Юлия Павловна Тужилкина
Faberge
ГЛАВА 1
– Картощка… картощка… картощкааааа!
– Базари! Базари!
Тягучие, нараспев возгласы влетают в окна домов, возвещая хозяйкам о начале нового дня. Нет, в этом дворе невозможно поспать! – сказала сама себе Женька, недовольно потягиваясь. На часах только семь утра! Для южной, расслабленной, неспешной Грузии это еще раньняя рань. Да и на минуточку ХХI век. Ну где еще остались перевозные базары с такими криками? Времена трубадуров и глашатаев уже канули в Лету. А в старой части Тбилиси так до сих пор начинается каждый божий день. Именно благодаря старинным постройкам и «итальянским» дворикам, сейчас все еще чувствуется дух древнего Тифлиса.
Женька всегда мечтала о старине и экзотике. Она родом из маленького российского городка с непримечательной историей. Ее всегда занимали тайны, предания, замки и семейные склепы. Однако в ее жизни было все обыденно и неволнующе. Хотя, казалось бы, профессию она выбрала неспокойную, по складу характера ей очень подходящую. Она работала журналистом в местной газете. Однако события, повторяющиеся из года в год, были настолко однообразными, что в душе Женьки спорами размножалась скука, заполоняя собой все пространство. И было еще кое-что. Женька слыла закоренелым книгоманом. Она заполняла все свое пространство, как жизненное, так и душевное, только книгами. Бредила несуществующими героями и событиями. Она ради книжной информации по сути отказалась самостоятельно переживать, осознавать и чувствовать. В один прекрасный момент девушка догадалась, что жизнь – это не прочтение, а переживание, а точнее, проживание своей собственной действительности. Она категорично и бесповоротно решила отцепиться от книжной зависимости и начать писать свою судьбу. И рванула в Грузию, страну с захватывающей историей, культурой и поразительным гостеприимством.
Женька сняла маленькую квартирку в старой части города – в Чугуретском районе, сразу влюбившись с резные балкончики, плененные виноградной лозой. Итальянские дворики – именно так называются эти старенькие колоритные, залитые солнцем дворы. Названы они так по аналогии: за основу взят темперамент и клановый образ жизни итальянцев. Что же в них такого особенного? Итальянский дворик – представляет собой невысокий каменный дом. Он как праздничный торт, с хаотично надстроенными ярусами. Только по форме не круглый, а П-образный, с железными коваными воротами, которые на ночь закрываются. Это локальное пространство и образует дворик. Невероятная конструкция с вековым стажем. Входы и выходы опутывают деревянные крутые лестницы, изразцовые балкончики, устремленные внутрь двора, и веревки для сушки белья. Виноград, обвивая крыши и навесы, дарит тенистую прохладу.
Говорят, что раньше это были княжеские усадьбы, в которые с приходом советской власти переселили простой люд. В каждую комнатку – по семье. Туалет и душ – на улице, во дворе. Своего рода коммуналки.
В старых грузинских фильмах зачастую действие происходит именно в таких двориках, удачно передающих колорит, подчеркивающих характер и менталитет. Да и просто потому, что в таком дворике огромна концентрация населения на ничтожные квадратные метры. Перекличка домохозяек, возгласы детей, лай собак, шутки мужчин – это и есть будни «итальянского» дворика. Здесь все живут большой и шумной семьей: у них одни на всех радости и печали.
Женька, вырвавшись на свободу из железобетонного монстра–многоэтажки в холодной России, ощущала себя героиней черно-белого фильма. Она, словно нырнула в прошлое. Порой в соцсетях русские, приехавшие в Грузию для проживания, судорожно и истерично вопрошали: где можно купить это? Или то? В основном это были какие-то мелочи, к которым привыкли на родине. Искали услуги, привычную еду, фирмы доставки и так далее. Если б спросили Женьку, то она смело могла ответить: здесь не хватает огромной кучи всего, что было дома. Но тут другая жизнь, может, не такая комфортная в плане услуг и скоростей, но в этом и заключается вся прелесть. Девушка сюда перебралась не для того, чтобы копировать что-то из прошлой жизни, а наоборот, приехала за новыми ощущениями и опытом. А ощущения подстерегали на каждом шагу, вдрызг разрывая все созданные годами стереотипы.
Например, Женька удивлялась, что в итальянском дворике зачастую не запираются двери, соседи и друзья ходят в гости без приглашения, женщины тут все еще шьют шерстяные матрасы и одеяла вручную. Обязательно варят варенье и соус ткемали, перетирая вареные ягоды в огромном металлическом дуршлаке. Мужчины вечерами играют во дворе в нарды, а осенью все вместе делают вино и чачу.
Всего в итальянском дворике, где поселилась Женька, было восемь квартир. На первом этаже жила армянская семья: шутник и весельчак Алик, работавший таксистом, его мать Ано – на редкость пронырливая и ехидная бабка, жена – вечно хмурая Диана и младенец Каренчик. Новоиспеченным родителям было уже за сорок. Соседи рассказывали, что долгие годы Алик и Диана жили в ожидании ребенка, ходили по врачам и повитухам, в итоге дождались – три месяца назад у них родился сын, привнесший в их размеренную жизнь новые трудности и дополнительные ссоры между свекровью и снохой. К Женькиному удивлению, армяне в Тбилиси отлично говорили на русском и грузинском, свой родной язык знали, но общались на нем только в семейном кругу.
Рядом, в просторной светлой двухкомнатной квартире, расположенной в центре всего строения, жила восьмидесятилетняя бабка Като, тучная и крикливая. Красавицей, судя по всему, она не была никогда. Крупный увесистый нос, черные навыкате глаза, густые, заброшенные брови. Образ дополняли торчащие усики над верхней губой. А беззубый рот мало кому говорил приятное. Ходила она медленно и тяжело, опираясь на свою почерневшую от старости палку. Ее еще часто называли за баронессой. Болтали, что Като была внучкой раскулаченной помещицы, чье семейство ранее занимало весь этот дом. Как память о былой роскоши в ушах у Като вопиюще сверкали бриллианты, еле удерживаясь на ее оттянутых дряблых мочках ушей. А палец на правой руке, словно навечно, заковало толстенное кольцо с огромным темно-красным камнем, похожим на агат. Вообще у Като золота было много, продавая его, она и жила, проедая потихоньку фамильные ценности. А по праздникам бабка надевала свою фамильную брошь. Это было настоящее произведение искусства! Золотая вещь в виде виноградной ветки с листями и ягодами была невероятно изыскана. Переплетения, прожилки листочков были тонки и изящны, как будто сделанные самой природой, а не человеком; сама же гроздь из россыпи изумрудов сверкала и переливалась на зависть всем окружающим. Вообще у бабки в доме было много интересных вещиц: статуэтки и фигурки животных, разные каменные цветочки. Но Като, похоже, не особо ими дорожила.
Может, от вековой обиды за семью, а может по какой-то другой причине, но Като всегда была ворчлива и неприветлива. Баронессу не любили, но побаивались. Она была старожилом этого двора, от этого чувствовала себя главной: без ее ведома не случалось ничего. Никто не мог обрезать разросшийся инжир или посадить новый куст розы, затеять ремонт или помыть во дворе машину. На все она должна была дать согласие. Иначе Като могла и проклятий накидать, да и просто огреть своей клюкой.
Рядом в комнатке жила молодая Сандра, больше похожая на подростка, нежели на тридцатилетнюю женщину: фигура – мальчишеская, стрижка – короткая, повадки – резкие, а смех – задорный. Облик создавали рваные джинсы, футболки и кеды. Она была лесбиянкой, говорили, что в юности даже убегала в Европу с какой-то девушкой. Однако, почирикав в разных краях, вернулась на родину, но не к родителям в деревню, а сняла комнатку у бабки Като в Тбилиси и устроилась официанткой в кафе. Сандра была порой через чур шумна, говорила резко и зачастую резала в глаза правду-матку, которую слышать не особо любили. Жила она в городе одна, лишь изредка к ней наведывались из деревни родственники. В такие дни Сандра меняла рваные джинсы на обычные, гулять не ходила, пекла хачапури и варила харчо. В общем, всячески старалась скрыть свой образ жизни от не столь прогрессивных родителей.
Чуть дальше, на первом же этаже, соседствовал одинокий дед Вахтанг, или как его еще называли – Вахо. Всегда крайне опрятен и собран. Чисто говорил по-русски, был умен, вежлив и щедр к окружающим. Вроде бы, он тоже был старейшим жителем в этом дворе. Вахтанг единственный, кто мог поладить с Като. Правда, она всегда на него кричала, размахивая руками и потрясая палкой, а он послушно кивая, спокойно ей что-то обьяснял: то оправдывал мальчишек, что взрывали петарды во дворе, то кошек, что снова принесли пищащий выводок под окна… А еще Вахтанг славился как мастер на все руки: помогал соседям чинить башмаки, делать ремонт, даже не отказывался посидеть иной разок с детьми. А жил он, по всей видимости, в старой господской конюшне, в совесткое время переделанной в жилое помещение. Так, во всяком случае, говорили остальные жители дворика. У Вахтанга тоже было две комнатки, одну он сдавал внаем, чтобы хоть как-то увеличить свою пенсию и продержаться на плаву. Жилец его – крепкий и веселый тридцатилетний деревенский парень Леван был дистрибьютором в супермаркетах. Работал по сменам, в выходные любил побаловаться вином и был охотником до женщин. Немного уже лысеющий, с округлившимся животиком, он располагал к себе людей быстро и легко. При виде Женьки он на весь дворик затягивал на русском языке с южным, темпераментным акцентом: «Очи черные, очи жгучие…», хотя глаза у Женьки были вовсе и не черные, а темно-зеленые, сверкающие изумрудами. Но, видимо, других, подходящих к случаю романсов на русском Леван не знал. На работе его ценили за упорство и безотказность, за силу и веселый нрав. Даже машинку, старенькую «Оку» ему выделили в личное пользование за хорошую службу.
По старинке во дворике был общий туалет и душ для тех, кто так и не смог провести канализацию к себе в квартирки. А под старым навесистым ленивым инжиром расположилась умывальня – кран с водой и широкая, выложенная крупной галькой раковина.
На втором этаже жила только молодежь. На общем деревянном балконе в ряд располагалось четыре квартиры, причем, окна и двери с апреля по сентябрь не закрывались, дабы запустить хоть какой-то воздух. От этого все проблемы и радости соседей – были и женькиными тоже, поэтому она не чувствовала себя одинокой, хотя по началу пугалась такого откровенного общедоступного оглашения семейных дел.
С краю, у самой лестницы располагалась маленькая комнатка высокого и худого еврея Авика. Но почему-то Женька видела в нем скорее грузина, нежели еврея: уж больно выразительно на его лице красовался орлиный, выдающийся кавказский нос. Да и фамилия у него оканчивалась на традиционное грузинское «швили», однако, местные все же по фамилии четко определяли принадлежность к нации. Вся семья Авика уже переехала в Израиль, а он почему-то остался тут, на родине. Завел свое маленькое швейное производство, тем и жил. Авику было немного за тридцать, но пока женат он не был. Как слышала Женька, обычно евреи тщательно подбирают партии своим детям, но, видимо, Авик не был согласен с таким раскладом и отстранил родственников от данной миссии. А вот в местное еврейское общество все же наведывался, частенько ездил с ними отдыхать на море или в горы. А грузины тихонько завидовали такой еврейской сплоченности.
Рядом с Авиком была комната молодоженов. Там жили кудрявый тихий Иосик и маленькая, полноватая, заводная и бесконечно счастливая Теона. Прошел только месяц, как они поженились. Иосик работал помощником повара в ресторане. А его молодая жена училась в вузе на фармацевта. Говорили, что Теона – кругла сирота, отца никогда не знала, а пару лет назад, после смерти матери, она перебралась в этот двор. То ли родительница ей комнату оставила по завещанию, то ли родственники какие-то сняли для нее это жилье – никто из соседей так и не знал этого. Но Теону любили за приветливость, внимание и умение радоваться жизни.
Особенно сдружилась Женька с Мадоной, что вместе с семьей жила слева от нее. Мадона была настоящая красавица. Стройная, гибкая, быстрая. Взгляд ее медовых миндалевидных глаз, окаймленных пушистыми ресницами, притягивал, манил и захватывал в плен, а потом еще долго не отпускал. Ее муж Зураб, высокий, мускулистый, сильный парень целыми днями работал на стройке, чтобы прокормить жену и двоих детей. От загара его кожа была вечно смуглой, а широкая, простодушная улыбка была частым средство общения с Женькой, так как Зурик плохо говорил по-русски. Мадона была домохозяйкой, впрочем, как и большинство женщин Грузии. Двигалась она по двору завораживающе, плавно, а вместе с тем стремительно и ловко. Успевала за день все и даже больше. Ее старшая дочь тринадцатилетняя Мари уже вовсю помогала матери, успевая отлично учиться, а шестилетня Кети только собиралась в школу, но уже из-за своей болтливости и вездесущести была предметом переживаний родителей. Кети зачастую звали по-домашнему – Бубу: якобы ее первыми произнесенными звуками были: «бу-бу». Вообще грузины легко дают всем прозвища и клички, от их острого взгляда, подмечающего незначительное, укрыться трудно.
Соседи приняли Женьку по-разному. Молодые обрадовались ее появлению. Вообще русских в Грузии любят. Все стараются припомнить что-нибудь сближающее их с Россией: родственников или семейные истории. Радуются русской речи и со смущением просят прощения за ошибки. Они даже не задумываются, что в своей стране вправе требовать от Женьки изучения их государственного языка, который, ох, как нелегко дается славянам. Дед Вахтанг тоже немало обрадовался – давно не слышал грамотную русскую речь. А так как Женька была особой общительной, процесс сближения и знакомства не затянулся. Ее приняли.
Баронесса вначале посматривала на девушку насторожено, с недоверием. Словно пропускала через аппарат рентгена. Однако, поняв, что девушка не собирается устраивать гулянки и водить толпами женихов, заметно подобрела. И даже однажды допустила в свое жилище.
– Эй, гого! – как-то окрикнула ее старуха Като, отодвинув полинявшую занавеску и высунувшись из окна. –Зайди-ка ко мне. Помощь нужна, – проворчала старуха. Но взгляд смягчила, по всей видимости, это была высшая степень приветливости с ее стороны. Женька с опаской зашла в бабкину квартиру. Сразу с порога пахнуло давно забытыми воспоминаниями: нафталином и деревенским сундуком. Здесь все говорило, что двадцать первый век числится лишь номинально. В середину зала мрачно и величественно врос огромный, круглый из цельного дерева стол, скучающий по шумным застольям былых времен. Над ним нависала старинная, рогатая и потемневшая люстра, с рожками – свечками, торчащими в разные стороны. В углу стоял секретер, а на нем – горбатая настольная лампа с каким-то чудовищно неуклюжем рубильником – выключателем на основании.
– Ого, – с восхищением вырвалось у Женьки. – да у вас, как в музее!
– Нечего меня раньше времени в мумию превращать! – отрезала Баронесса.– Лучше подсоби немного. Проходи в спальню.
Темная мрачная спальня без окна напоминала склеп, здесь было сыро и душно. Женька стесняясь, прижалась к стене. Бабка Като обошла свою массивную кровать из темного дерева и поманила девушку рукой.
Около кровати стоял просто доисторический трельяж. Красное дерево нисколько не испортилось, а с годами только добавило величавости этому произведению искусства, а вот зеркала немного помутнели. Здесь тоже вразнобой поместились разные шкатулки, баночки и статуэтки. Особенно были красивы, смешны и изящны в своей натуралистичности фигурки животных. Вот повисла лягушка, отчаянно уцепившись лапками за травинку, а рядом на камушке восседал заносчивый почему-то белый индюк, и только его борода и хохолок были ярко-красного цвета. А рядом из-за малюсенького букета из чудесно вырезанной клубники выглядывала птичка-невеличка…
– Как красиво! – протянула Женька, разглядывая этот миниатюрный мир. – Наверное, с этими вещицами у вас связаны воспоминания? И, похоже, они – антиквариат и стоят дорого?
– Да ничего особенного, – проворчала старуха.– Матушка-покойница любила всякие такие безделушки, благо дело, могла себе позволить. Мамико (папочка- груз.) баловал ее.
– Ой, а вот эта веточка, как живая! –восхитилась Женька и потянулась рукой к одному изящному изделию. Прозрачный стаканчик с водой, в который как-будто только что поставили сорванную веточку какого-то сказочно цветущего дерева. Чистота и натуралистичность воды поражала, даже пузырьки воздуха были заметны на стенках и придавали воздушность и достоверность миниатюре. А ведь это из камней! Какие живые с темными прожилками цветки! А что за листья! Это ж нефрит, наверняка. Что это за цветы такие розовые? Словно вчера распустились. И роса! Точно, ведь роса поблескивает! Цирконий? Ну что еще может так блестеть? Ну, надо же до такого додуматься! И какая тонкая работа! Откуда это у вас? Не помните?
– Да, вроде, из России привезено. Хотя ветка очень похожа на нуши.
– Нуши? А что это?
– Миндаль – это по-вашему. Он в Тбилиси в феврале зацветает. Очень красиво, все деревья, как в розовых облаках, – как-то неожиданно мягко сказала старуха.
– Значит, местный кто-то делал. У нас в средней полосе нет таких деревьев.
– Да уж и не помню даже. Когда я родилась, у родителей все уже ценное отобрали. Но кое-что матушка попрятала, долгие годы хранила, да тихо-тихо мне показывала. А умерла она рано, когда мне восемнадцатый год шел, а следом за ней через год и батюшка скончался. Знаю только, что золото во все времена в цене, тем и живу. А вот эти все штучки просто так, на память о родителях. Продать за копейки не хочу, пусть уж со мной век доживают. А там… пусть хоть какому набиджвари отойдут, – выдохнула Като то ли со смирением, то ли с легкой обидой.
– Кому? – встрепенулась Женька? – Это имя такое? Родственник ваш?
Но старуха, махнув рукой и, словно спохватившись, перевела разговор:
– Вот, смотри, девонька. Кровать с подъемным механизмом, да больно уж я слаба стала, открыть не могу. А там внутри у меня альбом семейный с фотографиями. Достань мне его, – в ее голосе проскользнула печальная, чуть просящая интонация.
Женька, ухватилась за тряпичную ручку и резко дернула вверх, кровать и не думала открываться.
– Ничего себе! – прошептала девушка. – Она точно открывается?
– Да ты не рви! А медленно, но с напором и силой поднимай! – командовала бабка.
Женька присела, поднатужилась и потянула ручку вверх. Крышка кровати со скрипом поддалась. Снизу пахнуло плесенью. Внутри лежали какие-то скрученные ковры, чьи-то рисунки, старые пластинки.
– Вон он, родимый мой, – зашептала Баронесса. Она помогла удержать крышку кровати в вертикальном положении и заставила Женьку проползти внутрь короба, где в самом дальнем углу лежал большой альбом, обитый бордовым бархатом.
– Вот мои родители Элене и Давид, – со вздохом показала она Женьке старые фотографии. Папочка мой военным служил, даже в России бывал, при царском дворе. Вот многие безделушки оттуда и привозил на радость матушке.
– Ой, вон еще одна фотография, – воскликнула Женька, подбирая с полу выпавший из альбома снимок. Композиция была довольно интересна, видно, что к фотографированию тогда относились серьезно. Готовились долго, продумывали наряды и позы. Все тот же строгий мужчина в белом мундире, сидя выше всех, обнимал стоящего рядом мальчика. Почему-то лицо ребенка было заляпано чернилами: то ли специально, то ли так уж вышло, но клякса полностью закрывала голову на снимке. А чуть ниже сидела женщина, хрупкая, изящная, и тоже вся в белом и в летней широкополой соломенной шляпке, украшенной цветами, и держала на руках маленькую пухлую девочку.
– Это ваши родители… Какие красивые! А это кто? Вы? А что за мальчик? И кто это его лицо вымарал? Мы так раньше в школьных фотографиях самых противных одноклассников зачеркивали.
– Да это… так…– проворчала Като, отбирая, как показалось Женьке, слегка торопливо и с досадой, фотокарточку. А этот… ну да ладно, – спохватилась бабка. – Задержала я тебя. Сейчас я тебе вкусненьким угощу – любишь мчади?
– А что это? И с чем едят? – даже не пытаясь повторить название, спросила девушка.
– Эх, темнота! Это лепешки из кукурузной муки. Вот так берешь, разрезаешь вдоль ножом, туда сыр и в рот! Вкуснотища! – пообещала бабка, собирая Женьке гостинец. – Ну если захочешь, заходи как-нибудь, покажу тебе еще вещицы. С тобой как-то интересно их разглядывать. Хорошая ты девка, теплая. Ласточка! – резюмировала Като, выпроваживая гостью.
Оторопелая от такого гостеприимства и перемещения во времени, Женька, щурясь от внезапных лучей солнца на улице, пошлепала по двору в свою квартирку.
– Работать! Буду работать! Пить кофе и болтать с соседками буду позже! – настраивала себя девушка, хотя в таком дворике порой трудно уединиться, сосредоточиться и избежать соблазнов. В Росси почти уже забыли про то самое бескорыстное общение, когда можно общаться не только по работе, по бизнесу или по интересам. А так, по-соседски, душевно, спокойно и легко. Как с родными. И на каждом шагу тут подстерегали сценки, наполненные юмором, добротой и непривычными лексическими оборотами.
К примеру, вот сейчас проходя в свою комнатку, Женька на балконе застала очередную такой эскиз. Шустрая маленькая Кети, подпрыгивая, рассказывала с упоением свои сны отцу, забежавшему на перерыв. Зурик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, слушал, слушал и вдруг, прервав ее, и что-то быстро, но довольно вкрадчиво поведал дочери. Мадона, закатилась от смеха. А потом объяснила Женьке диалог. Зураб, уставший от каждодневных длиннющих описаний снов своей болтушки-дочери, спросил:
–Бубу, ты думаешь, только тебе сны что ли снятся?
–А что? Тебе тоже? – неприятно удивилась Кети -Бубу и даже на секунду перестала скакать.
–Да я если я тебе все свои сны рассказывать буду, ты состаришься! – резюмировал отец и убежал на работу.
Отсмеявшись, русская все же добралась до своей комнатки. Женька за пару месяцев успела найти, так сказать, свою нишу, не предавая профессию. Она стала писать о Грузии для русских журналов и сайтов. Карты путешественников, лучшие курорты, обзоры отелей – тем хватало на многие тома. Благо это стало востребованным – туризм в Тбилиси процветал круглогодично. Девушка угадывала соотечественников по растерянным восхищенным взглядам, взирающим на старинную, надежно опоясывающую старый город крепость Нарикала, или по одежде – коротеньким шортам и ярким майкам. Грузины не очень любят разноцветную одежду, предпочитая темные тона, либо пастельные оттенки. А уж в шортах грузинку лет так тридцати да еще на Руставели, главном проспекте столицы, встретить довольно сложно. Так что «своих» Женька вычисляла сразу. С утра девушка обычно продумывала план новой статьи, искала ходы и приемы для интересной подачи, иногда договаривалась на интервью с историками или гидами. Приходилось работать на совесть, ведь с притоком туристов и в ее журналисткой среде конкуренция возросла. Вот сейчас девушка писала статью о Мцхете, старой столице Грузии, где она побывала совсем недавно. На удивление сегодня во дворике было тихо, и Женька просидела до вечера за компьютером. А с наступлением прохлады, конечно, спустилась к соседкам на лавочку, расположенную под гостеприимным инжиром. Так как дворик был типичным для старого Тбилиси, то есть интернациональным, то и разговор перемежался грузино-русско-армянско-еврейской лексикой. Всем было понятно и весело. Женька знала, что здесь принято говорить: «Тбилисец – это национальность!» И как у каждого народа, у тбилисцев есть свой менталитет, манера держаться и язык, где в одном предложении перемежаются слова разных языков.
–Алик-джан, -с уставшей хрипотцой кричал Зурик, возвращаясь с работы, – как дела, ломо? (лев-груз) Ловко взбежал по ступенькам и уже оттуда донеслось:
–Шалом, Авик!
Женщины, рассевшись в кружок, завели разговор о детях, о материнстве, беременности.
–Вот ты скрытная все же, – с упреком обратилась Сандра к Диане. – Пока живот впереди тебя из-за угла не появился, до тех пор нам не говорила, что беременна.
–Ну, зато Мадона молодец, – с усмешкой парировала та. – Только Зурик с кровати встал, так сразу всем разболтала, что залетела.
Мадона вспыхнула, но все же рассмеялась вместе со всеми. Тут к ним подсел Алик, который вернулся из Казбеги, куда возил русских туристов. Вместе с Леваном они расположились прямо под окнами, накрыв маленький столик: наскоро порезали сочных помидоров, достали сыр, зелень, хачапури. И конечно, вино.
–Может, гитару принесешь? – попросил Леван, – настроение хорошее, споем.
–Ох, уж мне эта гитара! – в сердцах воскликнула Диана.
–А что? – удивилась Женька. –Пусть споют.
–Да он всю жизнь свою пропел, – ворчала соседка. – Вон из роддома меня соседи забирали, а он ходил пел.
–Как это? –от удивления у Женьки округлились глаза.
–Да так. Загулял на радостях, что сын родился. И забыл про меня.
–Правда, Зурик забирал Диану с малышом из больницы.– поддержала Мадона.– Не могли новоявленного мамико (папочка-груз.) найти.
–Что, – шепотом с тревогой обратилась к Мадоне Женька. –С девчонками прямо загулял?
–Да нееет! С друзьями! Могут у нас так мужики гулять. Вот и Алик тоже из таких. Неделю дома не появлялся, с гитарой по городу ходил из гостей в гости, все пел, – усмехнулась соседка.
–Эх, чего я только не пережила! – сетовала Диана. – И какая длинная у меня жизнь все-таки!
–Ну, язык у тебя длиннее! – поддел ее муж, возвращаясь с гитарой.
В ответ Диана, резко встала, подхватила Каренчика из коляски и ушла в дом.
–«Крутится-вертится шар голубой», – уже затянул озорно мягким тенором Алик, нежно обнимая свою гитару.
–«Крутится-вертится над головой…» – с сильным кавказским акцентом подхватил Леван и положил руку на плечо соседу.
Женька не переставала удивляться. В Грузии, где довольно ярко выражена гомофобия, частые явления тактильных прикосновений мужчин: друзей, приятелей, соседей. В Тбилиси можно встретить молодых парней, идущих под ручку или танцующих вдвоем, в обнимку, в ресторане под какую-то лиричную мелодию. Но эти мужчины друзья! И не больше. Просто такой теплый народ, любящий объятия и поцелуи. Женька где-то читала, что в какой-то стране одна женщина сделала миллионы на «обнимашках»: предлагала людям обниматься за деньги. Как оказалось, в современном обществе не хватает тепла и прикосновений. В Грузии эта предпринимательница бы разорилась на начальном этапе своего старт-апа. Здесь обнимаются все и всегда. И целуются. Даже соседи каждое утро при встречи, не зависимо от пола и возраста. Так принято и точка.
–Шехедэ, гогоэбо(взгляните, девочки – груз.), – вдруг прервал Женькины мысли возглас с балкона. Это Авик, держа в руках новые эскизы, спускался с лестницы.
–Вот такой рисунок нравится? – чуть смущаясь, обратился он к соседкам? Шарф будет шелковый, ярко-голубой. А горячим батиком сделаю рисунок, – пояснял девушкам, рассматривавшим его работы. – Это виноградная лоза. Когда смотришь на нее снизу, то просвечивает чистейшее небо. Как вам?
–Очень красиво получится, – похвалила Женька. –Ты настоящий художник, мастер!
–Только добавь и желтого, -вставила Мадона, -солнце-то должно быть все ж на небе.
–Такие шарфики у тебя все туристы раскупят, и будет им на родине напоминание о Грузии и о нашей лозе, – резюмировала рациональная Сандра.
–Сошьешь – покажи нам, – попросила Теона. –Может, я тоже у тебя куплю.
–Гого, зачем купить? Так подарю, – улыбнулся Авик.– Скажешь тоже- «куплю». Мы что ли не соседи?
–Может, потише будете? – громкий окрик Баронессы напомнил всем, что пора расходиться.
Так неспешно, озорно и несуетливо в итальянском дворике прошел очередной вечер, похожий на сотню подобных. Поболтали, посмеялись, да и разошлись вскоре по комнатам. Все это напоминало большую семью, которая встречается вечером на кухне, и все делятся наболевшим, рассказывая о пережитых за день событиях.
– «Как же хорошо, вкусно и ароматно здесь жить! – подумалось Женьке, когда уже ласковый ветерок и дрема окутывали ее. – И как-то еще… а, да – приятственно! Старинное какое-то, ласковое слово. Как раз к Грузии подходит!» – последнее, что подумала уставшая русская журналистка, не устояв перед крыльями Морфея.