Юрий Быков
На светлой стороне

5

Козличенко оказался человеком сметливым, что свойственно натурам, которые, хоть и не лишены эмоциональности, но в основном склонны к рассудочности и порядку, а в главном привержены всепобеждающему – что мораль, что тот же самый порядок – эгоизму.

– Есть два пути, – начал он. – Первый путь – адаптировать этих граждан к нашей жизни. Для чего им нужны жильё и средства к существованию. С жильём решайте сами, а вот со средствами… Работать они нигде не могут, а если и могут, то как их устроить без документов? да и куда? Здесь нужен другой подход. Вы же Савойский? – обратился он к художнику.

– Именно так.

– Ваша картина в первом зале висит. Нам экскурсовод (кивок в сторону Ларисы Дмитриевны) сказала, что ваша живопись теперь высоко ценится. Ну, понимаете, к чему я клоню? Вы будете писать картины, а я организую их продажу. У меня есть кое-какие связи. Вы готовы сотрудничать?

– Я не знаю, – растерялся живописец. – Но, если нужно, то… готов-с…

– А вы, конечно же, будете получать свой процент, – уловил суть Иванцов.

– Конечно же. Шестьдесят процентов от выручки.

– Милейший! – вмешался вдруг Ениколопов. – Спасибо за идею, но мы и без вас как-нибудь…

– А вот это уже второй путь. Я сообщаю в полицию о появлении этих граждан. Там, естественно, во всю эту историю с превращениями не поверят. Помаринуют у себя, а потом отправят в дурдом. Какие в этом случае плюсы? Их нет! А минусы? Упущенная выгода! Ну и ещё то, что бедняги до конца своих дней пробудут в психушке!

– Вы циничный негодяй! – холодно произнесла Лариса Дмитриевна.

– Да что вы сразу обзываться-то?! Подумайте, я же дело говорю! Вон, девушка ни жива ни мертва сидит… Пожалели бы…

Настя и, в самом деле, сидела, вцепившись в руку брата и, бледная и застывшая, походила на прекрасное изваяние.

– Дать бы тебе в морду! – произнёс зло и решительно Антон, и такой мужик проглянул в нём, что Козличенко невольно отшатнулся, а Настя отмерла и тотчас нашла его взглядом. – Но придётся с тобой согласиться… Если ты губу закатаешь насчёт шестидесяти процентов.

Коллеги Антона и не подозревали, какой он тёртый калач!

– Ладно, ладно, – Козличенко выставил перед собой ладони стеночкой, – пятьдесят на пятьдесят…

– И орграсходы за твой счёт!

– Хорошо, грабьте!

– Соглашайтесь, Даниил Викторович, – кивнул Натыкин.

– Чёрт с вами! – махнул рукой Иванцов. – Да, и… как вас там?

– Козличенко Валерий Акимыч, – довольно улыбнулся пройдоха.

– Оставьте свой телефон и идите уже в автобус!..

Когда за ним закрылась дверь, директор виновато взглянул на «гостей»:

– Таковы уж реалии нашего времени…

– И вы ещё оправдываетесь! – воскликнул Вележаев. – Вы – наш счастливый случай! Этот тип прав: окажись на вашем месте другие люди, нам, скорее всего не миновать жёлтого дома! Но каково! Мне даже и в голову не пришло, что возможно подобное развитие событий!

– Да уж, – шагнул к Натыкину Савойский и протянул руку, – мы все искренне вам признательны…

– А теперь о насущном, – сказал Иванцов, – вам же где-то надобно жить… Какие, друзья мои, – посмотрел он на музейщиков, – будут предложения?

– Вообще-то, для начала нужно всех обуть, – здраво заметил Антон.

– И, прошу прощения за интимную подробность, – продолжил Вележаев, – на нас нет нижнего белья.

– Конечно, конечно, после совещания займёмся этими вопросами, – согласился директор. – Деньги я выделю… Однако вернёмся к сути. Приглашаю вас, профессор, погостить у меня. Представлю вас супруге как своего старинного приятеля. И вообще, коллеги, надеюсь, история с появлением наших гостей останется сугубо между нами. Так ведь, Жанна?

Жанна устало посмотрела на директора. Пережитые эмоции обессилили её, но в следующую секунду в её глазах шевельнулся огонёк.

– А что я? У меня всегда рот на замке! Как чуть – так Жанна…

– Господи! – на лице Иванцова появилось какое-то мягкое и вместе с тем торжественное выражение, – мы все – свидетели невероятнейшего события, фантастического, события на гране волшебства! Казалось бы, человечество должно узнать о нём! Но вот сейчас мы понимаем: не должно, потому что не поверит, а только навредит. И это при том, что люди, не задумываясь, верят в настоящие нелепицы! Одним словом, чёрт знает что! Кто ещё хочет предложить?

– Я, – улыбнулась Жанна с ожившим взглядом, то и дело тянувшимся к штабс-капитану. – Я могу принять военного с сестрой. Квартира большая, брат служит, мать у гражданского мужа…

– Замечательно! – воскликнул Даниил Викторович.

– Нет, нет! – запротестовала Настя. – Мы у себя дома и никуда не пойдём! Так ведь, Николаша?

Тот кивнул.

– Милая Анастасия, теперь в вашем доме музей, а музеи непригодны для жилья, – здраво возразил ей директор. – Вы не сможете принять ванну или душ, приготовить пищу…

– Даниил Викторович прав, – поддержал его Антон. – Я здесь хоть и живу, но условия, прямо скажем, только, чтобы поспать. А так – по субботам посещаю баню, в остальные дни полощусь в раковине, завтрак готовлю с помощью кипятильника. В основном, варю яйца. Обед и ужин – в столовой через дорогу…

– Ну и что?! Я тоже буду полоскаться в раковине! – не сдавалась Настя. – А кипятильником кипятят воду?

– Верно. Но кипятильник – это нарушение правил противопожарной безопасности, и пользоваться им можно только в тайне от Даниила Викторовича.

Иванцов, приняв отсутствующий вид, отвернулся от весело брошенного на него взгляда Натыкина.

– Тихо! Он услышит! – тревожно прошептала Настя.

Очарование этого простодушия было столь велико, что улыбнулся даже Ениколопов, находившийся в мрачнейшем состоянии. Впрочем, вскоре лицо его снова посмурнело.

– У меня жена, дочь, – произнёс он, обращаясь к Иванцову, – я нет, не могу…

– Понимаю, Аркадий Глебыч, понимаю…

– А я предложу свой кров господину Савойскому! – громко, даже как будто с вызовом, сказала Лариса Дмитриевна, взглянув на Ениколопова.

Тот застыл лицом и позой, а Орест Сергеевич признательно поклонился:

– Премного благодарен. Надеюсь, я вас не стесню.

– Об этом не беспокойтесь: у меня хорошая двухкомнатная квартира…

Орест Сергеевич оторопел:

– Как же мы будем там жить?

– Очень просто: вы в одной комнате, я – в другой…

– А гостиная, столовая, кабинет?

Музейщики переглянулись.

– Наш мир слишком отличается от вашего, – горько усмехнулся директор. – Вам придётся ещё очень многому удивляться!

6

В тот вечер Козличенко на клизмы не пошёл. И на танцы тоже. Подкараулив в коридоре Веронику Витальевну, он решительно шагнул ей навстречу. Волоокая красавица опустила на него свой тихий взгляд (была она выше Козличенко) и впервые одушевлённо ему улыбнулась – мягко и устало, как улыбаются женщины от какой-нибудь докучливости, которая, на самом деле, им приятна. Эта улыбка была, так сказать, с оговоркой, но при этом и воодушевляющая!

– Вероника Витальевна! – на подъёме начал Козличенко, однако вдруг запнулся, кашлянул, и сдавленно закончил:

– Давайте шампанского выпьем…

– А давайте, – просто ответила она.

«Неужели начало везти?» – с осторожностью подумал Козличенко, присовокупляя к давешней удаче (а что как не удача оказаться в нужное время в нужном месте?) это неожиданное согласие дамы.

«Определённо!» – возликовал он, когда Вероника Витальевна не стала протестовать против того, что он закрыл дверь своего номера на ключ. Более того, гостья спросила:

– Мы вашего соседа не стесним?

– Не стесним. Он раньше времени уехал, а нового заезда ещё не было.

– Надо же какое везенье, – молвила дама, и иронично-милостивая улыбка плыла по её лицу. – Доставайте же ваше шампанское…

Первая бутылка незаметно кончилась, как и убыла наполовину коробка шоколадных конфет. Хорошо, что Козличенко припас ещё шампанского. Он очень старался, рассказывая анекдоты. Исчерпав же их запасы, заговорил (правда, намёками) о некотором многообещающем деле.

– Да, да, именно я и придумал это самое дельце. Тут ведь знаете как, Вероника Витальевна: уж если человек не глуп, он никогда своего случая не упустит. Даже в самой невероятной ситуации! Так что не исключаю скорых перемен в своей жизни. Вы не пожалеете, если… если…

– Вы прельщаете меня только тем, – не стала она ждать связного окончания его речи, – как по-юношески хотите меня. Страсть, оказывается, заразна. А женское сердце поразительно глупо…

Она взглянула из-под каштановой волны волос, и Козличенко обнаружил, что пелены волоокости больше нет, а с самого дна её тёмно-карих глаз исходит огнистый жар.

– Ну, что же вы? – начала расстегивать она на большой груди блузку.

Потом, на прощание, она повторила:

– Удивительно глупо женское сердце… – и смерила Козличенко печальным взглядом.

– Вы не пожалеете! Вот увидите! – порывисто отвечал ей Козличенко.

И ведь правда: до счастливой жизни, о которой так мечтал недоучившийся студент и немолодой служащий торгового центра, казалось, рукой подать! Да и что могло этому помешать, раз с самого начала всё так удачно складывалось! Вот и Михаил Савкин – давний, ещё с детства знакомый, перебравшийся в Москву и работавший в каком-то аукционном доме, очень вовремя вспомнился ему тогда в комнате! «Свяжусь, договорюсь, отстегну, понятно, кое-что – без этого бизнес не поднимешь – и потекут денежки…»

«Не в деньгах счастье», – говорят идеалисты и романтики, обратное утверждают люди с приземлённой душой и недалёкие.

Да, Козличенко был недалёк, хоть и смекалист. Эти качества вполне уживаются, иначе отчего он так легко решил, что «дело в шляпе»?

Его приятель, действительно, работал в аукционном доме, но… заведующим хозяйственной частью! Да хоть бы и самим директором! Кто станет выставлять полотна неизвестного происхождения, без экспертизы, без заключения специалистов и т. д.? О том, какие конкретно подводные камни водятся в русле этой реки, можно было и не знать, но не понимать, что они существуют, как и думать, будто обойти их проще простого, мог только человек недалёкий и самонадеянный.

Чего только стоила проблема старых холстов и красок! По этим параметрам современная экспертиза, а без неё ничего не продашь, не купишь, выявила бы новодел на раз, и подлинная рука мастера стала бы просто рукой искусного имитатора. Тут уж больших денег не выручить! И выходило, что толку от Козличенко в реализации им же задуманного предприятия – ноль!

Это и было признано на ближайшем собрании участников событий, проходившем всё в той же комнате за синей портьерой.

7

– Прямо тайный орден у нас какой-то, – пошутила Лариса Дмитриевна.

– Орден избранных и приобщённых, – уточнил Ениколопов.

Но улыбнулись только музейщики, «гости» же оставались серьёзны.

Иванцов задержался на них взглядом.

Вележаев и Савойский сидели за столом в своих прежних костюмах, выглядевших вполне современно, и, стало быть, не требовавших замены. Иное дело Батищевы. На Николае вместо мундира штабс-капитана был теперь бежевый пиджак и серые брюки, а на Насте… Бросались в глаза тёмная блузка и… красивые, стройные ноги. Белая юбочка, как лукавая обольстительница, жеманничала существенно выше колен, взывая к мужскому воображению. Но стариковский глаз Даниила Викторовича лишь удивился, директор подумал: как удалось переодеть даму начала XX века в столь откровенный наряд? Помня, кто хозяйка гардероба, он отдал должное дару её убеждения. Хотя, с другой стороны, наверно, и выбор-то был невелик: у Жанны не водились крадущие тело одежды. В итоге следовало бы признать, что из Насти получилась настоящая современная девушка, не стесняйся она так своей коротенькой юбочки, которая никак не удлинялась от постоянных одёргиваний.

Однако пауза затянулась. Иванцов покачал головой.

– Как же это, Валерий Акимыч? Наговорили, наобещали, а что имеем?

Оказавшись средоточием общего укоризненного взгляда, Козличенко понурился.

– Я так понимаю, Даниил Викторович, – сказал Натыкин, – нам без нашего общего друга Лещинского не обойтись. У него-то как раз имеются нужные связи. А этому… Хватит и пяти процентов!

Козличенко вскинул голову.

– За идею и недоносительство! – пресёк его возмущение Антон.

– А мне бы, Даниил Викторович, хоть какую премию, – негромко попросила Жанна. – Всё-таки два человека на мне.

Штабс-капитан при этом впился пальцами в спинку стула, на котором сидела сестра, и, покраснев, сказал:

– Я уже просил Жанну Игоревну свести меня с карточными игроками, но она ответила, что таковые ей неизвестны. Быть может, господа поспособствуют мне в этом деле? Теперь, когда я отставлен от службы, иных возможностей достать средства у меня нет.

Профессор возразил ему тоном старшего товарища:

– Полагаю, Николя, тебе всё-таки не стоит с этим связываться. Прости, но ты бываешь слишком азартен.

– Но и везуч!

– Математическая статистика говорит, что игрок всегда в проигрыше.

– Николаша, я тебя тоже прошу! – неловко, с «прикованными» к подолу руками, обернулась сестрица.

– Да я не в упрёк вам, Николай Алексеевич! – спохватилась Жанна. – Живите с Настей, сколько нужно! Я к тому сказала, что расходы увеличились…

– Будьте уверены, Жанна, и вы, Лариса Дмитриевна, – поспешил обнадёжить Иванцов, – вы получите премии, но премиальный фонд наш невелик.

– Между прочим, кое-кто собирался оплачивать орграсходы! – вспомнил Натыкин.

– При обещанных пятидесяти процентах… – парировал намёк Козличенко.

– Нет уж, Валера! Сколько процентов – неважно! Ты, кстати, тут единственный, кому хоть сколько-то причитается.

– Можно подумать, вы в стороне останетесь, – буркнул про себя Козличенко, а всем сказал:

– Так по справедливости: за идею!

– И за недоносительство, – напомнил Ениколопов.

– Да что вы заладили… Не собираюсь я доносить!

– Уже хорошо, – смягчился Антон. – Тогда обсудим объём посильной помощи.

– Да какие такие деньги могут быть у менеджера торгового центра? – ухмыльнулся Козличенко.

– У заведующего секцией! Одинокого, расчётливого и жадного. Таких, как ты, Валера, за версту видно.

«Надо же, разузнали, кем работаю, семейное положение…» Козличенко неприязненно взглянул на Антона. Этот субъект – сторож? разнорабочий? – явно становился неформальным лидером. С директором было бы проще. Жаль… Да и пусть! Если будут выгорать пять процентов, набежит, надо думать, немаленькая сумма. А там уж… Ладно, придётся раскошелиться.

– Выходит, вам без меня дело не потянуть! – язвительно констатировал Козличенко. – Ну, давайте обсудим… помощь, только на многое не рассчитывайте!

8

Если б не Михаил Михайлович Лещинский, неизвестно, как удалось бы им наладить поставку старых холстов и нужного состава красок. Да и времени ушло на это предостаточно. Михаил Михайлович был умён, лишних вопросов не задавал и не волновался, поскольку в таких делах достойное вознаграждение – вещь сама собою разумеющаяся.

А вот Иванцов волновался. Премиальный фонд исчерпался, Козличенко средства выделял недостаточные, да и те приходилось из него вытягивать. Подчас директора одолевали нешутейные страхи, ведь основная ответственность за всё лежала на нём: и за успех предприятия, которое иногда казалось ему настоящей авантюрой, и за дальнейшую судьбу «гостей», а главное – за то, что хранил тайну от властей.

Однако, приходя домой и встречаясь с Вележаевым, он успокаивался. Профессор был убедительным оптимистом.

– И не берите в голову эти мысли, голубчик! Всё непременно получится! Савойский великолепный художник! Да и мы не будем сидеть на завалинке. Я, например, когда всё устроится, пойду преподавать математику. Это, знаете ли, наука на все времена!

Фёдор Леонидович сдружился с женой Иванцова, Оксаной Ильиничной. Вместе они проводили немало времени, поскольку та была пенсионеркой и домохозяйкой. Они распивали чаи и мило беседовали, обсуждая исторические события и человеческие поступки.

Но это в дальнейшем, а поначалу Вележаев почти неотрывно смотрел телевизор. Казалось, он питается информацией, поставляемой этим ящиком с экраном. Только было непонятно, по вкусу ли это ему – столь непроницаемый вид имел он, поглощая очередную передачу, причём смотрел Вележаев всё без разбору.

Оксана Ильинична однажды не удержалась, озабоченно заметила мужу:

– Какой-то он дикий, этот твой старинный приятель. Темнишь ты, Даня!

– Он оказался в непростой ситуации. Просто ему нужно время, чтобы придти в себя. И поверь, дорогая, это наипорядочный человек!

Как и следовало ожидать, в определённый момент у Фёдора Леонидовича наступило насыщение.

– Нет, это чепуха какая-то! – произнёс он, не отрываясь, впрочем, от телевизора. – Как можно нести на руках автобус?

Оксана Ильинична никогда прежде не придавала значения расхожей истории о том, как поклонники Высоцкого несли своего кумира в автобусе несколько километров до ближайшей железнодорожной станции. Теперь, сидя на диване рядом с Вележаевым, она оторвалась от вязания и подумала, что это и в самом деле похоже на несуразную выдумку.

– Вы же понимаете, – продолжил Вележаев, – для достижения успеха в таком деле нужна слаженная команда под руководством единоначальника. Иными словами, должна быть проведена предварительная работа, включающая подбор людей и тренировки. Но чтобы кто-нибудь стал всерьёз заниматься этим… Значит, действовала, как всегда в подобных случаях, экзальтированная толпа, а максимум что она может – качать на руках своих кумиров. Впрочем, логика этих биографов понятна: у всех поклонники только на это и способны, а нашего-то героя вон как обожали!

– Интересно, эти фантазёры представляли себе картину во всей красе? – усмехнулась Оксана Ильинична. – Вот несут человека в автобусе, он мечется, требует, потом смиряется, садится у окошка и начинает смотреть на улицу.

– Да-с, картина…

– А как вам, дорогая Оксана Ильинична, такой сериальный штамп? – в следующий раз заметил Вележаев. – К гражданке Ивановой приходит следователь Петров с кучей каверзных вопросов, ибо он подозревает Иванову в совершении преступления. Или в соучастии или в укрывательстве – не важно, главное, симпатий к ней он не испытывает. Это однозначно читается на его лице, но гражданка Иванова вместо того, чтобы скорее распрощаться с неприятным визитёром, по какой-то дикой логике первым делом предлагает следователю испить чаю. Это что, неуклюжая попытка задобрить злого Петрова? Или важно показать, как в Ивановой сильны чувства гостеприимства?

Впоследствии высказывания Фёдора Леонидовича стали регулярными и, по большей части, не просто критическими, но ядовитыми.

– Это всё равно что бегать по улице, заголив зад! – говорил он по поводу одного ток-шоу, герои которого рассказывали о своих супружеских изменах, прижитых на стороне детях и со слезами на глазах мирились прямо в студии под аплодисменты зала.

– Фёдор Леонидович, в этих шоу снимаются артисты, – объясняла Оксана Ильинична.

– Тем хуже! Значит людям сознательно навязывается соответствующая модель поведения! Такое впечатление, что телевидение задалось целью вытряхнуть из общества всякую мораль! Интересно, кто стоит за всем этим?

– Великая либеральная революция! – высказала сугубо свою точку зрения собеседница.

С некоторых пор Вележаев вовсе перестал смотреть телевизор. Он засел за изучение «пропущенного» им исторического периода, в котором умещались две мировые войны, революции 1917-го и 1991-го, вся советская эпоха и великое множество других событий.

Вечерами он делился с Даниилом Викторовичем сделанными выводами.

– Мне всегда представлялось, что история человечества – это история смягчения нравов. Прогресс ведёт к улучшению жизненных условий, а вместе с просвещением – к укоренению нравственных начал. Проще говоря, суровые условия порождают суровых людей, достаток и нега – душевность и миролюбие. Однако мы видим обратную картину. Жизнь стала неизмеримо комфортней, а люди, почему-то агрессивней и безнравственней… Я ошибался. Внешние условия не имеют решающего значения. Пройденный путь человечества – это не движение к моральным высотам, не восходящая прямая, а кривая, которая колеблется между духовным и низменным.

– То, что характерно для отдельного человека, нельзя распространять на всё человечество. Отдельный человек взрослеет, мужает, мудреет. Человечество же, выбравшись из колыбели, не слишком-то продвинулось по пути взросления. Пока что это подросток с развинченной психикой, склонный к немотивированным поступкам. С одной стороны – ООН, то есть стремление к разумному и справедливому мироустройству, с другой – ИГИЛ, триумф дикости и зла. И нельзя делить мир на цивилизованный и отсталый. Для Земли, Космоса мы единое целое – че-ло-ве-че-ство!

Время от времени профессор назначал Савойскому и Батищевым встречи в известной музейной комнате. Там Вележаев читал своим товарищам лекции о современном мире, делясь знаниями, без которых невозможно было адаптироваться к новой жизни.

Встречи эти происходили (с ведома директора и под опекой Антона) в часы, когда музей бывал закрыт. Гости уже самостоятельно перемещались по городу, достаточно освоившись. В сущности, родной им всем Зуевск мало изменился за минувшее столетие, поэтому осваиваться пришлось не в нём, а в людском окружении. При соблюдении правила «не привлекайте к себе постороннего внимания» это требовало лишь осторожности и прилежания.