Юлиан Семенов
ТАСС уполномочен заявить…
Славин
Коллега Славина в Луисбурге был молод, лет тридцати пяти, звали его Игорем Васильевичем, фамилию свою он произносил округло, как-то по-кондитерски: «Ду-улов».
– Вообще-то пока еще никто не обращался ко мне за помощью, – певуче рассказывал Дулов, изредка поглядывая на острую макушку Славина; они шли по берегу океана; солнце было раскаленно-белым, жгло нещадно, слепило. – Один раз жена коменданта пришла, ей показалось, что за ней следят.
– Креститься надо, когда кажется.
– Мы проверили, тем не менее.
– Ну это понятно. Даллес за нею, надеюсь, не следил?
Дулов переспросил, нахмурившись:
– Даллес?
– Ну да, Аллен Даллес.
Дулов понял, рассмеялся – он смеялся заливисто, чуть откидывая голову налево, словно щегол перед песней. И глаза у него были щегольи, маленькие, пронзительно-черные, чуть навыкате.
– По поводу Парамонова все вскрылось уже после его отъезда домой, – продолжал Дулов. – Пришла повестка в суд, а его уж и след простыл.
– В суде были?
– Да. Те отфутболили в местную автоинспекцию. А там молчат, «ничего не знаем, никого не помним».
– Сам Парамонов ничего об этом не сказал?
– Никому ни слова.
– Чем он занимался?
– Механик гаража. Прекрасный, надо сказать, механик. Поставил на «Волгу» Зотова карбюратор «Фиата» – теперь летает, как спутник, шепотом дает полтораста километров.
– Как? – удивился Славин. – Почему шепотом?
– Тихо, без натуги.
– А что, хорошее определение – шепотом, – согласился Славин, – очень точно передает легкий и ненатужный набор скорости. Так, это – понятно. А по поводу здешних разведчиков ЦРУ вам что-нибудь известно? Ни к кому из наших не подкрадываются?
– Есть тут один занятный персонаж. Джон Глэбб, коммерсант, так сказать. С ним довольно часто видится Зотов.
– Кто?
– Андрей Андреевич Зотов, инженер-корабел, я же говорил вам. Я его предупреждал, что Глэбб, возможно, связан со службами, но он только посмеялся: «Ваша работа такая, в каждом видеть црушника».
– Правильно посмеялся. А как человек? Претензий у вас к нему нет?
– Нет. Рубит с плеча, бранится, но – убежден – честен.
– Бранится по поводу чего?
– По поводу того, что мы все браним – с разной только мерой громкости: и разгильдяйство наше, и перестраховку, и леность, и раздутые штаты, и бюрократию.
– Правдолюбец? – вспомнив Дмитрия Степанова, усмехнулся Славин.
– Вы вкладываете в это слово негативный смысл?
– А можно? – удивился Славин. – Кстати, кто следит за своевременностью поставок в Нагонию?
– Зотов. Здесь, в Луисбурге, наши суда, следующие в Нагонию, запасаются на весь рейс: там же ничего нет, порты практически демонтированы колонизаторами.
– Он давно здесь?
– Третий год. Последние семь месяцев один живет. Жена улетела в Москву. Недавно сам летал в Москву.
– Она что, здешний климат не выдержала?
– Нет, не в этом дело… Что-то у них сломалось, кажется. Говорят, у нее был роман с Дубовым, это, кстати, приятель Зотова, тоже экономист, кандидат наук…
– Как бы установить, с каким рейсом Зотов вернулся?
– Проще простого. Два рейса в неделю, пятница и вторник…
– А почему не вторник и пятница? – поинтересовался Славин. Он любил тесты, это помогало ему понять реакцию собеседника: иному толкуешь битый час, а он – как дерево, а на другого стоит только посмотреть, и по глазам видно – понял.
– Потому что пятница более верная точка отсчета, – ответил Дулов, – за нею идут дни отдыха.
– Теннисные корты, кстати, у вас есть?
– В «Хилтоне».
– А где же там? Я что-то и не заметил.
– В подвале. Там кондиционер, прекрасное покрытие.
– Играете?
– Болею.
– За кого?
– Сейчас за польского консула, а раньше болел за жену Зотова – она играла мастерски.
– Скажите, а Зотов давно встречается с Глэббом?
– Давно. Они познакомились месяца через три после того, как Зотов приехал. Да, видимо, года два с половиной, не меньше. Глэбб не пропускает ни одного нашего приема, его у нас многие знают.
– Зотов говорит по-английски?
– И по-испански, и по-португальски – образованный мужик.
– Он вам нравится, – полуутверждающе заметил Славин.
Дулов, понимая, что вопрос о Зотове поднят неспроста, тем не менее откинул – по-щегольи – голову, уставился на Славина глазами-бусинками и ответил:
– Да, он мне нравится.
– Хорошо, что вы не сказали: «У нас к нему нет претензий», молодчага. Зотов – пьющий?
– Нет, но он умеет пить.
– То есть пьющий? – повторил Славин.
– Нет. Он умеет пить, – упрямо повторил Дулов. – Он может много выпить, но никогда не бывает пьяным. Конечно, он не тихушник какой, я сужу только по тому, как он пьет на приемах.
– Любовницу не завел, после того как жена уехала?
– Я думаю, вас неверно о нем информировали, Виталий Всеволодович.
– А меня про него только вы информировали, Игорь. Я ничего о нем раньше не знал. Как он проводит досуг?
– Ездит по стране. Собрал интересную библиотеку.
– Наши книги здесь легко купить?
– Теперь – трудно. Все поняли, что в Москве хорошую книгу не найдешь, только тут и покупают. У него много книг по искусству, по здешней живописи.
– Музей, кстати, открыт? Книги по живописи Африки купить можно?
– Музея нет. Книги о художниках Африки издают в Париже и Лондоне. Вы не хотите с ним поговорить?
– Обязательно поговорю. Только не сразу, ладно?
– Конечно, вам видней, Виталий Всеволодович.
– Теперь вот что, Игорь… Никто из наших не встречал в «Хилтоне» русских эмигрантов? Может, к ним кто обращался – ну там водка, сувениры, пластинки…
– В «Хилтоне» всего человек шесть белых работают, Виталий Всеволодович, остальные африканцы. Бармен, я знаю, белый, француз, Жакоб его зовут, шпион, сукин сын, всем служит, невероятного шарма парень, потом там у них есть белый метрдотель, Линдон Уильямс… Больше не знаю, право…
– Вы с Глэббом на приемах раскланиваетесь?
– Конечно.
– Когда у нас предвидится коктейль или прием?
– В субботу.
– Надо бы проследить за тем, чтобы Глэббу отправили приглашение.
– Хорошо. Вы об этом попросите?
– Зачем? Я тряхнул стариной, приехал, ибо на фронте был военкором… Вы уж этим озаботьтесь, ладно? И познакомьте меня с Глэббом.
– Но он же знает, кто я.
– Ну и что? Прекрасно.
– Прекрасно-то прекрасно, но ведь он, думаю, может догадаться о вашей нынешней профессии. Визг в прессе поднимут…
– Пусть не лезут к нашим людям – дома ли, здесь ли, за границей – мне тогда незачем будет сюда ездить, – жестко сказал Славин. – Они же начинают первыми, они – подкрадываются к тем проблемам, которые входят к прерогативу государственной безопасности. Пусть не лезут к нашим, – повторил Славин, – мы тогда будем сидеть в Москве.
– Так прямо и объяснить? – Дулов улыбнулся.
– А что? Зачем темнить? В конспирации тоже следует соблюдать меру.
– Попробуем.
– Парамонов, кстати, никогда на приемах не бывал?
– Нет, Виталий Всеволодович, он же не дипломат…
– Случайность исключается?
– Исключается, – убежденно ответил Дулов и вздохнул. – Особенно при вашей смете, каждая бутылка на счету.
…Вопросы Славина, правду сказать, Дулову не понравились – лобовые вопросы, без игры, несколько отдают схемой.
Ответы Дулова, однако, Славину понравились; он любил людей, которые умели отстаивать собственную точку зрения, несмотря на то что – тут от интонации много зависит – лучше бы для него было подстроиться под приезжего, особенно такого звания и уровня.
«Центр.
Что известно о Парамонове? Сообщал ли он кому-либо о факте его задержания полицией? Если сообщал, что именно? Существуют ли в Центре данные о русской эмиграции в Луисбурге? По моим сведениям, здесь проживает около сорока человек.
Славин».
«Славину.
Данные о русской эмиграции весьма незначительны, поскольку в Луисбурге нет клуба эмигрантов. По неподтвержденным данным, в Луисбурге живет некто Хренов Виктор Кузьмич (Кириллович), бывший власовец, участвовал в боях за Вроцлав (Бреслау). Точное место проживания неизвестно, однако, по сведениям трехлетней давности, он снимал номер в отеле возле вокзала. Известно также, что одно время в Киле он жил игрою на бильярде, имел кличку От двух бортов в середину. Поскольку мы не располагаем данными о том, добровольно ли он пошел к Власову или был принужден к этому, соблюдайте максимум осторожности, если запланировали встречу. Сведений о его связях с разведслужбами не имеем, но известно, что в Киле он принимал участие в грабежах.
Центр».
Константинов
Проскурин разложил перед Константиновым на большом, темного ореха, столе десять листов бумаги, на которых были напечатаны наименования министерств и ведомств, так или иначе связанных с поставками в Нагонию.
Константинов бегло проглядел страницы и несколько раздраженно заметил:
– А еще конкретнее можно?
Проскурин пожал плечами:
– Я сделал прикидку. Круг сужается. Остается всего несколько человек.
– А сколько из них имеют доступ к секретным документам?
– Двенадцать.
– Установочные данные подготовлены?
– Да.
– Что-нибудь настораживающее есть?
– У меня ни к одному из них нет претензий.
– Претензий? – переспросил Константинов. – И не может быть претензий к советским людям. Или факты, или – ничего.
– Я исходил из наших сегодняшних критериев.
– А вот что касаемо критериев – так они постоянны. Где материалы об этих людях?
– Трухин перепечатывает.
– Когда закончит?
– Думаю, к обеду.
Константинов вскинул голову на Проскурина и повторил:
– Когда закончит, я спрашиваю?
– К четырнадцати ноль-ноль.
– Спасибо.
Зазвонил один из семи телефонов; Константинов безошибочно угадал который, снял трубку:
– Слушаю. Да. Привет. Ну? Заходите немедленно.
Положив трубку, Константинов задумчиво посмотрел на телефонный аппарат, потом обернулся к Проскурину:
– По вашим спискам Парамонов проходил?
– Тот, о котором сообщил Виталий Всеволодович?
– Именно.
– Да.
– Но в суженный круг он не включен?
– Нет. Вы же сказали, что агента вероятнее всего просят передавать данные политического характера.
– Верно. Но Парамонов может быть передатчиком информации. Где он сейчас работает?
– В «Межсудремонте».
– Кем?
– Заведующим автобазой.
– Чем занимается «Межсудремонт»?
– Этого я еще не установил.
– Приблизительный ответ можно дать, нет?
Проскурин пожал плечами:
– Я не решаюсь, ибо знаю ваше отношение к приблизительным ответам.
– В общем-то, верно. Пожалуйста, попробуйте выяснить это срочно, потому что наружное наблюдение – после шифровки Славина – получило весьма тревожные сигналы на Парамонова, они ко мне с докладом идут. За четверть часа выясните?
– Я постараюсь, но лучше бы – за полчаса.
– Хорошо. Но тогда, пожалуйста, установите, не помогает ли Парамонов кому-то из начальства с машиной – в личном, как говорится, плане. Кому карбюратор поменял, кому кольца перебрал, понятно? Славин ухватил деталь, проанализируйте ее: за полчаса, как уговорились.
Сводка наблюдения была составлена, как и надлежит, сухо, без единой эмоции, только факты.
«Михаил Михайлович Парамонов, 1929 года рождения, русский, женатый, не имеющий родственников за границей, вышел в 12.47 из “Межсудремонта”, около остановки автобуса проверился, имитируя, что завязывает шнурок ботинка, дождался, пока в автобус сели все пассажиры, и вскочил туда последним, перед тем как закрылись двери. Он проехал две остановки, вышел, снова проверился, остановившись около витрины магазина “Минеральные воды” и вбежал туда за минуту перед тем, как продавец вывесил табличку “Перерыв на обед”. Ни с кем, кроме продавца, в контакт не входил, выпил лишь стакан минеральной воды. Сев на автобус без проверки, Парамонов вернулся в “Межсудремонт” и провел в гараже все время до окончания работы, перекрашивая в серебристый цвет “жигули”, государственный номерной знак 72–21».
Константинов поднял глаза на полковника Коновалова. Тот, словно ожидая этого взгляда, сразу же достал из папки второй лист бумаги с текстом, отпечатанным почти без полей, и молча протянул генералу.
Константинов углубился в чтение:
«Продавец магазина “Минеральные воды” Свердловского райпищеторга Цизин Григорий Григорьевич, 1935 года рождения, русский, беспартийный; женат, имеет родственников за границей по линии матери, привлекался к суду за халатность, осужден к году исправительно-трудовых работ по месту работы».
– Где родственники живут? – поинтересовался Константинов, полагая, что Коновалов еще не сможет ответить – мал срок, просто для подсказки спросил, такого рода подсказка – уважительна, никак не обижает.
Однако Коновалов, седенький, кругленький, чуть склоненный вперед, факирским жестом вытащил следующий листок и зачитал:
– Дядя, Цизин Марк Федорович, живет в Оттаве, работает грузчиком на бойне, а тетя, Цизина Марта Генриховна, уборщица в отеле.
– Как они туда попали?
– После войны; их немец угнал.
«Фраза участника войны, – сразу же отметил Константинов. – Мы бы сказали иначе: “Угнали фашисты”. И в этой филологической мелочи – сокрыт огромный смысл».
– Еще одна справочка, ознакомьтесь, пожалуйста, товарищ генерал.
– Когда вы успели? Времени-то было в обрез.
– Ах, Константин Иванович, меня за то и оттирают на пенсию, что молодых, говорят, слишком гоняю.
– Вместе на пенсию пойдем, – пообещал Константинов и споткнулся на первой же фразе справки:
«“Жигули”, государственный знак 72–21, принадлежит гражданке Винтер Ольге Викторовне, 1942 года рождения, еврейке, беспартийной, детей не имеет, муж, Зотов Андрей Андреевич, работает в Луисбурге».
Константинов быстро поднялся из-за письменного стола, открыл сейф, перебрал листочки, оставленные Проскуриным, отложил один, склонился над ним, пыхнул потухшей сигарой, снова раскурил ее, не заметив даже, как пламя зажигалки сожгло коричневые листья с левой стороны, и спросил Коновалова:
– У вас по Винтер больше ничего нет?
– Никак нет, товарищ генерал.
– Спасибо, Трофим Павлович.
– Разрешите быть свободным?
– Да, пожалуйста. Винтер будем иметь в виду.
Основания к этому были: старший научный сотрудник конъюнктурного института Ольга Викторовна Винтер была допущена к секретным документам, связанным, в частности, с положением в Нагонии, ибо тема ее кандидатской диссертации посвящена проблеме проникновения на африканский континент многонациональных монополий.
– И, коли вас не затруднит, – попросил Константинов, – попробуйте раздобыть для меня ее диссертацию.
…Через полчаса вернулся Проскурин.
Константинов глянул на него из-под очков.
– «Межсудремонт» занимается переговорами о ремонте наших торговых кораблей, которые выполняют международные рейсы. Поддерживают деловые связи с ГДР, Великобританией, ФРГ, Югославией и Францией. Директор конторы, Ерохин, автомобиля в личном пользовании не имеет, однако заместитель директора, занимающийся африканскими рейсами, Шаргин Евгений Никифорович, имеет «Волгу». Парамонов следит за ней лично, делает профилактику, достал новые покрышки, кажется, зашипованные.
– Все?
– Нет. Не все. Шаргин, хотя и не имеет допуска к секретной информации, тем не менее часто бывает в Министерстве внешней торговли. Его брат, Шаргин Леопольд Никифорович, оформлен к допуску, занимается закупками техники, неоднократно выезжал за рубеж, в Луисбург летал три раза. Среди партнеров на переговорах был Джон Глэбб, которым вы интересуетесь.
– Мы, – поправил его Константинов. – Мы им интересуемся. Вы в том числе. Наблюдение за Парамоновым, я думаю, надо усилить. Цизина следует хорошенько проанализировать. Кто сможет им заняться?
– Думаю – Гречаев.
– Почему?
– У вас есть возражения против его кандидатуры?
– Нет. Пусть посмотрит. Но, понятно, в высшей мере аккуратно.
– Хорошо.
– Ольга Винтер входит в «суженный круг»?
– Да. Но я намерен ее исключить, Константин Иванович. Женщина она языкатая, резкая, но, по отзывам всех ее знающих, отменно хорошая.
– А что вы можете сказать о ее муже?
– Мужем мои люди не занимались.
– Видите ли, муж-то ее – Зотов. Сидит в Луисбурге. И занимается, в частности, вопросом поставок в Нагонию.
– Вот так дело… Значит, сеть? Зотов – Винтер – Парамонов?
– Зотов там, Винтер, допущенная к секретным документам на этой же проблематике, – здесь, а Парамонов – передает информацию? Вы так мыслите себе эту сеть?
– Теоретически такая сеть вполне допустима… Элегантна даже, сказал бы я… Но Стрельцов уже присматривался к Винтер, говорил о ней со знакомыми – все в один голос твердят: хороший человек. Неужели так ловко маскируется, а? Впрочем, если сеть существует, она должна играть, обязана, точнее говоря…
Константинов слушал Проскурина задумчиво, вертел в пальцах карандаш, а потом спросил:
– Винтер по-прежнему ездит на корт? Славин сообщил, что она увлекалась теннисом в Луисбурге. Корт – прекрасное место для встреч с самыми разными людьми…
– Про теннис мы не устанавливали, Константин Иванович.
– Не сочтите за труд выяснить это, а? И еще – где она играет? В каком обществе? «Спартак», ЦСКА, «Динамо»? С кем играет – тоже любопытно.
Через два часа Проскурин доложил, что Ольга Винтер играет на кортах ЦСКА. Среди ее партнеров был заместитель начальника управления МИДа, генерал из инженерного управления, ответственный работник Госплана и Леопольд Шаргин, из Министерства внешней торговли.
«Славину.
Сообщите все, что у вас есть по Ольге Винтер, жене Зотова – контакты, интересы, моральный облик. Выясните, с кем она играла в теннис, где? Были ли у нее постоянные партнеры, и если да, то кто именно. Кто помогал ей в сборе материалов для диссертации.
Центр».
«Центр.
По отзывам людей, знавших Винтер, она проявляла большой интерес к американскому проникновению на африканский континент. Материалы к диссертации собирала в библиотеке парламента, а также в пресс-центре посольства США. Кто именно помогал ей в пресс-центре, выяснить пока что не удалось. В теннисе у нее не было постоянных партнеров. Несколько раз она играла на кортах “Хилтона” с женой британского консула Кэролайн Тизл, примерно тридцати лет, дочь генерала Гэймлорда, работавшего по связи между МИ-6 и ЦРУ в 1949–1951 годах; играла также с Робертом Лоренсом, представителем “Интернэйшнл телефоник”. Считают, что Винтер уехала в Москву в связи с ее увлечением Дубовым, кандидатом экономических наук, срок командировки которого истек полтора года назад.
Славин».
«Славину.
Установите полное имя Роберта Лоренса, возраст, приметы. Что известно о Кэролайн Тизл?
Центр».
«Центр.
Кэролайн Тизл отличается радикализмом, резко отзывается о ситуации на Западе, выступает со статьями в левой прессе об африканцах, напечатала два памфлета о режиме Яна Смита и один комментарий о тайных операциях ЦРУ в Англии. Западные дипломаты ее сторонятся. По сведениям, полученным из проверенных источников, с разведслужбами не связана. Данные на Лоренса устанавливаю.
Славин».
«Центр.
Игравший на кортах “Хилтона” с Ольгой Винтер американец Роберт Уильям Лоренс, 1920 года рождения, приехал в Луисбург через месяц после свержения колониализма в Нагонии. Работал в Чили, также представителем “Интернэйшнл телефоник”.
Славин».
«Славину.
По нашим сведениям, Роберт Уильямс Пол Лоренс, 1922 года рождения, женат, имеет двух детей, проживающих в Нью-Йорке, предположительно является резидентом ЦРУ в Луисбурге. Выявите его связи. Сколько раз он играл в теннис с Винтер? Был ли кто-нибудь из наших во время игр с ним? Если был, выясните, какие вопросы они поднимали в беседе, если были свидетелями таковой? Каковы их отношения?
Центр».
«Центр.
Прошу дать санкцию на встречу с Лоренсом.
Славин».
«Славину.
От встречи с Лоренсом воздержитесь.
Центр».
«Центр.
Считаю необходимой встречу с Лоренсом.
Славин».
«Славину.
Повторяю, от встреч с Лоренсом воздержитесь. Выясните характер взаимоотношений Лоренса с Джоном Глэббом.
Центр».
«Центр.
Глэбб и Лоренс плавают по утрам в бассейне “Хилтона”. Отношения самые дружеские. Номер, в котором живет Лоренс, в отеле не называют, однако официанты полагают, что апартаменты, где работает ЦРУ, размещены на пятнадцатом этаже.
Славин».
Славин
Садовник советского посольства Архипкин просыпался рано, часов в пять; дело шло к пенсии, в Луисбурге досиживал последние месяцы, считал дни, когда вернется домой.
Он выходил в сад, когда еще никто из дипломатов не приезжал; посол и поверенный, которые жили здесь же, спали; тихо было в парке, и солнце, пробивавшее стрельчатую, диковинную листву, казалось бесцветным, зато трава обретала свой истинный цвет, какой-то совершенно особый, возможный только здесь, в Африке.
Архипкин знал, что в шесть полицейские, дежурившие у входа в посольство, будут меняться; при этом они долго разговаривают, иногда негромко поют, особенно когда день обещал быть с ветром, не таким душным; казалось, они чувствовали погоду без барометра.
Подъехал полицейский джип, из кузова выпрыгнули три парня, поправили автоматы, засмеялись чему-то, начали тихо переговариваться, и в это как раз время Архипкин услыхал – где-то совсем поблизости – тихий, задыхающийся голос:
– Мужчина, да помоги же!
Странность обращения, легкий акцент испугали Архипкина, он даже присел возле забора; оглянувшись, увидел человека, который пытался дотянуться до острой пики – набор посольства состоял из металлических панелей и пик, колониальный стиль, остался от испанцев; на пике раскачивался маленький сверток; для тяжести к свертку был привязан камень.
– Помоги же! – судорожно повторил мужчина, стоявший на улице, и оглянулся на полицейских.
Те, видимо, заметили его.
Архипкин услыхал, как один из полицейских крикнул что-то мужчине за оградой, потом все они побежали; рванул с места джип. Архипкин подцепил граблями сверток, перебросил его на советскую территорию; мужчина счастливо улыбнулся и бросился в узенький переулок; джип скрипуче затормозил – улочка как тропинка, там два велосипедиста с трудом разъедутся.
Прогрохотала автоматная очередь. Архипкин, подхватив сверток, бросился к посольству. Автомат ударил еще раз, потом настала тишина…
Славин перечитал листок из свертка:
«Я отправлял вам письмо про то, как американы вербовали нашего гада в “Хилтоне”. Отправил по почте. Дошло ли? Не ведаю. Американов тех я снова видал в “Хилтоне”, а гада нет. Ладно, я старый, меня война поломала, апосля нее намыкался, поскитался, поплакал в подушки готелей, а он-то чего? С сытой рожей и молодой? Коли то мое письмо не дошло, знайтя, вербанули американы нашего».
– А что за письмо он отправил? – спросил Дулов.
– После войны работал в Германии, – не ответив на вопрос, заметил Славин. – «Готель» пишут те, кто долго жил в Германии.
– И украинцы говорят «готель», – возразил Дулов.
– Верно. Но русские, которые жили в Германии, все, как один, говорят так же. Я работал с перемещенными в конце войны, знаю. Ну, где садовник?
Архипкин вошел в кабинет боком, остановился у двери и, как показалось Славину, хотел щелкнуть каблуками.
«Из сержантов, наверное, – подумал Славин. – Помкомвзвода был, не иначе».
– Садитесь, Олег Карпович, – сказал Славин. – Чайку попьем?
– Спасибо, от чая не откажусь.
– Он у нас ивановский, – пояснил Дулов. – Ивановские водохлебы…
– Я слыхал, что главные водохлебы в Шуе жили, – сказал Славин, – или неверно, Олег Карпович?
– Шуйские всегда поболее ивановских хлебали, стаканов по десять – пятнадцать…
– Неужели? Пятнадцать стаканов! Возможно ли?!
– Ставьте самовар – покажу, – улыбнулся наконец Архипкин; напряженность, которая просматривалась в нем с самого начала разговора, перестала быть столь явной.
– А шуйские чем-то от ивановских отличаются? – медленно гнул свое Славин. – Или вы все на одно лицо? Я, например, рязанцев от курян легко отличаю.
– Так то понятно, – согласился Архипкин. – Курянин – южный, у него глаз с черным отливом, а рязанец косопузый, ближе к нам, блондинистый…
– А тот мужчина, что сверток перебрасывал, он, по-вашему, из какой области?
– Да я его и не разглядел толком.
– Черноглазый?
– Ей-богу, не понял, а особливо, когда палить начали, у меня и вовсе память отшибло: войны нет, а с автоматов шмаляют, как в ту пору, от живота.
– Вы видели, что полицейские стреляли от живота?
– Может, и не видел, может, показалось мне так…
– Пошли в парк, постоим на том месте, где все произошло, повспоминаем, а?
– Пошли, – согласился Архипкин, страдающе посмотрев на Дулова. – Только я не помню ничего, говорю ж, от страха занемел даже.
…В парке Архипкин остановился в том месте, где неизвестный бросил сверток, кивнул на пику:
– Вот тут он повис.
Славин подошел к забору: виден узенький переулок, идет под гору.
– Когда стрелять начали, он бежал, петляя? – спросил Славин.
– Не, он петлять начал, когда на велосипед прыгнул.
– Ax, у него там велосипед стоял?
– Ну да. К стене прислонен был. Дамский.
– Переулок в улицу упирается… Он куда повернул – направо или налево?
– Ясное дело, налево – там под гору идет, убегать сподручней.
– А куда ведет та улица?
– Не знаю, я выхожу с посольства редко, по ихнему-то не понимаю, заплутаешь еще…
– Та улица ведет к вокзалу, – сказал Дулов. – Она вливается в проспект, там трамвай, много машин, там его не возьмешь.
– Вы убеждены, они его не убили? – спросил Славин.
– Я выскочил из квартиры на балкон, мне все видно было… Он ушел, потому что они бежали вниз по переулку и никого перед ними не было. А когда они добежали до конца переулка, стрелять не стали, видимо, он махнул проходными дворами, там их много, – сказал Дулов.
– Проверили?
– Да. Если б они его убили, по радио сообщили непременно: нас лягнуть не преминули бы, – убежденно сказал Дулов. – Наверняка ушел.
– Он седой был? – спросил Славин.
– Да и не поймешь… Пегий, – ответил Архипкин. – А может, блондин, выгорел, может…
– Одет был во что?
– Как во что? – удивился Архипкин. – В костюм.
– Это я понимаю… Какого цвета костюм? Старый или новый? В галстуке? Или нет?
– Вот напасть-то, – вздохнул Архипкин, – ну, ей-бо, как отшибло…
– Шрама на лице не было?
– Шрама не было. Рука у него, правда, беспалая. То ли одного нет пальца, то ли двух – это я заприметил.
– Вот это уже важно. Он вам что-нибудь говорил?
– Ничего не говорил. Только сначала шепнул, мол, мужчина, подмоги…
– Как?! «Мужчина»?
– Или «мужчина», или «человек», точно сказать не могу.
– Если сказал «человек» – значит, украинец, – заметил Дулов.
– Не обязательно, – возразил Славин. – Мой друг, чистокровный русский, воронежец, обычно говорит, обращаясь к друзьям, «человек», «человече»… Голос какой? Испитой? Хриплый? Или нормальный?
– Хриплый голос, это вот точно, хриплый…
– А приметы так и не можете припомнить?
– Ей-бо, не могу, зачем зазря в грех вас вводить?
…Славин вернулся в кабинет, обложился справочниками: он искал бары, где играли в бильярд, особенно в районе вокзала. Нашел четыре: «Веселые козлята», «Неаполь», «Касабланка» и «Лас Вегас».
Потом снова пригласил Архипкина.
– Олег Карпович, – спросил Славин, – вы в бильярд умеете играть?
– Плохо. С шоферами, бывало, погоняешь, шутки ради…
– Придется вам со мною поиграть.
– Да у нас не стол, а смехота одна.
– Мы с вами не в посольстве будем играть. В городе.
– Так в городе бильярды только в вертепах, нас упреждали…
– Вдвоем не страшно, – сказал Славин, подмигнув Архипкину. – Как, Олег Карпович?
– Если надо, значит, надо, – степенно ответил тот.
– Теперь вот что, – продолжил Славин, – мы с вами будем искать «беспалого». Но, быть может, нам повстречается другой русский, я вам его покажу. Поговорите с ним, ладно?
– Не советский? – спросил Архипкин.
– Эмигрант. Власовец, – ответил Славин.
– Я с таким псом и говорить-то не стану. Душить его надо, я супротив их дрался в Бреслау, ну нелюди, ну зверье…
– Если мы найдем «беспалого», тогда все в порядке, а если надо к нему подкрадываться, тогда, боюсь, придется вам поговорить с тем как раз власовцем, который стоял против нас именно во Вроцлаве… Не судите только всех эмигрантов одним судом, Олег Карпович. Один добровольно продался немцам, сам к Власову пошел, а сотню-то принудили… Все понимаю, вы правы, оправдать такое невозможно, но и среди них есть разные люди.
– Это мне умом понятно, только сердце у меня есть. Во Вроцлаве этом самом моего меньшого братана Власовы постреляли…
В «Веселых козлятах» было шумно и многолюдно, играли здесь плохо, больше куражились, ставки были низкие, три доллара, «беспалый» не появлялся. Архипкин проиграл Славину три партии всухую, рука его заметно дрожала, когда он бил по шару; часто мазал, смотрел по сторонам настороженно.
Когда верткий официант, бегавший с подносом между стопами, принес пиво, Славин спросил:
– А Хренов когда придет?
– Он теперь у нас не играет, сэр. Он играет в «Лас Вегасе» или в баре «Гонконг». Чаще в «Гонконге», китайцы привезли прекрасные столы, там собираются самые лучшие игроки, ставки до ста долларов…
…В «Лас Вегасе», потолкавшись вокруг столов, – игроки были высокого класса, тишина стояла в зале, – Славин пригласил Архипкина к стойке, заказал «хайбол». Рука у Архипкина дрожала по-прежнему, коктейль пил с недоуменным отвращением, то и дело оглядывался.
– По уху врезать сможете? – улыбнулся Славин. – Руки-то вон какие крепкие. Чего ж тогда боитесь?
– Непривычно как-то, – ответил тот, – вертепства не люблю, я ж деревенский, нам это против сердца.
– Слово такое слыхали – «надо»?
– Это я понимаю, а все одно не в своей тарелке.
Славин обратился к бармену:
– А когда придут самые хорошие игроки?
– У нас бывает только один по-настоящему хороший игрок, сэр. Мистер Хренов, «от двух бортов в середину», классный игрок.
– Но он ведь сейчас в «Гонконге»…
– Видимо, там, сэр. Хотя он играет и здесь, довольно часто играет, но в последнее время начал посещать «Гонконг».
– Что, лучше столы?
– Нет, сэр, там дешевле еда. Китайцы продают пищу по бросовым ценам, им же все привозят из Пекина. Мы ничего не можем с ними поделать, они хотят нас разорить. Алкоголь, правда, у них стоит столько же, снабжают бельгийцы, нам приходится снижать цены на коктейли, иначе вылетим в трубу…
…В «Гонконге» бармен сразу же указал Славину на Хренова. Тот играл мастерски, неторопливо, засучив рукава; играл, как настоящий жук, дразнил партнера, говорил по-английски с ужасным акцентом:
– Целься, целься лучше, Джон! Рукой не егози, а то обыграю! Деньги-то приготовил? Или к жене побежишь просить?
Славин сел за бар – Хренов был виден ему в зеркале.
– Наблюдайте за ним, – шепнул он Архипкину. – Потом подойдите, предложите сыграть.
– Ох, Господи, – выдохнул Архипкин, – у меня аж все молотит внутри… Может, жахнуть для храбрости?
– «Хайбол»?
– Да нет, водки б лучше.
– У них дрянная водка, «Смирноф», сладкая она. Виски хотите?
– Давайте, сто грамм приму.
Славин заказал двойную порцию, Архипкин выпил, подышал орешком, крякнул, слез с высокого стула и отправился к столу, на котором играл От двух бортов в середину.
– Слышь, – сказал Архипкин, – сыграем, что ль? На пять рубл… долларов…
