев, ядра представляют собой, конечно же, Европа и США, а прочим странам отводят место подальше, в стороне периферии. Франк и Гиллс вполне резонно отрицают столь значительную роль Европы в развитии человечества, более того, имея в виду древнюю эпоху, утверждают об обратном соотношении – Азии, как центра, а Европы, как периферии тех времен. История свидетельствует о взлете и падении многих цивилизаций и культур разных стран и регионов и, если даже принять сиюминутное (в историческом измерении) преимущество Европы в развитии, то можно экстраполируя предполагать завтрашний закат Европы и, напротив, восхождение стран Азии (что очевидно уже сегодня), позже Латинской Америки, Африки. Но меня в данном вопросе интересует другое: на основании чего можно классифицировать соотношение стран, если не существует закономерности истории и отсутствует понятие прогресса? Высказывается немало признаков, по которым можно было бы судить о центрах и перифериях. Интуитивно они кажутся вполне убедительными. Но, анализируя каждый из них, находишь и немало отрицающих их значимость аргументов.
Так «капитализация» (отношение постоянного капитала к переменному), которая выделяется у Маркса как параметр, имеющий тенденцию к росту, сама по себе не определяет вектор развития стран или регионов. Например. Для начального периода капитализма творчество не занимало столь большого места в жизни общества, чтобы ввести ее в теорию капитала. Если квалифицированный труд и привлек внимание Маркса, то творчество не удосужилось этого. Иначе «Капитал» пришлось бы переделать. Цену творчества понятием стоимости не определить, и невозможно указать на какую-либо постоянную тенденцию отношения капитал/творческий труд (оно очень низко, например, при создании компьютерных программ).
Если взять в основу разделения стран или регионов ценность товаров, движущихся в обоюдном направлении, а именно: потоки сырого материала из периферии в центр, но производственные средства или готовую продукцию в обратном направлении, – то придется одни, даже развитые, страны представить как полупериферию, а другие центрами, в зависимости от типа товара. Почти нормой стали сборки готовой продукции в одних странах, а производство их компонентов (или полуфабрикатов) во множестве иных. Почти из всех стран идут в различных направлениях сырьевые материалы, как и продукты сельского хозяйства (кто, чем богат). Также имеется сеть движений технологий производства. Порою в регионах, которые принято считать периферией, бывают разработаны очень специфичные методы получения типичной для этих мест продукции, в частности, изделий местного творчества.
Всем нам совершенно очевидна разница в уровне развития европейских стран и, положим, африканских или многих азиатских, тем более лет 50 – 100 тому назад. Но именно в том заключается проблема, как обоснованно представить этот перепад? Прежде всего бросается в глаза различие в техническом оснащении производств, в организации труда, его эффективности, разработке и изготовлении сложных устройств и т. п. Соответственно есть превосходство и в масштабе использования современных изделий для быта, транспорта, коммуникаций и пр. Поэтому в числе обычно используемой оценки центра и периферии более всего присутствуют качества технического прогресса, тем более что его вполне можно определить по объективным параметрам. Положим, по производительности труда, по компонентной и/или информационной сложности изделия, его эффективности и т. п. Но кто станет утверждать, что технический прогресс и прогресс человечества – это однозначно взаимосвязанные понятия?
В свое время Советский Союз имел огромные достижения в военной технике, он первым запустил ракету в космос, и в этих сферах имел значительное преимущество перед Европой. Но стал бы кто-нибудь называть Европу полупериферией, а Союз центром, несмотря на то, что техническими возможностями спутников пользовалась и Европа; она готова была, и порой поставляла, некоторые материалы и комплектующие (своего рода полуфабрикаты по отношению к ракетам и спутникам в целом)? Напротив, Европа продолжала считать себя более передовой, чем Союз, выдвигая на первый план некоторые ценности общественных отношений. Можно было бы посчитать, что попросту им больше по душе иные качества жизни, и их они выставляют как факторы прогресса.
Но с тем же основанием другие народы могут превозносить привычные для них ценности жизни. Есть ли параметр для их классификации? Так же, как когда-то Руссо, сегодня «зеленые» с подозрением относятся к значительным техническим нововведениям, резонно опасаясь вредных непредвиденных последствий. Не только успехи вооружений можно считать регрессом для развития человечества, но и многие научные и технические достижения могут оказаться злом для будущего людей. Вывод, который напрашивается, – это то, что все подобные рассуждения, выдвигающие те или иные ценности как важное качество жизни, при внимательном рассмотрении оказываются разноплановыми, зависящими от позиции авторов, и потому часто противоречивыми.
Обращусь еще к одному признаку соотношения центр-периферия, в качестве которого выдвигается суть неравного обмена из-за дешевизны сырья и труда в периферийном регионе.
Как могло возникнуть подобное, в чем-то грабительское, неравенство? Если низкий уровень местных издержек производства обусловлен специфическими природными благами, то подобное является довольно распространенным явлением между всеми, в том числе и развитыми странами и регионами. О неравенстве в этом случае не говорят. Если речь идет о разнице между номинальными ценами труда, которая отличается даже в европейских странах, но согласованной с реальной оплатой, соответствующей местным ценам, налогам и пр., то и этот фактор аналогичен фактору издержек производства. Если стоимость потребительской корзины низка, то номинально ниже будет и зарплата. Такие области, как правило, привлекают предпринимателей и быстро приводят в соответствие цену труда и товара на рынках разных регионов. Суть неравенства связана вовсе не с экономическими отношениями – они легко согласовываются во всем мире.
ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ПОЛИТИКОЙ И ЭКОНОМИКОЙ В ТЕОРИИ МИРОВОЙ СИСТЕМЫ
Известная эксплуатация одних стран другими была обязана прежде всего государственной политике по подчинению стран и регионов своему влиянию – тем самым присваиванию выгодного рынка сырья и труда. Колониальный или полуколониальный сверхприбыльный период был показателем влияния экономики на политику, когда политика способствовала монопольным производителям разворачивать свой бизнес и получать огромные прибыли в иных регионах. В этом плане есть резон признать правоту Ленина в определении империализма.
Однако можно привести немало случаев и обратного отношения, когда политика ограничивала экономические возможности роста или даже ее действия имели разрушительный эффект для хозяйства страны. Вообще говоря, проблема взаимоотношения политики и экономики является серьезным тестом для любой теории, тем более для теории мир-систем, с дефисом и без. Ее фундаментальная слабость в том, что теория вынужденно рассматривает как равноправные многие существенные стороны жизни общества. Тем самым она значительно уступает концепциям, в которых возводится иерархия отношений; а только такая может правильно отражать столь же иерархический исторический процесс. Так, у Маркса политика является следствием экономических отношений и потому теоретически строго зависит от нее, впрочем, и социокультура имеет вторичный характер. Отсюда легко получить объяснение и империализму, и олигархии, и колониализму. Они становятся попросту итогом политического действия по осуществлению капиталистической цели – неуемной сверхприбыли.
Правда, у обобщающего метода есть и свое преимущество. От него не ускользают многие, имеющие достаточную частоту проявления, события, которые, однако, могут не стыковаться с целостной концепцией. Любая теория идеальна, схематична. Для нее нет необходимости учитывать всевозможные частные события действительности. Но при этом может быть упущены и такие стороны, которые оказывают существенное влияние на ход событий и которые позже становятся фактами, опровергающими теории. Это тот самый фактор, который удобен и нужен для фальсификации.
Валлерстайн отмечает, например, широкий спектр взаимоотношений между политикой и экономикой. Например, что государство может быть защитой для огромных накоплений, но и основным хищником; что оно сдерживает противоборство организованных рабочих, но и легализует их борьбу (права профсоюзов); что в межгосударственной системе государство бьется за создание преимуществ для своих крупных производителей (монополий), но и антимонопольными законами старается ограничить их возможности получения сверхприбылей. Государство не должно вмешиваться в рыночную деятельность (laissez-faire), но так или иначе это делает через налоговое разнообразие, через протекционизм, акцизы и иные, имеющиеся у него механизмы. Если же иметь в виду то, что творило государство в течение 500 лет, то вариаций будет значительно больше. Не хватает только концепции, которая помогла бы понять, почему возникают те и/или другие действия.
Для теорий с единым стержнем теоретического построения конкретное многообразие отношений потребует поиск увязок частных случаев с общей концепцией. Политические акции в данном случае пришлось бы объяснять заботой об экономике в целом, что порой противоречит интересам отдельных единиц или групп капиталистов, а то и наоборот. Если же факты никак не смогут быть сведены ни к тому, ни к другому, то должна быть признана ошибочность или недостаточность базовых положений, что вполне относимо к марксизму.
Необходимы критерии, исходящие из общих законов природы.
Что же касается теорий мировой системы или мир-систем, мир-экономик, то к ним трудно предъявить какие-либо претензии, или аргументировано доказать несостоятельность фундаментальных посылок, поскольку таковых попросту нет, и фактически не существует теории. Есть набор утверждений, который с легкостью может быть расширен или, напротив, сужен, в зависимости от степени усреднения известных фактов.
Вообще-то, я отнюдь не стремлюсь раскритиковать эту концепцию. Напротив, нахожу ее из всех распространенных в наше время подходов к истории наиболее адекватной сегодняшним реалиям, а потому и перспективной. В мое намерение входит лишь показать, что обобщения, при отсутствии базовых принципов истории, как бы разумно и обоснованно они не были сделаны, окажутся в плену предпочтений авторов, будут зависеть от тех признаков, которые каждый исследователь посчитает более ценными, чем иные. В конечном счете, этот подход приведет к перечислению разнообразных утверждений, столь же необоснованных, сколь и противоположные им суждения. Но чтобы самим критериям придать определенную значимость, понадобится выдвинуть более общие основания развития, представить понятие прогресса и, следовательно, признать принцип закономерности истории.
