Юлия Векшина
Владимир Коковцов, министр финансов Российской империи

При вступлении в должность Государственного Секретаря Коковцов прочитал речь перед служащими Государственной канцелярии. В ней он отметил, что с гордостью и смущением осознает себя на этом посту преемником таких государственных деятелей как кн. Урусов, гр. Сольский, Перетц, Половцов, Муравьев, Плеве^[87]. Коковцов отметил, что «надо быть очень самоуверенным, чтобы считать себя вполне достойным этой чести. Если что-либо вселяет во мне бодрость к выполнению возложенного на меня долга, то только сознание, что я в течение нескольких лет сам принадлежал к составу Государственной канцелярии и за последние шесть с половиною лет никогда не терял связь с ней, будучи представителем ведомства, почти бессменно дежурившего на заседаниях Совета». По мнению Коковцова, деятельность в Государственной канцелярии требовала «полной беззаветной преданности долгу, большого напряжения умственных сил и исключительных способностей»^[88].

Следующие шесть лет – с 1896 по 1902 – В. Н. Коковцов был товарищем министра финансов С. Ю. Витте^[89], который немало содействовал его продвижению^[90]. Несомненно, что эта напряженная служба, в ходе которой он познакомился с высшими государственными деятелями, постиг работу государственного механизма, предопределила его высокое назначение в будущем.

Между тем нельзя не отметить, что такое стремительное прохождение по служебной лестнице не являлось характерным, несмотря на дворянское происхождение и личные интеллектуальные и профессиональные качества В. Н. Коковцова. Численность чиновничества в период с 1851 по 1903 год возросла, по подсчетам П. А. Зайончковского, в 7 раз: в 1851 г. 1 чиновник приходился на 929 человек, в 1903 году – 1 на 335 человек^[91]. В фонде Совета министров отложились документы, среди которых нам встретилась записка канцелярского служителя Департамента железнодорожных дел Министерства Финансов Николая Львовича Павлищева, двоюродного внука А. С. Пушкина на имя министра внутренних дел А. Г. Булыгина^[92]. В ней он с горечью пишет о том, что на службе его не замечают, к повышению не представляют, много лет он уже не может продвинуться по карьерной лестнице несмотря на свое дворянское происхождение (личное дворянство): «я однако с грустью вспоминаю о карьере моих родственников, которым судьба или правильные более благоприятные условия, в которых они находились, помогли проявить шире свою деятельность, чем мне грешному, состоящему 10 лет на государственной службе и не двигающему далее «канцелярского служителя» в то время, когда весьма многие (имеющие одинаковые со мною права – и даже меньшие) на моих глазах исправно шли, благодаря протекторов, по ступенькам «иерархической лестницы»^[93]. Это заявление объясняет механизмы продвижения чиновников в скрытой атмосфере зависти и всевозможных условностей. Покровителями В. Н. Коковцова на начальном этапе карьеры выступили председатель Государственного совета гр. Д. М. Сольский и С. Ю. Витте. Затем его спокойствие и уверенность, по мнению В. И. Гурко, способствовали тому, что он был избран в свой кабинет И. Л. Горемыкиным^[94]. Таким образом, если многим чиновникам приходилось, как выразился В. И. Гурко, приводя пример Столыпина, уметь «разбираться в перекрещивающихся в то бурное время влияниях как на престол, так и на общественное мнение» чтобы добиться поставленной цели, то В. Н. Коковцов именно по причине своей политической стабильности и осмотрительной исполнительности попадал в поле зрения министров, которые способствовали его дальнейшему карьерному продвижению. В. И. Гурко выразил это следующим образом: «Основные свойства Коковцова общеизвестны. Вылощенная умеренность и аккуратность. Коковцов был на всех занимаемых им должностях добросовестным работником, стремившимся разобраться до последних мелочей в порученных ему делах и притом неизменно придерживавшимся установленной рутины и чуждый всякой инициативы»^[95].

Общественно-экономические взгляды В. Н. Коковцова требуют более точного выражения, поскольку в историографии они не нашли конкретного определения. В этом отношении важным является выяснение тех приоритетов в области экономической теории и политики, на которые он ориентировался в своих действиях.

С. Ю. Витте, под руководством которого В. Н. Коковцов проработал несколько лет, оказал существенное влияние на становление его экономической доктрины. Д. А. Лутохин считал, что С. Ю. Витте «не наполнил свое искусственное сооружение силами русской народной жизни, терпеливой беспритязательностью крестьян воспользовался как эксплуататор, но не как благоразумный хозяин»^[96]. По мнению исследователей, необходимо было больше внимания уделять развитию селького хозяйства – И. Ф. Гиндин оценивал политику предшественника В. Н. Коковцова как очень противоречивую, построенную на попытках совмещения капиталистических отношений с сохранением пережитков крепостничества в сельском хозяйстве^[97]. Л. Е. Шепелев отметил, что реформистская программа С. Ю. Витте сформировалась благодаря работе его предшественников^[98], с «унаследованным» протекционизмом, по его собственному признанию, от Рейтерна и Вышнеградского^[99]. Основные идеи в экономической доктрине строились на развитии промышленности: «Современное государство не может быть великим без национальной развитой промышленности … это очевидно из современной действительности и, наконец, это ясно из экономической здравой теории»^[100], «создание своей собственной промышленности – это и есть та коренная, не только экономическая, но и политическая задача, которая составляет краеугольное основание нашей протекционной системы»^[101].

Говоря о наличии программы преобразований у В. Н. Коковцова, еще современники отмечали, что четкой концепции у него не было. В связи с этим его фигура на политической «арене» выглядела менее колоритной, чем С. Ю. Витте и П. А. Столыпина. Однако Б. В. Ананьич отметил, что и С. Ю. Витте к моменту прихода на должность министра финансов не имел четкой программы: его взгляды «претерпели эволюцию от неприятия капитализма вообще до экономической программы, основанной на протекционизме, привлечении иностранных капиталов и на государственном вмешательстве в хозяйственную жизнь страны, как средствах «достижения национальной промышленности». Эта программа окончательно оформилась у него после проведения в жизнь денежной реформы»^[102]. Тем не менее во многих опубликованных материалах С. Ю. Витте предстает активным реформатором^[103] с программой преобразований. На самом же деле, программой «наоборот», заимствованной у своего почитаемого учителя – рейхсканцлера Германской империи Отто Фон Бисмарка, который в период 1871–1890 г., опираясь на согласие рейхстага, провел реформы германского права, системы управления и финансов.

Казалось бы, В. Н. Коковцов должен был воспринять реформаторский потенциал этого государственного деятеля, сумевшего возложить на органы министерства финансов, фактически, скрытое пособничество в предпринимательской деятельности ряда высших чиновников и самого самодержца. В. И. Гурко отмечает, что именно С. Ю. Витте «загубил» «широкий полет мысли»^[104] В. Н. Коковцова, состоявшему на должности товарища министра финансов и управляющему теми департаментами министерства, задача которых состояла в возможном накоплении средств казны. Главная работа В. Н. Коковцова состояла в эту пору в отстаивании в Государственном совете тех возражений Министерства финансов, которые оно неизменно предъявляло на всякие требования других ведомств об увеличении ассигнуемых им средств. Витте акцентировал, что увеличение богатства страны, а следовательно, и приток средств в Государственное казначейство зависит не от экономии в расходовании этих средств, а кроется в умелом поощрении развивающихся или способных развиться отраслей национального хозяйства. Раздачу же всевозможных субсидий, ссуд и дотаций он сохранил всецело за собой, причем проходили они через департаменты, Коковцову не подчиненные. В. Н. Коковцову же Витте «предоставил тяжелую и неблагодарную задачу урезывания отпуска государственных средств на все потребности страны, какое бы значение они не представляли. Превратившись в министра финансов, Коковцов сохранил в полной мере те черты часового у казенного сундука, обязанности которого он в течение многих лет исполнял ранее. Логический ум, литературная образованность, весьма гладкая и обстоятельная речь прикрывают у него отсутствие широкого полета мысли и отсутствие фантазии».^[105]

В. Н. Коковцов в период работы товарищем министра финансов руководил департаментами государственного казначейства и окладных сборов, а также был председателем Совета по делам казенной продажи питей. Это повлияло на доскональное изучение им вопросов налогообложения и бюджетной политики государства. В 1895–1897 году проводится денежная реформа направленная на ликвидацию инфляционного бумажно-денежного обращения с введением золотой валюты, подготавливаемая ещё при министрах финансов Н. Х. Бунге и А. И. Вышнеградском, – «окончательно упрочившая кредит России и поставившая кредит России в финансовом отношении наряду с другими европейскими державами»^[106]. В этот же период в Министерстве финансов разрабатывается реформа «казенной продажи питей» с целью получения дополнительных прямых доходов в казну в виде, фактически, скрытого косвенного налогообложения, которая планировалась в предыдущие годы и основывалась на идее бывшего Екатеринославского губернатора В. К. Шмеппе. Работа В. Н. Коковцова в эти годы в Министерстве финансов, несомненно, способствовала лучшему пониманию государственного финансового устройства. В 1902 году он уже начальник Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей^[107].

Следует отметить также, что дальнейшие условия политической жизни, как ее понимали «сверху», не способствовали выработке программы преобразований. В начале деятельности С. Ю. Витте радикально изменились условия функционирования российской цивилизации: происходила трансформация социальной структуры, шло стремительное техническое обновление всех сторон жизни, расширялось политическое участие общества в жизни страны. После ряда известных событий: денежной реформы; аграрных преобразований, начатых П. А. Столыпиным; революционной ситуации 1905–1907 гг.; учреждения Государственной думы, – проблема реформаторских начинаний на некоторое время была «снята». Николай II считал, что во многом проведенные преобразования, в том числе и учреждение Государственной думы, итак являются слишком радикальными. Монархическая власть не предполагала проведение крупномасшабных реформ, хотя стремительное развитие общественной жизни и технический прогресс требовали более широкой и дальновидной модернизационной программы со стороны властей.

Как считали современники, «вполне правильно признав, что Россия в условиях современности не может сохранить своего международного положения, своей независимости от Западной Европы без развития своей находившейся еще в то время почти в зачаточном состоянии промышленности, министр финансов направил к этой цели всю свою кипучую энергию, превратив министерство в супергиганта (свыше 1000 чиновников только в Центральном аппарате). На сельское хозяйство он смотрел как на нечто уже существующее и не требующее искусственной поддержки, а на представителей рентного землевладения как на людей, не способных толково вести какое-либо производство, а тем более содействовать накоплению капиталов в стране, чему Витте придавал особое значение»^[108].

В августе 1903 г. Витте был снят с поста министра финансов, причины чего требуют отдельного рассмотрения. В феврале 1904, в возрасте 51 года, Коковцов, давно ожидая этого, был назначен на данную должность и занимал ее до января 1914 г. (с перерывом с октября 1905 по апрель 1906 г.). Первоначально Николай II назначил на этот пост Э. Д. Плеске. В. Н. Коковцов пребывая в это время был в Париже и узнав об этом назначении был огорчен этим, ибо «считал, что имеет гораздо больше права на место министра финансов, нежели Э. Д. Плеске, что, несомненно, верно»^[109]. Назначение В. Н. Коковцова министром финансов состоялось в силу открывшейся вакансии после смерти Э. Д. Плеске. Протектировали же назначению влиятельнейшие чиновники того периода Д. М. Сольский и С. Ю. Витте, фактически формирующие его судьбу и карьеру: «Содействовал же я этому назначению потому, что опасался, что последует гораздо худшее»^[110]. По версии В. И. Гурко, В. Н. Коковцов был кандидатом, которого проводил министр внутренних дел В. К. Плеве^[111].

Итак, в начале карьера В. Н. Коковцова сложилась так, что ему пришлось из-за смерти отца оставить обучение в Петербургском университете и мысли о карьере ученого и посвятить себя, как многие, кто окончил Александровский Императорский лицей, государственной службе. Скорость карьерного роста В. Н. Коковцова была достаточно высока. Этому, несомненно, способствовало его дворянское происхождение, образование, полученное в лицее и частично в Петербургском университете.

Довольно быстрое прохождение по служебной иерархии можно объяснить также такими качествами как работоспособность, ориентация в законодательстве и политических тенденциях. Что касается стратегии, связанной со служебно-житейским успехом, то такой стратегией достижения успеха было умение планировать и конструировать собственный жизненный результат.

Конструирование типа личности российского бюрократа, особенно по таким источникам, как не только его личные воспоминания, но и воспоминания современников, представляет большой интерес, так как это эгоцентричный источник информации. Воспоминания В. Н. Коковцова представляют собой в основном целостный авторский текст, который основан на отрывочных записях, сделанных последовательно ещё в годы своей службы, когда он день за днём набрасывал свои заметки о дневных впечатлениях, не прерывая своих записей даже во время поездок по стране. Разговоры с царем и государственными деятелями он фиксировал практически сразу. Копировал он и содержание важных документов, с которыми знакомился по роду своей деятельности. Подлинники их, а также свои заметки он хранил в своем домашнем архиве^[112]. Они составили основу его будущих публикаций и, своего рода, откровений.

Такое дальновидное и бережное отношение практически к любой встреченной информации позволяет сделать вывод о наличии таких черт характера, как педантичность, предусмотрительность, осмысление происходящего в перспективе, осторожное отношение к фактам, ко мнению других. Наличие таких качеств и записей, вероятно, сказалось на развитии умения оценивать политические последствия каких-то событий, ситуации. И это, должно быть, особенно помогало ему в ситуациях, которые требовали дипломатичности.

Дипломатичность была присуща В. Н. Коковцову в различных ситуациях. Например, в случае с назначением В. Н. Воейкова – командира гусарского полка, – главноуправляющим по делам физического развития населения. Николай II по инициативе В. А. Сухомлинова, военного министра, передал подписанный им указ Сенату о назначении В. Н. Воейкова на вышеупомянутую в реальности не существующую должность. Опубликовать и ассигновать этот указ поручалось В. Н. Коковцову, который отказался подписывать его. Объяснил он это тем, что «из-за этого может только произойти величайший скандал, потому что Сенат откажется публиковать такой указ и поставит государя и самого себя в совершенно безвыходное положение»^[113]. Представив Николаю II «все заранее приготовленные аргументы», В. Н. Коковцов добавил, что имеет при этом только одну цель – «оберегать вас от неправильных действий отдельных министров… я хочу этим вернее и честнее служить вам, нежели думают служить те, кто молчаливо принимает к исполнению то, что неправильно и даже незаконно»^[114]. Видя замешательство Николая, он предложил компромиссный выход по назначению генерала В. Н. Воейкова «на должность по наблюдению и руководству всем делом обучения военному строю и гимнастике во всех средних учебных заведениях всех ведомств и облечь это поручение в форму высочайшего повеления, объявленного всем министрам»^[115].

Вероятно, такое поведение В. Н. Коковцова связано с его представлениями о важной роли представительных учреждений, Государственной думы. Поэтому в данной ситуации он активно старался пресечь попытки Николая II в обход Государственной думы, Сенату учредить новое ведомство с подачи министров, понимая, что учреждение такого ведомства повлечет за собой новые расходы, вопрос о которых не может быть решен без участия Государственной думы. Здесь явно налицо негативное отношение В. Н. Коковцова к подобного рода авантюрам. Этот эпизод иллюстрирует и его отношения с императором, свидетельствует о дипломатичности в том плане, что ему быстро удалось найти альтернативное решение и не поставить царя в неловкое положение, чему помогла бесспорная компетентность в делопроизводстве государственных учреждений, их функциях, в механизмах принятия законов. Можно говорить также о взвешенности позиции, о стремлении к логическому обоснованию – Николаю II он привел все заранее заготовленные аргументы^[116]. Сам же В. Н. Коковцов считал, что произошедший с В. Н. Воейковым конфликт был каплей в его отставке^[117]. В разговоре с Николаем II он подчёркивает, что его цель – «оберегать государя от неправильных действий отдельных министров… вернее и честнее служить вам»^[118]. С другой стороны, он отговаривает его от неправомерных по отношению к государственной системе действий. Т. о. «служить вам» приобретает у него значение «служить государству». После третьеиюньского переворота 1907 г. с роспуском II Думы правительственному аппарату еще раз было указано, что законодательство зиждется на изъявлениях личной воли монарха с возможным и вполне правомерным нарушением Основных законов, им же и установленных.

Есть некий элемент отождествления государства и императора, что характерно для людей с монархическими взглядами вообще. С другой стороны, в силу общественной и должностной ответственности, В. Н. Коковцову присуща убеждённость в необходимости защищать государственную систему от абсолютистских, иногда некомпетентных решений императора, тем более подверженного различного рода влияниям. Таким образом, в начале своей крупной государственной деятельности В. Н. Коковцов уже показал себя опытным бюрократом и одновременно преданным в своей политической сущности, а также, несомненно, монархистом. И, хотя А. В. Богданович в дневниковых записях свидетельствует, что «Коковцов, Витте и Победоносцев на заседании у царя говорили за самодержавие»^[119], тем не менее его отношения с Государственной думой, которые более подробно будут рассмотрены далее, подтверждают склонность В. Н. Коковцова к конституционной форме правления. Его политические воззрения можно назвать центристскими, поскольку в отношениях с Государственной думой он стоял на позиции сотрудничества с этим органом независимо от предпочтения к какой-либо политической партии. Проблема представлений высших государственных деятелей о монархической власти является мало изученной в отечественной и зарубежной историографии. Несмотря на то, что чиновники не имели права вступать в политические партии и принимать участие в политической борьбе^[120], тем не менее их политические пристрастия очень хорошо прослеживаются на общем фоне различных опасных экономических фантазий, многоходовых дворцовых интриг и провокационного внешнего и внутреннего дискредитирующего подстрекательства.

Одной из причин отставки В. Н. Коковцова была толерантность в отношениях с Государственной думой. В ходе этого сотрудничества он постоянно сталкивался с правоконсервативными кругами, которые, добившись его увольнения, настояли на кандидатуре престарелого Горемыкина, выразителя наиболее правого политического курса^[121].

В. Н. Коковцов на политической арене был личностью, без сомнения, с достаточным политическим «весом», обладал нужным профессионализмом и необходимыми знакомствами, «словом, был на месте, располагая всеми необходимыми для политического руководителя такого ранга качествами»^[122].

Не у всех современников взгляды В. Н. Коковцова вызывали симпатию и понимание.

Особо резкими в плеяде отзывов о рассматриваемой нами личности выглядят характеристики А. В. Кривошеина и А. Н. Шварца. Со А. Н. Шварцем, министром народного просвещения с 1908 года, у В. Н. Коковцова были, «натянутые» отношения. Причиной этому был вопрос о допуске лиц женского пола и еврейской национальности в высшие учебные заведения, по которому В. Н. Коковцов, в отличие от А. Н. Шварца, занимал либеральную позицию. Говоря о своей конфликтности с В. Н. Коковцовым, он выражался примерно так: «С него как с гуся вода. Дня три-четыре притихнет, а там опять за старое»^[123]. При этом он выделял целую группу лиц, поддерживающих В. Н. Коковцова: «Пособниками в его тотчас же открытой против меня кампании были прежде всего вскоре после меня назначенный министр торговли и промышленности Шипов и Харитонов, подголоском у них был Извольский, открыто опасавшийся спорить со мной. Уже из этих имен видно, что главными действующими против меня лицами явились матадоры санкт-петербургской бюрократии»^[124]. Из приведенных высказываний вряд ли можно сделать какие-либо выводы ввиду пристрастности пишущего. Взаимоотношения В. Н. Коковцова с А. В. Кривошеиным были напряженными из-за вопроса финансирования аграрного развития России. Отсюда нелестные характеристики, обвинения В. Н. Коковцова в «верности своему формализму»^[125]. Кривошеин способствовал отстранению В. Н. Коковцова и назначению на должность премьер-министра И. Л. Горемыкина^[126].

Николай II «благодарил Коковцова на первом докладе после Совета Министров за то, что, несмотря на его молодые годы, у него такие устойчивые убеждения. Коковцов очень хвалится этим»^[127]. Государственный секретарь А. А. Половцов совершенно откровенно заявил, что В. Н. Коковцов – “ярый чиновник с ограниченными способностями, но искусно достигающий личных своих целей при помощи неумолкаемой болтовни, испещренной громкими, закругленными фразами. В бытность его в прошлом году в Москве на съезде заводчиков, он получил от них прозвище «граммофон»^[128].

П. Н. Милюков называл В. Н. Коковцова «испуганным бюрократом»^[129], но многие, в том числе и он, находили и за что уважать В. Н. Коковцова: «это был странный человек, этот министр финансов, попавший потом в премьеры за то же свое качество: аккуратность и добросовестность в рамках принятого на себя служения. Там он охранял казенный сундук от посторонних покушений, – в т. ч. и царских. И все мы соглашались с его репутацией «честного бухгалтера». Здесь он охраняет вверенные ему интересы патрона, – не считая и сам себя ни в коей мере «политиком», а только верным слугой престола»^[130]. В характере В. Н. Коковцова, уточнял Милюков, была черта внутреннего самоуважения и требования признания его от других, которая давала основания шутить над его суетностью и тщеславием. «Я этого суждения, довольно общего, не разделял… То обстоятельство, что В. Н. Коковцов шел на явный неуспех, оставаясь верен себе и своей роли, не могло не вызвать уважения к нему, особенно в связи с его пониманием этой роли»^[131].

А. П. Извольский писал, что В. Н. Коковцов – «одаренный исключительными способностями и всесторонне образованный, он прошел по всем ступеням чиновничьей иерархии и приобрел большой опыт не только в финансовых делах, но и в различных областях административной деятельности»^[132].

Чиновники министерства финансов отмечали такие качества Коковцова как работоспособность, строгость и требовательность к себе, «сердечное отношение к нуждам чинов ведомства, на какой бы иерархичной ступени они не стояли, во всех житейских невзгодах, обрушивавшихся на них», что породило у лиц, работавших под его руководством «глубокое уважение и искреннюю преданность»^[133].

Можно выделить нечто общее во всех этих характеристиках, несмотря на то, что давали их люди, состоявшие в разных отношениях с Владимиром Николаевичем: кто-то восхищался педантичностью и профессионализмом Коковцова, кто-то называл это «формализмом». Тем не менее не оставляет сомнения факт наличия у него собственной позиции, иногда даже слишком конфликтной. Современники отмечали такие качества В. Н. Коковцова, как умение вникать в детали обсуждаемой проблемы, знание законодательства, педантизм, дипломатичность и красноречие.

Развитие таких качеств предполагало работоспособность. Вхождение во все детали делопроизводства требовало времени, не считая обсуждения. А у В. Н. Коковцова вообще это занимало очень много сил и энергии. Например, прошение царю на двух страницах он составлял три дня^[134].

Это характеризует индивидуальный стиль деятельности человека и помогает понять, что, очевидно, В. Н. Коковцов не принадлежал к типу реформаторов – разработка программы реформ, возможно, была для него непосильным делом, хотя в бытность его министром финансов он постоянно стремился к сокращению документооборота по ведомству^[135].

Таким образом, загруженность текущими делами не предрасполагала В. Н. Коковцова к размышлениям по проблемам переустройства, а собственно выработанная или какая-нибудь заимствованная политическая программа как таковая у него отсутствовала. Возможно, что личные особенности характера В. Н. Коковцова в сочетании с недостатком времени не способствовали ее разработке.

Вместе с тем, исследователи замечают, что В. Н. Коковцов был человеком, который привык много работать^[136], поэтому при желании он все же мог уделить время ее выработке. Именно с этой точки зрения, на наш взгляд, стоит посмотреть на его повседневные дела^[137]. Большая часть из них была неотъемлемой частью, продолжением его обязанностей как чиновника высокого ранга. Например, В. Н. Коковцов был посетителем светского салона генеральши А. В. Богданович, которая вела дневник, позволяющий нам констатировать этот факт. Её салон был известен своей правоконсервативной ориентацией. С другой стороны, исследователями было замечено, что «у супругов Богдановичей собиралась разношерстная аудитория, объединенная не только приверженностью к стародворянским монархическим идеалам, но и отсутствием каких-либо притязаний на политическую самостоятельность, в равной степени свойственных как правому, так и либеральному дворянству»^[138]. Из дальнейшего изложения станет вполне очевидно, что В. Н. Коковцов вполне подходил под это описание. М. Палеолог в дневнике в записи от 22 сентября 1916 г. сообщил, что «обедал сегодня в ресторане «Донон» с Коковцовым и Путиловым. Бывший председатель Совета Министров и богатейший банкир соперничают друг с другом в пессимизме, один превосходит другого» и при этом В. Н. Коковцов заявил, что «мы идем к революции»^[139].

Современные оценки чиновничества и его отдельных представителей требуют анализа социокультурной и политической ситуации, в которой действовал человек. При характеристике чиновничества ранее в историографии привлекался не слишком широкий круг источников. Как правило, опора делалась на воспоминания и Табель о рангах. Этот законодательный акт Петра I 1722 года, устанавливающий 14 классных чинов, определил доминирующее значение высшего чиновничества в России. Этот же документ определил, что производство в следующий чин не являлось выборным, в то время как на Западе уже давно существовала конкурсная система. В России такую мысль пробовал провести Сперанский в 1834 году, но указ утвержден не был.

В последнее время круг тем при изучении социальной группы высшего чиновничества значительно расширился.

Большой интерес на данном этапе представляет исследование повседневной жизни, самосознания чиновничества, его политических идеалов, мотивации. Это связано с тем, что во многом чиновничество представляло собой «скелет» государственной структуры. М. Палеолог так выразил эту мысль: «Следуя своим принципам и своему строю, царизм вынужден быть безгрешным, никогда не ошибающимся и совершенным. Никакому другому правительству не нужны в такой степени интеллигентность, честность, мудрость, дух порядка, предвидение, талант; дело в том, что вне царского строя, то есть вне его административной олигархии, ничего нет: ни контролирующего механизма, ни автономных ячеек, ни прочно установленных партий, ни социальных группировок, никакой легальной или бытовой организации общественной воли. Поэтому если при этом строе случается ошибка, то ее замечают слишком поздно и некому ее исправить»^[140].

С. Ю. Витте в брошюре «Самодержавие и земство» также выражает взгляд на чиновничество как на становой «хребет» государства^[141], а вместе с тем политическая окраска этого «станового хребта» являлась неоднородной^[142].

При изучении повседневной жизни и самосознания чиновничества Российской империи, особенно высших государственных деятелей, большое значение имеет исследование таких аспектов как имущественное положение, мотивы поступления человека на государственную службу и цель деятельности уже в бытность высшим государственным деятелем.

По мнению Р. Пайпса, одной из мотиваций русских чиновников было стремление «кормиться от дел», что порождалось правительством, которое «веками не платило жалованья своим чиновникам»^[143]. Вряд ли это имело место быть в отношении всей массы чиновничества, особенно высшего. Более того, архивные материалы позволяют сделать вывод, что зачастую царь увеличивал жалованье чиновнику, соглашаясь с просьбами людей, за него хлопотавших^[144].

Интерес представляет и мотивация государственной службы чиновничества. Стереотипным представлением является мнение о том, что основная масса высшего чиновничества была, что называется, «серой», неинтеллектуальной, неинтеллигентной, процветали такие явления как «низкая эффективность государственного управления, неправовой характер, произвол чиновников, карьеризм, коррупция и другие не лучшие черты, ярко описанные русскими классиками и иностранцами»^[145]. К. Э. Разлогов предложил разделять понятия «интеллектуал» и «интеллигент»: Если для того, чтобы стать признанным интеллектуалом, достаточно образованности и умения формулировать свои мысли, то интеллигент должен быть «хорошим и воспитанным человеком», отстаивающим определенные нравственные постулаты. Далее, речь может идти об уровне образованности и мере влияния на окружающих: не всякий интеллигент интеллектуал»^[146]. Развивая эту мысль, можно сделать вывод о том, что высшие государственные деятели Российской империи – интеллектуалы, но лишь по ряду признаков интеллигенты. В результате можно говорить о том, что высшее чиновничество – особый вид интеллигенции со свойственными этой группе политической культурой, идеалами, мотивацией, жизненными стратегиями, методами достижения целей.