Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга II
О вреде курения в профессии разведчика
Как сообщает первый биограф Ж. А. Коваля В. Лота, после окончания срока службы в армии
«начальник лаборатории предложил ему остаться на прежней должности, обещал новое повышение по службе. Но Дельмар отказался. Он предчувствовал изменения в системе отбора специалистов для работы на атомных объектах и не хотел бессмысленно рисковать… Дельмар предвидел новую проверку всех сотрудников, их политических убеждений, родственных связей, документов».[498]
Поверим В. Лоте и восхитимся силе предвидения Жоржа. Но кроме предложения дейтонского начальника сержанту Жоржу Ковалю (вероятно, где-то в январе 1946 года, незадолго до окончания его службы) было и другое предложение – его руководителя в нью-йоркской резидентуре Клайда.
Клайд заинтересовался предложением, поступившим Дельмару.
«Он увидел интересную перспективу, которая позволяла разведке получать новые закрытые данные из лаборатории».[499]
Отметим, что этот интерес мог возникнуть только после 12 февраля 1946 года, когда Жорж был демобилизован, прибыл в Нью-Йорк и доложил о предложении дейтонского руководства.
И если отказ от предложения продолжить работу в Дейтоне можно объяснить силой предвидения Жоржа, то его реакция на предложение Клайда имела уже другую природу. Он, как объясняет это В. Лота, отказался от предложения Клайда, поскольку
«считал, что продолжение его работы в лаборатории связано со значительным риском и таит в себе большую опасность».[500]
Если размышляя о предложении в Дейтоне Жорж полагался на свою интуицию, то отказываясь от предложения Клайда он уже исходил из фактов – после того, как 3 февраля 1946 года по американскому радио сообщили о раскрытии крупной советской шпионской сети в Канаде[501] в американских СМИ поднялась такая волна шпиономании, что возвращаться в Дейтон и пытаться устроиться на объект в качестве гражданского специалиста было бы для Жоржа самоубийственно. Это было очевидно для Жоржа, но почему об этом не подумал Клайд, мне совершенно непонятно.
Ведь после побега из посольства в Оттаве 5 сентября 1945 года и предательства И. С. Гузенко, шифровальщика аппарата военного атташе СССР в Канаде, передавшего канадской стороне шифры и документы (переписку резидента ГРУ Николая Заботина с иностранными агентами, внедрёнными в атомную отрасль)[502] не нужно было обладать особым предвидением, чтобы понимать – над агентом Дельмаром нависла смертельная опасность.
Конечно, Гузенко выдал только канадскую часть резидентуры ГРУ, но расшифровка переписки Заботина с Центром могла привести к раскрытию и американской части резидентуры. И в нью-йоркской резидентуре, и в Центре это прекрасно понимали. Поэтому, в целях безопасности
«вынуждены были вернуться на Родину некоторые нелегальные разведчики, как, например, З. В. Литвин (США), Я. П. Черняк (Канада)».[503]
Показательно, что для советских разведчиков «пахло жареным» настолько отчётливо, что
«13 декабря 1945 г. полковник Заботин тайно покидает Канаду, грубо нарушив тем самым дипломатические правила. Забыв о своей дипломатической неприкосновенности, он нелегально переходит границу и уже в Нью-Йорке садится на советский пароход "Александр Суворов", который тоже тайно, без соблюдения необходимых формальностей, снимается ночью с якоря и уходит в открытое море».[504]
Ж.А. Коваль, конечно, ничего об этом не знал – никто не информировал его. Да и зачем? Всё равно бежать он не мог, поскольку в это время служил на секретном объекте в Дейтоне и служба безопасности Манхэттенского проекта ни в коем случае не допустила бы его бегства из США.
Так что после 5 сентября 1945 года ему пришлось жить под дамокловым мечом предательства Гузенко ещё почти три года. Но узнал он об этом только из передачи американского радио 3 февраля 1946 года, за 9 дней до своего «дембеля».
Как сообщает сам В. Лота, в это время
«в США и Канаде газеты уже были забиты материалами о советском атомном шпионаже. Печатались интервью с предателем Гузенко, с сенаторами, которые требовали положить конец деятельности советских “атомных шпионов”»[505].
Дело приняло такой широкий размах, что вскоре «аукнулось» даже для самых высоких персон советского руководства. Вот что пишет об этом авторитетный и компетентный советолог Абдурахман Авторханов:
«Жданов, прекрасно разбиравшийся в психологии Сталина, обвинил Маленкова в преступном легкомыслии, приведшем к развалу советского «атомного шпионажа» в связи с бегством Гузенко из советского посольства в Канаде (из разоблачения в печати Гузенко стало известно, что все сообщения и информация по «атомному шпионажу» посылалась лично на имя Маленкова, кроме того, лица для такой секретной работы тоже подбирались непосредственно канцелярией Маленкова»[506]
Это стало одним из серьёзных оснований для опалы Маленкова в 1946 году. Дело в том, что побег Гузенко произошёл всего через полмесяца после создания Спецкомитета, в состав которого входил и Маленков. После этого Маленков, стараниями Жданова и/или Берии, вероятно, был настолько «отодвинут» от дел, что
«его конкретная роль в советской ядерной программе до сих пор неясна».[507]
Маленков – крупная фигура советской истории, и его альтерверс весьма ветвист. Именно поэтому известный историк и архивист Р. Пихоя, рассматривая факторы, определившие «зигзаги судьбы» Г. М. Маленкова в 1945–1946 гг, в результате которых он был на короткое время даже выведен из состава Политбюро и секретарей ЦК, констатирует:
«причины временного ослабления влияния Маленкова остаются до сих пор невыясненными».[508]
Конечно, Жорж фактически ничего не знал о масштабе потрясения, которое испытала советская разведка, но его интуиция, обострённая годами нелегальной работы, не просто предупреждала его об опасности, а громко кричала о ней.
И потому, я думаю, внутренняя реакция Жоржа на предложение Клайда была окрашена такими эмоциями, такими лексическими формами, которые весьма слабо отражены в изложении В. Лотой мотивов отказа своему резиденту.
Судя по всему, конфликтная ситуация во взаимоотношениях Жоржа и Клайда потребовала вмешательства московского Центра. И Жорж должен был объясняться с Москвой. Упоминает об этом израильский историк Илья Куксин:
«Коваль в своем рапорте руководству сообщил, что в Америке изменились и ужесточились требования к системе отбора специалистов для работы на атомных объектах»[509].
В результате Москва согласилась с доводами Жоржа. Более того, можно предположить, что этот рапорт Жоржа сыграл свою роль в принятии несколькими месяцами позже (после пуска советского атомного реактора в конце 1946 г.) стратегического решения Берии о прекращении «всех контактов с американскими источниками» по атомной проблеме[510].
Сохранение тайны об уровне и глубине нашего проникновения в американский атомный проект стало важнее, чем новая информация о нём.
Дамоклов меч провала висел над Жоржем, как и над любым нелегалом, всегда. Но особенно тонкой была нить, на которой подвешен этот меч, в период военной службы Жоржа.
Разумеется, он не знал всех деталей механизма обеспечения секретности Манхэттенского проекта. Не знаем о них и мы, но некоторые впечатляющие подробности сообщил Роберт Юнг, известный историк Манхэттенского проекта.
Он выделяет
«существование целого ряда серьезных мероприятий по обеспечению безопасности, таких, как полицейские расследования, перекрестные допросы и анкеты для проверки благонадежности и всей предыдущей частной и политической деятельности каждого сотрудника <подчёркнуто мной – Ю. Л.>. Каждый член коллектива был объектом тщательного наблюдения, продуманного до мельчайших деталей. Любой житель трех «секретных городов» – Окриджа, Хэнфорда и Лос-Аламоса – мог получать и отправлять корреспонденцию только через цензуру. Если какое-нибудь место в письме не нравилось цензору, то он не удовлетворялся обычной процедурой вымарывания нежелательных слов. Он попросту возвращал письмо отправителю для переделки. Телефонные разговоры регулярно подслушивались, а прислуга в местных отелях использовалась в качестве агентов контрразведки. К наиболее значительным специалистам-атомникам приставили личных телохранителей, следовавших за ними повсюду. Кроме того, была организована специальная слежка за теми, кто по политическим или другим соображениям не считался благонадежным. В служебных помещениях и в частных квартирах подозреваемых были установлены замаскированные микрофоны для записи их разговоров. Глава службы безопасности Манхэттенского проекта Джон Лансдэйл после войны обмолвился о том, что применялись и некоторые другие методы, которые даже сегодня остаются нераскрытыми».[511]
Но незнание деталей только усиливало ощущение опасности жизни в такой атмосфере, где каждая случайная обмолвка, каждая мелкая бытовая привычка, рефлекторно закрепившаяся при жизни в СССР и несовместимая с легендой «нью-йоркского сироты», могли спровоцировать проверку «благонадежности и всей предыдущей частной и политической деятельности».
Об одном эпизоде, связанном с такой привычкой, рассказал А. Крамиш. Этот «мелкий эпизод» достоин подробного разбора, поскольку показывает, что эвереттические ветвления судьбы происходят буквально на каждом жизненном шаге.
Вот что припомнил А. Крамиш (в изложении М. Волша) об одном разговоре с Жоржем:
«Он был заядлым курильщиком. Несмотря на то, что сигареты стоили лишь 10 центов за пачку, он так зажимал сигарету, что курил её до тех пор, пока она почти полностью не исчезала, и он уже не мог курить её дальше. Однажды я спросил его, почему он так делает? Он ответил, что он очень бережливый и не хочет тратить много денег». Тогда Крамиш поверил ему. Но позже, вспоминая этот эпизод (настолько необычная манера курения запомнилось Крамишу надолго!), Крамиш отметил: «Это была очень характерная восточноевропейская привычка, о которой я ничего не знал до тех пор, пока сам не побывал в Европе после войны».[512]
Вот такая «мелочь» – манера курения. Но для американца она оказывается «маркером» происхождения – не Нью-Йорк, а Восточная Европа! В этом эпизоде Жорж был, как пишут в шпионских детективах, «в полушаге от провала».
Спасло только то, что Крамиш ещё не бывал в Европе, и, конечно, находчивость Жоржа – он выставил свою «бережливость» как следствие сиротского безденежья. И был почти искренен – привычку докуривать сигарету до обжигания пальцев он приобрёл, конечно, от безденежья, но только не сиротского, а студенческого ☺.
Комментарий Крамиша обсуждает и А. П. Жуков в своей книге о Жорже. Он нашёл в одной из книжек «Библиотечки «Огонька»» описание такой манеры курения:
«Дешёвую вонючую сигарету он держит указательным и большим пальцем, развернув огоньком к внутренней стороне ладони – привычка людей, много времени проводящих на ветру в дождь».[513]
Забавно, но и мне удалось найти описание такой манеры курения у… советских разведчиков!☺ В лёгком стиле «солдатских баек» историк спецназа ГРУ Сергей Козлов так описал манеру курения одного «старшего офицера третьего отдела разведуправления округа»:
«Выслушав доклад, Иван Игнатьевич закурил. А курил он весьма своеобразно. Держал сигарету большим и указательным пальцем, причем докуривал ее до самого конца, всегда обжигая пальцы».[514]
Два года работы драноколом и механиком в колхозе вполне могли сформировать именно такую привычку, а последовавшее за этим студенческое безденежье – укрепить.
Я помню, что подобная манера курения была и у меня и у моих друзей во время работы в студенческих строительных отрядах в конце 60-х годов – в Ачинске на строительстве Ачинского глинозёмного завода, на промобъектах Абакана после наводнения 1969 года и др., т. е. там, где курить приходилось при дефиците курева в условиях длительного рабочего дня «на свежем воздухе» ☺.
Любопытно отметить, что начал курить Жорж ещё в юношестве, в Сью-Сити, и, конечно, тогда он курил «по-американски», держа сигарету не кончиками пальцев (при этом у заядлого курильщика появляется характерная «отметина» – жёлтые ногти), а зажимая её между основными или проксимальными фалангами указательного и безымянного пальцев:
14.41. Жорж с сигаретой в Сью-Сити, начало 30-х годов.[515]
При такой манере курения горящий конец сигареты удалён от ногтей и они не покрываются жёлтым налётом. Но, как говорится, укатали сивку крутые горки, и после двух лет волочаевского колхозного бытия и пяти лет московской жизни на студенческую стипендию, он перестал «думать о красе ногтей» и стал курить «по-советски» ☺.
Из текста статьи М. Волша не ясно, относится ли воспоминание Крамиша к периоду его совместной учёбы с Жоржем в CCNY или к совместной службе в Ок-Ридже.
Печальные последствия для Жоржа могли возникнуть и в том, и в другом случае. Но в последнем случае вероятность провала многократно возрастала, поскольку во время службы Жоржа в Ок-Ридже, как писал Р. Юнг, даже «прислуга в местных отелях использовалась в качестве агентов контрразведки».
Если бы Жорж проявил замешательство в этом эпизоде, молодой солдат Крамиш мог поделиться своим наблюдением с кем-то из друзей или знакомых. Это вообще характерно для американского менталитета – обращать внимание на особенности поведения сограждан, несообразные с общепринятыми стандартами.
Именно поэтому, например, в 1991 году был разоблачён один из крупнейших агентов КГБ в США Олдридж Хейзен Эймс. Как рассказал известный журналист Михаил Таратута,[516] соседи обратили внимание на то, что он «живёт не по средствам», сообщили об этом в полицию и к нему стали присматриваться «компетентные органы». В результате – провал, арест и пожизненный приговор.
Насколько справедлива эта версия провала в деле Эймса сказать трудно – слишком высокий пост он занимал в ЦРУ. Но в случае Жоржа, если бы рассказ Крамиша стал известен в службе безопасности Манхэттенского проекта, Ковалю вряд ли удалось бы избежать более глубокой проверки, чем стандартная процедура для тысяч служащих. Ведь там, по приведённым выше словам Р. Юнга, даже «была организована специальная слежка за теми, кто по политическим или другим соображениям не считался благонадежным».
Правда, как пишет М. Волш,
«генерал Лесли Гровс, военный директор Манхэттенского Проекта, не доверял ФБР проверку учёных, предпочитая полагаться на армейскую контрразведку».[517]
А со стороны военных к Ковалю никаких претензий не было.
Справедливости ради, нужно отметить, что контакты Службы безопасности с ФБР всё-таки были. И не просто «контакты». Все сотрудники, нанимаемые в Манхэттенский проект, проходили проверку в ФБР.
Об этом пишет, в частности, О. Пагано, американский историк, освещавший работу Коваля в Дейтоне, т. е. самую плодотворную по результатам часть работы Жоржа как разведчика.
«Тем, кто был нанят для проекта, ничего не сказали о характере работы, и те, которые были в конечном счете наняты, были обязаны дать подписку о неразглашении и их прошлое тщательно расследовало ФБР».[518]
Но ФБР подключилось к обеспечению безопасности Манхэттенского проекта только 5 апреля 1943 года. Об этом сообщил сам Лесли Гровс в своей книге «Теперь об этом можно рассказать».[519]
А Жорж к этому времени уже был военнослужащим и прошёл проверку армейской контрразведки. И потому работал на «вполне законных основаниях», поддерживая секретность своей работы прикрытием фирмы Монсанто.
Вот его адрес в городской адресной книге Дейтона 1945 года: "Koval, George. R 827 W. Grand Ave. Chemist, Monsanto Corp."[520] Дом сохранился и сегодня выглядит так:
14.42. Дом, в котором Жорж жил в Дейтоне.[521]
Каждое утро химик из Монсанто (вот где в очередной раз сыграло свою роль химическое образование Жоржа в Колумбийском университете!) отправлялся на работу на объект, официально называвшийся лабораторией по проявке пленки для войск связи. (Именно так дезинформировали местную общественность
«для сокрытия истинного предназначения секретных объектов, появившихся в Дейтоне»[522]).
И, как замечает ДеБросс (DeBross),
«при этом соседи не замечали ничего необычного в этом высоком, вежливом молодом человеке в очках, приходящим и уходящим из его пансиона, рядом с Большим и Салемским проспектами. Никакого акцента. Никакой униформы. Никакой скрытности или сдержанности в поведении».[523]
И здесь выявляется очередная тонкая «ниточка случайностей», объясняющая секрет удачи преодоления Жоржем всех фильтров безопасности Манхэттенского проекта.
Во-первых, он не был нанят в Манхэттенский проект, а попал туда через сито армейской контрразведки, которое, как оказалось, было «слишком крупноячеистым».
Но нельзя сказать, что армейская контрразведка допустила какую-то ошибку – на момент призыва Коваля на службу она ничего не знала о существовании и целях Манхэттенского проекта и проверяла Жоржа как обычного призывника, не претендующего на допуск к сверхсекретным работам.
Во-вторых, собственная служба безопасности Манхэттенского проекта не занималась глубокой проверкой всех сотрудников. Как утверждает сам Лесли Гровс,
«Основной задачей службы безопасности было установить контроль за поведением различных сотрудников проекта с целью уменьшения вероятности попадания секретных данных в руки врага».[524]
И безусловной заслугой Жоржа является то, что он своим поведением не дал этой службе ни малейшего повода для интереса к своей личности, а наблюдение Крамиша относится к типичному проявлению l'esprit d'escalier.[525]
Ведь если бы служба безопасности имела хоть малейшую зацепку к поведению рядового Коваля, она, безусловно, преодолела бы свою фобию по отношению к ФБР (а именно это сегодня ставится в вину генералу Гровсу американскими историками), и обратилась к нему за консультацией.
Гровс подчёркивет, что
«на протяжении всего существования Манхэттенского инженерного округа между нашей службой безопасности и ФБР существовала самая тесная связь. Это
сотрудничество было весьма полезным, поскольку ФБР располагало огромным количеством сведений агентурного происхождения, крайне ценных для нас».[526]
Отметим – эти агентурные сведения предоставлялись ФБР по запросу службы безопасности. Но в нашей ветви альтерверса такого запроса не было! Это – строгое утверждение, поскольку первый же запрос в ФБР о наличии компрометирующих материалов на Жоржа Коваля выявил бы такие факты его биографии, которые ни в коем случае не позволили нам «здесь-и-сейчас» интересоваться судьбой бывшего биробиджанского дранокола.
Вот некоторые факты из досье ФБР, собранные к лету 1945 года.
В 1944 году агент «Т-14» (в деле ФБР подчёркнуто – «особой надёжности»), сообщил, что имя KAVAL обнаружено среди документов Пола И. Ротомского, атташе Генерального консульства СССР в Нью-Йорке.[527]
И, безусловно, «особистов» Манхэттенского проекта заинтересовало бы сообщение о том, что ещё в августе 1930 года Жорж Коваль вместе с его дядей Полом Силвером приняли участие в конференции Компартии США в штате Айова: Жорж – от Лиги молодых коммунистов, а Пол – от местной парторганизации Сью-Сити.[528]
Да и зафиксированный ФБР арест Жоржа Коваля в связи с его участием в акции по защите от выселения из социального жилья двух безработных женщин не остался бы без внимания.
Об этом 5 сентября 1931 года газета «Sioux City Journal and Tribune» писала:
«Коваль был задержан шерифом Джоном Давенпортом в четверг днем и обвинен в угрозе насилия в кабинете надсмотрщика»[529].
Особенно важным для службы безопасности Манхэттенского проекта было бы то, что при аресте молодой Жорж Коваль назвал себя «юрисконсультантом» коммунистической группы Совета Безработных.[530]
А ещё, будь оно проведено, это «табачное расследование» должно было коснуться и Гарри Гурштеля в Сью-Сити (он сам фигурировал в оперативных документах ФБР как «коммунист» или «сочувствующий коммунистам), который должен был подтвердить работу Жоржа в своей фирме «Честная торговля одеждой» («Square Deal Clothing Company») в 1933–1936 годах[531], а также Сары Роз (Sarah Rose) в Нью-Йорке, которая, в соответствии с заявлением Жоржа в 1941 году при регистрации по закону Берка-Уодсворта, была персоной, «всегда знающей о его местонахождении»[532].
Любопытно отметить, что родные Гарри, оставшиеся в Телеханах после его эмиграции в Америку, в это же время занимались тем же бизнесом – содержали портняжную мастерскую.
Вот как описывает М. Ринский, переводчик с польского книги Богдана Мельника «Мои Телеханы», посещение этой мастерской мальчиком Богданом в 30-е годы:
«Как-то отец зашел с Богданом в мастерскую еврейского портного – заказал костюм. «В тесном помещении, при слабом свете, проникающем через узкое окошко, сидело несколько подмастерьев с кипами на головах. Владелец Сруль Гуршель <правильнее Гурштель, Ю. Л.>, с широкой бородой и рыжими пейсами, обещал отцу, что костюм будет, как у «порэца» – барина. Богдану запомнились детали внешности, быта, ломаный польский язык с примесью идиша».[533]
Если считать айовскую «Square Deal Clothing Company» американским филиалом телеханской портняжной мастерской, то по легенде ГРУ в 1933–1936 годах Жорж Коваль был иностранным наёмным сотрудником польской швейной фирмы «Гурштель энд компании». То есть, помимо того, что он «работал разведчиком», он ещё и «немножко шил» ☺.
И можно ли было исключить, что какие-то хитрые уловки со стороны агентов ФБР при беседах с Гарри и Сарой вскроют его главную тайну – эмиграцию в СССР в 1932 году?
Такие опасения были далеко не напрасными. Сам Гарри давал основания для «порочащих» и его и Жоржа подозрений со стороны ФБР.
Например, уже в 1941 году, когда Жорж находился на нелегальном положении, а Гарри «прикрывал его», в досье ФБР появилась запись:
«Как указано в докладе секретного агента Хейна А. Томпсона (Hayne A. Thompson) от 13 марта 1941 года в Де-Мойн, озаглавленного "Коммунистическая деятельность в Айове, IS – R," Сэм Левич (Sam Levich), 917 4th Street, Sioux City, Айова, сообщил, что, хотя он не знает его имени, но он слышал от других, что владелец магазина одежды и галантерейных изделий на 928 4th Street, Sioux City, был распространителем коммунистической литературы. Согласно городскому справочнику бизнес на 928 4th Street находился под управлением Гарри Гурштеля и его жены Голды».[534]
Дорого обошлась бы такая «коммунистическая» самодеятельность Гарри советской разведке, если бы Жорж дал службе безопасности Манхэттенского проекта повод усомниться в своей лояльности!
…Думаю, что только перечисленных фактов, будь они известны службе безопасности Манхэттенского проекта, было бы вполне достаточно, чтобы сержант Жорж Коваль не получил бы в феврале 1946 года свою американскую «Медаль за примерное поведение» (Good Conduct Medal).[535]
Хотя сегодня среди американских историков это утверждение подвергается сомнению. История работы Коваля-разведчика настолько исключительна, что в качестве объяснения его «сверхъестественной серендипити»[536] они нашли тончайшую нить ветвления его альтерверса.
Джим ДеБросс, на основании своих изысканий о Ковале в Дейтоне, пишет:
«История службы Коваля в армии США показала его сверхъестественную ловкость для того, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время… Идеальное позиционирование Коваля в рамках Манхэттенского проекта привело к предположению, что он, возможно, был двойным агентом, посаженным американскими силами, чтобы шпионить за другими возможными шпионами».[537]
При этом он ссылается на Дона Салленджера (Don Sullenger), вице-президента ассоциации музея Маунд-лаборатории в Дейтоне, где изготовлялись нейтронные инициаторы:
«Это – фантастическая история с интуитивной прозорливостью, играющей роль все время", сказал Дон Салленджер».[538]
И добавил, что
«на множество вопросов относящихся к Ковалю и его действиям в Дейтоне в 1945 году нельзя ответить, "пока не открыто намного больше отчетов", связанных с Манхэттенским проектом и последовавшей за ним холодной войной. И некоторые из этих ответов, как и сам Коваль, возможно, уже ушли в могилу».[539]
В целом я согласен с Доном Салленджером, но выдвинутая им версия о «двойном агентстве» Жоржа кажется мне математически ничтожной в ветвлениях его судьбы и, скорее, свидетельствует о желании американских историков хоть как-то подсластить пилюлю провала всех служб безопасности и контрразведки Манхэттенского проекта.
Как бы то ни было, Жорж вернулся в Москву в 1948 году, где он мог безбоязненно курить в любой манере. Ведь, когда Жорж хотел «щегольнуть», он и в студенческом безденежье 1938 года мог щегольнуть американской манерой курения:
14.43. Курящий Жорж. Студенческая фотография 1938 года.[540]
Завершая тему о курении, нужно сказать, что, по семейным воспоминаниям, уже в Москве, где-то в 50-х годах, Жорж Абрамович поддержал жену, Людмилу Александровну, которая решила бросить курить, и тоже бросил – раз и навсегда!
Впрочем, есть и другой, более радикальный вариант финала никотиновой зависимости Жоржа. В этом варианте бросили курить сразу трое – Татьяна Васильевна, Мила и поддержавший их Жорж.
Этот вариант порождает экологическую загадку – а как вообще до этого много лет жили трое курящих жильцов комнаты коммунальной квартиры на Большой Ордынке, не пользуясь противогазами ☺?
