Юрий Гайдук
999,9… Проба от дьявола
Глава 4
Господи, опять шконка!
Правда, на этот раз в следственном изоляторе, но и это тоже не санаторий. Кто хоть раз испытал на своей шкуре беспощадную жесткость тюремных нар, тому они будут и на воле сниться.
Лежа на клочковатом, грязном, спермой забрызганном тюфячке, из которого какой-то нехристь повытаскивал вату, а оставшиеся шматки скатал в жесткие шарики, Крымов думал о том, что, пожалуй, только в России столь актуальна поговорка – от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Его знакомство с тюремными нарами изначально было добровольным, а первая длительная ходка на зону была стержнем многоходовой оперативной разработки, в результате которой была ликвидирована хорошо организованная группировка из заключенных и офицеров колонии, умудрившаяся на базе химзавода наладить промышленный выпуск «Экстази». Однако сейчас – другая история.
Вот уж действительно – не зарекайся. Ведь еще вчера вечером он был совершенно свободным человеком, а сегодня… Как заявил допрашивающий его следователь: «Ты есть никто, то есть слизь, и ежели не пойдешь в расклад и не подмахнешь признанку, то я буду делать из тебя мокрое место».
Уставившись взглядом в серый от въевшейся пыли потолок, Крымов размышлял о том, что именно этот злобно-угрюмый ублюдок с погонами капитана на плечах имел в виду, когда заявил про «расклад» и «признанку».
Вчера вечером в кафе «Ласточка», где, по проверенной информации, кучковались золотоноши, планировалась встреча с человеком воронцовского смотрящего, который должен был окончательно определиться относительно московского купца. Уже после этого Кудлач решил бы, стоит ли ему мусолить с Седым «золотую тему» или же проще будет примерить на него деревянный бушлат и уже в этой одежонке отправить новоиспеченного жмурика в Москву. Если следовать логике здравомыслящего человека, то все шло чин-чинарем, и он, Крымов, тоже перепроверился бы десять раз, окажись на месте Кудлача, но то, что произошло в «Ласточке», было похоже на какой-то кошмар в стиле девяностых.
От тюрьмы и от сумы…
Едва он вошел в полупустую на тот час «Ласточку» и заказал двести грамм водки, как вдруг в кафе ворвались «маски-шоу», команда из пяти человек, и, приказав опешившим посетителям лечь на пол – «Ноги на ширину плеч, руки за голову!», – стали проверять документы, поочередно поднимая людей с пола. Все это время он, как самый послушный россиянин, лежал фейсом в пол и пытался понять, от кого именно исходил приказ о зачистке криминального кафе, если об этом не знал даже Яровой. Правда, мелькнула было мысль: «Может, и знал, да не успел сообщить об этом», – однако Крымов тут же отмел этот вариант. Зная, что именно вчера должна была состояться встреча Седого с человеком Кудлача, Яровой никогда бы не допустил подобной оплошности.
Прозрение наступило в тот момент, когда наконец-то очередь дошла и до него. Омоновец ткнул его тупорылым носком ботинка под печень и уже с откровенной ненавистью в голосе скомандовал:
– Встать! Руки за голову!
Господи милостивый, как же Антону хотелось въехать кулаком с разворота в то самое место, где под черной полумаской бугрилась переносица. Чтобы этот беспредельщик с автоматом в руках сначала утробно хрюкнул, а потом завалился на пол, хлюпая кровью. Но об этом нельзя было даже думать, и Крымов почти автоматически выполнил приказание.
По его бокам, по ногам и карманам мгновенно прошлись цепкие, сильные пальцы, прощупывающие каждый сантиметр одежды, чуть дольше задержались в заднем кармане брюк, и в этот момент послышалось нечто похожее на одобрительный хрип, заставивший Крымова невольно насторожиться.
– Лейтенант, кажется, что-то есть.
Предчувствуя недоброе, Антон хотел было возмутиться, однако к ним тут же подскочили еще двое в масках, и один из них, как бы походя, ударил задержанного прикладом автомата промеж лопаток, гаркнув:
– Наручники!
Когда на его запястьях защелкнулись металлические браслеты, тот самый лейтенант приказал подойти поближе двум официантам и громогласно объявил, демонстрируя на вытянутой ладони четыре бумажных пакетика:
– Четыре пакета, в каждом из которых порошок белого цвета. Героин!
Это жесткое, как приговор, слово он произнес тоном, не допускающим возражений, и перед Крымовым явственно раскрылась вся пропасть его провала.
Четыре пакетика с героином, о котором безапелляционно заявил этот ублюдок в черной маске, – это более чем серьезный повод для возбуждения уголовного дела, и тот, кто его столь жестко подставил, добился своего. Хотелось бы только знать, кому он успел так сильно насолить в этом захолустье? Однако на этот вопрос ответа пока что не было, и Крымов, тяжело вздохнув, повернулся лицом к синюшной от наколок компании, что играла за колченогим столом в домино, миролюбиво перебрехиваясь при этом. Компания была небольшая, но явно сплоченная – всего лишь семь человек, и все они явно поимели не по одной ходке на зону. И этот факт не мог не насторожить Крымова.
По всем писаным и неписаным правилам его должны были бросить в камеру для первоходок, в крайнем случае – в смешанную. Но чтобы удостоиться чести находиться в подобной компании… За всем этим, включая и его задержание, точно что-то крылось, знать бы только что. Пытаясь сосредоточиться, он закрыл глаза, и в этот момент послышался раскатистый баритон:
– Ну что, брателло, оклемался малость? Тогда выползай на свет, знакомиться будем.
Крымов ушам своим не поверил. Даже не зная, кто он и что он, с ним говорили как с равным, и это внесло неожиданное успокоение. По крайней мере, хотя бы здесь не придется общаться с явными отморозками, которые шестерят перед авторитетами, но готовы замордовать до смерти более слабых первоходок. Спустив с нар ноги, он шевельнул плечами и сделал шаг к столику, от которого на него смотрели семь пар глаз без малейшего намека на враждебность. С чувством собственного достоинства поздоровался со всеми сразу, отдельно кивнул обладателю раскатистого баритона, на груди которого и на плечах места свободного не было от наколок, и только после этого, как бы извиняясь за свою оплошность, негромко произнес:
– Извиняйте, конечно, если чего не так, сам не свой был, когда браслеты накинули и помутозили малость.
– Всякое бывает, – хмыкнул обладатель баритона, – присаживайся, как говорится, в ногах правды нет. – И тут же повернулся мускулистым торсом к мосластому мужику, который, видимо, отвечал за чифир: – Ну, чего ждешь? А пока суть да дело, мы потолкуем малость, не возражаешь, надеюсь?
Последняя фраза относилась уже к Крымову.
– Можно и потолковать, с хорошими людьми всегда приятно разговор иметь.
– Вот и ладненько, – вновь хмыкнул обладатель баритона, прощупывая остренькими глазками напрочь седого новичка. – Тогда колись, кто таков да как в нашей хате оказался? Но главное, когда, где и на каких правах зону топтал?
И снова что-то заставило Крымова насторожиться. Пожалуй, слова относительно зоны. Ощущение было такое, будто этот камерный пахан уже все о нем знает, однако кое в чем все-таки сомневается и хотел бы, чтобы его сомнения развеял сам Крымов, то есть Седой. Впрочем, он мог и ошибаться.
Рассказывал не торопясь, четко следуя легенде, благодаря которой он провел несколько оперативных внедрений и получил лагерное погоняло Седой. Когда посчитал, что пора бы сокамерникам и честь знать, так же спокойно закончил:
– А вообще-то мать с отцом нарекли Антоном.
Замолчал и едва сдержался, чтобы не стрельнуть взглядом по камерному пахану, которого то Степаном величали, то Кошаком. Понимал, что сейчас ему важно сохранить свое лицо, вернее, лицо Седого, которого, видать, не зря бросили не в простую гостиницу[4], а к блатным.
– Складно говоришь, – подвел итог Кошак, краем глаза наблюдая, как «запарщик» взбивает чифир.
И вновь Крымов почувствовал какое-то уважение к своей персоне со стороны пахана. «Складно говоришь» – это не «складно поешь», как бы он сказал, если бы не поверил рассказанному. И в этом тоже была заявка на положительный сигнал на фоне того беспредела, который ему продемонстрировали в «Ласточке».
– М-да, говоришь складно, – повторил Кошак, повернувшись лицом к Крымову, – но это все слова, а подтвердить их кто-нибудь может?
– Да кто же их подтвердит здесь? Ежели только маляву на волю бросить.
– А ты расскажи, с кем по жизни шел, а мы уж сами покумекаем, что и кому бросить.
– Ну, хотя бы Балтазавр, кто-нибудь его знает?
– Балтазавра? – насторожился запарщик. – А ты-то откуда про него наслышан?
Крымов пожал плечами.
– Вы спрашиваете, с кем по жизни шел, я отвечаю. Балтазавр когда-то мне помог, а я ему ответил, должок платежом красен. А если спросишь где, то и на это отвечу. В городе Владимире.
Кошак стрельнул по запарщику вопросительным взглядом, мужик утвердительно кивнул шишковатой, наполовину облысевшей головой. Сходится, мол, все, в свое время Балтазавр действительно на Владимирской пересылке чалил.
– Если же тебе и этого мало, хотя Балтазавр мог бы на подобное недоверие и обидку личную кинуть, – повысил голос Крымов, – то из настоящих людей могу Черепа назвать, Бурята и еще человек десять, которые могли бы за меня слово сказать.
– Да, это серьезно, – согласился с ним Кошак.
И в этот момент его осадил тяжелый, простуженный голос:
– Все, Степан, причалили, не будем память Бурята ворошить, как, впрочем, и Черепа, пусть земля им будет пухом. Я их хорошо знал и могу слово держать, что бакланов и прочее фуфло подле себя они держать не стали бы. Так что самое время помянуть их добрым словом да стаканом водки.
Кошак, на которого Крымов подумал было, что именно он паханит в этой хате, моментально осекся и сделал мимолетный знак одному из сокамерников. Тут же из-под матрасовки была изъята бутылка спирта, а на столе уже кромсали ножом неизвестно откуда появившийся батон полукопченой колбасы, шмат чесночного сала, кто-то ломал буханку сдобного пшеничного хлеба – и все это вместе взятое наводило на определенные размышления.
То, что Антону хотели развязать язык, было ясно без слов, но зачем? К тому же оставалось непонятным, с чего бы вдруг к его особе проявлен столь высокий интерес. Однако надо было что-то говорить, как-то заявить о себе, и он негромко произнес, принимая из синюшной от наколок лапы пластиковый стаканчик, в котором отсвечивал спирт:
– Как говорится, долг платежом красен. Так что, как только поменяю вашу гостеприимную хату на гостиничный номер, отвечу десятикратно.
– Что, надеешься соскочить? – удивился Кошак.
– Тем и живем.
Глава 5
Сказать, что Яровой нервничал, – это значит не сказать ничего.
Уже сутки прошли, как исчез, словно испарился, подверстанный к расследованию уголовного дела подполковник ФСБ Крымов. Геннадий Михайлович места себе не находил от самых плохих предчувствий. Позвонил было Максиму Бондаренко, который отвечал за прикрытие Крымова, но и Максим находился в таком же неведении, что и Яровой. Предположения строились самые различные, однако единственное, что Бондаренко знал точно: его шеф должен был встретиться с кем-то из людей Кудлача и поэтому в «Ласточку» отправился без прикрытия. Опасался, что разведка воронцовского смотрящего могла засечь тянувшийся за Седым хвост.
Чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей, Яровой достал из холодильника бутылку водки и уже скрутил было пробочку, как вдруг ожил лежавший на журнальном столике мобильник. Звонил Бондаренко.
С присущей ему деловитостью тридцатилетний капитан ФСБ излагал уже перепроверенную информацию, и Яровой ломал голову над тем, чтобы все это могло значить.
Максим сообщил, что прошедшим вечером, именно в тот момент, когда в «Ласточку» зашел Крымов, к крыльцу кафе подкатил омоновский автобус, из которого вывалилось с полдюжины бойцов, и они, ворвавшись в зал, положили мордами в пол немногочисленных на тот момент посетителей заведения. После проверки документов «маски-шоу» затолкали в автобус Крымова и еще двух парней, возмутившихся было подобным беспределом, и… – и все. На этом месте следы Крымова обрывались.
– А что тот, с которым он должен был встретиться? – спросил Яровой, подумав, что, похоже, предчувствие беды оказалось пророческим.
– Насколько удалось выяснить, за столиком он был один.
– Выходит, встреча не состоялась?
– Пожалуй, что так.
Какое-то время Яровой молчал, пытаясь сообразить, чтобы все это значило, но ничего путного в голову не лезло.
– А что говорят в «Ласточке»? – спросил он наконец.
– Народ в возмущении. Кто-то даже мыслишку выдвинул, что весь этот цирк устроили ради важняка из Следственного комитета, который сейчас на золотой фабрике копытом землю роет.
Эта же мысль пришла в голову и Яровому, однако он счел нужным спросить:
– И что с того?
– Да в общем-то ничего, кроме того, что местные менты уже задницы свои рвут от усердия, чтобы показать, какие они деловые да хорошие. Так что, может, мне еще немного покрутиться в кафе? Авось и прояснится что-нибудь?
– Ни в коем случае! Сейчас там полно ушей, засечь могут.
Отключив мобильник, Яровой прошел к окну гостиничного номера, за которым на город уже опускались вечерние сумерки. В голове крутилась чехарда обрывочных мыслей, но ему все-таки удалось сфокусироваться в нужной точке, и теперь важно было не потерять логическую, как ему казалось, нить.
Местный отдел внутренних дел, как, впрочем, и областное управление, пытаясь обелить свою репутацию, действительно могли провести несколько акций по зачистке города от мелкого криминалитета и пришлых купцов и варягов. Тем более что «Ласточка» стала насиженным местом для воронцовских золотонош. Все вроде бы логично, но… Но почему об этой зачистке не знал он, следователь Следственного комитета России, тогда как все подобные мероприятия во время работы оперативно-следственной бригады должны проводиться не только системно, но и с ведома следователя, в данном случае его?
И еще один «нюанс» не мог не насторожить Ярового.
Зачистка кафе проводилась в часы, когда более-менее приличный криминалитет только бреется да лоск на фейсе наводит. И те, кто отдал приказ на эту зачистку, не могли не знать об этом. К тому же не давал покоя и тот факт, что в эту «зачистку» попал именно Седой. И все это вместе взятое…
На допрос Крымова вызвали на второй день его пребывания в СИЗО, и он, психуя от того подвешенного состояния, в котором находился все это время, уже не знал, что и думать. И когда наконец-то с тоскливым, душу изматывающим скрипом распахнулась металлическая дверь, он уже находился в той самой стадии морального настроения, которую в народе называют «стадией кондиции». Допрашивал его сухопарый следователь лет сорока пяти, хитрые глазенки которого словно буравили физиономию Крымова.
– Следователь Оськин, – представился он обезличенным голосом. – Фамилия, год рождения, место прописки и прочее?
Все это, несомненно, относилось к задержанному, однако Оськин даже не посчитал нужным придать своим вопросам человеческое звучание. Впечатление было такое, будто он уже знал, что перед ним сидит прожженный наркоторговец, готовый посадить на иглу все подрастающее поколение его славного городка, и он, следователь Оськин, всенепременно выполнит свой служебный и гражданский долг, размазав эту наркомафию по стеклу.
«Господи, да кто же меня так подставил?» – мелькнуло в голове у Крымова, и он почти физически почувствовал, как от прилива крови багровеет лицо.
– Я требую адвоката! – со злостью в голосе произнес он, одновременно понимая, что это требование – глас вопиющего в пустыне. И не ошибся.
Оськин полоснул по его лицу откровенно неприязненным взглядом и все тем же тусклым голосом произнес, одновременно листая изъятый у Крымова паспорт:
– Фамилия, имя, отчество?
Оно бы сейчас самое время взорваться, но, понимая, что никакой эмоциональный взрыв ему не поможет, ежели только окончательно не усугубит его положение, и без того муторное, Крымов негромко, четко разделяя слова, продиктовал:
– Крымов Антон Георгиевич, русский. Место проживания – Москва, в паспорте указано. – Он замолчал, пытаясь уловить ответную реакцию следователя, как вдруг понял, что его слова словно падают в пустоту. И не ошибся.
Перелистав странички паспорта и зачем-то подковырнув желтым ногтем указательного пальца фотографию, Оськин бросил документ на свою папочку из темно-синего пластика и снова уперся глазками в лицо задержанного.
– То, что у тебя ксива на какого-то Крымова, это я и сам вижу, не слепой, но когда я спрашиваю анкетные данные, то эту липу мне впаривать не надо. Итак, повторяю свой вопрос…
Крымов как на больного смотрел на Оськина, а в голове теснилась какая-то хренотень. И спроси его сейчас, где он находится, он бы не смог ответить. И задержание в «Ласточке», когда вдруг в брючном кармане были обнаружены пакетики с чистым героином, и время, проведенное в камере следственного изолятора, – все это превратилось в какой-то длиннющий сюрреалистический сон наяву, и сейчас, видимо, наступал апогей этого кошмара.
– Я отказываюсь отвечать на идиотские вопросы и требую адвоката.
Он ожидал, что следователь взорвется от брошенного в его адрес оскорбления, но Оськин только иезуитски осклабился.
– Адвоката, говоришь? Столичного или нашей серостью обойдешься?
Крымов молчал, угрюмо всматриваясь в лицо Оськина, а тот продолжал цедить слова:
– Дадим тебе адвоката, даже из Москвы пригласить можем, а пока что… Колоться будем или как?
От тюрьмы и от сумы…
Начиная осознавать свое бессилие и в то же время пытаясь понять, чего же на самом деле добивается от него этот беспредельщик, который не мог не знать о том, что героин был подкинут при задержании, Крымов понуро кивнул головой.
– Спрашивайте, только по делу.
– Судимость? Статья?
– Двести двадцать восьмая[5].
В глазах Оськина мелькнуло нечто похожее на удовлетворение.
– Срок?
– Судимость погашена по амнистии.
– Я у тебя не спрашиваю про амнистию, – повысил голос следак, однако тут же перешел на прежний бесцветный тон, к которому прибавились нотки усталости: – И после этого ты еще смеешь утверждать, что тот порошок кем-то подброшен?
– Не кем-то, а теми ухарями в масках, которые вломились в кафе, и я требую…
– Охолонь! – сморщился в брезгливой гримасе Оськин. – Про твои требования я уже наслышан, а сейчас будешь отвечать на мои вопросы. С какой целью прибыл в Воронцово?
– Чтобы навести мосты по оптовой и розничной торговле цейлонского чая.
– Не понял, – продолжая морщиться и не отрывая от лица задержанного пристального взгляда глаз-буравчиков, процедил Оськин.
– А хрен ли здесь понимать! – заставил себя усмехнуться Крымов. – Я являюсь совладельцем крупной чаеразвесочной компании, и мы в настоящее время расширяем границы сбыта нашего чая. Кстати, образцы…
– Образцы чая, – с откровенной издевкой в голосе произнес Оськин, – были изьяты в твоих карманах. Поэтому я еще раз спрашиваю, с какой целью ты прибыл в город?
Крымов только руками развел на это, понимая, что этот следак в засаленном галстуке поверх клетчатой рубашки не будет слушать ничего иного, кроме «признанки» в массовом сбыте наркотиков.
– Впрочем, – продолжал между тем Оськин, – можешь впаривать мне про «цейлонский чай» и дальше, только вот есть веское подтверждение тому, что в город ты прибыл с иной задачей. Спрашиваешь с какой? Отвечу. Для проработки нового рынка по сбыту афганского героина. – Он замолчал было, испытующе всматриваясь в лицо задержанного, словно проверял его на вшивость, и вдруг поставил точку в допросе: – И как только я это докажу, ты сразу же пойдешь все по той же двести двадцать восьмой УК Российской Федерации, но уже не по второй части, а более серьезной, и светит тебе от семи до пятнадцати строгого режима. – Помолчал, явно довольный собой, и уже нажимая кнопку вызова конвоя, спросил: – Ну что, есть что сказать?
– Есть, – усмехнувшись в лицо Оськину, произнес Крымов, – но все это я тебе скажу потом, когда выберусь отсюда.
Давно уже затихли на своих шконках сокамерники, а Крымов все так же лежал на своей матрасовке и едва ли не поминутно восстанавливал в памяти те дни, когда он, использовав первые наработки Ярового, вошел в контакт с золотоношами-единоличниками, которые на свой страх и риск таскали с завода золотишко, сбывая его одноразовым покупателям. По плану оперативной разработки ему надо было выйти на паханов, в чьих руках находились основные потоки криминального золота, и уже через них – на золотоношу, который решился на хищение всплывшего во Львове эталонного слитка пробы 999,9. Антону удалось выйти на смотрящего, и в тот памятный вечер, когда он должен был встретиться с приближенным Кудлача…
Как говорят на Руси, человек предполагает, а бог располагает.
Анализируя каждую встречу с воронцовскими аборигенами, имеющими выход на професиональных золотонош, восстанавливая в памяти каждый телефонный звонок, сделанный им из гостиницы, он так и не смог зацепиться за какую-нибудь оплошность, которая в результате привела его в камеру для допросов воронцовского СИЗО. Припоминая, как из его кармана «изымали» бумажные пакетики с героином, он вдруг подумал о том, что эта подстава с наркотой не так уж и бессмысленна, как могло показаться с первого раза. По той легенде, с которой он шел от одной оперативной разработки до следующей, за ним тянулась именно двести двадцать восьмая статья УК России, и если его надо было заарканить на чем-нибудь конкретном, то лучшей зацепки не было. Но в таком случае кому конкретно он успел насолить в этом городе, что с ним решили разделаться столь жестоким образом?
Этот вопрос, как он его ни крутил и ни мусолил, оставался без ответа, однако Антон все чаще и чаще возвращался к мысли о воронцовском уголовном розыске. Не исключался вариант, что именно местные стражи порядка, пронюхавшие о московском гонце, который пытается навести мосты с воротилами золотого потока, решили раз и навсегда избавиться от чужака, чтобы только не иметь лишнюю головную боль в момент наезда Следственного комитета России, и тогда…
Пожалуй, именно этот вариант оставался наиболее правдоподобным. К тому же местным операм ничего не стоило прояснить криминальное прошлое остановившегося в гостинице москвича, и они даже не потрудились придумать что-нибудь более оригинальное, когда проводили задержание. И этот факт также говорил сам за себя.
Впрочем, была еще одна версия, которая также имела право на жизнь. Воронцовский смотрящий решил перестраховаться относительно московского человечка, опасаясь того, что он может оказаться подсадной уткой, и решил проверить его на вшивость. Возможно такое? Пожалуй, да, но только теоретически. Чтобы совершить подобную перепроверку, надо было держать под собой не только местную братву с золотоношами, но и всю полицию, а это… Если верить той оперативной информации, которую удалось накопать по Воронцовскому региону, подобной властью Кудлач не обладал.
И еще одна мысль не давала покоя Крымову: знает ли Яровой о его задержании и что он сможет сделать, чтобы вытащить его с нар?
От тюрьмы и от сумы не зарекайся.
Господи, насколько беспощадная по своей жестокости эта истина!
