bannerbannerbanner
полная версияХроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

Юлия Ник
Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

Люди есть люди. Некоторые пытались облегчить свои материальные потери от заражённых вещей и сбывали их через комиссионные магазины. Но это мгновенно выяснилось. Одежду на комиссию стали принимать только при дозиметрическом контроле. В дверях всех магазинов поставили дозиметры, чтобы люди сами могли выбрасывать грязные вещи, уберегаясь от радиации.

Службы города, организовывали круглосуточную работу там, где это стало необходимым: в поликлиниках, детских садах и яслях, для детей, родители которых участвовали в очищении и отмывании промышленных помещений огромного комбината круглосуточно. Он ни на минуту не был остановлен! Дозиметристы несли круглосуточную вахту, чтобы люди соблюдали режим допуска, не подвергаясь переоблучению.

Но избежать этого совсем – не удалось. Конечно, работали все с наибольшей отдачей, но по правде говоря, ни одна служба города не была полностью готова к развитию такой ситуации. В таком масштабе.

Поливальные машины отмывали крыши и стены домов. Всем приказали ежедневно мыть пол в квартирах, чтобы как можно быстрее убирать проникшую с улицы пыль. Дозиметристы потом ходили и по квартирам, выявляя всё, что звенело или «вдруг зазвенело» и изымали.

На комбинате отмывали цеха, стены внутри и снаружи, потолки и крыши, и пол цехов, а потом смывали это всё с дорог и тротуаров в канавы. Эти канавы потом ещё дадут о себе знать, создав огромные по уровню радиации «свалки». Но сейчас важно было хотя бы как-то сконцентрировать эти отходы, чтобы потом и их вывезти, убрать в могильники. Во многих местах сдирали со стен штукатурку и вывозили в места сбора радиоактивных предметов. Используя последние более-менее тёплые дни, все газоны вспахивали плугами и вывозили слой почвы за территорию на радиоактивный могильник, трава очень активно впитывает радионуклиды.

Первых солдат вывели из частей только к утру. Оставшиеся на посту не были даже снабжены всеми необходимыми средствами защиты. Одежда, пропитанная осаждавшейся на ней серой пылью, падавшей сверху крупными хлопьями, не менялась по нескольку дней. Эта пыль падала два дня, покрывая всё, что было накрыто облаком пыли из взорвавшегося отстойника. Основное количество радиоактивных веществ, около18 000 000 кюри выпало здесь, на промышленной площадке, накрыв комбинат, и на военные части, охранную и строительную. И ещё этой пылью накрыло лагерь уголовников, зону, которая находился тут же, за забором. Остальные 2 000 000 кюри унесло на северо-восток.

Руководители военной части были более организованы и смогли принять некоторые меры по защите подчинённых. Пол в казармах залили водой, чтобы не было пыли вообще. Но что они могли сделать с металлическими кроватями, которые сразу «зазвенели», и что они могли сделать со стволами оружия, за сохранность которого личный состав нёс личную ответственность, тем более в такой обстановке, стволы, которые хранились каждым рядовым рядом с собой в казарме, и которые тоже «зазвенели»? В строительной части солдат заставляли это оружие отчищать и отмывать.

Да хоть тут заотчищайся! Приклады отскребали до белой деревянной основы, а металл «звенел!» И «расстреливал» излучением радионуклидов всё вокруг, в том числе и владельцев оружия. Через неделю начали организовывать ратификацию военных, но некоторые уже получили такие дозы облучения, что поехали не на другие объекты дослуживать, а в госпитали, где подлечившись и подписав обязательство о неразглашении государственной тайны – с очень серьёзными последствиями в случае нарушения – отправлялись домой, если дом был далеко от границ страны. И в Алтайский край, и в Сибирь, если близко, – такова была суровая правда и цена необходимости сохранения тайны первой крупной атомной аварии в СССР..

А многие военнослужащие, их число сегодня практически невозможно установить, отправились навечно в «Берёзовую рощу» или на другие, ближние к военному госпиталю кладбища.

Приближающийся холод заставлял торопиться и как можно быстрее рыхлить всю мягкую почву в частях плугами, чтобы вывезти это всё в могильники, потом сюда привезут свежую чистую почву. Но сейчас было важно до холодов вывезти всё, что было возможно.

Дозиметристы искали и повсюду находили такие клочки на газонах города, на газонах предприятия, и около, и дальше вокруг. И всё это вычерпывалось, грузилось и вывозилось. Контроль со временем сумел охватить почти все объекты.

Больницы и госпитали были переполнены. В Челябинской областной больнице срочно отвели целый корпус для облучённых людей. И каждый день сюда доставляли вертолётами больных для оказания им всей помощи, которая тогда была в распоряжении врачей.

А что было тогда в распоряжении врачей?

Абсорбенты, йод для щитовидки, питьё, раствор марганцовки и борного спирта для обмывания и дезактивации пострадавших, просто спирт для того же самого и для внутренней защиты, как тогда считалось, слабительное – самые необходимые компоненты, чтобы предохранить хотя бы желудочно-кишечный тракт, куда зараза попала с пищей и водой, если их не закрывали, как следует.

Пострадавшим давали самые дорогие из доступных и нужных по мнению тогдашних врачей продукты, кому можно было есть: шоколад, красное вино, сливочное масло, молоко, яблоки и другие антирадианты, которые к тому времени уже были как-то определены и выделены в эту группу. Некоторым есть было нельзя, у кого была сильно повреждена слизистая желудка. В большинстве случаев приходилось надеяться на силы организма. Надеяться и помогать справляться с проявлениями симптомов. И только!

Но наверное хуже всего обстояло дело с гражданским населением, оказавшимся под выпадающим на землю из облаков, искрящихся розово-бордовыми цветами, серым пеплом. Только через неделю руководство ликвидации аварии сумело отправить дозиметристов с приборами, чтобы замерить уровень радиации в населённых пунктах, где люди все эти дни набирали воду из колодцев, выпасали коров на последних зелёных островках травы, поили своих малышей молоком этих коров, копали картошку, готовились собирать корнеплоды, и косили оставшиеся зерновые.

После первых же замеров, вокруг всех полей с неубранным урожаем были выставлены линии охранения, чтобы жители не тащили «халяву» с заражённых полей, отряды студентов и школьников привлекли – об этом сегодня даже писать страшно – к уничтожению, закапыванию выросшего урожая овощей. Сколько пыли «хватанули» эти дети никто не знает и уже не узнает никогда. Всё это происходило от незнания, неопытности, недопонимания уровня опасности и от внезапности обрушившейся беды. В линиях охраны, выстроенных по кривым распределения радиоактивности, размеченными дозиметристами, стояли все, кто обычно охранял порядок, работники МВД и курсанты, мобилизованные студенты и призывники. Некоторые падали, теряли сознание. Их увозили, на их место, отступая дальлше, вставали другие. Все трудоспособные жители Челябинской области, часть людей из Свердловска и Кургана, кого можно было мобилизовать были мобилизованы, чтобы закрыть собой – сотнями тысяч людей – зияющую язву смертельной заразы.

«Ну-ка, давай померяем, сколько кто из вас каши сегодня съел?» – шутили военные дядьки в смешных костюмах, разъехавшиеся срочно по всем деревням, которые попали в область унесённого ветром радиоактивного следа, прикладывая к животам смеющихся пацанят дозиметры.

«Каши» за эти дни детишки уже съели столько, что была объявлена немедленная эвакуация ничего не понимающих людей. Им не разрешали брать с собой абсолютно ничего, кроме документов. Одежду на них меняли, всех заставляли мыться «посемейно» в срочно установленных помывочных пунктах от какой-то неведомой «грязи», выдавали чистое бельё с армейских, в основном, складов, солдатские новые телогрейки, садили в грузовые машины и быстро увозили рыдающих, не желающих забираться в кузова машин людей, подталкивая их сзади прикладами автоматов.

Кое-где не понимающие ничего люди пытались сопротивляться, устраивать бунты. В селе Бердяниш мужики, видя, как их кормилиц, загнав в силосные ямы ,расстреливают, а коровы, не убитые сразу, мычат и пытаются разбежаться, кинулись на солдат в рукопашную. После коротких переговоров с начальником охранения, мужикам разрешили собственноручно и быстро прирезать скотину, свою коровушку-кормилицу, чтобы она не металась в ужасе по яме, не мучилась напрасно Даже трудно себе представить, что испытывали те, кого насильно грузили в машины и которые кричали солдатикам: «Да вы хуже фашистов, гады!»

И также трудно представить что испытывали эти солдатики, пацаны с автоматами, которых жители били по головам, в которых плевали женщины, когда солдаты их насильно выволакивали на улицу из их, ещё утром уютных и, казалось, таких надёжных, домов.

Из дома, где печка горела и суп варился, и вёдра с молоком стояли, выволакивали людей и сажали в машины, навсегда увозя их из родных мест, спасая им жизни.

А чтобы не было соблазна вернуться в эти насквозь «грязные» дома, дома эти тут же грейдерами сносили вместе со всем скарбом, горячими супами и вёдрами с молоком, и дорогими сердцу вещами в силосные ямы, к убитым коровам, или в вырытые специально траншеи, и засыпали многими метрами земли сверху. Хоронили навсегда.

Да, конечно, переселенцам выплатили компенсацию за потерянное имущество, честно меняли личные вещи – вещь на вещь, даже пиджаки, снятые с огородных чучел, меняли на новые. Но кто мог этим людям вернуть их прежний покой и надёжность в жизни? А самое главное – кто и когда сможет им вернуть здоровье, на которое первые дни они пока и не жаловались. Но проникшие в их клетки альфа, бета и гамма-частицы уже начали свою разрушительную работу. И продолжили её и на новых местах, куда людей, вместе с этими частицами, вывезли на постоянное место жительства.

В течение нескольких дней было вывезено с особо заражённой территории 10270 человек. А потом ещё 110 000 человек, а потом ещё… всего около 270 000 человек. С лица некогда плодородной земли исчезли бесследно 217 населённых пунктов. А некоторые, с «приемлемым» на тот момент времени уровнем заражения – остались. Шумок среди народа конечно был, но вслух обсуждать всё это запрещалось под угрозой уголовной ответственности, вплоть до статьи «измена Родине».

 

И только много лет спустя, когда очевидно проявилось действие радионуклидов на организм человека в течение всего периода их полураспада, стало понятно, что тот «приемлемый» уровень для продолжения нормальной жизни был неприемлемым абсолютно.

Но это со временем только выяснилось. Со временем близком к периоду полураспада Cs-137, Sr-90, Pu-23, Ce-144 и других им подобных.

То же самое происходило и в Городе с людьми, вставшими на его защиту. Хотя облако и отнесло, но совсем избежать заражения не удалось. Отмывая комбинат, который нельзя было остановить ни при каких условиях, во избежание ещё большей аварии, отмывая Город, продолжая работать, продолжая жить в режиме военного времени, люди получали ежедневно повышенные дозы радиации. Через месяц после аварии тем, кто набрал «дозу» больше 250 рентген, разрешили покинуть Город, «вывели» их навсегда из числа людей, которым можно было работать на подобных предприятиях. А это была практически гарантированная острая лучевая болезнь II степени.

Город отмывали ещё два года, особенно после весеннего таяния снега в 1958году, в аварийном году снег выпал очень рано – 10 октября, на десятый день после аварии. Природа как бы закрылась в ужасе от произошедшего, укуталась снегом, прикрыв собой очаги «грязи».

Весной снег начал таять, и талыми водами из земли всё выносилось на поверхность. Вода потащила радионуклиды в траву, в деревья, в грибы. Наверное в те годы Город был самым чистым в физическом смысле городом, если не считать, что то тут, то там «выплывали» заражённые пятна. Две улицы заново заасфальтировали: ул. Школьную и ул. Ленина (бывшую ул. Сталина). Те крыши, что были когда-то залиты гудроном, перезалили новым гудроном.

Конечно, за этот беспримерный личный подвиг ликвидаторам выплачивали компенсацию – 200 рублей на человека. Но что значила эта компенсация? Все, кто тут работал, понимали истинную цену таким работам. Ценой часто была жизнь.

На замену «выведенным» приезжали молодые специалисты, которых негласно, или по решению руководства – сути это не меняет – решили беречь, чтобы было кому потом нести эстафету с плутониевым факелом дальше, пока это будет нужно стране и Миру. Молодых обучали делу дозиметристов и отправляли на регулярные походы-поиски «звенящих» мест и предметов. Это, всё-таки, было менее опасно, чем участвовать в непосредственной ликвидации следов аварии.

Когда-то в древних княжеских дружинах и ополчениях был негласный закон: в первые воинские шеренги становились старики, седобородые и умудрённые опытом и жизнью, чтобы дать более молодым время примениться к боевой обстановке, успеть сориентироваться и приловчится к врагу. И только после того, как стрики ввязывались в бой и, конечно, падали, «за место» их тотчас вставали более молодые и, может, более удачливые, и точно больше нуждающиеся в продлении дней жизни своей, в которой ещё не всё успели сделать. А молодых пацанов берегли напоследок – пусть получше пообвыкнут и приловчатся бить врага! А то и вовсе в драку-то их не пускать можно будет

Так, мудро оберегая жизнь молодых своих, русичи и сохранили свою огромную и богатейшую страну, для счастливой жизни их потомков. Это – в крови нашей сохранено тысячами лет и войн, это – наш русский код достойной жизни, это – в генах наших поёт славная героическая песня ушедших предков.

Чтобы читатель понял суть того, чему подвергались первые ликвидаторы первой огромной аварии атомного сектора, которая по ужасу и неизвестности последствий, по безвыходному положению жителей и работников предприятия, по героизму ликвидаторов намного превзошла даже Чернобыльскую аварию. Приведём ряд сухих цифр и последствий их. И факты.

Сначала о сути дела.

Радиоактивный самопроизвольный распад изотопов в природе был и происходил всегда, завершаясь в конце концов стабильными неспособными к дальнейшему делению нуклидами. Даже в человеческом организме постоянно происходит 4500 распадов за одну секунду изотопов К40 (кальций 40) и С14( углерод 14). Но с таким излучением организм легко справляется и клетки полностью восстанавливаются, самозаменяются.

Что происходит с тканями организма, подверженными сильному облучению альфа, бета и гамма-частицами? Эти частицы просто рвут в клочки молекулы управляющих ферментов. То есть, наш организм лишается Программы работы и восстановления всех тканей органов. Самыми легкопоражаемыми органами являются по убыванию: репродуктивные половые органы человека, затем молочные железы, красный костный мозг, лёгкие, кишечник, щитовидная железа, печень, мочевой пузырь, другие ткани, головной мозг, кожа. Сегодня это определено с достаточной точностью. Образовавшийся в результате распада электрон и ионизированный атом, активно взаимодействующие с атомами и молекулами тканей, превращают воду, например в тканях организма, в перекись водорода, и далее следует целая цепочка необратимых взаимодействий этой перекиси водорода на молекулярном уровне с другими молекулами тканей. Рвутся молекулы ДНК, содержащие нормальные наследственные программы создания человека. Рвутся молекулы белковых структур, ферментов, разрываются на рваные осколки хромосомы.

Чем выше уровень облучения организма, тем более мощные разрушения происходят в нём. С началом развития атомной промышленности со временем были разработаны некие нормы, которые считались приемлемыми для нормального восстановления и самовосстановления организма человека. Они зависели и от интенсивности облучения, и от длительности воздействия облучения.

До 1950 года, невежество в этом вопросе было таковым, что некоторые руководители, считали, что молодые люди, жалующиеся на слабость и головные боли, на затруднённое дыхание и т.д. – просто неженки и симулянты. Тем более, что врачи ставили им всем общий диагноз: «Вегето-сосудистая дистония II степени.» Другого диагноза по законам охраны строжайшей государственной тайны, они и не могли ставить. Потом появился другой диагноз: «Плутониевый пневмосклероз».

Да что говорить о тысячах простых работников, когда сам Курчатов И.В. вручную(!!!!) разбирал спекшиеся блочки с ураном во время первой технической аварии на реакторе . И получил дозу в 250 рентген. А его генералы охраняли! Просто мало знали тогда наши спецы. Да, надо признать, что и реакция разных организмов на одно и то же воздействие существенно различается. Один из первых легендарных директоров – Славский Е.П., под два метра ростом, получил, говорят, почти тройную убийственную «дозу» – и дожил до весьма преклонных лет. До 94 лет почти.

Тем не менее, общие результаты обследований и диагнозов как-то определили предельно допустимые нормы. По засвечиванию фотоплёнки и т.п. Результатом таких норм было то, что 20 000 человек сменились в Городе за первые пять лет из-за переоблучения. Диагноз таким людям ставился тогда один – всё тот же «Плутониевый пневмосклероз» в городе и «ВСД II степени» за его пределами.

Понимали ли люди всю опасность работы в этом Городе? Конечно. Сначала многие впадали в панику, попадая за колючую проволоку периметра. А потом привыкали. Это была «система ниппель», как тогда говорили. Обратного пути ни для кого не было! А потом, глядя на своих товарищей, самоотверженно и стоически работавших на главную цель – спасение Родины, тоже проникались духом патриотизма, полной самоотдачи. И избранности! Автаркической обособленности и избранности! Иначе жить было невозможно. Там все были такими. Избранными.

В нашем случае для работников Города были объявлены в 1950 году следующие нормы:

Дневная предельно допустимая норма облучения(доза) – 0,1р (рентгена)

Годовая допустимая доза – 30 р (примерно 30 БЭР, хотя это и некорректное по сути влияния на организм приравнивание)

В 1954 году:

Дневная –0,05р.

Годовая – 15р (примерно 15 БЭР).

Во время ликвидации Чернобыльской аварии 1986 года допустимые дозы были вынужденно повышены: до 10 рентген за всё время воздействия на ликвидатора (от недели до месяца).

Дозы выброшенные в атмосферу в Чернобыле были высокими, в два раза примерно выше, чем на «Маяке», но их кардинально отличало от доз, которые получали ликвидаторы «Маяка» то, что на «Маяке» выбросило длинноживущие (до 30 лет) в виде жидких и твёрдых аэрозолей изотопы Стронция-90, Цезия-137 и другие. А в Чернобыле выбросило в основном короткоживущие (до 8 дней) изотопы Йод-131, тоже очень опасные, разумеется Какая разница, какой изотоп уничтожил твои хромосомы? Последствия облучения были всё-таки другие, и возможности у людей были разные. Припять была покинута жителями на долгие годы.

Город и «Маяк» не остановились. Стране был нужен оружейный плутоний.

В 1999 году приняты средние допустимые нормы

За день– 0,03р

За год –10 р

Сегодня, когда учёные имеют огромный опыт исследований и изучения трагических событий, аварийная доза свыше 300 рентген считается практически смертельной. 400 рентген – это быстрый летальный исход для человека.

При облучении плода беременной женщины более, чем 10р – плод погибает, по наблюдениям исследователей и медиков.

Чтобы определить дозу, надо уровень радиации получаемой в час умножить на количество часов, в течение которых организм находился в зоне поражения.

В понедельник в Городе вернулись к работе многие, кто уезжал отдыхать и понятия не имел об аварии. И мгновенно на каждом предприятии, в каждом подразделении организовывался штаб ликвидаторов, почти стихийно без указаний сверху.

Сергей Дмитриевич прикорнул в своём кабинете в кресле, прикрыв ноги плащом. Идти домой не было никакого смысла. И не к кому. Он ждал звонка. Если не звонит – значит не может. И он только успокаивал Лео, когда встречался с ним, похлопывая его по спине: «Сын, сейчас надо подождать. Мать всё держит под контролем. Если молчит пока, значит, не всё понятно».

– Я понимаю, па. Всё, я на двадцать пятый поехал. Там сейчас Семёнов штабом командует. Надо кое-что собрать. Мне всё равно не понятно, как так прозевали: шланги текли. Датчики не работали. Пар шёл. Жёлтый туман какой-то? Это что – диверсия чистой воды?

– Не горячись. И по возможности никуда зря не суйся. Там сейчас заваливать воронку будут, по предварительным данным там около тысячи рентген сейчас. допуск не более минуты. Учти.

– Отец, я – не идиот. Хотя, нет. Именно, что – идиот. Когда мать обещала позвонить?

– Лео, я уверен, что она всё делает, что нужно для Стаси.

– Ладно. Мне к Семёнову надо и к Середе. Греч не верит в случайности. Я – тоже. Часа через два буду.

– Ты хоть чуток уснул, сын? Сейчас голову надо держать свежей.

– Какой свежей, па? Я даже сидеть спокойно не могу. Скорее бы мать позвонила.

Кира Михайловна работала в своём штабе по ликвидации, как и все начальники всех многочисленных спецотделов и служб, она была на ногах вторые сутки. Трубка телефона была тёплой от постоянных звонков-вопросов и звонков-ответов.

Снабжение медикаментами, персоналом, сводки от дозиметристов, наносимые поминутно на карту, доклады лабораторий о полученных первых анализах. Перераспределение больных по группам тяжести поражения. И подготовка прогнозов. Прогнозы – самое тяжёлое дело в работе врача в такие времена. На войне Кира Михайловна видела врага в лицо, слышала, сама отстреливалась из автомата от догонявших эшелон фашистов на мотоциклах, прорвавших оборону.

А тут враг был не виден, беспощаден и непредсказуем.

Вася позвонил и сказал, что Стаси лежит, отходя от наркоза после операции. Насколько можно было понять в этом крошечном беспомощном кусочке розовой плоти, погибла девочка. Внучка. Хотя на таком сроке беременности мальчики нечётко ещё проявлены

Таких женщин, потерявших деток, через операционную уже трое за сутки прошло.

Этот чёртов атом убивал в первую очередь младенцев – самое дорогое и беспомощное.

Позвонить Лёдику или Сергею у Киры Михайловны не поднималась рука. Васенька так радовался тогда, что сбылась, наконец, общая мечта всех обитателей соседних особнячков, притулившихся в густой зелени за решёткой особого посёлка Города, поздравлял её, как будущую бабушку. И она тоже была рада. На расстоянии.

И вот, радость оборвалась. И она, мать и бывшая жена, снова будет чёрным вестником для Лёдика и Серёжки, и они возненавидят её ещё больше…

 

В дверь вошёл знакомый мужчина из администрации Города.

– Здравствуйте, Кира Михайловна. Можно уже предварительный прогноз по самым тяжёлым получить?

– Зачем? Кому?

– Ну как. Должны же мы знать, сколько и как готовить мест в «Берёзовой Роще»?

– То есть, как это «как готовить»?

– Кира Михайловна, если много надо, то надо выделить трактор заранее. С ними напряженка сейчас. Грунт необходимо снимать во многих местах. Грейдеры нужны. А если немного, то, может, и вручную управимся.

– Сто пятьдесят примерно – это сколько? Много? – Кира Михайловна ещё раз просмотрела списки. – Может и двести.

– Это трактор нужен, Кира Михайловна. Нет у нас столько лишних рук сейчас. И на какое время?

– Слушайте, я – не господь бог. И я понятия не имею, как люди будут сопротивляться этой заразе. Понимаете? Это сугубо индивидуально. Понимаете? И, пожалуйста, не пугайте людей заранее. Тут все молчат, но все всё понимают. Копайте хотя бы не сплошными рядами. Ну, не знаю. И вообще – рано говорить об этом. Правда трое – совсем безнадёжны, – Кира Михайловна отошла к окну, чтобы скрыть выражение своего бессильного отчаяния.

– Ну, то есть, сто точно копаем? Остальные может и выкарабкаются, дай бог. Не всем одинаково попало, говорят.

– Копайте. Двадцать пока, – не оборачиваясь, Кира Михайловна махнула рукой, отпуская посетителя.

Звонок раздался как-то особенно требовательно и тревожно.

Неизвестно, каким чувством человек иногда чувствует, кто звонит? Души окликают друг друга, что ли?

– Алло? Кира? Привет. Какие новости?

– Привет, Серёжа. Плохие новости. У Стаси началось отторжение погибшего плода. Сделали операцию. Приходит в себя после наркоза.

– Надо что-то купить? Сока, фруктов? Она любит…

– Серёжа, не надо ничего покупать. И нельзя сюда ничего приносить. Она лежит в отдельной стерильной палате. Для неё сейчас всё внешнее несёт угрозу. Понимаешь? И приходить нельзя, и увидеть её – тоже нельзя.

– Всё так серьёзно? Но в смысле жизни-то…

– Очень серьёзно. Более, чем серьёзно. Они попали под самые сильные осадки, недаром выводить их оттуда Думенека самого послали. Там, говорят, до сих пор падает пепел. Их первыми вывели, но пробыли они там около десяти часов. Ну сам и посчитай… И пятнами всё везде сыплется. Сколько точно она получила – неизвестно. Пытаемся выяснить среднюю хотя бы картину по анализам крови. И, судя по всему, эта картина получается совсем хреновой, Серёжа. Объясни это всё Лёдику, как-нибудь. Я не смогу сейчас с ним говорить. Пожалуйста.

– Хорошо. Только ты мне скажи, а ещё ребёнка Стасенька сможет иметь?

– Серёжа! Если такое облучение, что ребёнок сразу погиб, то навряд ли. Там хромосомы – в клочья. Некого рожать просто. И ей самой бы выжить. Понимаешь?

– Да. Пока.

– Пока.

Всё становилось яснее ясного. Свою бывшую жену Сергей Дмитриевич прекрасно знал, и если уж она не могла говорить о чём-то более спокойно и подробно, значит дело действительно было очень серьёзным.

Лео хватался за всё, что могло представлять хоть какой-то интерес для следствия. Но спецы в один голос твердили, что к счастью взрыв был лишь тепловым.

Режим в зоне ужесточился.

Никто не знал, что это за весёлые и разговорчивые люди, по пригородным поездам в разные концы разъезжали тогда. Расспрашивали многих, севших на определённых станциях пассажиров о красотах этих мест, о том, куда и зачем попутчик едет, не по пути ли им? И где работает попутчик, чем занимается?

Тайну взрыва оберегали самыми разными способами, проверяя людей на соблюдение подписанных ими обязательств, данных когда-то при приёме на работу или при увольнении с таковой.

И случайными попутчиками людей тоже проверяли. И всякое бывало. Но в основном подавляющее большинство даже выведенных с территории людей прекрасно сознавали, насколько важен режим тайны даже за колючкой.

Лео старался так уставать, хотя тут и без особого старания ноги к вечеру гудели и голова пухла от постоянных проработок самых разных версий и вопросов. Комиссии одна за другой приезжали и оставались, требуя отчётов, доказательств, за этими делами праздник юбилейной годовщины Великого Октября прошёл в Городе незамеченным.

Первый тяжёлый лихорадочный рабочий шок сменился привычной усталостью и привычкой к другому, какому-то автоматическому, собранному и очень напряженному ритму жизни. Лео часто оставался ночевать в кабинете. Сергей Дмитриевич бессильно наблюдал смертельную муку, которая застыла в глазах сына. Они стали меньше говорить друг с другом, если Лео и заглядывал домой, то только для того, чтобы помыться под душем, быстро перекусить чем-нибудь и уснуть тяжёлым сном в своём кабинете.

В их со Стаси спальню он даже не заглядывал.

Поздними вечерами он иногда доходил до горздавотдела, и если в кабинете матери горел свет, то заходил к ней, устало махнув секретарше, чтобы сидела и не бегала докладывать, молча садился на стул и ждал.

Он и сам не очень понимал, чего он от матери сейчас ждал, просто она была единственной ниточкой, хоть как-то связывающей его со Стаси. Вася вообще дома не бывал, спал в больнице в своём кабинете и дозвониться до него было невозможно, да и совестно, больница сейчас выступала в первых рядах спасителя тех, кто рисковал собой., кто случайно попал под пепельный чёрный дождь

– Привет, – тихо здоровался он с матерью.

– Здравствуй, Лёдик, – мать снова опускала голову в бумаги, вычёркивала, что-то отмечала красным карандашом, вызывала секретаршу и давала той какие-то поручения. И ни в одном из них Лео не слышал ничего, что бы относилось к его Стаси.

– Ма, ты почему молчишь? – Лео жёстко до хруста сжимал руки, не понимая, зачем она-то его испытывает молчанием.

– Ничего нового, Лёдик. Я бы сразу сказала. Да и рано ещё делать какие-то выводы. Понимаешь? Нам нужны объективные данные по картине крови.

– А расчётов мало? Есть же объективные докладные?

– Есть, но они не совсем объективные. Выяснилось, что там были огромные пятна с уровнем до десяти рентген. И они собственными силами ставили там вешки, указывающие тропинки, по которым можно ходить, а по которым нет. И Стаси каким-то образом в этом участвовала. Разумеется, это было нужно. Но у них же кроме сапог резиновых, плащей и противогазов не было ничего. Защита, конечно. Но кто из них и сколько прихватил, может показать только время, картина крови. Понимаешь?

– Да понимаю я всё. А через сколько времени я могу к ней попасть?

– Лёдик, ты, как маленький. В детстве ты таким же был – один и тот же вопрос задавал тысячу раз.

– Ну и что? Ну почему мне нельзя к ней попасть? Она звенит? Хорошо. Я хотя бы не надолго – зайду и выйду. Я ей опасен? – Хорошо! Стерилизуйте меня в ваших растворах, переоденьте в стерильные штаны и маску на мою морду в десять слоёв навяжите. Что? Нельзя?

– Ты глупостей-то не говори. Стерилизуйте его… – мать усмехнулась. – Ты хоть знаешь, что значит стерилизовать человека на медицинском языке?

– И что? Разве не тщательно вымыть?

– Нет. Стерилизовать человека – это значит лишить его возможности продолжить род. Вот большие дозы радиации это успешно и делают. А то, о чём ты говоришь – это обеззаразить, просто обеззаразить.

– Да мне без разницы. Обеззаразьте меня как-нибудь. Мне кажется, что ты что-то от меня скрываешь, и Вася туда же.

– Да Вася ног под собой не чует от усталости. Спит по два часа. Лёдик, а ты уверен, что Стаси хочет тебя сейчас видеть?

– То есть? Конечно уверен, что хочет. А ты почему сомневаешься-то вдруг?

– Я не сомневаюсь. Я почти точно уверена, что – нет. Не хочет. Ей очень тяжело сейчас. Собственно, только сейчас все симптомы начинают проявляться по-настоящему. И ни одна женщина в мире не захочет показаться своему любимому в не очень-то приятном виде.

– А ты не думай. Ты у неё самой спроси – вот и всё! Ты же к ней заходишь, однако? А ты тоже везде бываешь, и навряд ли каждый раз стерилизуешься.

– Стерилизуюсь. Хорошо. Я посоветуюсь с Василием Петровичем. Но тебе надо будет сдать все анализы, чтобы мы были уверены, что ты – абсолютно здоров, хотя бы.

– Да легко! Наконец-то! Когда, куда и какие анализы сдать?

– Я поговорю с Васей. Он лучше меня знает все эти тонкости.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru