Она с завистью смотрела на напарницу Зою, девушку с очень светлыми, пепельными волосами и серыми глазами, которая на каблуках и в ужасной тунике двигалась так, будто была в джинсах и кроссовках. Нельзя сказать, что Зоя обрадовалась бестолковой помощнице, но собирая заказ на кухне, как попугай повторяла, в какой последовательности раскладывать ножи и расставлять тарелки, кто постоянный клиент, кто нет, у кого какое любимое блюдо…
Дора почти ничего не запомнила.
А в конце дня злополучные туфли таки сыграли с нею злую шутку. Дора несла полный поднос грязной посуды и, едва свернула из зала в коридор, ведущий в туалетные комнаты и дальше – на кухню, как каблук подвернулся, и она грохнулась на пол. Тарелки со стаканами разлетелись на осколки, вилки и ножи радостно звенели по полу.
На шум прибежала Рита. Бросила короткий взгляд на битую посуду и с трудом поднимающуюся Дору.
– Вычту из твоих кредитов, – сказала она, поджав губы, Дора кивнула. – И внесу в личную карту во всеобщей базе.
Кровь хлынула к лицу.
Бог с ними, с кредитами, но если её признают непригодной к жизни на второй полосе, то вернут на третью. И не факт, что на те же условия, с которых она ушла. Дама, собеседовавшая её, непрозрачно намекнула: тех, кто не оправдывает надежд, не любят. Вроде как так и сказала, да.
Дора неловко забормотала извинения и почувствовала на себе новый взгляд. Из мужской уборной вышел человек в блестящем чёрном пиджаке, тёмными глазами и торчащими волосами, цветом напоминающими о мышах. Или – о пыльном асфальте. На правой скуле пухлого круглого лица, под глазом, красовалась большая серая родинка. Он насмешливо посмотрел на Дору, и она обеими руками вцепилась в подол туники, прижимая его к ногам. Мужчина перевёл взгляд на гору битой посуды, к которой уже подступала уборщица с электрощёткой, и улыбнулся Рите.
– Позвольте, я оплачу это маленькое недоразумение. Просто внесите это в мой счёт, договорились?
Рита кивнула, хоть и скривилась.
– И вы окажете мне любезность, если не станете трогать личную карту этой девушки. Уверен, она освоится. Мы ведь должны помогать тем, кому, хм-м-м, повезло меньше нашего.
Он подмигнул Доре. Её бросило в дрожь, к горлу подступила тошнота. Невпопад вспомнился Артемий, их последняя встреча. Подумалось, что даже тогда её так не мутило.
– Иди, работай, – сухо бросила ей Рита.
Через час их сменили девушки с ночной смены – «Жасминовый туман» работал круглосуточно. Дора, наконец-то, сорвала с себя кошмарные туфли и натянула ботинки, пожалев, что вообще не пришла в старых кроссовках. Зоя же – о ужас! – сменила ресторанные туфли на почти такие же, только красного цвета. Впрочем, красное платье по степени открытости тоже не сильно отличалось от туники…
– У меня флаймобиль, – сказала Зоя в ответ на удивлённый взгляд Доры. – Иду на вечеринку в клубе «Буль-Буль» у озера. Не в своём же ресторане тусить! – хохотнула она. – Хочешь со мной?
– Нет, я… – Дора замялась.
– Что ж, как хочешь. Я просто так спросила.
– Зоя, Зоя постой! – Дора схватила её за руку у самого выхода подсобной комнаты, где они переодевались. – Ты не могла бы мне ещё раз рассказать про ножи и вилки, и кто что ест, и всё прочее?
– Я же тебе целый день об этом талдычила!
– Пожалуйста! Я хочу всё записать, зарисовать и выучить, чтобы Рита была мной довольна. Она вроде как не очень рада, что я здесь, и при первой же возможности постарается меня выпинать. Уже сегодня попыталась. Я тебе заплачу, только помоги, пожа…
– Ладно, ладно, не тарахти. Не нужна мне твоя плата, – Зоя вздохнула, посмотрела на водные мини-часы, что причудливым кулоном висели у неё на шее. – Ладно. Немного времени у меня найдётся. А у тебя, говорят, златокрыл есть?
Дора кивнула. В «Жасминовый туман» Пряника брать не разрешили, но слухи о нём разошлись быстро.
– Расскажи, как тебе удалось так круто с ним в контакт войти, что аж на вторую полосу поднялась? А я, так и быть, повторю всё, что знаю, о ножах и вилках.
Ноябрь 41 год н.к.э., Эдуард
Оказавшись в отчем доме, Артемий гордо потопал в теплицу. Чувствовалось: он бы с радостью запихнул туда златокрыла с папашей вместе, освободив родную спальню от инопланетного захватчика и родителя-предателя, но сдержался.
Да и в теплице было совсем неплохо. В первую очередь тепло! И светло – тоже. И душисто. Посреди просторной комнаты, между растениями спокойно помещалась раскладушка Терезы – старая, но целая и прочная. Вдобавок к ней из бывшей комнаты Артемия приволокли тонкий матрац, письменный стол и стул.
– Уж они-то твоей зверушке точно не нужны, – проворчал Артемий.
Эдуард кивнул. Хотя Терезий и проводил матрац печальным взглядом.
К тому же, теплица пусть и стояла пристройкой к дому, но всё же была отдельным «королевством» с отдельным входом, и давала сыну определённую независимость даже при близости отца – а чего юнцу зелёному ещё надо?
Разве что – златокрыл бы не помешал… Эдуард сам до конца не понимал, почему был так в этом уверен. Он до сих пор не открыл в себе никаких сверхспособностей, разве что спокойнее стал и, кажется, наконец-то начал понимать сына. Как Тереза. Он больше не ломал голову: что сказать, когда и как? И, главное, зачем? Слова приходили сами собой, и он чётко понимал, когда их произнести, а когда лучше промолчать. И за те две недели, что сын прожил в теплице, отношения их стали лучше, чем за все бездарно минувшие годы.
Ну и поскольку за предыдущие семнадцать лет ничего подобного в упор не замечалось, то сейчас, видимо, дело всё же в златокрыле. И чем дольше Эдуард укреплялся в этой мысли, тем сильнее росло эгоистичное желание – хотелось, чтобы и сын понимал его так же. С полуслова. С полувзгляда. Поэтому непременно надо Артемия озлатокрылить!
Впрочем, как это сделать – один лианский хрюкорыл знает. Златокрыла положено заводить исключительно добровольно, а у Артемия этой самой доброй волей даже и не пахло.
Хлопнула дверь. Артемий вернулся из универа.
Эдуарду не понадобилось даже смотреть на сына, чтобы понять – с отпрыска летят искры.
Терезий, вальяжно разложивший крылья на Эдуардовом диване, поспешил скрыться в собственной спальне. Златокрыл чувствовал неприязнь сына и без надобности под ногами не путался. Эдуард подумал, что многим людям не помешало бы у зверушки поучиться.
Артемий вошёл, дёргая себя за ухо. Лицо было красным, как раздавленный помидор, взгляд – безумным. Эдуард вздохнул. Истерик он не любил, сыновьих – особенно, но – за километр видно – если сейчас сын не выкричится, то разнесёт к хрюкорылам теплицу. Или – чью-то башку. Уж лучше принести в жертву уши.
– Что случилось, сын? – спросил он.
– Эжен Славский – скотина! – с трудом, словно его душат, выдохнул Артемий и сел на кровать. – Жрать хочу.
– Я сам недавно пришёл. Думал, пожарить синтомясо.
– Дрянь. Капусты бы тушёной, – скривился Артемий.
Эдуард моргнул и хмыкнул.
– И с каких это пор мы предпочитаем мясу – траву?
– Она настоящая, – фыркнул сын. – И потом, зачем-то же она растёт в теплице.
Действительно. Эдуард сам не вполне понимал, зачем нужны эти круглые зелёные головешки, от которых больше возни, чем толку. Но капуста – одна из немногих культур, которую относительно легко купить. А теплица должна жить в память о хозяйке… Но как же не хочется сейчас, после дня возни с ломавшимися один за другим ботами, кромсать эту пакость. Другое дело – уже нарезанные, просоленные и почти готовые к пище кусочки.
Эдуард хлопнул в ладоши.
– Что ж, кто хочет капусту, тот пусть ею и занимается!
– Ладно. Давай своё мясо, – снова скривился сын.
Эдуард надел фартук и пошёл на кухню.
– Так что там с Эженом?
– Жлоб он паскудный. Прошу его помочь с пропуском на вторую полосу. Сам недавно был там и ещё будет! Что ему – трудно помочь? Можно же что-нибудь придумать. Но он даже пытаться не стал!
– Та-а-ак, – Эдуард едва не выронил широкие щипцы с зажатым в них синтомясом. – И что он делал на второй полосе? И что ты сам там забыл?
– Он к сестре ездил, – хмуро бросил Артемий.
– Ясно. На второй вопрос можешь не отвечать.
– Что ты понимаешь…
– О, да! Я ведь никогда не был молодым! – Эдуард сунул щипцы в пасть допотопной бот-плиты, установил на таймере время: десять минут. – Послушай, сын, он туда ездил по приглашению сестры. Близкой родственницы. Уверен, пробыл в гостях совсем недолго, от границы до её дома и обратно ехал в фургоне без окон, и её окна были зашторены всё время, что он там провёл. Ещё и блокиратор вкатили для подстраховки.
– Он мог бы хотя бы…
– Что? Провезти следующий раз тебя тайком? Взломать Систему Аколитус и подделать приглашение? Чтобы вас обоих вообще стёрли и на обочину вышвырнули? С Феодорой вместе. Она, к слову, тоже кому попало приглашения рассылать не может.
– Она могла бы хотя бы… Привет она мне передала, я счастлив просто!
– Артемий, послушай, – Эдуард сел на табурет и похлопал по седушке соседнего, – тебе надо выучиться. Сейчас это главное. Стать хорошим специалистом в своей области. Тогда однажды на вторую полосу ты придёшь с гордо поднятой головой, а не как вор.
– Ага! Лет через десять-пятнадцать! Когда она уже и думать обо мне забудет.
«Она и сейчас о тебе не думает», – едва не брякнул Эдуард, но вовремя сдержался. А раньше ведь никогда не сдерживался. И – кто его знает – может, правильно делал… Привет ему передали, дуралею! Глупый сын, похоже, принял обычную вежливость за особое внимание к своей персоне.
– Есть ещё один способ, который, возможно, ускорит процесс… – осторожно начал Эдуард. – И не вышвырнет тебя на свалку.
– И какой же?
– Вспомни, как сама Дора попала на вторую полосу?
– Вот только не надо мне снова совать инопланетную тварь! – Артемий вскочил, опрокинув табурет. – Хватит с меня твоей пакости. Ты ещё и материнское имя ему дал!..
– Ладно, ладно, я только предложил, – Эдуард примирительно выставил перед собой руки, за его спиной тренькнула бот-плита. – Мясо готово.
– Поем в теплице, – буркнул Артемий, потянувшись за тарелкой.
Дожевав синтомясо с соусом из сливо-редиса, Эдуард принялся мерять шагами кухню. Затем переместился в спальню, где на диване уже гордо восседал златокрыл. Он внимательно посмотрел на Эдуарда. У Пряника из «Утро-Булки» глаза были ярко-янтарного цвета, у Терезия же тёмно-карие, бархатистые.
И что этот балбес сейчас делает? Бьется головой о кадки с растениями? Или швыряет их в окна? Больше всего в эту минуту ему хотелось ворваться в теплицу и посмотреть, что в ней происходит. Но сын такого рвения точно не оценит. Психанёт. Заорёт, что ему не дают свободы. И уберётся в свою общагу. А ведь только-только учиться начал – и сын, и отец.
Эдуард заставил себя сесть на диван и просмотреть сообщения на слимфоне. Один новый заказ и куча дурнопахнущего спама. В прямом смысле – дурнопахнущего, рекламные сообщения ужасно воняли. В своё время Эдуард не пожалел денег и раскошелился на подобную услугу. От всей рекламы, на которую он самолично не подписался, несёт навозом. И открывать не нужно – сразу в корзину. И окружающим можно объяснить: очередной мега-дезодорант пиарят!
Письма Терезы всегда пахли морским бризом.
А Артемия – горьким огурцом.
И что же, всё-таки, балбес делает? Одним бы глазом взглянуть и успокоиться. Можно прокрасться к окну и посмотреть. Один раз. Просто убедиться, что с сыном всё в порядке. Глупость, конечно, феерическая, но что к хрюкорылам делать, если душа не на месте?
Не колеблясь больше, Эдуард сорвался с дивана и бросился к двери. И… с грохотом растянулся на полу, перецепившись через златокрыла.
Терезий тут же возник перед лицом, просверлил любопытным взглядом. Эдуард в ответ уставился в карий бархат глаз и со всей ясностью осознал, на какую дурь едва не пошёл. Шпионить за собственным сыном. Из-за угла. Подглядывая в окно. А если сын заметит? Позора не оберёшься! Ещё хуже сделал бы, чем если бы просто зашёл и спросил, всё ли в порядке.
Эдуард сел, потирая ушибленное колено. Златокрыл ткнулся мокрым носом в щёку и лизнул шершавым языком.
– Ты прав, дружок, – сказал Эдуард и погладил чешуйчатую шею. – Молодец, что остановил.
Златокрыл же упрямо заглядывал в глаза, пока Эдуард наконец не задержал взгляд и не утонул темно-карем глубоком бархате…
…Вернувшись в теплицу Артемий, и правда, в первую очередь кинулся к кадкам, где рядами росли внезапно округлившиеся кочаны капусты, а над ними возвышались лианы кивиграда. Эдуарду втулили его месяц назад при закупке осеннего кабакогриба по совершенно бестолковой акции: купи три кабака и получи один кивиград. Последний уныло торчал посреди маркета, опустив уши. Эдуард забрал его скорее из жалости. А ведь когда-то ещё и ржал над Терезой, жалеющей растения!
Что делать с полудохлой лианой Эдуард не знал, а потому просто поставил в угол за горькими огурцами и иногда поливал. Но сейчас кивиград ожил, разросся и даже зацвёл.
Артемий стоял и смотрел на голубоватые цветки, и тяжело дышал. Затем взял ведро для поливания – Тереза не доверяла бот-садовникам, и Эдуард по традиции и в меру сил делал всё сам. Артемий, похоже, тоже…
Он налил в ведро воду, намешал каких-то удобрений и полил кивиград. Оборвал с него сухие листья. Подвязал отросшие ветви. Задумчиво пожевал случайно отломанный ус, которым лиана цеплялась за всякое.
Выглядел сын уже гораздо спокойнее…
…Эдуард тряхнул головой, вываливаясь из глубин карего бархата назад, в свою комнату.
Что это было? Он видел только что сына, не заходя в теплицу? Или сам нафантазировал? Нарисовал идеальную картинку? Ведь как было бы хорошо, если бы Артемий отвлёкся на что-то от нелепой любви к Доре. Пусть даже – на любовь к растениям.
В конце концов, почему нет? Он ведь – Терезин сын.
Послышался скрип двери и звук шагов.
– Ты в порядке? – раздался над головой голос Артемия. – Я слышал грохот… Ты почему на полу?
– Да так, отдохнуть решил, – ответил Эдуард, поднимаясь. – А ты мне вот что скажи. Ты что-то делал с растениями? Ну там, в плане ухода…
– А что не так? – насторожился сын.
– Ничего. Наоборот, я хотел сказать, они как-то лучше выглядеть стали…
Артемий смущённо подёргал ухо.
– Ну да, я немножко почитал и кое-что сделал… Если ты не против. Я кивиград переставил, то место, где он стоял, ему совсем не годилось… И ещё кое-что хотел бы поменять.
– Конечно, делай, что хочешь! – радостно воскликнул Эдуард. И тут же, поймав недоумённый взгляд, добавил спокойнее. – Я рад, что кто-то займётся теплицей. Я храню её в память о матери. Ну, и чтобы еда в доме была. Но сил заняться ею вплотную никогда не было. Росло, как росло, а что не росло – то больше и не покупал.
– Я заметил, – хмыкнул сын. – Капусте, вообще-то, совсем не такое освещение нужно. А кабакогрибу нужно больше влаги и меньше сквозняка.
– Супер! Теперь травка в надёжных руках.
– И что до травки. Твоя сиреневая мята только златокрылу на корм и годится.
Эдуард сжал сыновье плечо.
– Ты главное об учёбе не забывай.
– Нет, ты знаешь, мне даже многие вещи сейчас стали понятнее. Об инопланетных мхах этих и прочих растениях. Они ведь похожи все. И у нас паразиты всякие есть, и у них. И эпифиты у нас похожие! Знаешь, есть инопланетный аналог орхидеи. Баттерфлярия называется. Не так уж от наших фаленопсисов отличается. И вообще, я подумал, зачем мы инопланетную зелень изучаем, когда у нас на Земле вокруг столько всего… Вот ты знал, например, что кивиграду необходимо, чтобы рядом росли полевые синеглазки?
– Нет, их забыли включить в акцию.
– Я уже договорился в универе, мне выделят пару кустиков за дежурство в оранжерее. Заодно их цветы поизучаю.
– Я рад за тебя. И за цветы.
Сын вдруг покраснел.
– Вот, думаю, орхидею вырастить. Они – большая редкость, но в оранжерее есть. Может, согласятся «деткой» поделиться. Если не земную орхидею, то хотя бы лианскую баттерфлярию выпрошу – они похожи. Выращу и подарю ей. Через Эжена.
Эдуард заставил себя улыбнуться.
– Ты, главное, без спросу «детку» не утаскивай. А то вообще оранжереи не увидишь.
Артемий хмуро кивнул.
– Но орхидея – это здорово, – добавил Эдуард. – Мама бы тобой гордилась.
– Пока особо нечем, – ответил сын, впрочем, заметно повеселев.
Из отчёта наблюдателей за цивилизацией земной:
«…долгие века искали земляне, как сделать так, чтобы землянин каждый был ни выше, ни ниже другого, и каждый был доволен и мирен, даже если где-то кого-то и ниже. И не найдя пути иного, решили: важно не то, что ты ниже кого-то, а то, что ты знаешь об этом. Пока живёшь и не видишь, что кому-то лучше, вроде и счастлив по уши. На «третьих земных полосах» никто не голодает, не просит милостыню, но и к высшему тяги не имеет. Не стремится к нему, не видя его. Но разве возможно существу разумному – да без развития? И кто же сказал им, что не случится развития без сравнения с завистью?..»
Март 43 год новой космической эры, Зарина
Её привезли в отель «Гранд-Фил». Зарина раньше о таком не слышала, но её конвоиры с гордостью заявили, что он – в числе самых дорогих под куполом. Её завели в роскошный номер. Засунули в горячую ванну, выдали алый шёлковый халат и почему-то белое нижнее бельё. Кружевное и очень откровенное. Затем в номер прикатили тележку с ужином – куском синто-телятины и салатом из капусты, лианских олив и острых морских ежей с Жемчужной планеты.
После чего её оставили одну и заперли.
Всё, как обычно, в общем. Только гостиница другая. И в номере, почему-то, пахнет горелым.
Ни на один её вопрос никто не удосужился ответить. «Где я? Почему новая гостиница? Я увижу Гандза?» – тишина в ответ. С нею вообще не разговаривали.
Зарина в отчаянии плюхнулась на огромную кровать.
Прошла пара часов, прежде чем замок в двери снова щелкнул. Зарина подскочила на кровати. Надо же. Умудрилась заснуть! Она потёрла глаза, на миг поверив, что снова оказалась в отеле при Галактическом университете.
Перед кроватью стояла дама-батон, как её там – Олеся Пятьеног. Она скрестила руки на мощной груди, за её спиной маячили два незнакомых мужика.
– Вы? Я вас вспомнила! – Зарина подалась вперёд, запахивая халат.
– Неужели? – дама-батон сегодня не скалилась, смотрела скорее задумчиво, хотя всё также изучающе.
Зарина замерла и прикусила язык.
Она не помнит. Дама-батон не знает и не может знать, что через пару недель, первого апреля, встретит Зарину и её коллег в отеле Галактического университета. И – по башке получит. Она ещё не дожила до этого дня! Шестое чувство отчаянно вопило, требуя молчать. Память настойчиво совало образ ухмыляющейся Пятьеног, которая сверлила её взглядом и вопила о том, как Зарина опасна…
– И что же ты вспомнила? – процедила дама-батон.
– Я… Я читала про вас. Вы – новый руководитель научной группы по вопросам изучения неизвестных форм жизни. Вместо… Вместо…
– Вместо тебя, красавица! – хохотнула Пятьеног. – Уж не знаю, где тебя год носило, в какой дыре ты пряталась, но появилась ты в нужном месте и в нужное время. Что скажешь о нашем новом мире?
– Он занятный, – осторожно ответила Зарина.
– О, скоро ты узнаешь, насколько. Хозяин тебя выпотрошит подчистую. Уверена, он тебя тоже вспомнит. В своё время ты доставила нам хлопот заступничеством за крылатых тварючек. Так что, скучно тебе не будет, не сомневайся. Особенно, если и правда всё ещё чувствующая. Мой тебе совет, – взгляд Пятьеног вдруг смягчился, – не сопротивляйся. Дай ему всё, что он хочет. Тогда, возможно, выйдешь отсюда живая. И получишь тёплое местечко в хозяйском салоне.
Зарина моргнула, думая, что лучше бы она осталась в тюрьме. Происходящее не укладывалось в голове, казалось дурным сном. Она спит. Несомненно, спит. Сейчас зазвенит будильник, надо будет вставать, лезть в окно…
– Будешь послушной? – лапища Пятьеног впилась ей в волосы, Зарина отпрянула, упала на кровать и впилась ногтями в батонью руку.
– Понятно, – Пятьеног выпустила волосы и кивнула неподвижным мужикам за спиной.
Те подошли к кровати, деловито скрутили Зарину, заломав ей руки над головой. Клацнули наручники, Зарина оказалась прикована к толстой шарнирной цепи, болтающейся над спинкой кровати. Она попыталась дёрнуться, но добилась только того, что перевернулась на живот и ткнулась лицом в подушку.
– Хорошего отдыха, дорогая, – пропела дама-батон.
Зарина изогнулась, зарычала и изо всех сил ударила ногой в пустоту.
Щёлкнула, закрываясь, дверь…
Зарина перевернулась на спину. Как могла, без рук, поправила задравшийся халат.
Значит, есть некий «хозяин»? Батон и прошлый раз что-то о нём говорила…
Олеся Пятьеног входила в сообщество с дурацким названием «Чисто-людь» – оно выступало за «чистоту человечества», и вся его политика сводилась к борьбе со златокрылами. Дама-батон писала гаденькие статейки в разные порталы и блоги, впрочем, её разглагольствования популярностью не пользовались. Руководил «Чисто-людью» тип по имени Филип Огаров. Именно с ним Зарина и должна была дискутировать на конференции первого апреля. Тип был занятнейший. Жил на второй полосе, между тем сумел официально зарегистрировать собственное сообщество, которое хоть и ни на что особо не влияло, но шума за последнее время подняло немало. Огаров успешно притворялся клоуном, и многие над его клоунадой смеялись. А многие – в неё верили. О нём ходило множество слухов, говорили даже, что он держит притон со полу-стёртыми девицами на обочине, но однозначных доказательств никто привести не мог. Ещё говорили, что ему многое сходит с рук из-за дружбы с премьером мирового парламента – Николаем Морским, с которым когда-то вместе учились.
Филип всего этого не комментировал. Он удивительным образом умел свернуть с любой темы на ту, что волновала лично его – на златокрылов. Он часто мелькал в жёлтых ТиВи-шоу – тех, где принято в конце швырять в собеседника тортом. И физиономия у этого Филипа была подходящая – как раз для торта!
Круглая морда, круглый торт, сладкая рожа, улыбка ведущей, сладкий аж приторный крем, торт золотой с чешуёй златокрыла – подарок для званого гостя на нашем сегодняшнем шоу, свет ярких софитов в глаза…
Свет в глаза.
Зарина снова не заметила, как вырубилась.
В комнате успело стемнеть, но кто-то включил люстру – яркую хрустальную звезду. У кровати стоял человек. Круглое лицо, тёмные глаза, пыльные волосы и серая родинка на скуле под глазом…
Зарина дёрнулась и вспомнила, что прикована. Руки затекли, хотелось в туалет. Она злобно прищурилась на того, кого дама-батон называла «хозяином».
На Филипа Огарова.
Он положил на край кровати кожаный чёрный чемоданчик. На неё глядел пристально, но равнодушно.
– Надеюсь, тебе здесь удобно? – спросил, наконец, Филип бесцветным голосом и помахал рукой перед носом. – Запах гари не досаждал? Двое болванов провинились сегодня утром, пришлось принять меры. Но не отказываться же из-за этого от любимого номера.
Зарина не ответила. Он присел на край кровати.
– И где же мы прятались всё это время?
Зарина молчала.
Он открыл чемодан, продолжил всё тем же ровным тоном.
– В любом случае, ваше с Гандзом исчезновение очень мне помогло. А где Гандз? С ним бы я тоже сейчас побеседовал.
Зарина отвернулась.
– Что ж. Времени много. Ты всё мне расскажешь. Даже о чём сейчас и не думаешь. Так даже интересней, – что-то звякнуло, кажется, он ковырялся в чемодане. – А мы думали, чувствующих уже и не осталось. Признаюсь, мы поступили с ними… хм-м-м… слишком уж неосторожно. Но кто же знал, что они так быстро переведутся.
Зарина бросила на него быстрый взгляд. Да, Филип ковырялся в чемодане, резко запахло спиртом.
– Я буду осторожен с тобой. Хочу, чтобы тебя хватило на дольше. Если, конечно, ты сама не захочешь иначе.
Что-то холодное коснулось бедра, и тут же тело пронзила боль – в него словно впились стальные когти. Зарина вскрикнула и дёрнулась. Невидимые когти – три острых стальных когтя – вонзились сильнее, она закусила губу, чтобы не закричать во всё горло.
Когти исчезли.
– Что ты чувствуешь?
– Пошёл ты!
Когти вонзились в ягодицу. На этот раз Зарина заорала, на глаза навернулись слёзы.
– Что. Ты. Чувствуешь?
– Мне больно, тупая ты скотина! – она инстинктивно пыталась отползти, но дальше края кровати наручники не пускали – только врезались в запястье, сдирая кожу.
– Это я знаю. Что ещё? Страх? Обиду? Злость? Сексуальное возбуждение? Может быть, жалость к себе? Только не смей врать.
Зарина молчала, кусая губы.
– Я вижу, тебе сложно разобраться в чувствах. Придётся помочь.
Её резко вернули на место, швырнули на живот, раздался свист плети, и спину обожгло огнём. Один раз, второй, третий… Затем её вновь развернули на спину, и одинокий коготь скользнул по плечу, спустился к груди.
– Не надо, я скажу! – Зарина тут же возненавидела себя за эти слова, но коготь с груди исчез, застыл неподалёку в ожидании. – Да мне страшно, тварь ты поганая. И я тебя ненавижу. И злость пусть будет, если так хочешь.
– Что-нибудь ещё?
– В туалет хочу! Запах мочи в кровати любишь?
– Не очень, – коготь заскользил по груди, не вонзаясь, но царапая кожу. – Запах гари лучше. И запах крови.
Зарина сжалась, боясь вздохнуть.
– Ты дрожишь, – констатировал он. И резко встал с кровати. – На сегодня хватит. Я немного спешу, а твой визит оказался… хм-м-м… таким неожиданным. На днях продолжим. Я освобожу для тебя несколько часов.
Он спрятал коготь и бросил на кровать пакет с лейкопластырями.
– Заклеишь раны. И да, когти с плёткой были проспиртованы. И совсем детские. Как я сказал, хочу, чтобы тебя на дольше хватило. Хотя моя первая помощница считает, что таких, как ты, надо уничтожать сразу. Это похоже на страх перед вами, как думаешь?
Едва он вышел, вернулась дама-батон всё с теми же безмолвными охранниками. Заклеила пластырем порезы и сунула под нос стакан с резко-пахнущей жидкостью.
– Наручники снимите!
– Как только выпьешь.
«Это похоже на страх перед вами…»
– Что за дрянь? Я в туалет хочу!
– Всего лишь успокоительное. Хочу убедиться, что ты заснёшь. Ты должна быть свежей к следующему его визиту. Раз уж он так решил…
– А вы разве не должны заниматься вопросами инопланетного разума?
– Именно ими и занимаюсь. Пей. Или я волью в тебя отвар силой.
«Это похоже на страх…»
– Только после тебя.
Пятьеног хрипло хохотнула.
– Тебя никто не будет травить. Ты нужна для другого, – но всё же сделала глоток из стакана.
Зарина выпила остальное. И, едва с неё сняли наручники, ринулась в туалет.
– Следите тут за ней без меня. Взбрыкнёт, прикуйте к кровати, – услышала она за спиной звучный голос Пятьеног. – Как по мне, пусть и бы и висела прикованная и ходила на горшок, так нет же: «Ощущения притупятся, эффект не тот». Ну, пусть развлекается…
Едва Зарина спустила воду и оправила халат, Пятьеног без стука ворвалась в уборную.
– Взгляну на тебя напоследок. Кто знает, что от тебя останется через неделю, пока меня не будет. Радуйся, пока ещё сама в туалет ходишь.
«Бежать, бежать, бежать!» – стучала в мозгу мысль. Она сбежала из одного отеля, сбежит и из другого. Пятьеног не будет неделю, может, удастся договориться с мужиками-охранниками? Они не выглядели агрессивными… А сам Филип…
Зарина ощупывала оконную раму: как же она открывается? Что сказал Филип – когда он вернётся? Как высоко, какой же это этаж? Двадцатый?
Мысли путались, болели ободранные наручниками запястья и порезы от когтей. А ещё закрывались глаза. Так быстро действует снотворное? А сама Пятьеног? Она заснёт?
Надо выспаться. Завтра она найдёт решение. Зарина поплелась к кровати.
Проснулась она от чьего-то дыхания.
В окно струились первые лучи солнца, халат её распахнулся, а рядом кто-то сопел. Филип? Так быстро? Сердце забилось собачьим хвостом, Зарина медленно обернулась и… Рядом лежал не Филип. Прикованный всё к той же цепи над спинкой кровати, рядом с ней спал незнакомый юноша, на мускулистом плече его красовалась татуировка: «Салон О.Фила». В зубах у юноши торчал кляп. Повинуясь порыву, Зарину вытащила его, и юноша открыл глаза.
– О, госпожа уже проснулась, – подобострастно, хотя и чуть невнятно, произнёс он, чуть наклонив голову. – Я думал, вы любите спать в ванной.
– Передумала, – осторожно сказала Зарина, стараясь не пожирать прикованного глазами.
– Госпожа желает продолжения? Согласно тарифу у вас ещё есть…
– Пока не желаю, – перебила Зарина. – Может, чуть позже.
– Как пожелает госпожа, – вновь наклонил голову юноша.
Зарина осторожно сползла с кровати, поправила пеньюар.
Она сместилась.
Сместилась во времени. Люди Филипа поймают её только завтра. Сегодня, по идее, никто не знает, что она здесь. Сегодня здесь развлекалась некая «госпожа» с мальчиком из салона… Она встала на ноги и тут же спотыкнулась о нечто мягкое. Поправочка: неведомая госпожа развлекалась с двумя мальчиками из салона. Второй валялся на полу, его руки были привязаны к ногам шипастой верёвкой, во рту торчал даже не кляп – шар такой величины, что странно, как вообще в рот поместился. Интересно, где сейчас «госпожа»? И почему её с ней перепутали?
Зарина напустила на себя величественный вид и прошествовала в ванную. Как и сказал прикованный, госпожа спала в пустой ванной. Абсолютно голая, лишь на голове чёрная шляпка с полупрозрачной вуалью. Волосы чёрные, фигурой они тоже похожи, вот только грудь у госпожи больше и вся исполосована и, можно не сомневаться, спина – тоже. Но на это мальчик спросонья мог и не обратить внимания. Да и пеньюар, опять же, скрыл спину… Хотя бы её скрыл.
Одежда госпожи валялась тут же, разбросанная по всему полу, рядом с пустыми бутылками из-под какой-то дурманящей дряни.
Недолго думая Зарина сорвала пеньюар и натянула на себя узкие чёрные штаны и джемпер серебристого цвета с таким глубоким декольте, что у «госпожи» пришлось позаимствовать и бюстгальтер – без бретелек и прикрывающий, как и джемпер, лишь соски. Сверху – чёрная кожаная курточка, свисавшая с бачка унитаза.
Обувь. Должна быть обувь. Наверное, в коридоре. Зарина шагнула к двери, но тут же остановилась, протянула руку к спящей «госпоже». Осторожно, едва дыша, сняла шляпку. Госпожа всхрапнула, но не проснулась. Не так уж мы и похожи, ха! Зарина вышла из ванной, на ходу надевая головной убор и расправляя вуаль. Да, высокие сапоги на шпильках обнаружились у входа. А у кровати валялась ещё и сумочка. Неспешно подобрав её, Зарина обулась. Бросила взгляд на юношей. Второй, кажется, ещё не проснулся, первый жадно смотрел на неё. То ли жаждал означенного «продолжения», то ли – наоборот.
Развязать бы его и увести с собой, спасти от этого кошмара, но… Она отмахнулась от назойливой мысли. Слишком опасно. Мало ли, как он поведёт себя освободившись. Слишком уж странно всё в этом мире… Она вышла из номера. Прошла к лифтам. Горничная в узком сером платье с красноречивым вырезом на ягодицах пылесосила ковры в коридорах. Трусов на ней не было. Здесь все помешались на сексе! И на боли…