Юлия Юмакс
Первая весна
© Юлия Юмакс, 2019
© Алексей Бочаров, обложка, 2019
© Dream Management, 2019
* * *
Моему читателю
Книга, которую вы сейчас держите, изначально не предполагала никаких вступительных слов автора, так как, откровенно говоря, им (то есть мной), несмотря на неоднократные попытки, не составлялась. Лимитированный тираж «Первой весны» я получила в подарок на Всемирный день поэзии. Самая сложная работа была проделана заботливыми руками, автору не принадлежащими. После чего было решено издать книгу в серии Ars Poetica, чтобы не только я и мои близкие, но и вы, мой читатель, могли пошуршать её страницами, сидя в уютном кресле с чашечкой ароматного напитка.
В этот сборник вошли стихи, написанные на совершенно разные темы в абсолютно разные годы.
Горячо мной любимый цикл «Разговор с классиком» представлен здесь семью поэтическими ответами Александру Пушкину, Марине Цветаевой, Сергею Есенину, Владимиру Набокову, Константину Симонову и Евгению Евтушенко. Особенно дорого моему сердцу стихотворение «Не люблю тебя и не жалею», которое я считаю своей визитной карточкой, декламирую его при каждом удобном случае и включаю почти во все поэтически-музыкальные программы. Но, сами понимаете, время и творчество на месте не стоят, и на сегодняшний день в цикле «Разговор с классиком» уже дюжина стихотворений.
Торжественно обещаю включить их в свой следующий поэтический сборник.
На последних страницах моей книги вы прочтёте стихотворение, которое я писала, без преувеличения, со слезами на глазах. Оно посвящено реальным людям, ветеранам боевых действий в Афганистане, Алле и Игорю Кошмелюк. Аллой я восхищаюсь не только как сильной и одновременно хрупкой женщиной, но и как талантливейшим современным поэтом.
Я благодарю всех, кто поддерживает моё творчество словом и делом, кто – независимо от расстояния – всегда рядом, кто не позволяет вешать нос и радуется моим успехам, как своим собственным.
Я благодарю вас, мой читатель, за ваш выбор и интерес к моей поэзии.
Устраивайтесь поудобнее! И приятного вам чтения, ведь как заметил Карло Гольдони: «Человек с хорошей книгой в руках никогда не может быть одиноким».
Юлия Юмакс
Пробуждение
Первая весна
Не-воплотившаяся не-жность
Полуосознанной тоски
Как сердца самопринадлежность
И чар – пока не-колдовских.
Перерожденье глаз бездонных,
Знаменованье женских черт.
Полураскрытие бутона,
Не-распечатанный конверт.
Отрадный щебет в синем небе
Разбудит брезжущий окрест.
Коснётся обережный гребень
Не-расплетенных кос не-вест.
Займётся яркая зарница,
Растает снежная луна,
И не-заметно приключится
Девичья первая весна.
Утро гейши
Согреет солнце горы на востоке,
Скользнёт по крыше дремлющей окейи[1],
Легко погладит домик разнобокий…
И домик дрогнет, скрипнет, просветлеет.
Приветный сад распустит хвост павлиний,
Взыграет фантастическим нарядом,
И пышные соцветия глициний,
Сверкая, устремятся водопадом.
Растает в небе месяц узколицый,
Утонут звезды в шёлковом азуре,
И в новом дне блаженно растворится
Улыбка пробудившейся Сайюри.
Звук ветра
Созрел в зените персик ярко-алый
Над пёстрыми циновками полей.
Разносятся дыхание сандала
И песни белоснежных журавлей.
Искрящиеся стайки карпов кои
Плескаются в нефритовых прудах,
И вязкий аромат сосновой хвои
Колышется в рассеянных лучах.
Восток наполнен ощутимым звуком,
Густым и сочным, словно женский рот.
Играет ветер в зарослях бамбука
И о весне и юности поёт.
Чайный домик
Кружится в танце нежный лепесток
Благоуханной сакуры в Киото.
Встречает вечер сказочный восток,
Ложится в тени пагод позолота.
Спускается к сияющей реке
Закат, как ослепительная птица.
Приспело время чая и сакэ.
Открыты двери в маленьком тясицу[2],
Где розовый оттенок тонких стен
Изгладит день не до конца отцветший,
И дивный сладкопевный сямисэн[3]
Коснётся виртуозных пальцев гейши.
Камень страсти
Пылает жарко огненный рубин,
Блестит в оправе полная луна.
В ночной прохладе веется жасмин,
Роняя животворно семена.
Затих восток до первых петухов.
Безмолвствуют соцуми и фуэ.
Сплетают кольца вогнутых хвостов
Драконы в глянцевитой чешуе.
Мерцают переливно светляки,
И трепетом лицо озарено, —
Под ласками взволнованной руки
Струится золотое кимоно.
Шёлковый путь
Анастасии Демидовой
Раскрой мое окно на краешке вселенной…
Дыханием весны согрей на кухне чай.
Мой ангел для тебя раскрасил утром стены
Серебряной росой и улетел в Китай,
Где царственно цветут роскошные пионы,
И журавли скользят по рисовым полям,
Где сторожат дворцы небесные драконы,
И поджидают львы при входе в каждый храм.
На Шёлковом пути встречается немало
Диковинных вещиц, красот и мудрецов,
И, крылья окурив жасмином и сандалом,
Мой ангел носит там китайское лицо.
Ты всмотришься в фарфор сквозь пелену зарницы,
И блюдце на столе растает, как луна,
И чашечка в руках прозрачных растворится,
Чаинками кружась у моего окна…
О вечном
В час сирости
В час сирости, похожей на недуг,
Ступай к реке, всмотрись в её теченье.
И растворится целый мир вокруг,
Даря больной душе отдохновенье.
Сложи тревог не греющий доспех,
Откинь обид пылающие латы,
Отдай воде свой первородный грех
И слёз окаменевшие караты.
Отринь себя былого и прими,
Не отделяя от всего живого.
И в единеньи с Богом и людьми,
Не прерываясь, начинайся снова.
Цветок Марии
Я беременна воздухом, словно любила Бога.
И течёт кислород в сердцевину мою с небес.
Я себя ощущаю приютом, святым острогом
Чистоты, что пока не коснулся земной прогресс.
Пропускает материя сонмы частиц нейтрино —
Неразгаданных писем вселенной густой поток.
Бог хотел подарить снова людям родного сына,
Говорил, что планете так нужен опять пророк.
Прикрывает глаза эмбрион пресвятой Марии
Сквозь порог оглушительных вспышек неясных мук.
Ослепляют прожекторы доктора в хирургии.
И черти́т монитор, как взбесившийся, тонкий круг.
Электрический ток, острый скальпель и крепость спирта —
Утешение горестей и забытье грехов.
В нашем веке гуманном венцы мастерят из мирта,
И терновые – больше не ранят святых голов.
На Голгофе давно нет крестов: объективы праздных
И паломников веры, которым она – как соль.
С миротворческой миссией гибнут богообразно
И в числе ветеранов проходят в раю контроль.
В барокамере спит недоношенная малютка.
Я – не в силах стерпеть, чтобы только скорей возмочь,
Уплотнив кислород, разгоняя его по трубкам,
Белой лилией встретить рожденную Анной дочь.
Я был распят
Я был распят. Сегодня я воскрес.
Но боль моя уменьшилась едва ли.
Вы, равно как и я, несли свой крест.
И, как и я, до срока умирали.
Растлили землю войны, и содом,
И ненависть в сердцах к чужим и близким.
Чем брат был одержим, куда ведом,
Раз судьбы взмыли в небо обелиском?
Кто всходы вечной жизни истреблял
И идеалы возводил до веры?
Молчит, похолодев, мемориал
Героям чьих-то воли и химеры.
Секреты павших – доблестно хранят
Бескрайние поля, резные горы.
Я ныне пахарь. Вот моя стерня
И светлый плуг мой – на работу скорый.
Не для того сегодня я воскрес,
Чтоб снова на Голгофе быть распятым.
Но, как и прежде, я иду вразрез
Со всем, что губит дух и тело брата.
И днесь я сплю
Сплетают руки вечность и конечность,
И берега вздыхают о воде.
И днесь я сплю: глубо́ко, бессердечно.
А рядом Он – похожий на людей.
Темно, как в склепе, ничего не вижу,
Ни молока, ни хлеба не прошу.
В шкафах желтеют кружевные брызжи.
Тускнеет непроложенный маршрут.
Вздыхает неродившийся ребенок,
Сиротство осознавший до поры.
Мироточи́т газета, как икона,
Где некролог, зачитанный навзрыд.
Парит орёл над полем бледно-серым,
И крылья бьют высокие ветра.
А рядом Он – незримый – шепчет: веруй…
И отворяет присные врата.
Земля
Есть чувство без начала и конца
И мир – не содрогнувшийся от боли.
Есть утешенье Вышняго Творца
И храм, что непреложен и намолен.
Но это всё, увы, не для тебя,
Нечаянно оброненный на Землю,
Где ссорятся, болеют и скорбят…
И божьей жизни всуе не приемлют.
О скромная, простая пастораль,
Увядшая и канувшая в Лету…
Порой Господь садится за рояль,
Наигрывая музыку планеты.
Всего семь нот… и отдаленных дней…
Звучащих несказанно по-другому.
Бог создавал образчик и музей,
А вышло то, что называют домом.
Эго
Когда омертвела душа в закромах груди,
Ты жаждешь лелеять своё, как чужое, тело,
Изнеженной плоти любовник и господин
С заласканной шкурой, изнанкой окаменелой.
Течение времени, словно плохой партнёр,
Ложится всегда неудобно и расторопно
И смачно плюёт, усмехаясь, что ты – позёр —
Находишь в эротике больше, чем в грубом порно.
Шагреневой кожей морщит безысходность дней.
Сочится бездушность отравой безликой скуки.
И то, что когда-то цвело, поедает змей,
Который в раю проповедовал близоруким.
Кричи не кричи в отвратительное нутро,
Под яблочным уксусом скрытое жирной негой, —
Душа человека – заглоченное ядро
Раскормленным всеми грехами, незрячим эго.