Юлия Михалева
Невидимые. Банды старой России
***
Спозаранок Матрену разбудили громкие причитания.
– Мама! Мишаня! Сестрицы-ыы…
Голосила средняя – та, что служила в няньках. Если она явилась домой ни свет, ни заря, это значило только одно: ее выгнали.
Похоже, увидев обгоревшие сени, девка вообразила невесть что.
– Улька, да тут мы все! – крикнула мать, не открывая глаз.
На полу, проснувшись, завозились младшие.
Шлеп-шлеп. Так и шла, небось, всю дорогу – разувшись, чтобы сберечь обувку. Молодец.
– Мама! – бросилась на шею.
Матрена погладила дочь по теплым волосам. Отстранила, поднялась на топчане, бегло перекрестила.
– Я уж подумала, сгорели вы. Как же так вышло?
– Да как… Подожгли вчера.
Ульяна ахнула.
– Так не сами? Кто?
– Да кто их знает.
– Дядьки чужие, – влез младший. – Они Дуньку забрали.
Средняя округлила глаза и потрясла головой.
– Как забрали?
– Увезли на телеге.
– Что ты говоришь? Мама!
Матрена запустила пальцы обеих рук в волосы и зажмурилась. Она до ночи пыталась вызнать, куда могла деться ее русалка. Обошла весь береговой бедняцкий квартал. Многие соседи видели, как дочь, ревущую на всю улицу, увозили. Но, конечно, никто не подумал вмешаться.
– Да как же? Быстро ведь гнали, – оправдывался толстый Демидка, который бы и лошадь ударом кулака уложил, если бы захотел.
– Не наше то дело, Матренушка, – отвечала прачка Лукьяниха. – Наша хата с краю, вестимо.
Еще бы: не их ведь дитя среди дня из дома увели.
И ведь привет передали – что тревожило непониманием. Не значили ли их слова, что готовы вернуть Дуньку в обмен на сверток? Или то всего лишь слепая материнская надежда? Ведь, если так поглядеть, то, хотели бы поменяться – поди, передали бы, где их отыскать.
Скорее, наказали за то, что взяла чужое… Но если все-таки нет?
Что же делать с вещицей? Если Матрена отдаст ее сегодня в полдень, как обещала – не потеряет ли оттого дочь навсегда? А если не отдаст – то вдруг и Дуньке уже не поможет, и остальных выгоды лишит? Штука-то непростая, кому попало не сбудешь. И без того пришлось прежних знакомцев припомнить. Из той давней поры, когда она после смерти бочарника работы не разбирала.
Ох, Дунька, Дунька… Что с ней сейчас?
– Вернется твоя сестрица, – сухо ответила Матрена. – Точно говорю.
– А когда? – заинтересовался сын.
– Скоро. Ты-тут какими судьбами, Улька? Погнали?
Понурив голову, дочь кивнула.
– Прости, мама…
– За что хоть турнули-то?
– Дитенка из колыбели выпала и расшиблась. Я не доглядела. Заснула… Аж не заплатили.
Матрена встала, потянулась – и пошла накрывать на стол. Даже закопченный в пожаре самовар поставила – дочь, как-никак, пришла.
Младших, как обычно, утянуло на улицу, средняя принялась помогать.
– Что Витя? Что Ваня?
– Витька был на неделе, про Ваньку давно не слышно. Не пускают, видать.
– Ясно… Мама, так что с сестрицей? Ты при маленьких говорить не хотела?
Вот упрямая: опять душу бередит. Матрена вздохнула.
– Ты уже знаешь все, что и я.
– Но как же так? Кто они? Отчего избу подожгли?
– Отстань, Улька, – грубо оборвала мать. На сердце стало совсем гадко.
Сели за стол, но ели в молчании. Даже младшие не егозили, вели себя прилично. После Матрена начала собираться.
– Убирать идешь? – спросила средняя.
– Нет, не пойду сегодня. Другое дело есть. Вот что, сбегай-ка ты в город. Знаешь, где рабочие с завода живут?
– Так я же возле их кварталов и служила… Неблизко снова туда идти.
– А ты не ленись. Вот, возьми на извозчика, так и быть, – прачка вынула из стоявшей на полке масленки несколько монет и протянула дочери. – Поспрашивай там квартиру.
– Для кого?
– Для нас.
– Как? Мы уезжаем? А что, если Дуня вернется – ты же сама сказала…
– Будет перечить матери, – прикрикнула Матрена.
Выйдя из дома, она отправилась на берег – но не туда, где стирали, а гораздо дальше.
Боязно: а вдруг кто уже обнаружил припрятанное? Но вроде нет: издали приметила сваленные ушаты, которые сама же и натащила. Под ними – песок да галька: копать удобно даже ладонью. Достав сверток, Матрена бдительно огляделась по сторонам – не смотрит ли кто? Задрала юбку, осторожно уложила вещицу в чулок и для надежности перемотала лентой – сверху и снизу. Как только доставать-то? Смеху будет…
Удостоверившись, что ноша держится крепко, Матрена мелкими шагами отправилась на базар, в лавку старьевщика. Несмотря на дополуденное время, солнце палило, вызывая жажду и головную боль. Темя напекло и через платок.
Она пришла раньше, чем назначали.
На этот раз в лавке был не только старьевщик, но и незнакомец – морщинистый, с длинными седыми усами, свисавшими на острый подбородок. Они что-то обсуждали, но с приходом прачки беседа прервалась.
Матрена сделала вид, будто заглянула за покупками, и принялась рассматривать оббитых фарфоровых барышень.
– Что же не здороваешься, Мотя? На сей-то раз принесла, что обещала? – окликнул старьевщик.
– Здравствуйте, судари, – она легко поклонилась и долгим взглядом окинула посетителя.
– Не бойся. Это и есть покупатель.
Господин кивнул.
– Как так? Ты сказал, будто сам…
– Ну, мало ли, что сказал. Ты тоже уговор не сдержала. Принесла?
– Принесла.
– Ну, тогда показывай.
Лавочник подошел к двери и накинул засов.
– Чтоб не мешали.
Разумно, но Матрене отчего-то не понравилось.
– Ну ладно… Отвернитесь-ка.
Прачка достала сверток, раскрыла, сбросив тряпье под ноги.
– Вот!
– Вы это ищете, господин? – спросил старьевщик.
– Оно самое! – подтвердил вислоусый. – Дай-ка поближе посмотреть.
– Сначала платите, сударь, а потом смотрите, сколько захочется.
– Э-эх… Кто так торгует. Откуда мне знать – может, подделка? Знаешь, сколько их развелось, Матрена? Вот скажи – откуда она у тебя?
– Неважно.
– Очень важно! Если скажешь правду и я пойму, что не врешь – получишь свои деньги.
Господин достал кошелек, расстегнул, показал содержимое – много-много бумажек, на которые, поди, не то что снять другой дом – новую жизнь купить можно.
– Ну же?
– Мое. От бабки досталось.
Вислоусый махнул рукой – дескать, пустой разговор.
– Ну, говорил же тебе, что тут ничего путного не купишь… Каждый обуть норовит. Зря ты меня от дела отнял, да еще и по такой жаре, – обратился он к лавочнику.
– Эх, простите, господин, – тот снова направился к двери, видимо, собираясь ее отворить. – Ну, чего? Иди, шельма, и больше не появляйся. Дельных людей не тревожь.
– Да настоящее у меня! Самое, что ни на есть! Он собирал то, что из других стран свозили, – опешив, поспешила оправдаться Матрена.
– Кто – «он»? – спросил господин.
– Хозяин мой… Старый Лех Коховский.
Вислоусый одобрительно кивнул.
– Слыхал про его коллекцию. Авось и впрямь подлинное. Как ты ее из дома-то вытянула?
– Да никак… Помер ведь Старый Лех… Неужто не слышали?
– Помер? Когда?
– Так почти неделю назад, в прошлый вторник. Убили его. Невидимки.
– О, невидимки… Хм. Интересно. Ну так что, покажешь?
Старик, ухмыляясь, двинулся в ее сторону. Ничего особенного: хочет посмотреть… Матрена отступила на шаг, спрятав руки за спину.
Он подошел почти вплотную.
Еще шаг. Успеет ли она отворить запор и выскочить?
Господин толкнул Матрену в угол, и, без особо труда разжав ей пальцы, вытащил то, что они сжимали. Опустив предмет в своей карман, ухмыльнулся:
– Ну, что дальше делать будем, Матрена?
***
Пристукивая каблуками по полу, Алекс допивал очередную бутылку.
Ночь он провел в театре, спать не ложился. Выпито – не пересчитать. Обычно хмелел медленно, но тут уже перебор. Нажрался изрядно.
Развезло – подобрел.
В узкой гримерке – не чета Маруськиной – собрались все актеришки.
Щукин – румяный, потный, щеки блестели жиром, как масленый блин – опять разливал вино по стаканам.
– За первый день нашего великого успеха!
Алекс в эту чушь не вникал. Но, судя по восторгам, покривлялись накануне удачно. Маруська, если бы не сбежала, сейчас бы тоже здесь от радости корчилась.
– Кто бы мог подумать, что мы справимся! – рассмеялась над головой Надька Драгунская.
Она сидела на подлокотнике кресла.
– Как это кто? Я! Я всегда говорил: мы – отличный театр! Мы еще покажем этому скучному городу, что такое настоящее искусство! – заливал Щукин.
Уже качался, но языком трепал складно.
– А все спасибо нашему благодетелю! За здоровье нашего основателя – Алексея Иваныча!
– За здоровье!
Стаканы звонко сошлись. Алекс тоже приветственно поднял бутылку и отхлебнул.
Надька все терлась рядом, точно кошка:
– Удивительно – вот так сыграть Ирину! Вы не представляете, что за чудо, когда публика так живо реагирует.
– За наших прекрасных сестер – Драгунскую, Шишкову и Афанасьеву! – снова сообщил Щукин.
– А я ведь госпоже Елене не чета. Даже роль-то ее толком не знала. Так, не более трех раз весь сценарий от начала просматривала. Но нас вызвали на бис!
Надоело.
Алекс залпом допил, отставил бутылку, и, пошатываясь, вышел.
Держась за стену, он пробирался по коридору, когда настиг цокот.
– Вам помочь? – ласково спросила Надька.
Бесцветная. Скучная. Лицо длинное, узкое. Глаза навыкате.
Подержаться не за что.
Алекс помотал головой.
– Если вы не сильно против, я бы все же составила вам компанию, – уперлась актриска. – Нужно поговорить… Эх, наверное, лучше бы не сейчас, но трезвый вы меня либо вовсе слушать не станете, либо же пришибете…
Вышли в сквер. Алекс и без того едва стоял на ногах, а от душного раскаленного воздуха совсем подурнело. Драгунская, однако, схватила под руку, подвела к лавке.
Он сначала на нее откинулся, а потом и вовсе прилег. Над головой кружились зеленые ветки.
– Вы меня слышите? Я хочу кое-что рассказать… При других не стала…
– Да что там у тебя?
– Госпожа Елена говорила в пятницу после спектакля с одним господином. Я слышала их разговор. Она собиралась встретиться с ним в тот вечер.
Зеленое болото по-прежнему затягивало в трясину. Хотелось спать.
Он не слушал.
– Я тогда спросила о нем у… друга, и он сказал, что это старьевщик из Старого города.
Алекс резко приподнялся и посмотрел на Драгунскую, но тут же сощурился. Красные, пьяные глаза слезились от света.
– Какой он?
Надька пожала плечами, глядя куда-то наверх.
– Ну… Не знаю. Тусклый. У него короткие светлые ресницы и ямочка на подбородке. Вот тут, – она показала на себе.
Чертовски бестолковое описание.
– А еще?
– Одет в бежевый сюртук… Нет переднего зуба… – принялась перечислять все, что вспомнила.
Точно — он. Привет из прошлого.
Вот, значит, с кем сбежала Маруська. И когда – а главное, где? – успели снюхаться?
– Отведи-ка меня домой, Надька. Знаешь же, где живу?
Сперва надо проспаться. А потом наведаться в Старый город. Прежде, еще до встречи с Маруськой, его кварталы были Алексу домом.
– Да, конечно.
Драгунская приподняла, обхватила за пояс. Он кое-как встал с лавки, и они побрели по скверу.
***
С утра Макар наконец-то отправился в доки. Театр никуда не денется – тут можно и подождать день-другой, а семье надо есть. И Петьку лечить тоже – а то мальцу уж совсем скверно. Макар бы сам, наверное, и не понял, да передались тревоги матери, весь день хлопотавшей у кроватки.
К счастью, домовладелец, получив «красненькую» Червинского, подобрел и согласился подождать с выселением еще неделю.
– Макарка, где взял? – вечером, когда уже легли спать, тихо подкралась сестра.
– На базаре заработал.
– Ой, брешешь. За день-то – и десятку? Ну правда, скажи.
– Ммм…
– Скажи.
– Я сплю, не мешай.
Мать вопросов не задавала.
Макар задумался, наблюдая, как над водой у пристани кружатся, вереща, мелкие речные чайки. Если сбить голубя, то его можно и на суп, а из такой, пожалуй, ничего не сваришь.
Баржа объявила разгрузку. Рабочих, стоявших поодаль в поисках поденки, как ветром сдуло – все устремились на клич зазывалы.
Когда Макар опомнился, стало уже поздно. Работу он упустил.
– Макар! Ты?
Рабочий улыбнулся, оборачиваясь – признал голос Степана. Прежде они вместе вкалывали на чугуноплавильне. Он тогда и позвал на ту забастовку. Хотя и сам тоже не виноват особо – за компанию увязался.
Они давно не виделись. При прошлой встрече положение приятеля было едва ли не хуже, чем у самого Макара. Но сейчас он выглядел превосходно – приоделся щеголем и даже, кажется, располнел.
– Ну как дела, брат? – Степан крепко стиснул в объятиях, похлопал по спине.
– Да как… Все мыкаюсь. А ты, гляжу, неплохо?
– И то верно, не жалуюсь. Пойдем, что ли, выпьем за встречу?
Макар посмурнел.
– Не могу я уйти. Работа нужна.
Степан понял заминку правильно.
– Да брось – раз приглашаю, то и плачу. Идем.
– Неудобно как-то…
– Ну хватит ломаться, Макарка.
Степан ухватил товарища за рукав и едва ли не силой увлек в ближайший трактир. Сели, выпили и за встречу, и за прошлое. Перешли к нынешнему.
– Никуда не могу пристроиться, – заметил Макар сокрушенно, хоть и не совсем искренне. Большую часть времени он пробездельничал по поручению Червинского.
– Из-за завода? – с пониманием уточнил Степан. – Вот и меня никуда не брали.
– Но взяли же?
– Да как сказать, – рассмеялся собеседник. – Не то, что взяли, но на жизнь хватает.
– Как же ты устроился?
– Ну… Тебе-то доверять можно. Видишь, взялись мы тут втроем… Я, Ванька и Сенька с Павловской мануфактуры. Знаешь их?
Макар помотал головой.
– Толковые, – Степан поднял вверх большой палец. – В общем, есть у нас дело. Не совсем чистое… Но верное. Может, и ты подсобишь, если что. Только навар разный, сразу говорю: иной раз и «катеринка» выйдет, другой – четвертная, а порой так и червонец всего.
– Это же за сколько месяцев – «катеринка» -то?
– Да за раз же! Ну ты и тугодум.
У Макара, накануне готового продать за десятку душу, такое и впрямь не укладывалось в голове.
– А что делать надо?
– Вот это понимаю – разговор, – одобрил Степан. – Но только не здесь. Сперва выпьем, а потом подходи к вечеру к нам, в латунный склад – недалеко от твоего дома. Там и поговорим. Идет?
– Идет! – рассмеялся Макар и поднял стопку. – За дружбу!
5
Накануне, покинув полицейский участок, Бирюлев направился в газету, хоть нужды в том особой не было. Титоренко сам предложил не приходить, а вместо того заняться печальными приготовлениями.
В редакции встретили с сочувственным любопытством. Выразив соболезнования, коллеги принялись выпытывать детали.
– Даже представить не могу, каково это: обнаружить отца с веревкой на шее, – вздохнул Вавилов.
– Ох, и не говорите! Наверное, они еще и поглумились, как в прежних случаях, – сокрушалась Крутикова.
– Нет, он лежал в своей постели.
– Напрасно вы пришли сегодня, друг мой… Вам бы отдохнуть, – вдруг заметил автор культурной колонки, внимательно посмотрев в бегающие глаза Бирюлева.
– Верно, вы совсем не здоровы, – участливо подтвердила барышня.
Взъерошенный, покрывшийся лихорадочными пятнами репортер и впрямь выглядел неважно.
– У меня есть новости. Не до отдыха, – высокопарно ответил он и сел за стол, подвигая к себе чистые листы.
Все, что хотелось рассказать, потоком вылилось на бумагу не более, чем за час.
– Готово, – громко сообщил Бирюлев и поспешил к Титоренко.
Однако тот, едва начав читать, отложил статью. Снял пенсне, потер глаза, и чересчур ласково посоветовал:
– Шел бы ты домой, Георгий. Супруга тебя ищет – уже сюда приходила. Ты-то, поди, снова ей не сказал, куда запропастился? Ну, так не тревожься: я объяснил, что ты занят.
Репортер энергично потряс головой, отгоняя слова, как гнус.
– Как моя новость, Константин Павлович?
– Не пойдет, – после небольшой заминки сказал редактор.
– То есть как? – с тех пор, как появились невидимые, уже подзабылось, до чего неприятно звучит эта фраза.
– Обычно. Одни эмоции да неприязнь, но нового – ничего.
– Как – ничего? Полиция не пожелала опросить свидетелей! А неприязнь, конечно, есть, но только не от меня, а ко мне, – горячо затараторил Бирюлев, но Титоренко оборвал:
– Я тебя понимаю… Хотя, чего там – такое не поймешь. Но на твое место я бы точно не захотел. Однако разносить в газете пустые сплетни не стану. Я ж не баба-лоточница.
Репортер резко встал. Вышел из кабинета, и дальше – из редакции, даже не забрав свой портфель.
Домой? От одних мыслей об Ирине становилось совсем тоскливо. Он бесцельно слонялся по улицам, пока не наткнулся на довольно убогую гостиницу «Офелия».
Внутри оказалось тускло, пыльно, безлюдно – впрочем, думалось, что оживление наступало с приходом вечера. Холл освещали зеленоватые электрические лампы. Пахло непросохшим бельем.
Лысый старик-портье, вынырнувший из-под конторки, заставил вздрогнуть от неожиданности.
– Мне бы номер почище на пару дней.
Старик кивнул и протянул ключ.
– И водки принести.
Портье и здесь согласился.
– А на закуску что изволите?
Бирюлев пожал плечами: голода он не испытывал. И потому даже не обратил внимания, что именно по своему разумению доставил лысый старик. А вот горькая пришлась кстати. С непривычки тошнило, но репортер все равно упрямо пил до тех пор, пока начисто не избавился от мыслей и не уснул.
Расплата за часы покоя впечатляла. Впрочем, страдая физически, Бирюлев отвлекался от переживаний.
Уже давно перевалило за полдень, когда он ощутил не только улучшение здоровья – но и, вместе с тем, некоторое облегчение тяжести на душе.
– Ирина тут меня ни за что не найдет!
Глупая детская шалость. Ведь не намерен же он всерьез перечеркнуть разом целых пять лет усилий?
Пора возвращаться к жене… Ночь после страшной находки репортер и так скоротал за разговорами в будуаре жрицы любви.
Впрочем, нет. Не сейчас.
Нет, нет, нет.
Лишь представив лицо Ирины – крупное, квадратное, в обрамлении светлых искусственных завитушек – Бирюлев ощутил, как усилились похмельные муки.
Какое-то время он поживет и в гостинице.
Вызвав прислугу, репортер потребовал принести студня с рассолом. Перекусил, ополоснулся теплой и пахнущей затхлостью водой из таза, отряхнул, насколько мог, помятый костюм-тройку и спустился вниз.
Отчего бы и впрямь не сделать за мерзавцев-полицейских работу?
Добравшись на извозчике до дома отца, Бирюлев с тоской взглянул на закрытые ставни. Заходить внутрь он не собирался, по меньшей мере, несколько недель. Может, к тому времени жуткий запах немного ослабнет. Придется нанимать рабочих… а потом и вовсе продавать дом. Жаль. Тихое, спокойное место.
Однако, к кому же зайти? Сын ничего не знал про отцовских соседей.
Осмотревшись, он решил начать визиты со стоящего поодаль двухэтажного особняка. В таком наверняка водилось много прислуги.
Мучительно вспоминая, как звали кухарку, репортер поднялся на крыльцо и постучал.
Дверь открыла хозяйка.
С недоумением окинув взглядом гостя, чей вид нынче не внушал доверия, она холодно поинтересовалась:
– Чем могу помочь?
– Здравствуйте, сударыня… Разрешите представиться: Бирюлев, – он отступил на шаг, чтобы увеличить расстояние до тонкого носа соседки.
– Бирюлев? Его убили, – еще более сухо ответила дама.
Всем, кроме полиции, очевидно, что смерть отца – не случайность.
Проклятые бездельники. Ну ничего, еще найдется способ им насолить, и неважно – с помощью Титоренко или без нее.
– Я сын вашего соседа. Георгий Сергеевич.
– Ах вот как… Беленькая, Елизавета Семеновна.
Фамилия дамы невольно напомнила минувшую ночь в гостиничном номере – а еще больше неприятные моменты утра.
– Что же вас ко мне привело?
– Дело в том, что я разыскиваю прислугу отца. Она отчего-то вдруг резко исчезла. И я подумал, что кто-либо из ваших людей по-соседски мог бы подсказать, где ее найти.
– Да, они весьма болтливы. Но позвольте спросить: неужели есть подозрение, что она?..
– Всякое может быть.
Обернувшись, дама позвала:
– Марфуша! Выйди-ка!
Пришлось поторопить дважды.
Пока ждали, соседка принялась расспрашивать о происшествии. Уже в который раз за минувшие дни репортер повторил неприятный рассказ.
– Полагаю, отца убили невидимые, – резюмировал он.
Дама охнула.
– Я знала! Я в газетах читала про этих головорезов. Из-за них дом приходится закрывать на все запоры.
– Пятый случай за месяц, – отметил Бирюлев.
– Ох, как же страшно… Слухи-то мы знали, но так, в деталях… Буду молиться, чтобы полиция поскорее поймала негодяев.
Горничная, наконец, вышла на крыльцо.
– Марфуша, скажи обо всем, о чем господин спросит.
Хмурая, неразговорчивая прислуга – каждое слово из нее приходилось доставать чуть ли не силой – поведала, что отцовскую горничную звали Аксиньей, что она давно не показывалась и проживала в бедняцком квартале у реки.
– Третий дом по ту сторону, что и мостки. Прямо в крайнем ряду, близко к воде.
Поблагодарив, Бирюлев собрался откланяться. Однако все же не утерпел и задал вопрос, терзавший с тех пор, как он в последний раз посетил отчий дом:
– Как же так вышло, что к нему совсем никто столько времени не заглядывал?
Соседка вздохнула и пожала плечами.
