Юрий Андреевич Бацуев
Сусеки
Возраст человека
У старичков огромный потенциал. Учёные стараются продлить возраст жизни до 120 лет и более. Надо ли? Сейчас в 60 лет люди записывают себя в старики. А как же они будут жить в таком состоянии до 120 лет? Это же ужас! Быть старым с 60 до 120 лет. Вот уж точно, не следует продлевать жизнь до возраста Адама (930 лет). Просто надо понимать, что и 70-80 лет – это не мало, и уже хорошо. Зачем быть долговременным старцем. Мне-то кажется, что у современных старичков о-хо-хо, какие страсти. Они ещё могут закатывать такие «кренделя», которые до настоящего времени были недопустимы из-за устоявшихся правил интимных отношений. Только надо преодолеть внутреннюю зажатость, расширить, раскрепощая взаимные интимные желания, позволить старичкам «шалить», как они хотят, а не сидеть на скамеечках и осуждать молодых. Надо быть самим «молодыми», расширяя ограничения привычных установок.
Владимир Набоков со своей «Лолитой» был, поначалу, отвергаем и не читаем. А потом вдруг все прозрели. Появились большие тиражи, и автор стал очень богатым человеком. Люди себе позволили хотя бы читать непривычную эротическую литературу. Моя "Ева" тоже будет осуждаема, но до поры, а потом ещё станет настольной книгой для «старичков 60+».
Достиг и я
Восьмидесятилетья.
Что это так, не верится, ей-Богу!
Не уж-то это я
Так много жил на свете,
Не уж-то долго так
Топтал и я дорогу.
Года – они летели и летят,
Несутся вдаль
И мудрость нашу множат.
Года мои -
Меня пусть не тревожат:
А их полёт пусть будет -
Просто сменой дат.
В зените лет
Не стоит унывать,
Грустить о времени,
Задумываться даже.
Как прежде, надо жить,
Надеяться и ждать,
Стремиться к цели
И любить отважно.
Мне дороги сейчас
Раздумья и томленье,
Когда они
Мечтой озарены -
Таинственные,
Светлые мгновенья,
Божественная радость
Новизны.
Не надо спешить в Загробную армию. Успеешь наслужиться и там – в Вечном «небытие».
Страсть
От «страсти» никуда не денешься. У животных она проявляется в периоды размножения, а человеку она дана на повседневную «радость» и «страдания».
Церковники запрещают «рукоблудство», то есть самостимуляцию, а как быть людям, оказавшимся в «заключении» или на армейской службе, или в местах вынужденного одиночества? Не утолённая интимная страсть может перейти в жестокую агрессию. А сознательное аскетическое воздержание может привести к физиологическому отмиранию органов зачатия.
Французский просветитель 18–того века Жан Жак Руссо написал книгу «Исповедь». Суть его исповеди сводится к тому, что он в период отрочества мучился от наплывающей страсти, и вынужденно, без чьих бы то ни было советов, стал заниматься «рукоблудством». И так ему это понравилось, что он совершал это действо до глубокой старости, несмотря на то, что бывал в гражданских браках.
Другой просветитель, его современник – энциклопедист Дени Дидро в книге «Монахиня» описывал то, как монашки, обуреваемые экзальтированной страстью, идеализируя Иисуса Христа и других святых, изображённых на скульптурных барельефах, скрытно прикасались губами к их интимным местам во время служебных молитв.
Наш современник Андрон Канчаловский в своём интервью рассказал корреспонденту, как его знаменитый отец спросил его напрямую, когда он был ещё отроком: «Ну что, дрочишь, небось, или как?..» и поняв по испуганному лицу сына, что это происходит, отвёл его к зрелой женщине, которая на собственном примере научила его справляться с необузданной страстью.
Константин Симонов писал:
«В двенадцать лет,
Пусть мать меня простит,
Мы знали всё,
Хоть ничего не знали».
…Это было в восьмом классе, когда я со своим другом Крыцем (такое было у него прозвище) остались ночевать у моей тёте. Глубокой ночью, под воздействием страсти, мой друг не выдержал и, набравшись смелости, тихонько прокрался к спящей тёте, и, дрожа всем телом, прошептал: «Тётя Гутя, научи нас… заниматься любовью». Тётя в испуге спросонья всполошилась. И Крыц, смутившись, быстро шмыгнул к себе в постель. А та, только изумлённо таращила глаза. Потом на утро, и ещё не раз, тётя Гутя вкрадчиво спрашивала его, не подходил ли он тогда ночью к ней. Он отказывался, каждый раз, нарочито удивляясь её вопросу. И только в возрасте, когда ему было уже за пятьдесят, с несколько смущённой улыбкой признался о навалившемся тогда на него вожделении.
Диалог, не вошедший в книгу «Дивная Ева…»
Лина: – Да это я, непутёвая такая…
Игорь Юльевич (изумлённо): – Почему ты это говоришь?
Лина: – Да потому, что мне всегда «охота».
И.Ю.: – И ты упрекаешь себя в этом? Напрасно, хорошая моя. Кстати, однажды мне пришло в голову, что если исчезает «эротическое желание», то наступает процесс увядания организма, а ты говоришь «непутёвая». Да это же главный «индикатор» жизни. «Эротическая страсть» – это сигнал бодрости. А по поводу твоего сомнения в своей полноценности, ещё друг Ван Гога – художник Мишле говорил: «Нет старых женщин. Женщина не старится, пока она любит и любима». Так что не будем стыдливо гасить в себе «эротический запал», а напротив, будем с радостью предаваться удовлетворению интимных желаний.
Лина: – Ты прав, Игорёша, – мой мудрый соблазнитель. Я и сейчас готова к тому, о чём ты сказал.
* * *
Л ю д и бывают (как мне кажется):
Легкоранимые (весьма чувствительные):
Художники, писатели, поэты, композиторы, артисты театра, балета и т.д.– Это совесть народа. Они гордые, но беспомощные
Мастеровые (спокойные, уравновешенные):
Токари, слесари, механики, народные умельцы, созидатели – это основа и опора жизни.
Властные:
Администраторы, политики, вожди, главари движений, банд, руководители. Которые из них за народ, те от Бога, а кто против – от сатаны.
Слабые:
Слуги, почитатели. Которые из них безропотные – от Бога, убогие инвалиды – тоже райские.
Слабо-властные (беспокойные, нервные, умные, но безвольные):
Завистники, предатели, палачи – от сатаны. Зависть – от нехватки природных сил и способностей, зато в них – завышенная амбициозность.
Февраль 2000г
Русский язык
Государство Россия, как магнит, притягивает к себе иные народы, и, как и язык, становится «каркасом» для наполнения и накопления инородных образований.
Русский язык легко пополняется за счет инородных слов, потому и самый выразительный. Слова эти он подвергает «склонению» по своим правилам. Последний пример: слово «кофе» было долгое время мужского рода (он – кофе). И всё-таки этот «он» превратился в «оно», и стал в строй со словами среднего рода.
Любовь каракуртихи
О каракуртах ходят слухи, что укус их вызывает смерть. Говорили даже, что степные люди, которых кусал каракурт, чтобы спастись, вырезали ножом часть поражённого тела. Причём надо было делать это сразу же после укуса, пока яд не распространился по телу.
Каракурта воочию я видел однажды. Странствуя по песчаной степи с буровым отрядом, нередко (и даже чаще всего) нашими мелкими быстро ползающими сожителями были фаланги. Мы привыкли к ним. Частенько они шустро передвигались под куполом большой палатки (нашей кухне), стремясь к свету, который исходил от лампочки, подвешенной по центру. А однажды (это было на севере Балхаша) я проснулся с рассветом. Спал я в тот раз в спальном мешке, который был постелен на кошму, брошенную поздно ночью прямо на землю. У изголовья на двух кольях был мною натянут марлевый полог, который к ногам был подоткнут под кошму. Полог спасал от комаров. А тут, проснувшись, я обнаружил у самого носа с тыльной стороны полога – фалангу. Дул легкий ветерок, прогибая полог, а на нём у моего лица восседала фаланга.
Встречались и скорпионы. Одного геолога этот насекомый- мерзавец глубокой ночью ужалил в ногу в самый разгар любострастия с полевой подружкой. Укол был пронзительный и болезненный. А главное, парень не знал, кто его ужалил. Место укуса болезненно распухало, и от этого на душе было ещё тревожней. И только с рассветом он вытряхнул из спальника острохвостого скорпиона. К вечеру опухоль стала спадать и геолог, уже сам, убедился, что укус скорпиона не смертелен.
После бурения скважины мы занимались демонтажом, загружая в машину металлическое снаряжение и прочий скарб, необходимый в работе. В сторонке лежали обсадные трубы. При подъёме их я и увидел небольших чёрных жучков-паучков со светлым крестиком на спине. «Будь осторожен, – предупредил меня мастер, – это каракурты. Хорошо, что на руках у нас рукавицы. Их укус смертелен». – А знаешь, – добавил он, – что самки этих тварей пожирают своих кавалеров сразу после совокупления?» Я тогда ничего про каракуртов и их коварной специфике не знал.
Прошло много лет. Любовные увлечения молодости остались позади. А семейные отношения стали резко отличаться от радужных добрачных представлений, взамен которым пришла обычная рутинная жизнь с повседневными заботами, суетой и семейными дрязгами. Тут мне и вспомнились слова мастера о каракуртихе, которая поедает своего избранника сразу после брачного экстаза. «Надо же, – подумалось мне, – как всё повторяется в природе. То же происходит и у людей, только с той разницей, что совершается этот акт не в один момент, а постепенно, изо дня в день. Потребность всех самок поглащать своих любимых, оказывается это закономерность. А почему? Да, наверное, чтобы не достался закадычный дружок прожорливым соперницам. И я стал наблюдать и анализировать не только то, что происходит рядом, но и вокруг, пока не пришёл к выводу, что наше «счастье», оказывается, зависит от собственного приговора.
«Счастье» по приговору
В тебе всё для неё интересно, пока ты не стал её мужем, то есть, как ей кажется, её «собственностью». Именно, до того момента, она тебя слушает внимательно, сосредоточенно, надо отдать должное – проникновенно, с пониманием твоих проблем – сочувствием и состраданием. Но потом (запомни!), когда ты уже стал её «половинкой», к чему ей все эти «излишества»? Ведь она знает всё о тебе. И почему-то считает долгом своим решать всё за тебя. Она становится фибрами твоими. И лучше тебя «знает», что надо делать, предпринимать, как реагировать и… даже жить. И ты «счастлив» (конечно же, в ковычках), но это только тогда, когда ты подписал самому себе «приговор». Будь же здоров, «счастливчик по приговору» – ха-ха!
И чирикай вслух ей:
И радостно, чудесно и прелестно
Мне быть, любимая, с тобой наедине,
а потом тихо утешь и себя:
А если честно, если очень честно,
То одному мне радостней вдвойне.
Почему ты, стервушка
Беспредельная,
Треплешь мои нервишки,
Мучая меня,
Почему лежишь без сна,
Когда весел я,
Почему ты бешена,
Бестия моя?
И далее уже на оптимистической волне:
Я живу и пожинаю радость,
И, конечно, счастлив я сполна –
Ты одна – душа мне и отрада,
Только ты,
Ведь ты моя жена.
Т в о р ч е с к и е н е г а т и в ы
Я прочитал в опусе Андрея Вознесенского о том, что он, будучи подростком лет 12-13, приходил в дом Бориса Пастернака, и они вели с ним беседы. Патрон Пастернак слушал стихи юноши, делал ремарки, влияя таким образом на формирование будущего трибуна поэзии.
Я же жил в шахтёрском посёлке, и все мои поэтические познания, кроме школьных, черпались, разумеется, «из народа». Помню, как один пьяный мужик шёл по центру посёлка около клуба днём и во весь голос пел:
«У меня рубаха по пузу,
А мене, ну хочь бы х..,
У меня милаха с пузом,
Родила, ну хочь бы х..»
Туалетов в коммунальных квартирах у нас не было – были уличные сортиры. Сижу в таком заведении и читаю на одной стороне свежие стихи:
«Позор тому на всю Европу,
Кто пальцем вытирает попу,
(естественно, вместо буквы «п» – «ж»)
Поворачиваю голову в другую сторону, а там продолжение:
«Пускай позор на всю Азию,
Но пальцем в попу слазаю».
Или ещё:
«Я здесь сидел
И горько плакал,
Что мало ел,
А много какал».
Прошло очень много лет, а «перлы» эти не выходят из памяти, хотя я много учился словесности в вузах. Как выкинуть из памяти весь этот мусор, и надо ли? Ведь здесь присутствует ритмическая стихотворная закономерность, и даже резкое остроумие. А это как ни то «профессиональный» урок, который заимствуется, неважно откуда.
Сидят шахтёры-горняки на лужайке в парке и играют в карты. Один партнёр говорит другому в запале игры: «Да иди ты на х… – не ту карту кладёшь!» А тот спокойно так разворачивает веер карт и между делом отвечает: « Х.. – не собрание, явка не обязательна».
Андрей Тарковский
– Андрейка, Андрейка! Я нашёл глину, иди сюда! – кричал мальчик Бориска, который стал старшим по созданию колоколов. Он кричал, находясь в грязи, в слякоти. Эта сцена из кинофильма Тарковского «Андрей Рублёв».
Я обратил внимание, что у Тарковского всё в грязи и слякоти. И в «Рублёве» и в «Сталкере». Кажется, он без грязи не может. Смакует её. Все чумазые, не мытые. Девушки тоже на день Ивана Купалы все грязные. Тарковский словно не замечает солнышко и травку. Всюду пожар, всюду грязь. Русь в грязи, к тому же все чокнутые, истеричные, бешеные и придурошные. Нравится ему, когда люди ползают в грязи («Сталкер». Ужас!) Даже в конце фильма «Андрей Рублёв», казалось бы, колокол сделан, храмы расписаны, но и здесь Тарковский не обошёлся без дождя. Хотя бы сделал «слепой дождь» с просветом солнца. Но нет: дождь, слякоть, грязь. Конец фильма. Таков финал. Естественно, это неожиданное замечание, которое я вдруг ощутил, но оно не значит, что я не восхищаюсь Тарковским.
Воспоминания «У крыши дома своего»
Я присел на бревно у сараев, превратившихся со временем в гаражи, как раз напротив входных подъездов нашего некогда самого красивого в посёлке трёхэтажного дома с колоннами. Дом был построен в виде прямоугольного полуквадрота, внутри которого была площадка, на которой прошло наше школьное послеурочное детство. Здесь мы играли в прятки, «прячась» по подъездам и углам, гоняли футбол, набитый соломой – камеру трудно было купить даже в городе. Дом был, хотя и трёхэтажный, по центру было два этажа с двумя входными подъездами, а с двух других сторон дом обрамлялся тремя этажами. Посреди дома с крыши до поверхности земли была приставлена железная лестница, которая заменяла нам все спортивные снаряды: турник, шведскую лесенку, брусья и канат. На ней мы подтягивались, делали заднюю и переднюю вылазки, взбирались «на руках снизу и на ногах сверху» на крышу, где могли легко скрыться на чердаке, и спуститься внутри подъездов по пожарным лестницам, неожиданно оказываясь во дворе. Исполнилось полвека, как я покинул это пристанище. Здесь в этом доме и дворе прошли наши отроческие годы. В прошлом красивый дом сейчас разрушался, находился явно в аварийном состоянии, хотя люди всё ещё жили в нём. «Лихие» годы оставили следы бесхозности и запустения. Большие трещины зияли по стенам, угрожая рухнуть в одночасье. Только лестница была всё та же. И думалось, как это она своей тяжестью ещё не завалила дом. Но для меня эта территория – святое место, которое осталось в моей памяти навсегда.
Я сижу и смотрю на дом и на мальчишек, которые находятся у сараев и о чём-то оживлённо судачат. Мне так хочется подойти и вторгнуться в их разговор, заявляя: – А ведь и я здесь жил ровно пятьдесят лет назад, как и вы сейчас – рос и мужал. Вот она жизнь неизменная, не затухающая и незабвенная!
…Когда-то один из сараев принадлежал нам. Эту уличную кладовку мы называли «стайкой». – Надо сходить в стайку, посмотреть, как там крольчиха, – говорили мы и шли к сараям. Мы постоянно наведывались к ней. Но однажды заглянули в стайку, а крольчихи там «нет как нет» – исчезла, оставив после себя двух крольчат. Позднее узнали, что самки-крольчихи так делают – покидают потомство. Крольчата были совсем беспомощными и ещё слепыми, мы забрали их домой и там ухаживали. Кормили молоком: наливаем в блюдечко молоко и окунаем в него мордочку кролика, тот облизывается, и таким образом насыщается. А когда кролики окрепли, мы их кормили уже «заячьей» травкой и чем придётся со своего стола. Крольчата подросли, и мы таскались с ними по двору и играли дома.
В одной из чьих-то стаек завелась большая свинья. Мы наблюдали за ней с продырявленной крыши. Однажды к свинье спустился пацан Эрька, хотел покататься верхом. Но свинья сбросила его с себя и свирепо стала гоняться за ним. Он не ожидал такого поворота, и не на шутку испугался. Помню, как он кружил внутри стайки, изворачиваясь от свиньи и громко плакал. Даже не помню, как мы его вытащили из сарая. В своей же стайке мы обычно хранили дрова караганника, кусты которого вырубали в поле.
…Всё это нахлынуло на меня, когда я сидел на бревне у сараев. Вспомнил, как мы, озоруя, однажды решили попугать двух бабушек, которые жили на первом этаже у подъезда. На длинной верёвке зацепили картофелину и, приспособив к раме окна, то и дело натягивали верёвку, отчего картофелина стучала по стеклу, стуком беспокоя старушек. Так мы забавлялись ночью. Зато, когда подросли и создали свою «тимуровскую команду», однажды бабушкин кизяк, который в виде лепёшек был раскидан по земле, мы аккуратно сложили в кучи, подобные конусам, для дальнейшей просушки. Бабушки вышли утром и приятно удивились: «Надо же, кто-то сложил наш кизяк в кучи…»
Особенно памятна для меня железная лестница, на которой мы постоянно занимались гимнастикой. В тот день мы очень шумно бегали по крыше дома, на которой иногда, валяясь, распевали песни. Проходил мимо прораб и пригрозил нам, побуждая немедленно спуститься с крыши. Пацаны, улюлюкая, заскочили в чердак, а я почему-то стал послушно спускаться по лестнице вниз. Прораб в запале ярости схватил с земли обломок камня, и запустил в меня, попал прямо в голову. Потекла кровь, я, хотя и завыл, продолжал спускаться вниз. На мой крик выскочили все пацаны и бросились на прораба. Тот, перепугавшись, кинулся наутёк. Камни полетели ему вслед. Конечно же, он не думал меня «подстрелить», но так получилось. Потом он, искренне сожалея, оправдывался перед матушкой. Зато у меня на голове остался памятный шрам.
Лестница напомнила ещё вот о чём. В тёмном чердаке мы выронили какую-то вещицу, не помню какую, и стали её искать, освещая чердак спичками и горящей бумагой. Искра попала в паклю, постелянную на чердаке, и та вместе с мусором загорелась. Затушить ногами огонь мы не смогли, и бросились вниз по лестнице за водой. Дым уже струился из чердака. Жильцы всполошились, вызвали пожарную команду по телефону из милиции, которая располагалась рядом. Всё происходило быстро. Приехала пожарная машина. А мы перетрусили, не успев по лестнице поднять в вёдрах воду, стояли удручённые в углу двора. К счастью, пожар затушили мгновенно, и для нас всё обошлось благополучно.
…Был и такой случай. У кого-то пропала кошма. Мы так и не узнали у кого. Всех пацанов из нашего дома увели в милицию и, заводя по одному в кабинет следователя, устроили допрос. Причём напирали на то, что предыдущий допрашиваемый «признался во всём, осталось дело за тобой». Но никто из нас и слыхом не слыхал ни о какой кошме, естественно, все отпирались. Некоторые ребята раскисли, кое-кто даже плакал. Следователем был молодой мужчина с пронзительным взглядом. В конце концов, он взял в оборот моего брата Шуню, когда узнал, что тот хорошо разбирается в школе по математике и физике.
Как оказалось следователь учился в вечерней школе и, воспользовавшись случаем, «принудил» моего брата оказывать ему помощь. А позднее, когда и я оказался в вечерней школе, мы стали одноклассниками с ним, и вместе готовились к зкзаменам на аттестат зрелости. После школы следователь Михаил Губушкин окончил сначала милицейскую школу, а затем юридический факультет университета, и остался служить в органах.
…К мальчишкам тогда я так и не решился подойти, а лишь обошёл свой памятный отчий дом, подолгу останавливаясь напротив окон квартир, в которых мы проживали, почему-то переезжая из подъезда в подъезд. Хотя один переезд хорошо помню. Мы были тогда, хотя и малыми, но у нас всегда собирались сверстники, потому что матушка находилась постоянно на работе. Мы жили тогда на втором этаже в квартире с балконом. Кто-то из пацанов «пописал» кому-то на голову с балкона. Пришёл комендант и вытащил все наши вещи в другую квартиру на первом этаже. Все мы были беззащитной безотцовшиной. А комендант Рындин среди женщин был влиятельной фигурой. Причины других переездов, наверное, тоже были обоснованными. Но это не важно. Главное, наш дом и наш двор стали нашими пенатами, которые остались в сердце навсегда.
