bannerbannerbanner
Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Юрий Глебович Панов
Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Полная версия

Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Часть 1. Пламя и пепел

Глава 1. Сысой

1.

Конец июля 1902 года, г. Верхотурье.

– Эй, Хвекла! Зараза… – Миней Тимофеев поднял свою грязную кудлатую физиономию и ударил кулаком по столу: уже месяц прошел, как всем известный ямщик был в запое.

Вот и в этот раз как всегда, когда он уходил в запой, винил во всем свою жену Фёклу, которая, как считал бывалый ямщик, родила ему сына от конкурента по извозу Авдея, живущего от него через четыре дома по Ямской улице. Когда-то сам Миней увел у него Фёклу накануне свадьбы, да снасильничал, чтобы отрезать все пути к Авдею. Вот и женился, покрывая ее и свой грех.

Миней нахмурил свои мохнатые брови. – Да, видно не забыла свово полюбовничка, зараза! Не иначе как бегала к яму, пока я в дороге-то был…

А вслух крикунул. – Напаскудила?! Убью, блудливая баба! Чо, боисси? Боись… Боись… По мужикам шастать, дак, могёшь!? А ответ кто перед мужем держать будёт? Тебя нету?

В действительности Миней все еще никак не мог простить Авдею того, что тот переплюнул его в извозе, да не способен был укусить своего друга детства. Вот Фёкла и попалась под горячу руку!

Меж тем Фёкла, худая болезненная женщина лет сорока, пряталась за печкой: она хорошо по себе знала. – Миней в гневе страшен, сам не понимает, что делает! И уж лучше ему такому на глаза не попадаться…

В ужасе, облизав сухие губы с запекшейся от удара коркой крови, неожиданно поняла, что выхода-то у неё не осталось и вовсе! Выбраться из своего слабенького укрытия, не показавшись Минею, она не сможет. Слезинки одна за другой покатились по сморщенному лицу рано постаревшей женщины.

Тихо всхлипывая, роняла она на плоскую грудь горячие слезы и обреченно молилась, уже не ожидая помощи…

Почему-то из памяти явственно вспомнился тот самый первый день, когда она Минея увидела. Да, это был мужчина ее мечтаний – молодой преуспевающий Миней, рыжий, разодетый, в окружении молоденьких бабенок… А она, никем не целованная, с папенькой и маменькой торопилась в монастырь на моление…

Хоть и собирался заслать Авдей Минаев к ней сватов, да видно не судьба: как глянула Фёкла в глазищи Минеевы, так и охнула. – Пропала! Не молодой рыжий нахальный мужик смотрел на нее, то сама судьба глядела горящим взором… И всего-то лишь разок он на нее и зыркнул-то… А прожег насквозь!

Так разве она смогла бы супротивничать ему, когда позвал за амбар? А когда обнял – и вовсе руки – ноги отнялись! А уж когда все случилось – горло перехватило… Так стало страшно! А сколько слез-то было? Вот также как сейчас, молча… Хоть и шла замуж за милова, да только горько за мужем было! Видно чуяло сердечушко, какая жисть будеть…

Фёкла вздохнула. – Ох, любовь, любовь… Горе ты горькое! Минуток-то радости по пальцам пересчитать можно: Хоть и думать никогда не думала о другом, да мужик только и делаеть, что попрекаеть Авдеем! Будто сына от нелюбимова заимела… Вот те и любовь – любовушка, чумная головушка! Да только от ентой-то чумной любовушки у нее целых десять годков не было деточек… Вот и озверел, супостат! Никакой жисти не давал! А ревности-то скока было?! А слез?

Фёкла улыбнулась. – Бил… Дак, ить значить, любил! А уж я-то как ево, супостата, любила!

И от боли в губах скривилась ее улыбка…

Однако, вспомнился ей и тот день, когда бог, наконец, дал ей сыночка, Сысоечку! Крепенького, волосатого, с рыжим отливом… Как у ентова проклятова Авдейки! И чё Миней взревновал-то? Ить сам еще какой рыжий! И дите евонное – тоже рыжий! Сысоечка мой…

Да только люто заревновал с той поры Миней свою жену к Авдею Минаеву и бил нещадно, выпытывая из нее слова измены… Да что могла сказать ему ни в чем не повинная женщина? Что дитя его? Говорила, не раз говорила… Так эти слова на Минея и вовсе не производили никакого впечатления…

Запил Миней. Каждый день лютовал, избивая в кровь жену. Другая бы ушла давно вместе с ребенком, а эта только льет слезы да молчит! И никуда не уходит… Вот и бежал Миней от них, куда глаза глядят, пока не приходила трезвость.

Фёкла смахнула рукой слезы. Тока и отдыхала, коды укатит куды-нидь. – Эх, жисть-житуха! Кому-то ты со всею прелестью, да я видно рылом не вышла! Ко мне ты все больше задом, али боком… Ужо и волосьев-то сосем мало осталося: ить усе повыдерьгал, изверг проклятый! Топчеть, волосья рветь, измываетьси! Мол, блудница я… Варнак стал, ну чистай варнак! Господи, хоть ба ты мене куды прибрал от ентова полоумнова!

И тут же от страха сжалась и побелела. – Ох! Чё тако сболтнула? Прости уж ты, господи, дуру – Фёклу, рабу твою неразумную!

И, перекрестившись, упала на колени… И только на полу вдруг поняла, что выскочила из-за печки. – Ох, господи, Миней-то увидить!

Между тем Миней, с красными от перепоя глазами как раз искал предмет, которым бы ему было сподручнее наказать блудливую женку. А тут она и сама вывалилась из-за печки! А как нащупала рука горлышко бутылки, да потом метнула ее в жену, он и не помнил… К тому же все его внимание привлек вошедший сын Сысой.

– Ах, ты, омманшшик! Ты куды свел мово Булатку? – почему-то Миней забыл, что сам отвел своего рысака Булатку цыганам еще неделю назад, но при этом сейчас твердо уверовал в вину сына. Собственно поверить ему в это было довольно легко, ибо его девятилетний сын враждебно смотрел на своего отца и молчал. – Ну, чо? Молчиш? Басурман хренов! Плетки давно не видал?

Неизвестно откуда выплеснувшийся наружу гнев на собственного сына, ударил Минею в голову: он покраснел как свекла и вскочил. Руки его затряслись, глаза забегали в поисках подходящего предмета, который бы достойно наказал смотрящего на него с вызовом мальчишку. Под рукой оказалась плетка и Миней, выскочив из-за стола, с размаху ударил сына. – Вот те, зараза! Получай! Давно мене надоть было ба вас с матерью прибить, блудницина кровь!

Удар плеткой обжег: Сысой схватился за левое плечо и согнулся от боли. Но не сам удар так потряс парня – слова отца, а еще больше – его презрительная интонация, сильнее раскаленного железа обожгли душу. Черная обида тут же поселилась в ней. Теперь глаза сына горели ненавистью и яростным гневом волчонка…

Первой не выдержала избиения сына мать: кое-как поднявшись, кинулась прикрывать своим телом ребенка, с таким трудом доставшегося ей, получая за это, удары плетки Минея. Она обняла сына, закрыв его руками, как раненная горлица крыльями и, молча с мольбой, смотрела в глаза Минею, все еще надеясь на его милосердие…

Когда же Миней изловчился и нашел таки плетью незащищенное место на теле сына, Фёкла упала с мольбой о пощаде перед мужем на колени, а Сысой меж тем отпрыгнул назад, разом выскочив из пределов досягаемости плетки. И тут же ощетинился, как крысеныш.

– Да не трогал я твово Булатку! – закричал он, потирая рукой ушибленное место, из которого начала сочиться кровь. То, что мать прикрыла его своим телом, Сысой воспринимал как вполне нормальное явление. – Кто ж еще как не мать должна его прикрывать своим телом? Чо я-то? Дело, чай, ихнее, семейное: небось, сами и без меня разберутси! Ну, подумаш, отпонужат ее отец маненько, дак баба от тово только ишшо лучче станет…

– Будя отцу-то перечить! Ишь, моду взял… А все ты! – и Миней снова ударил Фёклу плетью по спине, да так, что у той порвалась кофта и выступила кровь. Но и этого ему было мало. – Чертова баба! Хоть ба заорала, чо ли! Дак нет: мокроту разводит и все…

Миней удовольствия от несопротивляющейся жены так и не получил. Другое дело – Сысой. Отец зло смотрел на своего непокорного сына и в то же время довольно ухмылялся. – Ух, ты, гаденыш! Такой же, как я!

Однако, мысль о том, что он – вовсе не его сын, а друга – врага Авдея, тут же ударила в голову и оказалась такой нестерпимой, что кровь еще сильней заиграла в жилах, делая его лицо багрово – красным.

Ярость вперемешку с гневом на сына и на жену, снова подняла его руку с плетью и начала опускать плеть то на спину, то на голову, на руки беззащитной женщины… Но и этого уже ему было мало: перед ним стоял сын и ядовито ухмылялся. И Миней взревел, как подраненный медведь. – Я сказал: свёл! Значит – свёл! А ты ишшо, рыжая бестия, отцу решил перечить? Недоносок!

Однако удар плетью Сысоя не достал, что еще больше разозлило отца. Фёкла, еще не зная этого, с трудом поднялась с колен и бросилась в сторону сына… Один за другим удары плетью посыпались на ее окровавленное тело. Но мать уже не воспринимала их: она была вся там, где стоял ее любимый сыночек, ее косточка, ее кровиночка… Лишь одна мысль двигала ею: защитить! Не дать этому чудовищу погубить ее дитя! И мать, даже не чувствовуя боли, прикрывала сына, который показывал отцу язык и вырывался из ее объятий.

– Сысоечка… Сыночек… Постой… – мать гладила голову сына и целовала щеки, глаза лоб.

Это было то последнее, которое Сысой услышал от матери. Резким рывком освободившись от ее рук, он прыгнул к дверям. А через пару секунд уже бежал по сенцам. Выскочив на крыльцо, облегченно вздохнул. И только тут осознал то, что хотела сказать ему мать. Ощущение беспробудного горя, невольно нахлынувшее, как водопад, перемешанное с обидой на отца и нежностью к матери, вдруг вызвало слезы…

– Ах, ты, стервь проклятая! – Миней вдруг почувствовал небывалую ярость: свет разом померк перед его глазами, вызывая необъяснимое желание крушить все, что попадется под руку. Пена наполнила рот и поползла из уголков его рта. – За-а-по-о-рю-у-у!

Миней схватил полено и начал бить им жену, еще больше возбуждаясь от вида крови. Фёкла то вставала, то падала от ударов своего мужа, а когда уже больше сил не осталось сопротивляться, совершенно обезумела от боли и поползла к двери.

– Я тя научу, вошь проклятая, слушатьси мужика! – кричал в исступлении Миней, норовя ударить по голове жену. Свекольно-красное лицо его было перекошено, глаза выпучились, изо рта пена брызгами летела в стороны и падала на рыжую бороду.

 

Фёкла, всё еще на что-то надеясь, изо всех сил ползла на крыльцо под градом ударов мужа. Она уже не защищалась и не уворачивалась, а тихо стонала и ползла, гонимая одним желанием: узнать, угрожает ли что ее милому сыночку? И защитить. Кровь заливала глаза, голова и все тело уже ничего не чувствовали. Лишь только женщина оказалась на крыльце и увидела, что ее сыночка здесь нет, а изверг-отец не достанет его, как страшный удар по голове сотряс тело: все поплыло перед глазами, кружась в кровавом хороводе.

Лишь на мгновение приоткрылись её глаза, и в этот момент каким-то чудом все-таки увидела, как Миней охнул и схватился за сердце. Затем он перевалился за перила и как куль муки свалился вниз по крыльцу… Меж тем это Фёкла видела уже каким-то непонятным образом, даже как-то со стороны, чувствуя, как становится все более невесомым ее окровавленное тело и один за другим вспоминаются эпизоды из ее жизни. – Вот маменька… А вот и папенька… А вот и Миней молодой… Сысоечка, сыночек милый…

Наконец, темный вихрь подхватил душу Феклы и погнал по темной трубе наверх.

– Господи, не уж-то отмучилася?! – успела подумать она, уже понимая, что умирает. И даже здесь она снова вспомнила о сыне. – Сысойка… Сысоечка… Прошшевай, любимай мой сыночек!

Меж тем, Сысой шел к реке Туре босой, растирая грязной рукой по щеке текущие слезы. Черная обида хуже крапивы жгла душу. Кровавые раны на лице от отцовской плетки неприятно щипали и чесались от слез. Но душевные раны были больнее.

– Гад! Сам свел Булатку цыганам… – Сысой злился: он видел, как отец отводил Булатку цыганам и как получил за него деньги, потому что все это время следил за ним из кустов. Булатку Сысой любил и надеялся получить в наследство, когда отец станет старым. Он ухаживал за конем ежедневно, и расставаться с любимцем было очень больно, однако, против воли отца пойти не посмел. Потому и видел со слезами на глазах то, как Миней расплачивался за выпивку и угощал ямщиков. – А на меня свалил. Сам омманшшик!

От этой мысли Сысою стало гораздо легче. Представив отца в роли «омманшшика», подросток улыбнулся.

– Вот возьму и выкуплю у цыган Булатку! – решил он, сжав кулаки. Однако тут же до него дошло. – Да ведь это хороший выход из создавшегося положения! Ежели это сделаю я? То отец перестанет пить… А мать… Эх, мать! Вот кто ни за что пострадал! Да и мене досталося… Да… На енто надоть много денег… А иде ихь взять?

И мозги Сысоя начали лихорадочно перебирать возможные варианты.

Сысой умылся в реке, маленько полежал на горячем валуне, наблюдая, как бегут по небу облака. Подросток всегда любил смотреть, как из бесформенной массы облака превращались то в гигантского человека, то в зверя, а чаще всего – в ямщицкую карету, о которой он мечтал днем и ночью.

Однако это скоро ему надоело: сейчас его деятельная натура жаждала немедленного решения назревшей проблемы. Поэтому, не в силах удержать свой непокорный организм, «рыжая бестия» вскочил, поддернул грязные спустившиеся штаны и огляделся вокруг. Ярко светившее солнышко решило помочь своему рыжеголовому собрату и тут же высветило разноцветье платков, картузов и прочих головных уборов, кофт и юбок баб у самого подножья Троицкого монастыря.

– И, эх, мне ба так! – неожиданно пришедшая в душу зависть на процветавшую у подножья утеса торговлю святой водой, полоснула сильнее острого ножа. Уже не раз и не два, а довольно часто приходила в голову мальчишки мысль о том, что монахи Троицкого монастыря незаслуженно получают деньги за торговлю водой, тонкой струйкой текущей из серебряной трубки, искусно вделанной в камень. То, что это была именно серебряная трубка, предприимчивый сын Солнца точно знал: он уже попробовал отколоть ножом маленький кусочек ее, когда подвыпившие монахи по забывчивости оставили открытой свою драгоценность. Тогда же он отметил про себя еще одну странность: вода преставала бежать из трубки всякий раз, как монахи заканчивали торговлю. И только теперь до него дошло, почему это происходило.

– Вот лабута!1 – хитрец ударил себя по лбу. – Дак мене жа надоть топерича иттить за монахами: могёть чо и узнаю!

Тем не менее, такая простая и ясная на первый взгляд мысль, в действительности оказалась сложной в исполнении. Во-первых, монахи Сысоя уже однажды даже во двор не пустили, а когда он попытался пройти хитростью, то поймали и дали пинка под зад. Во-вторых, многие из них Сысоя заприметили давно и запомнили. Между тем, показав монахам кулак в отместку, он, однако, успел всё же заметить небольшого мальчонку, который свободно ходил по территории Троицкого монастыря.

– Эй, ты! – вот и сейчас «рыжая бестия» выбрал момент, когда поблизости не будет никого из монахов, и, окликнув мальчонку, поманил к себе пальцем. – Иди сюды! Хошь чо дам?

Ну, кто же откажется получить что-то задаром? Тем более – неопытный шестилетний мальчишка, неожиданно увидевший что-то съестное в руках хитрого Сысоя. На это и был весь расчет.

– Ну, ты, ладюга!2 – как только сильные и жестокие руки Сысоя вцепились в волосы мальчугана и притянули его головенку к железной решетке ограды монастыря, тон рыжего хитрована тут же изменился. Почувствовав боль в волосах и угрожающий тон, а так же поняв, что просто обманут, мальчишка раскрыл рот, чтобы разреветься. В глазах его показались слезы. – А ну, показывай, иде тута у монахов трубка для воды?

Ни шумные всхлипывания жертвы, ни ее слезы на Сысоя вовсе не подействовали. Видя, что обманутый, но не сдавшийся окончательно мальчишка, вовсе не собирается ему рассказывать про трубку, он со всей силы прижал жертву к решетке за волосы. Тот тут же заревел белугой…

– Ховорь, а не то щаз как дам по кумполу!3 – пригрозил рыжий бандит мальчишке. От страха тот присел, взвыл громко и протяжно. Тем не менее хитрость мальчугана удалась: на звук рёва один за другим повыскакивали монахи и побежали к Сысою.

– Ладно, лабута, ты мене ишшо попадесси! – ударив на прощание свою жертву головой об ограду, рыжий шантажист бегом бросился к замаскированной дыре, которую он сделал совсем недавно специально для отступления в аварийной ситуации, когда надумал подобраться к кельям монахов. К счастью для него, монахи, выручившие сегодня себе порядочно денег от торговли святой водой, были изрядно пьяны, поэтому Сысоя искать никто не стал.

Меж тем дыра, в которой поневоле оказался ушлый искатель приключений, привела его к простенку, ведущему куда-то дальше. Сам же простенок был завален какими-то ящиками. Любопытство раздирало душу, сердце бешено застучало, предвещая нечто из ряда вон выходящее. И, осторожно разобрав ящики сверху, подросток перебрался на другую сторону завала. И на этот раз интуиция его не подвела: в самом углу простенка зияла большая дыра, прикрытая ящиком. Убрать осторожно ящик в сторону для сильного сына Солнца было делом одной минуты.

Оказавшись головой в небольшой полусумрачной комнате, новый Одиссей замер на месте, осторожно разглядывая все, что находилось в ней. И первое, что бросилось в глаза, были несколько дубовых кадушек с водой, ковшик и белая трубка в стене. Рядом с ней лежала воронка, с помощью которой предприимчивые монахи и заполняли «священный» свой сосуд.

– Ух, ты-ы-ы! – сердце маленького разбойника ликовало и прыгало вверх – вниз. – Неужто на ентот раз повязло? Ну, топерича, все вы у мене попляшете! Вот выташшу трубку!

И он дрожащими руками ухватился за торчащую часть серебряной трубки, и, надеясь вытащить всю ее наверх, начал тянуть к себе, покачивая из стороны в сторону.

Но не тут-то было: трубка гнулась то влево, то вправо, то вниз, то вверх, но из своего каменного ложа и не собиралась выходить! Тогда Сысой напрягся и рванул ее изо всех сил: трубка жалобно пискнула и осталась в его руках. А сам незадачливый искатель серебра полетел на каменный пол, больно ударившись локтем о расставленные повсюду бочки. К тому же громкий стук и грохот повалившихся пустых бочек, а так же раздавшийся следом крик монаха, тут же заставили воришку замереть и забыть на какое-то время об ушибах и разбитом колене. Пора было спасаться… И вовремя: монахи открывали свой скрипучий замок.

Выскочив из дыры, новый Ясон с куском серебряной трубки, хромая, бежал, стараясь оказаться подальше от монахов. Между тем уже были слышны крики и вопли тех, кого он ограбил.

Подросток усмехнулся. – Ну, чо, съели? Вот так, будитя знать топерича, кто таков Сысойка!

Однако, возгордившись от своей победы, он в спешке перепутал переулок, по которому пришел сюда, и уперся в тупик. Когда еще в начале отступления предательски загрохотал ящик, все-таки оставалась надежда на свободу, но теперь… Два здоровенных монаха выскочили из-за угла!

Оставался еще путь вверх, по палке, которую кто-то из монахов оставил по забывчивости. И тигрёнок решился: прыгнув вверх, он кое-как зацепился руками за край ограды и подтянулся. Все бы ничего, да трубка предательски подвела: змеёй выскользнув из-за пояса, глухо звякнула о скамейку, на которой расположилась парочка влюбленных, заставив его на мгновение замереть. – Что делать? Бежать к спасительной дырке в заборе или прыгать за трубкой, к которой потянулась рука молодого кадета? Не-е-ет! Я чо, здря лазил к монахам?

И Сысой прыгнул за трубкой…

Надо же было так случиться, что в это самое время молодой кадет Николай Гришин, проводивший свой отпуск в Верхотурье по настоянию отца, только – только решился сказать Оленьке Михайловой о том, что был бы счастлив получить согласие батюшки ее на брак, на котором настаивал его отец, как какая-то трубка больно ударила по колену. Вскрикнув от неожиданности и боли, кадет попытался вскочить, чтобы немедленно наказать обидчика и нарушителя его далеко идущих планов.

Однако не успел и охнуть, как на него свалился перемазанный подросток. Гришин упал и перемазался землей. Ущемленная гордыня взыграла в кадете. – Как? Его в таком виде увидела дама сердца? Это было недопустимо! А как же его честь и достоинство? Что скажут его друзья – кадеты, когда узнают о таком конфузе да в такое время?

И он попытался вскочить, сбросить с себя противника.

Не нужно объяснять, что этим противником был Сысой собственной персоной, уже сам по себе довольный тем, что свалился на нечто мягкое, хотя и ушиб о скамейку колено. Но радовался он рано, так как быстро оказался сброшенным на землю. Однако и в этом случае воришка потянулся рукой за трубкой и тут же схватил ее за конец. Кадет посмотрел на руку высокого подростка и тоже увидел трубку. В других обстоятельствах он бы и вмешиваться не стал, но в этот раз рядом была дама сердца! А это резко меняло дело…

– Стой, ворюга! – потирая плечо, кадет схватился за второй конец трубки. – Я те покажу, как оскорблять мою невесту!

Глаза девушки вспыхнули, щёки налились румянцем: ей так давно хотелось эти слова услышать! И она потупилась взором в землю, потеряв связь с реальностью на некоторое время. Меж тем на ограде монастыря показались два монаха: они тоже собрались прыгать со стены. Еще несколько выскочили из-за поворота.

– А – ха, щаз! – Сысой немедленно оценил всю опасность своего положения и тут же с силой ударил ногой в промежность кадету, не без удовольствия наблюдая при этом, как сжалась от страха молоденькая девушка. Её кавалер от боли согнулся и повалился на землю. – Обожди малость… Вот тока трубку заберу! А ты, кукизка4, смотри мне, ня балуй!

Не без удовольствия он поводил перед её носом своим вытянутым вверх пальцем и довольно усмехнулся. – Не здря видел, как дерется отец! И кой чему научилси… Дажа явонными словами угрожал ентой фифочке!

 

Еще оставался свободным путь через овраг, а там дом… Именно так и решил бежать свободный сын Солнца, однако ему тут же преградила дорогу коренастая двенадцатилетняя девчонка, выросшая словно из-под земли. Она уперлась в землю ногами и без слов сильно боднула головой его в живот.

Похититель сокровища монахов, не успевший с налету вовремя разглядеть неожиданно возникшую перед ним преграду, был ошеломлен от резанувшей живот боли и перехваченного дыхания. Взбрыкнув ногами в воздухе, как молодой козлик, он упал на спину, перекувыркнулся пару раз и сел на землю, уставившись на неё. Кровь прихлынула к его лицу. – Как? Кака-то дефкя… и посмела? Мене, Сысою?! Да я ей…

Ему было стыдно, что какая-то девчонка оказала такое сопротивление ему, Сысою, да еще и свалила его с ног! Хотя непонятно чем. Не головой же! Он одновременно злился и восхищался ею. Но разум все же победил: показав ей кулак, вскочил на ноги. И вовремя: за ней из оврага показалась голова городового.

Как дикий зверь рыжий подросток быстро оценивал обстановку: слева от него стеной шли монахи, вооруженные дубинками и пьяные. С той же стороны приближался оскорбленный кадет. Справа – городовой, уже свистевший в свой противный свисток, кричал, раскинув руки. – Хватай его, ворюгу! Я ентова паршивца давно приметил, да тока никак прихватить не могу! Но топерича усё, ен у мене загремить как миленькай!

Путь справа и слева был отрезан.

– Хватай яво! У нево наша трубка… – крики монахов разозлили Сысоя. – Ну, и чо? Куды топерича?

Меж тем грозное кольцо продолжало сужаться. Сысой отступал, но не сдавался, шаг за шагом приближаясь к обрыву. Когда же до обрыва утеса оставалось совсем маленько, он зло усмехнулся. – Ну, чо? Хрен тобе, а не Буланко! Да пошли вы все!

– Да на тобе трубку, подавися! – воришка размахнулся, но на махе вперед к городовому не отпустил, а наоборот, изо всех сил на махе назад бросил серебряную трубку в реку с утеса. И довольно усмехнулся. – Ну, чо, получили? И меня вам тожа не достать!

Как и когда появилась эта бредовая идея, рыжий подросток и сам не понял, но она была так органична со всем его поведением, что немедленно овладела всем его существом. К большому удивлению и радости монахов и городового, пойманный с поличным воришка кинулся к краю утеса. Кто-кто, а они-то точно знали, что теперь-то он никуда не денется! Однако, он и на этот раз их удивил, начав спускаться вниз по утесу на руках, пока не достиг выступавшего в сторону реки плоского камня.

– Эй ты, ворюга, вылазь! Один хрен дальше путя нетути! – кричали монахи, радуясь тому, что загнали своего врага в угол.

– Дёржи яво, уйдеть! – не поддавался всеобщему ликованию городовой, уже не однажды столкнувшийся с этим подростком в подобных ситуациях. Хоть он и видел, что на этот раз ему действительно некуда бежать, но внутренний голос говорил почему-то обратное. Он сам не верил в то, что им удастся поймать неуловимого воришку. А с другой стороны он уже жалел, что вот так загнал парня в безвыходное положение. Даже в какой-то момент был готов восхищаться его мужеством и храбростью: сам бы никогда не решился вот так на одних руках спуститься до того камня. Усмехнувшись в усы, прошептал. – Вот, рыжая бестия!

Меж тем Сысой лихорадочно соображал, как ему быть дальше. Когда сползал на руках по камням, не ощущал той высоты, которую увидел сейчас, глянув вниз. Еще никогда ему не приходилось прыгать в таких условиях: ровная стена из камней высотой с два дома свешивалась прямо в воду, не давая



возможности даже зацепиться за что-нибудь. Руки и ноги нервно задрожали. – Всё? Конец? Али сдатьси имя? Тоды прошшай свобода!

– Ну, чо, сынок, отбегалси? – уже жалея его, крикнул городовой. – Давай-ка, милок, подымайси!

Стоило Сысою вновь взглянуть вниз, как волнение вновь охватило его: сердце упало в пятки от одного только вида той высоты, на которой он оказался.

– А вот хрен тобе, а не Сысой! – это кто-то внутри него, неведомый и властный заставил произнести эти слова, выскочившие неожиданно и против его воли. Тот же неизвестный разом отключил весь страх, сдерживающий его действия доселе. К его удивлению, стоило лишь сделать шаг в бездну, глаза только на мгновение закрылись и снова открылись. Ухнув, он прыгнул, раскинув руки как птица, и лишь в конце полёта прижал руки по швам, как солдатик. В ушах свистел воздух, дыхание перехватило, в низу живота предательски защекотало. А ему казалось, что он летит вниз уже целую вечность…

Удар ногами о воду ошеломил и обжег, чуть не разорвав его пополам. Боль в ногах, спине и руках отключила сознание. Сколько времени вот так был без сознания – Сысой и сам не помнил, однако тот же властный голос изнутри, который только что заставил его прыгнуть в реку, потребовал очнуться. Ощутив привычный холод воды и нехватку воздуха, подросток заработал руками и ногами, всплывая наверх…

– Усё, конец парнишке… – тихо сказал отрезвевший монах и перекрестился, зашептав что-то себе под нос. Рядом с ним стоял кадет Гришин и та самая девчонка, остановившая воришку. Гришину уже было стыдно, что он ввязался в эту неприятную историю, конец которой был так ужасен. А еще ему было не по себе потому, что он оказался не на высоте даже перед ней, этой девчонкой, исподтишка наблюдавшей за ним.

– Не-е-е! Ентот рыжай совсем не прост: тово и гляди иде-нидь да появитси… – городовой уже сожалел, что вынудил парнишку прыгнуть в воду с такой высоты, а потому уговаривал себя как мог. Он напряженно всматривался в реку с надеждой все-таки увидеть его живым, невольно восхищаясь его смелым поступком. В какой-то мере даже простил ему то, что тот своровал у монахов их средство доходов. Городовой, положа руку на сердце, никогда не симпатизировал монахам Троицкого монастыря из-за их жадности и обмана прихожан. Именно поэтому он был на стороне подростка, невольно осуществившего его сокровенные мысли. А теперь оставалось только верить…

– Я ж говорил! Вон он! Вон он, рыжая бестия! – обрадованно вскрикнул городовой. Вполне естественно, что он первым и увидел эту рыжую голову, то появлявшуюся над водой, то снова погружавшуюся в реку. И столько в его голосе было восхищения, что все монахи уже с удивлением смотрели, как подросток, к которому они только что испытывали злорадное чувство мести, медленно, но верно плыл к другому берегу. Они улыбались, восхищенно качая головой. Городовой же, довольный уже тем, что оказался прав по поводу этого ненормального подростка, улыбаясь, говорил всем, касаясь их плеча. – Ну, чо? Говорил я вам? Говорил? Не такой он, чтобы…

Меж тем, Сысой, выбрался на другой берег, повернулся к утесу и всем тем, кто наблюдал за ним, хотел что-то крикнуть им, но передумал и просто показал им кулак. Тяжело встал и направился в лес. С тех пор его никто в Верхотурье не видел…

Городовой, довольно поглаживая усы, направился по своим делам, а монахи разбрелись, обсуждая меж собой, как и чем, им заменить поломанную трубку: лишаться совсем такого источника доходов они не собирались…

Гришин никак не мог себе признаться в том, что восхищен поступком врага, а потому с огорчением смотрел на то, как быстро удаляется его противник, которому так и не удалось ответить за его предательский удар в пах. Когда же он повернулся и вспомнил о своей невесте, то неожиданно рядом с ней он увидел ту самую девчонку. Ольга нежно отряхивала ее платье, а сама виновница исподтишка поглядывала на приближающегося кадета. Глаза ее пылали, а на щеках красовался яркий румянец.

– Ну, я пойду! – неожиданно твердо произнесла она и вырвалась из цепких рук старшей сестры: неожиданно встретилась с взглядом Гришина, который завороженно наблюдал за всем происходящим, и отвернулась в сторону. Затем повернулась, глянула смущенно на него своими большими голубыми глазами и побежала.

– Кто это? – тихо произнес он, после того, как девчонка ушла. Он хотел бы сказать. – Кто этот ангел?

Да вовремя опомнился, сообразив, что в этой ситуации задавать такие вопросы неуместно: можно было оскорбить Ольгу и лишиться благорасположения отца.

– Это моя сестра – Агата… – в голосе Ольги он тут же почувствовал то самое огорчение, которого так опасался. Однако, умная молодая женщина не допустила развития событий иначе, произнеся. – Так что вы, Николай, хотели мне сказать?

Это был тот самый спасательный круг, и утопающий Николай Гришин тут же схватился за него…

2.

Начало сентября 1918 года, Верхотурье.

В тот год на Урале лето сильно задержалось, а бабье лето было во сто крат приятнее. Тем большее сожаление у верхотурцев вызвали первые признаки смены погоды.

– Терюха, долго-то ня коди: ишь как погода-та портисса! – отец Иннокентий кричал невысокому молодому монаху, направлявшему своё стадо на ту сторону реки Туры по броду. Сложив обе руки в виде рупора, прокричал своё наставление, перекрестился сам, посмотрев на небо, потом перекрестил самого монаха и пошел в монастырь.

Пожалуй, отец Иннокентий не зря крестился: невесть откуда набежавшие огромные серо-черные тучи клубились где-то на востоке, закрывая восходящее солнце.

Тем временем молодой монах Терентий, взглянув на небо, вздымающееся черно-лиловыми тучами на востоке, ухмыльнулся: он видел, как его наставник перекрестился и его перекрестил, однако ничего в этой пугающей черноте не усмотрел. Гикнув для порядка на коров, которые и без его указки знали дорогу к сочной траве, перешел в брод на ту сторону реки и погрузился в воспоминания о сегодняшнем сне.

1Лабута – бестолковый (местное, разговорное)
2Ладюга – неряха, бездомный (местное, разговорное).
3По кумполу – по голове (местное, разговорное).
4кукизка – ветреница (местное, разговорное).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 
Рейтинг@Mail.ru