Юрий Евгеньевич Иванов
Титановка. Дубль первый
НЕБЫВАЛЬЩИНА
Москва, железнодорожная станция «Нижние котлы». Середина лета. Необыкновенно жарко и душно. На перроне уйма народу, спешащего вырваться за пределы наскучившего за неделю города. Подошедшая электричка терпеливо ждет, пока последние пассажиры забьются в переполненные вагоны.
– Следующая станция… – объявляет из динамика механический голос.
Электричка, дернувшись, отправляется в путь.
Свободных мест нет. Воздуха нет. Температура стремительно растет. Пассажиры, как рыбы, выброшенные на берег, ловят ртами закипающий кислород.
Тамбур.
– Хочу курить! – стонет здоровый детина, прижатый дородной дамой к стенке.
– И не вздумайте! – предупредительно шипит та на мужчину. – У меня астма!
– О-о… скажите еще что-нибудь, – продолжая стонать, просит детина.
– Счас скажу. Как скажу! – злобно ворчит дама.
– Говорите, пожалуйста, говорите! От ваших пустых слов такой приятный ветерок.– Детина млеет.
– Пустите руку, – просит девушку конопатый юноша.
– Не могу, – отвечает она.
– А можно, я тогда угощу вас прохладным пивом, – продолжает парень.
– Ну… – мечтательно тянет девушка.
– Тогда пустите руку. В ней – пиво.
Девушка, обидевшись, отворачивается.
– Сойдите с моей ноги! – произносит пожилой еврей, обращаясь к конопатому юноше.
– Не могу.
– А вы таки сойдите, – настаивает еврей.
– Понимаете, уважаемый, на моей ноге тоже уже кто-то стоит. А кто…
Еврей пытается разглядеть ноги пассажиров и, наконец, изрекает:
– Ну, хорошо, стойте на здоровье. Мне нескоро выходить.
В углу рядом с выходом примостилась старушка в коричневом длинном плаще. На голове – шерстяной болотного цвета платок. Из-под него наружу выбиваются седые пряди. Сухое лицо оканчивается острым подбородком, который, в свою очередь, венчают длинные пепельного цвета волоски, торчащие в разные стороны. К груди прижата сумка с какой-то душистой травой.
Несколько станций электричка проносится без остановки.
– Расторгуево! – объявляет машинист.
После станции в тамбуре становится свободнее. Теперь видно стоящее на полу красное пластмассовое ведерко, доверху наполненное большими кремовыми яйцами.
Старушка говорит, кажется, сама с собой:
– Вот раньше-то рынок был, ой да рынок! А нынче что? Рынок разве? Ягоды да грибы можно было купить. Теперь одну картошку продают. Кто ее ел-то раньше? Никто! Разве что царица в горшке клубни те выращивала, и то прямо скажу – ради цветов. Мода на них была. А кто ел – бедняки, да бездельники. Тыщами народ травился, словно мухоморов объевшись. А за ягодками в лес ходили: и брусничка, и земляничка, и клюквочка, да черничка, все было в лесу. Да-а… теперь рынок уже не тот, – старушка с сожалением причмокнула губами.
Тамбур, тяжело вздыхая, слушал нелепую болтовню старухи. Сделав паузу, старушка посмотрела на молодого человека в очках, стоявшего напротив и читающего толстую книгу в кожаном переплете, затем искоса осмотрела других попутчиков.
– Точно каторжные едем, а на дворе ужесь двадцатый век, – завела она снова.
– Верно, мать, заключенных, и то комфортнее перевозят, – поддержал разговор вспотевший детина.
Найдя в его лице собеседника, она тут же подхватила:
– Павелецкая, да Казанская дороги – тюремные издавна. Савеловская – богатая, славная дорога.
– Откуда знаешь, мать? – спросил детина.
– Да уж пожила, знаю, сыночек.
В образовавшуюся паузу вклинился стук колес.
В тамбур вошла женщина, держа в пакете куриные яйца. Старушка моментально переключилась на нее.
– Я вон тоже яиц прикупила. Токмо гусиных. Все ноги истоптала в поисках, – она взяла крупное яйцо, взглянула его на свет. – Добре! Домой вернусь, своим гусям-лебедям подложу. Гуси старые, яйца давно нести перестали, а пополнять хозяйство надобно, молодняк нужон.
Народу в вагоне становилось все меньше.
В тамбуре остались двое: молодой человек в очках и старушка. Временами молодой человек бросал на женщину короткий взгляд и снова погружался в чтение книги. В очередной раз, оторвавшись от чтения, он посмотрел на попутчицу. Та в упор, не мигая, смотрела на него. От неожиданности молодой человек вздрогнул и выронил книгу. Та упала, открывшись на странице, с изображением парящей в ступе среди стаи гусей-лебедей веселой старушки с помелом.
– Старинная книжонка, – нарушив тишину, обратилась спутница. – Интересная, видать. Всю дорогу изучаешь.
– Ага, – поднимая книгу, промычал парень.
– Ажно станцию свою проехал, – сказала бабуся. – Зачитался!
– Я к подруге в Узуново, в деревню, – на ходу придумывая, соврал он.
Молодой человек подумал:
– Как она узнала, что я проехал свою станцию?
– Давеча контролеры проходили. Так у тебя билетик до зеленой зоны, я приметила, до Домодедово, значить, – ответила на его мысли бабка.
– Точно… – поднимая книгу, с изумлением молвил парень. – А я подумал, что вы…
– Телепатка, что ли?
– Ведьма… – невольно сорвалось у парня с языка.
– Ух, прямо-таки и ведьма? – прыснула веселым смехом старушка. – Ты б меня раньше видел! Кра-са-ви-ца была, пи-са-ная… Так ты сказал, к подруге в Узуново едешь? Тогда помоги старушке ведерко до дома донести. От станции совсем близко. И к девушке успеешь, и мне поможешь.
– Угу, – промычал парень, поправляя очки на переносице.
В тамбур вошли два милиционера: маленький толстый сержант и худой высокий старшина. У обоих были осоловелые взгляды.
– Этих проверим? – спросил сержант старшину.
– Ну их! – старшина недовольно сморщил лицо.
– Ну, Серега, давай проверим, – канючил сержант.
– Ладно, валяй, – отозвался старшина.
– Сержант Воронов! – заплетающимся языком представился коротышка. – Ваши… док-ик… кументы… ик!
– Очкарик в порядке, – разочарованно захлопывая паспорт и протягивая парню, сказал он старшине.
– Идем, – ответил тот.
– Не-ет! Я еще бабуську не проверил!
– Пошли, говорю, чо с нее взять? Ты глянь на ее прикид: отстой! Яйцами, что ль возьмешь?
– А хоть и яйцами! Паспорт, старая!
Старушка полезла во внутренний карман плаща, долго копалась и наконец протянула сержанту документ.
– О-о-о… Серега… Глянь-ка, у бабки паспорт царских времен! Во рыбу поймали! – сержант открыл документ с пожелтевшими страницами, вслух стал читать. – «Евсеева Римма Ивановна… Родилась в 1880-м в Воронежской губернии. Родители… Рост 164… Глаза ярко-зеленые, волосы русые, особых примет не имеет».
– Ну ты, бабуся, даешь! Зачем он тебе? – хлопая глазами, спросил старшина, заглядывая через плечо сержанта в паспорт.
– Как – «зачем»? Документ!
– А где российский или, на худой конец, советский паспорт? – спросил старшина.
– Бичуешь, старая? – придавая строгости голосу, осведомился сержант.
– В Заболотной живу. И дом у меня там, и прописка, и…
– Ладно, довольно! Чо ты нас дурачишь? Давай настоящий! – оборвал старшина.
– Я и дала – самый что ни на есть настоящий, – женщина хитро сощурила зеленые глазки.
Было непонятно, говорит она правду или дразнит милиционеров.
– Все-таки придется тебя забрать в отделение до выяснения личности – кто ты такая есть, – сказал старшина. – Идем, бабуся! – приказал он старушке.
– Не пойду! – возразила женщина.
– Огрызается! Сопротивление власти! При исполнении!!! – ища поддержки у коллеги, произнес сержант.
– Не пойду! У меня детки малые!
– Какие такие детки? Тебе ж без малого… – старшина запнулся, подсчитывая возраст старушки.
– Женщин о возрасте не спрашивают! – кокетливо поправив платок, уколола бабуля. – Вон в ведерке яйца вишь? Им тепло нужно, в гнездо под гусыню. А ты меня – в отделение! Да еще на возраст намекаешь! Не стыдно?
– Ладно, оставь ее, она – того… – покрутив пальцем у виска, шепнул старшина подопечному. – Умом… Пошли.
– Спасибочки, граждане менты.
– Она хамит! – пожаловался сержант.
– Брось! – остановил его старшина. – Идем!
Сержант нехотя оторвался от бабки. Милиция двинулась дальше по составу.
– Не споткнитесь, – бросила старушка им вслед, и те разом грохнулись на пол.
Старушка подмигнула изумленному парню:
– Вон, вишь – шурупчик из пола торчит, – пояснила бабуля.
Парень пристально уставился в указанное ею место, но ничего не увидел.
– Зрение плохое у нынешней молодежи. Теревизеры-компьютеры…
Парень проводил взглядом удаляющихся милиционеров.
– Вот и хорошо, вот и ладно, – залепетала бабуля, пряча паспорт. – Следующая станция моя, – потянув носом, словно принюхиваясь к чему, произнесла она.
Двери электрички на прощание прошипели, и состав покатил дальше, оставив на длинной платформе, освещенной одним фонарем, паренька и старушку. Со всех сторон, нависая темной массой, станцию обступал сосновый бор.
– Где же вы живете? – поинтересовался парень.
– Туточки, недалече, верстах в восьми, – отозвалась женщина и засеменила вперед.
Молодой человек, впав в оцепенение, посмотрел на раскачивающиеся в лунном свете макушки сосен. Бросился догонять оказавшуюся на редкость прыткой старушку.
Пройдя через лес, они вышли на пшеничное поле. Вдали замаячили дрожащие огоньки. Послышался лай дворовых псов.
– То – дачи! – пояснила бабка. – А нам влево.
Они свернули и тут же, словно из-под земли перед ними возник маленький, на два оконца, домик.
– Прибыли! – отомкнув замок на калитке, провозгласила старушка.
Ее тут же обступили с десяток больших серых гусей, злобно шипящих на незнакомца.
– Вот, вернулась! – ласково сказала она гусям.
Те, косясь на пришельца, продолжали недовольно шипеть.
– Ты иди в дом, я сейчас, – старушка забрала ведерко с яйцами и направилась к сарайчику в сопровождении гусей.
Молодой человек поднялся по ступенькам домика.
В темноте раздался грохот.
– Это чой-то там? – окликнула старушка.
– Это я упал, – буркнул парень.
Вспыхнул огонек мобильного телефона в руках молодого человека.
Подле комода он попытался найти оброненную книгу. Она лежала на полу, открывшись на иллюстрации с изображением избушки на куриных ногах.
– Наваждение, – промямлил парень.
Зажегся электрический свет. Старушка стояла на пороге. Ошеломленный гость сидел на полу и разглядывал обстановку домика.
Все вещи, казалось, были принесены сюда из музейных запасников: резной с изразцами комод, не менее искусно выполненные стулья, стол и лавка, стоящая у большой русской печи, скатерти и накидки ручной работы, вышивки и многое, многое другое.
– Чего на полу расселся? – спросила старушка.
– Да я вот… ударился, – потирая лоб, ответил парень.
Она пододвинула стул:
– Садись.
– Я пойду, поздно уже, – поднимаясь, сказал молодой человек.
– Обожди, накормлю тебя сперва. Отдохни пока чуток, а там и отправляйся.
Старушка принялась собирать на стол.
– А может, баньку истопить? Обмылся бы с дороги? – она бросила на парня хитрый взгляд.
Тот занервничал.
– Да нет, не надо, к чему хлопоты.
Бабуся, будто не расслышав, продолжала суетиться. Она разожгла печь, хотя в углу стояла плита с газовым баллоном.
– Вот, газ закончился, – пожаловалась она. – А привезти все некому. Приходится в печи готовить.
– Присаживайся, – позвала она парня.
– Звать-то тебя как, помощничек? – накладывая дымящейся картошки из чугунка, поинтересовалась она.
– Степан, – ответил он.
– Степа, Степушка …Тоже неплохо. Хотя мне больше Ваня по вкусу.
Парень, начавший было есть, вздрогнул и поперхнулся.
– Давно вы здесь живете? – пересилив себя, спросил он.
– Давненько, годков пятьдесят. Как мужа освободили и сказали, что в Москве и больших городах жить недозволенно, так тут и поселились. В тридцать седьмом забрали его по политической, ну и в Сибирь. Я, значить, за ним. Как декабристка! Так лет пятнадцать скитались: он – по лагерям, я – следом… А теперича одна осталась.
– Ваш муж умер? – сочувственно молвил парень.
– Как же – умер! – подкладывая сметанки гостю, усмехнулась старушка. – Молодуху себе завел, она его и сманила! К ней ушел, охальник!.. Рукастый мой муженек, башковитый! – с ностальгией произнесла бабка. – Ежели б не репрессии, да помоложе – не иначе президентом быть ему! Это все его работа, – она отогнула скатерть и ласково погладила отполированный до блеска край стола. – Да и я недаром хлеб свой ела, скатерки, полотенца, кружева всякие – это моя работа.
– И это тоже? – тыча пальцем в расписную скатерть, покрывающую стол, спросил молодой человек.
– Нет, то мне старушка одна подарила, ссыльная. Марья ее звали. Может, слышал?..
– Спасибо, – отодвигая тарелку, поблагодарил парень и встал из-за стола.
– Ну, Степа, провожать тебя не стану, дела у меня. А там светло, как днем, не заблудишься.
Парень вышел на крыльцо.
Было полнолуние. По двору, важно пощипывая траву, разгуливали гуси. Рядом с ними бегало с полсотни маленьких гусяток.
Молодой человек снял очки, протер стекла. Надел снова.
На дворе не было никого.
– Пирожок тебе на дорожку, – протягивая горячий сверток, сказала старушка. – С пылу – с жару! – улыбнулась она. – Прощай, Степа.
Луна высоко выкатила над лесом, дорогу было видно хорошо, и молодой человек, сжимая в одной руке книгу, а в другой – теплый пирог, бодро зашагал по лесной тропинке.
На платформе было пусто. Степан дошел до конца перрона к небольшой кирпичной будке с табличкой «КАССА». В окошке горел свет. Молодой человек осторожно постучался.
В окошке возникло заспанное лицо пожилого мужчины:
– Чего тебе?
– Не подскажете, когда ближайшая электричка на Москву?
– Утром.
И тут над его головой с пронзительным свистом пронеслась ступа со знакомой старушкой. Она размахивала в воздухе метлой. Следом за ней с криком летела стая огромных гусей. Степан упал на землю прямо лицом в пирог. Ища спасение, быстро протер очки и нацепил их опять.
Безоблачное небо сияло в лунном свете прозрачной синевой – ни звездочки, ни старушки со свитой там не было.
Степан поднялся, отряхнул одежду, взял помятый пирог и нагнулся за книгой, но отдернул руку, как ошпаренный. С иллюстрации на него смотрела его новая знакомая, постепенно превращаясь в Василису Прекрасную…
