Юлия Алейникова
Дама с горгульей

Глава 2

Обширный паркинг был плотно заставлен машинами. Искусно размещенная подсветка выхватывала из темноты оскалы, клыки и бивни украшавших фасад дома чудовищ, по саду тихо разливалась музыка – что-то средневековое, пронзительно печальное, необычайно гармонирующее с освещающими дорожки факелами. Гости, облаченные в костюмы всех эпох и народов, слегка ежась от ноябрьской сырости, собрались возле террасы, спускавшейся пологими ступенями в сад. Высокие прямоугольные окна бального зала – да, да, в особняке, стараниями Елены Сергеевны, имелся и таковой! – были темны.

Но вот раздался протяжный, гулкий, многократно повторенный каменными сводами зловещий удар гонга, и окна зала вспыхнули огненным заревом, словно дом в одночасье вспыхнул, и длинные языки алого пламени тут же взметнулись вдоль стекол. Гости вздрогнули. Огромные двойные двери распахнулись, и на крыльцо вместе с клубами дыма вырвался светлый ангел. Но сразу сжался, как будто от ужаса, сложив огромные белоснежные крылья. И на пороге возникла высокая, облаченная в черный плащ фигура с мистически бледным лицом и огромными клыками. Гул голосов резко смолк. Раздался всплеск аплодисментов. Граф Дракула распахнул свой плащ, раскидывая в стороны руки. Взметнулась пурпурная подкладка – и в следующую секунду огромная, крылатая тень с чудовищным скрежетом обрушилась на легендарного кровопийцу, погребя его под каменными руинами. Аплодисменты разбавились визгом восторга, свистом и криками «браво». Гости рассчитывали повеселиться и, кажется, не ошиблись в своих чаяниях. Все знали, что Елена Сергеевна мастерица устраивать вечеринки с изюминкой.

Бравурная музыка, грохнувшая из осветившегося тысячами огней зала, вероятно, символизировала победу светлых сил над мраком. Но вот светлый ангел почему-то не ликовал, а с диким, оглушающим визгом кинулся к погребенному под рухнувшей сверху горгульей телу. Аплодисменты стали какими-то нерешительными, а из толпы гостей, расталкивая застывшие без движения фигуры, спешила на крыльцо сверкающая черным, алым и золотым императрица Цы Си.

Агриппина стояла в тени, чуть в стороне от пестрой толпы гостей. Тяжелое, неудобное платье, расшитое алым и золотым шелком, и нелепая рогатая прическа, которую больше часа ваял из волос девушки мамочкин стилист, доставляли ей почти физические страдания.

Елена Сергеевна долго подбирала для дочери максимально эффектный и нетривиальный наряд, дабы привлечь к ней внимание мужской части гостей. Все открытое и декольтированное отпадало, так как глупышка никогда бы не вышла к людям в сексапильном наряде, пришлось крутиться. Правда, Гриппа все равно скроила кислую мину, но хотя бы согласилась на предложенный образ без возражений.

И вот теперь бедняжка жалась в сторонке, как бедная родственница, а ведь насколько было бы эффектнее, если бы ангелов было два?

Когда мать с присущим ей изяществом выпорхнула на крыльцо, Агриппина с умеренным любопытством ждала появления отца в костюме трансильванского упыря. Ей было даже интересно, как обычно сдержанный, несколько суровый и лишенный каких-либо художественных талантов Вольдемар Сигизмундович справится с отведенной ему ролью. Отец не подкачал, и дочь оценила его старания на «отлично». В осанке и взмахе откидывающих плащ рук были и величие, и драма.

Но потом произошло что-то странное. Раздался какой-то скрежет, грохот, и одновременно с этими звуками огромная каменная горгулья, сидевшая на карнизе бального зала, каким-то непостижимым образом рухнула, погребя под собой именинника. Гости ничего не поняли и продолжали аплодировать, но Агриппина, посвященная в сценарий вечера, оцепенела на мгновение, замерев от ужаса, пытаясь убедить себя, что все это не по-настоящему. Она увидела, как мать с диким, раздирающим грудь визгом кинулась к отцу, услышала, как стали смолкать смех и аплодисменты, и, наконец, сорвалась с места, кинулась, путаясь в длинном подоле тяжелого дурацкого платья, на террасу.

Ей сразу стало ясно – отца больше нет. Голова и грудь его были полностью скрыты под каменными обломками, вокруг черного шелка плаща растекалась густая тягучая лужа, темная, почти черная, с кошмарным приторно-соленым запахом. Агриппина почувствовала тошноту, перед глазами поплыли черные круги. Она пошатнулась, боясь упасть, потому что до ужаса боялась покойников, а под ногами была кровь. Вот и стояла, как дура, с рогами на голове, с подступающей к горлу тошнотой, но думала не об отце, распростертом у ее ног, а о том, чтобы не грохнуться в лужу его крови.

– Господи, папочка… прости меня… – закрывая лицо руками и пытаясь справиться с подступившей слабостью, простонала Агриппина.

– Уведите женщин, – раздался над ее ухом негромкий решительный голос.

Голос был знакомым, в нем не было паники, только сухая деловитость. И это как-то утешало. Гриппа попробовала сосредоточиться на голосе и приоткрыла глаза. В ту же минуту почувствовала, что кто-то поддерживает ее, подняла ресницы и увидела Артема Сокольского, склонившегося над матерью. Сокольский был главой отцовской охраны. Он передал Елену Сергеевну с рук на руки одному из своих людей и распорядился:

– Уведите их в дом, в угловую гостиную.

Затем оглянулся на молчаливую, испуганную толпу у себя за спиной и тихо добавил:

– Гостей проводите в зал, пусть им подадут напитки. Рогов, проследи, чтобы никто не ускользнул. Полицию и «Скорую» вызвали? Хорошо. Павлов, остаешься возле тела.

Агриппину с матерью повели в дом – через празднично освещенную залу, подальше от террасы, в тихую маленькую комнату с широкими бирюзовыми диванами и белой лепниной на потолке.

Они сели. Гриппа в кресло, мать на диван бесформенным белым облаком тюля. Лицо Елены Сергеевны выглядело маленьким, сморщенным и пронзительно несчастным, она тяжело всхлипывала, хрипло, с надрывом. Агриппина, кажется, не плакала. А может, просто не замечала, что плачет. Но вот руки ее тряслись. Просто ходуном ходили. И длинные металлические когти, которые ей надели на пальцы, отвратительно позвякивали. Девушка содрала гадкие когти и попыталась сжать кулаки, чтобы унять дрожь. Но стало только хуже, теперь трясло ее всю. А зубы стучали так громко, что слышно, наверное, было наверху у бабушки.

– Господи! Бабушка! – с трудом шевеля губами, прошептала Гриппа.

Ее никто не услышал. Тут двери справа с шумом распахнулись, и на пороге появилась Лиза, мамина горничная, с большим подносом, на котором стояли бутылка коньяка, почему-то рюмки, несколько пузырьков и пачка каких-то таблеток. Запахло корвалолом.

– Врачу позвонили? – снова раздался над Гриппой голос Сокольского.

– Зачем? – растерянно спросила Лиза. – Поздно ведь уже, не поможешь.

Елена Сергеевна захлебнулась хрипом, и Сокольский зло ответил:

– Для родственников.

Лиза испуганно кивнула и убежала.

Гриппе сунули рюмку корвалола. Она выпила и закашлялась, тогда ей дали стакан воды. Она все видела и понимала, но воспринимала происходящее как-то не по-настоящему, а словно в какой-то параллельной реальности. Все было четким, громким, но словно не имеющим к ней отношения.

Двери снова распахнулись – на пороге стояли сестра с мужем и Феликс. Мальчик был очень испуган, его лицо даже сквозь густой белый грим выглядело ненатурально серым, а зрачки широко распахнутых глаз дико расширены. Анжела вошла в комнату и оглядела всех с вызовом. Гриппе почему-то подумалось, что она пришла делить наследство. Это было глупо, потому что отец только-только умер, сейчас завещание вскрывать не будут. Следом за Анжелой явилась ее мать Ирина Александровна, первая отцовская жена, под ручку с мужем. Ее супруг, Алексей Николаевич Сидоренко, был давним отцовским другом и компаньоном.

Ирина Александровна тут же подсела к дочери, а Алексей Николаевич подошел к хрипящей на диване Елене Сергеевне, похлопал ее по руке.

– Держись, Лена! Волька был хороший мужик, такого никем не заменишь, – отпустил он весьма двусмысленную в его ситуации реплику. – Хорошо хоть, что не мучился, а сразу. Всем бы так, – философски закончил Сидоренко и сел в свободное кресло.

– Бабушку известили? – с жеманным страданием в голосе спросила Анжела, глядя на Гриппу с Еленой Сергеевной. Во взгляде молодой женщины явственно читались испытываемые к родственницам чувства.

– Не знаю, – еле слышно ответила Гриппа, удивившись слабости и хрипоте своего голоса. Дрожь стала отступать, и она уже могла не сжимать так сильно руки.

– Бедная бабуля, не дай бог пережить собственного ребенка, – прижимая к себе Феликса, проговорила Анжела.

Ее слова прозвучали фальшиво, неуместно, и все, включая Ирину Александровну, уставились на нее с немым укором. Анжела смущенно заерзала, но тут же совладала с собой и задумчиво, словно советуясь сама с собой, продолжила начатую тему:

– Все же надо сообщить. Кто-то должен взять на себя эту тяжелую обязанность.

Ей снова никто не ответил.

– Если никто не хочет, видимо, придется мне, – спустя минуту с ноткой самоотречения в голосе сказала Анжела.

– Думаю, лучше дождаться прибытия врача. – Остановил ее незаметно появившийся в комнате Сокольский. – Елена Сергеевна, прибыла полиция. Сейчас они беседуют с гостями, после чего посторонние покинут дом.

Елена Сергеевна вздрогнула, непонимающими глазами взглянула на говорившего, потом, словно бы осознав смысл сказанного, захлебнулась новым потоком рыданий.

Ирина Александровна приподняла недоверчиво брови и попыталась поджать налитые силиконом губы.

Если Елене Сергеевне еще удавалось поддерживать приличную природную форму, то ее предшественница давно уже в деле борьбы за минувшую молодость доверилась пластическим хирургам. Лицо Ирины Александровны было неестественно гладким, брови – высоко приподнятыми, глаза – презрительно суженными, а губы – неестественно полными. Декольте же вздымалось с таким боевым задором, что позавидовали бы и некоторые двадцатилетние барышни. Все это, вместе взятое, неплохо смотрелось с расстояния метров пятидесяти, но при близком контакте вызывало суеверный ужас. Гриппа с матерью между собой называли Ирину Александровну Франкенштейном.

Поймав себя на этих суетных, пустых мыслях, Агриппина смутилась и покраснела. А затем, уловив на себе недобрый, внимательный взгляд Анжелы, вся сжалась и уткнулась глазами в сплетенные на коленях руки.

– Как думаете, сколько эта полицейская канитель времени займет? – нервно обратился к задержавшемуся в комнате Сокольскому Валерий Коробицкий.

– Все зависит от того, к какому выводу придет следствие, – холодно и неприязненно ответил тот, пристально взглянув на хозяйского зятя.

– И что это должно значить? – не глядя на собеседника, уточнил Коробицкий, полностью сосредоточившись на тушении в пепельнице сигареты.

– Если в смерти Вольдемара Сигизмундовича заподозрят злой умысел, следствие может затянуться.

– Злой умысел? – вскинула украшенную замысловатым убором голову Ирина Александровна. Она сегодня была облачена в костюм Клеопатры, весьма смелый и откровенный, дополненный ярким, броским макияжем.

– Если полиция решит, что произошло убийство, следствие может затянуться, – повторил Сокольский.

– Убийство? – неприлично икнула Елена Сергеевна. – О боже! Но как? Кто мог это сделать? – Глаза женщины непроизвольно метнулись к Ирине Александровне с Анжелой.

Те ее взгляд поймали и набросились на новоиспеченную вдову, как голодные собаки на сахарную косточку.

– Что ты на нас уставилась? – без всяких намеков на светский лоск гавкнула Анжела. – Тебе лучше знать, кто мог отца укокошить. Дом твой и вечеринка твоя! А может, это был придуманный тобой трюк?

Елена Сергеевна испуганно покачала головой.

Госпожа Начинкина была самой миниатюрной и хрупкой среди присутствующих дам, и было бы смешно ожидать, что она отважится вступить в открытую стычку с высокой, статной Анжелой. Но так мог бы подумать лишь человек, плохо знакомый с балетной средой, тот, кто наивно воспринимает мир балета воздушно-неземным, парящим над суетой, а балерин – возвышенными, бестелесными созданиями наподобие фей или эльфов. Но такое мнение глубоко ошибочно. Ибо в любом замкнутом сообществе методы и приемы борьбы за место под солнцем всегда бывают жестче и грязнее, чем в открытом мире. Здесь, как говорится, пленных не берут. А Елена Сергеевна прошла неплохую школу выживания, еще учась в балетном училище, и для нее габариты соперницы значения не имели.

Сейчас хрупкая, беззащитная вдовушка не пошла простым и очевидным путем танковой атаки, а избрала более тонкий и дальновидный маневр, дав возможность соперницам показать свое лицо.

– Алексей Николаевич, вызывай адвоката, у меня дурные предчувствия, – распорядилась Ирина Александровна. – Похоже, эта вечеринка задумывалась не именинами, а похоронами. То-то, я смотрю, почти все гости в черном.

– Ну, вас-то с Анжелой в искренней скорби не заподозришь. Для вас этот день навсегда останется праздничным, – тихонько, но вполне разборчиво произнесла вроде бы себе под нос Елена Сергеевна.

Но ее тут же услышали.

– Ты на что намекаешь? – взвился под потолок голос Анжелы.

Из всех присутствующих ее материальное положение было, пожалуй, наиболее уязвимым и нестабильным. Положа руку на сердце, придется сказать, что именно она являлась наиболее зависимой от Вольдемара Сигизмундовича и его расположения. Ибо всем было известно, что коммерческие проекты ее супруга, как правило, с треском проваливались, а ликвидировать последствия его бурной предпринимательской деятельности приходилось Вольдемару Сигизмундовичу. Коробицкий происходил из приличной интеллигентной семьи, но денег в ней отродясь не водилось, зато привычку жить не хуже жениной родни Валерий Юрьевич очень быстро впитал в себя, не получив тем не менее навыков самостоятельного создания необходимого уровня благополучия.

– Я намекаю, Анжелочка, что вы с Валериком уже не первый год с повышенным интересом следите за состоянием здоровья Вольдемара Сигизмундовича, поскольку сами зарабатывать не умеете, а он жестко обозначил границы дозволенных вам трат. Кому, как не вам, мечтать о наследстве? – бесстрашно глядя в глаза падчерицы, прочирикала Елена Сергеевна. А потом с видом утомленной примадонны повернулась к стоящей за спиной горничной и велела Лизавете налить ей коньяка.

Анжела, красная, как после оплеухи, начала хватать ртом воздух. Ирина же Александровна, окинув взглядом мужчин, стала тяжело подниматься из кресла.

Агриппина, предчувствуя неизбежность разгорающегося скандала, вжала голову в плечи и снова сжала пальцы. Скандалы она ненавидела, ругаться не умела, предпочитая либо решать проблемы мирно, путем логического решения вопроса и прихода к взаимовыгодному консенсусу, либо постыдно пасовала перед наиболее наглыми и напористыми оппонентами.

Елена Сергеевна в сложившейся ситуации оказалась в явном меньшинстве, но это ее, очевидно, ничуть не смущало.

– Алексей Николаевич, – обратилась она ласковым, слабым голосом к сидящему в кресле Сидоренко, – вы возьмете на себя хлопоты по устройству похорон? Я совершенно неспособна сейчас к каким-либо действиям. – И она слабо всхлипнула, одаряя мужа Ирины Александровны трогательным, беззащитным и несколько призывным взглядом.

– Конечно, Леночка, не волнуйся, – ожил безучастно молчавший дотоле господин Сидоренко. Он довольно проворно выбрался из кресла и, подсев к Елене Сергеевне, взял ее крохотную ручку в свою большую, пухлую ладонь, другой ладонью утешающе-неловко похлопывая несчастную вдову по плечику.

Ирина Александровна с Анжелой при виде ловкого и эффективного маневра соперницы налились свекольной краснотой. Теперь перед Ириной Александровной стояла дилемма – броситься на Елену Сергеевну или сперва вернуть на место потерявшего ориентацию супруга. Принять решение она не успела.

Дверь, ведущая в парадную анфиладу, распахнулась, и в комнату почти вбежал бледный, возбужденный сотрудник охраны. Все секьюрити в этот вечер были облачены в черные костюмы и длинные плащи с капюшонами, а на Сокольском был надет черный бархатный камзол с огромным, как блюдо, белым гофрированным воротником. Он изображал то ли герцога де Гиза, то ли Генриха Четвертого. Агриппина удивилась сама себе: о каких глупостях она сейчас думает, когда отец все еще лежит на террасе, придавленный каменным монстром. Бабушка была права: этот уродливый, вычурный дом принес им беду.

Вошедший охранник зашептал что-то Сокольскому. Тот, слушая подчиненного, стремительно менялся в лице. А в следующую секунду распахнулись двери напротив, и на пороге сюрреалистичной гостиной появился… новопреставленный Вольдемар Сигизмундович Начинкин. В своем обычном строгом костюме, при галстуке, подтянутый и грозный. Елена Сергеевна поперхнулась коньяком и истерическим всхрипом, Феликс закричал, а Гриппа перестала дрожать.

– В чем дело? Что здесь происходит? – сурово вопросил хозяин дома.

Голос Вольдемара Сигизмундовича звучал требовательно-недовольно, и Гриппа, с детства робевшая перед отцом, когда тот бывал в плохом настроении, сразу ответила, не дожидаясь повторного окрика:

– Ты умер.

– Что за чушь… – отмахнулся Начинкин. – Я спрашиваю, что происходит? Отвечай, Артем.

Надо отдать ему должное, Сокольский мямлить не стал. Креститься и недоуменно хлопать глазами тоже. Он спокойным, решительным голосом предложил восставшему из мертвых имениннику пройти в соседнюю комнату для объяснений.

Остальные с застывшими от вторичного потрясения лицами молча смотрели им вслед.

– Вот тебе и похоронили! – крякнул Сидоренко, потянувшись к графину с «Хеннесси». – Ну, Волька дает!

Елена Сергеевна в который раз икнула.

Глава 3

В особняке Начинкиных накрыли поздний завтрак. Горничные с красными от недосыпа и слез глазами обслуживали скромную трапезу. Кроме самого хозяина и его жены, за столом сидели обе его дочери, зять, первая жена с супругом и семейство его доверенного лица Пофистала Тарасовича Тиховлиза в полном составе.

Никто вчера по домам не поехал. Полиция почти до утра вела опросы свидетелей, по нескольку раз беседовала с каждым из присутствующих. Допрашивала до рассвета прислугу. В конце концов, гостей отпустили.

«Похоже, эта проклятая вечеринка дорого нам обойдется. Кто теперь захочет ехать в дом после такого кошмарного происшествия? И дело не в убийстве хозяина особняка, которого, как выяснилось, не случилось, а в тех неудобствах, которые проистекали от близкого общения с полицией. Хотя те и старались изо всех сил проявлять корректность, но чего ждать от людей в форме? Они ведь не из Скотланд-Ярда, где им манер набраться…» Вот о чем горестно рассуждала госпожа Начинкина, без аппетита поглощая геркулес со свежей черникой.

Вчера, когда шок от произошедших событий отступил, стало известно, что произошло чудовищное недоразумение.

За полчаса до начала вечера, когда Вольдемару Сигизмундовичу пришло время облачаться в костюм, ему позвонили. Звонок был важный, отложить разговор миллионер Начинкин не посчитал нужным, но, чтобы не заставлять гостей ждать, именинник не придумал ничего лучше, как позвать своего водителя, молодого человека примерно одной с ним комплекции и отправить вместо себя на праздник. К костюму прилагалась латексная маска, и никто бы из собравшихся подмены не заметил, а позже мужчины поменялись бы костюмами, и Вольдемар Сигизмундович незаметно присоединился к гостям.

Таким образом, уродливая каменная горгулья погребла под своими обломками не крупного, влиятельного бизнесмена Начинкина, а простого водителя, Никиту Евгеньевича Окаемова, двадцати семи лет от роду. Стало это известно после прибытия полиции, когда сотрудники следственной бригады, произведя все необходимые действия, принялись освобождать труп из-под обломков. Тут-то и выяснилась личность убитого, о чем поведал Сокольскому примчавшийся в малую гостиную охранник за миг до того, как на пороге возник сам предполагаемый покойник.

Но все же, учитывая непростую, даже, можно сказать, щекотливую ситуацию, полиция сочла нужным гостей допросить. Ведь о подмене именинника никто из них не знал. Более того, даже семья бизнесмена об этом не догадывалась. А несчастный случай вполне мог быть организованным покушением. Конечно, контингент присутствовавших на празднике работы сотрудникам правоохранительных органов не облегчал. Финансовые воротилы, чиновники высокого ранга, депутаты, кое-кто из артистов, но только исключительно заслуженные, с репутацией гениев, короче, вся эта публика надувала щеки, намекала полицейским на возможные неприятности, отвечала сквозь зубы, едва снисходя до простых смертных, вынужденных лезть к ним со всякими глупостями. Да и сам хозяин дома, чудом избежавший в этот вечер смерти, жизни следственной группе не облегчал. Словно не о его драгоценной безопасности они заботились. В общем, вчерашний вечер никому из оказавшихся в доме-монстре граждан приятным не показался.

На рассвете, прежде чем покинуть место происшествия, начальник следственной группы имел приватную беседу с хозяином и главой департамента безопасности принадлежащего Начинкину холдинга, Артемом Георгиевичем Сокольским. И сообщил им, кто из присутствовавших на празднике гостей и членов семейства не имел алиби на момент гибели Никиты Окаемова и на некоторый отрезок времени непосредственно перед таковым.

В этот список, помимо матери хозяина, проведшей прошедший вечер в своей комнате у телевизора, вошли старшая дочь господина Начинкина с мужем и ее мать. Семейство Тиховлизов также не имело алиби, и как-то неуверенно и туманно рассказывало о своем местонахождении на момент убийства. За исключением Ильи Пофисталовича, который до момента трагического происшествия неотлучно находился при Гриппе. Хотя и не сказать, чтобы молодые люди были вместе, Тиховлиз-младший просто болтался с ней рядом. Но многие его видели и алиби подтвердили.

Вольдемар Сигизмундович, будучи человеком большого ума, удивительной прозорливости и недюжинного стратегического таланта, предпочитал держать друзей близко, а врагов еще ближе, поэтому все выше перечисленные особы были оставлены на ночлег в особняке, и сейчас они, невыспавшиеся, с кислыми лицами, находились за столом.

Утро этого серого осеннего дня застало Агриппину у окна ее спальни, сидящей в кресле-качалке. Завернутые в плед босые ноги девушки давно уже заледенели, и вся она, сжавшаяся в комок, укутавшаяся в ангорский плед, сотрясалась от мелкого нервного озноба. Ее комната в новом особняке родителей была обставлена хоть и уютно, но, на Гриппин вкус, слишком кричаще. Чувствовалась мамина рука. Позолота, резная кровать с балдахином, украшенная перламутром и слоновой костью, росписи на потолке, исполненные модным московским художником, лепнина, хоть и выдержанная в стиле модерн, но все же слишком вычурная. Больше всего комната напоминала покои сумасшедшей принцессы-переростка. Слишком слащаво, слишком позолочено и шелковисто-воздушно. Не комната, а безе с кремом. Единственное, что радовало Гриппин взгляд в этой роскошной комнате, это вид из окна – ало-золотой осенний сад был чудесен. Даже пелена мелкого холодного дождя не портила пейзаж, а скорее прибавляла ему прелести. И, уж конечно, идеально гармонировала с Гриппиным настроением.

Вчера вечером, когда отец, живой и невредимый, появился на пороге гостиной, Гриппа чуть ли не впервые в жизни публично дала выход своим эмоциям. Едва мысль о том, что папочка жив, достигла ее сознания, девушка вскочила на ноги и с громким, пронзительным криком бросилась ему на шею. Вольдемар Сигизмундович, уже стоявший в дверях гостиной, кажется, испытал не меньший шок, чем его дочь минутой раньше; столь несвойственно было Гриппе подобное поведение. Но в тот момент ей было не до приличий. Она рыдала и смеялась, сжимая в объятиях отца. Мигом позднее, замешкавшись лишь на долю секунды, к ней присоединилась Елена Сергеевна. Но ее поведение как раз укладывалось в привычные рамки.

Успокоив обеих женщин, несколько растроганный Вольдемар Сигизмундович смог наконец последовать за Сокольским, а Гриппа с родственниками осталась в гостиной отмечать счастливое избавление главы семьи от злого рока.

Елена Сергеевна, переполненная эмоциями, порхала по гостиной. Алексей Николаевич велел принести шампанского, Ирина Александровна говорила что-то подобающее случаю, Анжела сюсюкала с Феликсом – в том смысле, что дедуля жив, вот радость-то! Валерий Юрьевич одну за другой налил себе две порции коньяка и молча выпил.

Про несчастного молодого человека, погребенного под каменным монстром, никто не вспоминал.

Потом началась какая-то суета. Пришлось провожать гостей. Елена Сергеевна вначале рассматривала возможность продолжить вечеринку, но Вольдемар Сигизмундович категорически воспротивился.

Позже оставшиеся в доме ужинали узким кругом за пышным праздничным столом. Присутствовавшие чувствовали себя неловко, пили за здоровье спасенного Вольдемара Сигизмундовича. Поздравляли с днем рождения. Тут же оговаривались, что праздник был омрачен, и выпили рюмку за упокой Никиты Окаемова. В общем, все чувствовали себя глупо и неуютно. Тем более что сам именинник держался отстраненно и их положения не облегчал.

По Гриппиным наблюдениям, чувствовали себя комфортно в этих обстоятельствах лишь Алексей Николаевич и Артем Сокольский. Последний, кажется, полагал, что находится при исполнении, и потому на эмоциональный фон за столом не реагировал.

После ужина Гриппе пришлось занимать беседой надоедливых Тиховлизов, которым отец зачем-то велел остаться. Особенно в этот вечер ей был неприятен сам Пофистал Тарасович. Тот все время прохаживался по гостиной, нервно потирая крошечные для человека его сложения ручки, которые напоминали Гриппе передние лапки динозавра. Его лысая приплюснутая голова с жиденьким венчиком кудрявых волос, словно подвешенных за уши, как новогодняя гирлянда на елке, мелко тряслась от сотрясавшего мужчину нервного смеха. Господин Тиховлиз без конца превозносил счастливый случай, сохранивший для них для всех Вольдемара Сигизмундовича, и отдавал должное провидению, которое, вопреки расхожему мнению, он всегда почитал не слепым, а зрячим, и делал прочие уместные заявления. Нина Андреевна суетилась меньше, зато все время подталкивала к действиям Илью, предлагая ему то угостить Гриппу шампанским, то подать ей фрукты, то положить девушке под ноги подушку. Илья под мамочкиным руководством с каким-то неуместным энтузиазмом ухлестывал за Гриппой, чем вызывал ее брезгливое недовольство. Хорошо хоть Катерина с явной скукой на лице зевала на диване и никого не доставала.

Мать, сославшись на мигрень, ушла к себе. Анжела укладывала Феликса. Отец был в своем кабинете, супруги Сидоренко расположились в курительной, Валерий куда-то запропастился, а Гриппа с каким-то овечьим смирением все развлекала ненавидимое ею семейство Тиховлизов. Сокольский, по-прежнему одетый в нелепый черный костюм с белым блюдом жабо вокруг шеи, мелькал временами между кабинетом отца и китайской гостиной, в которой Елена Сергеевна позволила полицейским устроить свой временный штаб.

Агриппину, как и прочих, по нескольку раз опрашивали, уговаривали вспомнить, подумать. И к четырем часам утра довели до того, что Елена Сергеевна, потеряв терпение, попросту указала полицейским на дверь. На удивление, те немедленно и безропотно покорились.

Все наконец-то разбрелись по спальням. Был уже пятый час, но, несмотря на смертельную усталость, заснуть Гриппе не удалось – сказывалось нервное перевозбуждение. Тогда, закутавшись в плед, она уселась у окна и стала ждать рассвета, надеясь, что сможет задремать под мерное качание кресла. Не помогло.

К завтраку девушка явилась разбитая, бледная, с раскалывающейся от боли головой. Но спуститься ей пришлось – отец почему-то пожелал видеть за столом всех. Эту его причуду многие, кажется, восприняли как акт садизма. Во всяком случае, безмятежный обыденный вид за завтраком имели лишь трое – сам Вольдемар Сигизмундович, его верный оруженосец Сокольский и Алексей Николаевич, в принципе отличавшийся завидным добродушием и пофигизмом, которые тем не менее не помешали ему достичь в жизни весьма внушительных финансовых и прочих успехов. Остальные то и дело бросали на хозяина дома тревожные, недобрые взгляды.

Бабушка, Галина Станиславовна, счастливо проспав все вчерашние события, лишь утром узнала, какая трагедия едва не обрушилась на семейство Начинкиных, а потому глубоко не переживала и с утра была свежа, как роза. Пожилая дама с аппетитом позавтракала и сейчас отбыла на утренний моцион, похрустывая крахмальной белой блузкой в оборочках, украшенной неизменной брошью, воплощая собою – как минимум внешне – образец советской педагогики.

Елена Сергеевна, в шелковой пестрой блузке с широкими рукавами, в строгих, но очень узких черных брюках, сидела за столом, мученически закатывая умело подкрашенные, огромные, как у актрис немого кино, глаза, то и дело взмахивая руками, отчего становилась похожей на пеструю бабочку. Ее тонкие пальчики были изящно сложены венчиком, а золотисто-русые волосы легкими, беспорядочными завитками окружали прекрасное лицо. Гриппа была уверена, что мама потратила на прическу не менее часа. Образ Елене Сергеевне удался, выглядела она хрупкой, даже какой-то ломкой, очень ранимой и трогательно беззащитной.

Вольдемар Сигизмундович время от времени бросал на жену чуть насмешливые, но снисходительные взгляды, как на любимого расшалившегося ребенка. Поэтому у Ирины Александровны то и дело сводило челюсть, а ее алые, крепкие, как сталь HY-80, ногти отбивали нервную дробь на поверхности стола и, того и гляди, могли нанести непоправимый урон его полировке. Стол был выполнен из редких пород дерева и изготовлен в Италии на заказ, специально для столовой господ Начинкиных, и стилистически идеально подходил к декору гостиной. И Елена Сергеевна, опасавшаяся, как бы он не был испорчен, время от времени бросала тревожные, полные скрытого раздражения взгляды на свою предшественницу.

Златокудрая Анжела в это утро была полностью поглощена налаживанием отношений деда с будущим наследником.

– Феликс, дорогой, ты уже рассказал дедушке про олимпиаду по английскому? – щебетала она, приторно улыбаясь отцу.

– Да, – недовольно буркнул в ответ Феликс, невыспавшийся, все еще бледный от недавних переживаний и надутый.

– Он занял в районе первое место! – похвасталась Анжела.

Феликс пока посещал элитную языковую гимназию, но по окончании начальной школы должен был отбыть на обучение в Англию. Дедушка уже подобрал для внука достойное заведение и теперь живо интересовался его успехами в английском.