Юлиан Климович
Город, в котором солнце светит только ночью
Глубоко затянувшись последний раз, я бросил докуренную до фильтра сигарету в урну, огляделся по сторонам и шагнул под дождь.
Дверь открыла плачущая мама. Отец сидел на кухне за большой кружкой чая и мрачно смотрел перед собой. Я сел напротив. Отец не пошевелился. Он как будто впал в оцепенение. Его чай давно остыл.
– Куда?
– Под Астрахань.
Я попытался заглянуть отцу в глаза в надежде увидеть реакцию, но его лицо осталось непроницаемым. Он поднял кружку, и не донеся ее до рта остановился. Его рука тряслась. Он поставил кружку обратно на стол и убрал руку.
– Там сейчас мясорубка…, – как бы размышляя вслух, произнес он. – Тебе надо быть очень осторожным и осмотрительным, чтобы не погибнуть в первом же бою, – теперь отец внимательно смотрел на меня. – Ты понимаешь?
– Да, отец.
В этот момент я понял, что уже не могу назвать его простым детским словом “папа”.
– Когда сбор?
– Послезавтра в 6 утра в военкомате.
– Значит еще один свободный день у тебя. Это хорошо…, – отец сделал попытку улыбнуться.
Зашла мама. Утирая слезы, начала собирать на стол. Подожгла конфорку под кастрюлькой с тушеным мясом и картошкой.
– Жаль, что с Леной у вас ничего не получилось. Нам с отцом внук или внучка очень нужны. Нам без тебя очень плохо будет. Очень плохо…
Она опять заплакала.
– Мама, ты так говоришь, будто уже похоронила меня.
Из ее заплаканных глаз опять полились слезы. Отец поморщился.
– Зачем ты так говоришь, сынок? – Мама давила слезы. – Просто нам хотелось, что бы вы с Леной поженились после школы, детей завели. Мы же видели, что Лена тоже этого хотела. Теперь все по-другому получилось. Но Господь иначе распорядился. Гордыня тебя обуяла, сынок.
– Это не гордыня, а принципиальность, – произнес отец глядя в окно.
Во дворе нашего огромного старого “корабля” ватага малышей несмотря на дождь играла в войнушку. Детские крики, заглушаемые шелестом дождя, едва доносились из приоткрытого окна. Влажный воздух, смешиваясь с запахом горящего газа и жаркого, создавал ничем не передаваемое ощущение уюта родительского дома.
Все время с того момента, когда меня выгнали из школы, я ощущал некое чувство вины перед родителями. Я ни секунды не сомневался в своей правоте, и себя не жалел, но вот родители… Теперь уверенность в правильности своего поступка у меня укрепилась. От отцовских слов мне стало легко на душе. Далекая Астрахань, захваченная эмиратом, уже не казалась такой удручающе далекой, а три года службы, которые мне предстоит воевать не такими бесконечными и страшными. В конце концов, мы же можем и взять этот треклятый город, выйти к своей госгранице и закончить наступательную фазу, окопавшись в обороне. Уверенность в благополучном исходе моей службы придала силы и оптимизма. В самом начале, когда я прочитал адрес воинской части, какой-то самый ничтожно маленький промежуток времени, буквально минуты, мое внутреннее ощущение жизненного пути обрывалось в районе Астрахани. Раз возникнув, это чувство оставило ржавый след в душе, медленно разъедая уверенность в счастливом завтра. Но сейчас слова отца перебили все сомнения, окончательно рассеяв внутреннюю неуверенность.
Ко мне пришла странная мысль, что у каждой семьи есть предназначение, хотя эта мысль и не нова в отношении отдельного человека, но вот идея о семейном предназначении оригинальна. В один момент расцветая, когда-то семья увядает, отдав лучшие свои плоды на благо рода человеческого. У Медичи, Романовых, Габсбургов, не говоря уже о разнообразных Ивановых, Сидоровых и Смитах, есть свой Казимо, Петр, Екатерина, блеск которых пресекается или сразу на детях, или чуть позже через одно-два поколения. В нашей семье до сих не было выдающихся людей. Не то чтобы я хочу обязательно стать каким-нибудь таким особенным человеком, но надежду на будущее мне это внушает, может быть даже на светлое будущее.
VII
– Дай зябнуть, – я протянул руку и передал наполовину скуренную сигарету Славяну. Где-то недалеко ухнул взрыв.
– Сто Пятидесяти миллиметровый, – лениво констатировал он, глубоко затягиваясь.
Вторую неделю нас утюжила артиллерия противника. Сентябрь выдался на редкость дождливый. В окопах вода стояла по колено. Ходили слухи, что Великая Булгария поставила Кавказскому эмирату остатки боеприпасов с российских военных складов, которые остались на их территории. Теперь моджахеды не скупясь лупят этими снарядами, минами по нашим позициям день и ночь только с короткими перерывами на намаз. Линии фронта как таковой у нас с ними не существует. Есть системы радиолокации, отслеживающие перемещения противника вблизи линии соприкосновения, и предупреждающие о приближении. Все наши наземные силы отведены из зоны поражения малокалиберной артиллерии и рассредоточены. Боестолкновения происходят только в периоды наступлений одной из сторон. Сейчас как раз такое время.
– Что думаешь, надолго хватит им этой херни? – Славян бросил бычок под сапог и вдавил его в жидкую глину.
– Черт их знает, сколько там у них снарядов осталось.
– Зачем ты черта поминаешь? – Санек неодобрительно посмотрел на меня. Славян мрачно посмотрел на Санька.
– Я же применительно к ним сказал, – пояснил я.
– Вот сейчас опять, Миха, ты как-то вычурно сказал, – Санек озарился своей коронной улыбкой “в тридцать три зуба”.
Родом он был из рабочего пригорода Екатеринбурга. Когда Поднебесная во время “Второго великого броска на Запад”, как они называли широкомасштабное наступление 2025 года на Западную Сибирь, выбила русских за Волгу, а затем откатилась за Урал, оставив между собой и Святой Русью “санитарный кордон” марионеточной Великой Булгарии, семья Санька бежала с отступающими войсками под Рязань, переполненную беженцами из бывших восточных регионов РФ. Пограничные с Волгой области Святой Руси наводнялись всевозможной военной техникой, превращаясь в протяженные укрепрайоны для отражения нападения войск Великой Булгарии. Эти области становились малопригодными для нормальной жизни, поэтому беженцы, минуя их, оседали вокруг Москвы, превращая ее в крупнейшую и одну из самых густонаселенных агломераций в мире. Беженцы из Ставропольского и Краснодарского краев предпочитали обосновываться на западе и юге от Москвы, занимаясь привычным для них сельским хозяйством, а другая часть окружья от северо-запада до юго-востока превратилась в крупный промышленный район, где сейчас куется обороноспособность страны.
– Санек, неужели вас не учили в школе русской литературе? Почему некоторые простые слова вызывают у тебя острую идиосинкразию?
– Чего? – Его аж передернуло от моих умствований. – Миха, вот нахрена ты на войну пошел? Такие умники как ты сразу идут в институты, а ты на фронт луканулся. Зачем? Пошел бы в ученые, придумывал бы новое оружие…
Совсем рядом прогремел взрыв снаряда, ударная волна, пройдя над нашими головами, немного колыхнула могучего Санька, не вовремя привставшего посмотреть что делатся окрест.
– Тьфу, черт, – в свою очередь чертыхнулся он.
– А ты чего черта поминаешь? – не удержался я. – Только что мне мозг выносил .
– Да видишь, че творят гады басурманские, честнОго православного на бесовские ругательства толкают. Провоцируют, блин, – произнес он с удовольствием, осенил себя крестным знамением, затем посмотрел на меня, как бы говоря: “видишь, мы тоже не лыком шиты, тоже могем сказануть”.
Роста он где-то метр восемьдесят пять, и не меньше девяноста килограммов веса. Хорошо накачанный, он играючи крутит пудовую гирю, белозубо улыбаясь при этом, периодически коротким движением головы откидывая светлорусую челку с глаз. В то время, когда наш взвод отводят на переформирование и отдых, он берет свою гирю, которую зачем-то тщательно прячет недалеко от нашего расположения, и крутит ее в спортзале пустующей сельской школы, которая вызывающе блестя целыми стеклами, сиротливо стоит недалеко от нас. Иногда мы со Славяном тоже ходим размяться, и тогда Санек нам устраивает настоящее цирковое представление из программы силачей. Он с такой любовью крутит свою чугунную подругу, с какой только, наверное, обнимал оставленную год назад в Вышгороде молодую жену. Санек несколько раз показывал мне на видео Свету, так ее звали. Она оказалась застенчивой девчушкой в два раза меньше мужа, которая, однако, три месяца назад родила ему дочку. Раз в неделю, как полагается каждому бойцу, мы получаем видеописьмо от родных. Каждый раз Санек с неиссякаемым любопытством и любовью рассматривает дочку, и слушает планы жены “на после”, с которыми он, с присущим ему добродушием, непременно соглашается, молча кивая изображению в телефоне. После он записывает ответное письмо, в котором рассказывает, что жив-здоров, и все у него хорошо. Большего нам говорить нельзя, да и не хочется.
Через два месяца службы у нас сложилось боевое братство: я, Санек и Славян. Мы все были из одного призыва.
Дружба началась с того, что Санек отдал нам со Славяном все сигареты из первого своего боевого пайка. Обычно некурящие меняют их на что-нибудь нужное, но он сделал это совершенно бескорыстно. В ответ, через неделю мы позвали его выпить водки, которую Славян раздобыл у местных, оставшихся охранять от мародеров свои дома.
– Пацаны, а я все забываю спросить откуда вы? – Санек закусил раскисшим словно сопля соленым огурцом из трехлитровой банки, которую мы нашли вчера в подвале разбомбленного частного дома, и вопросительно посмотрел на нас.
Славян как всегда молчал. Он задумчиво курил после выпитого полстакана.
– Слышь, зема, не обмораживайся, – обратился Санек к нему.
Славян посмотрел на него, затем взглядом показал на меня, что означало: “вот он ответит”. Выпитые полстакана подняли мне настроение, и мне захотелось немного поприкалываться над Саньком.
– Мы из города, в котором солнце бывает только ночью.
– Не, ну пацаны, хватит прикалываться. Че как дети малые? – обиделся он.
Обиделся, конечно, громко сказано. Как потом я узнал, обидеть Санька было совершенно невозможно по причине отсутствия у него какого-то слишком серьезного отношения к себе, да и ко всему миру тоже. Говорят такое восприятие действительности здорово помогает на войне.
– Мы из Питера.
– А что за херня с солнцем?
Оба смотрели на меня, ожидая пояснений. У Славяна тоже была своя особенность, которая, как оказалось впоследствии, очень востребована на войне – полное отсутствие воображения. Жизнь в рабочем районе научила его сдержанности в проявлении любых чувств. Никогда нельзя было точно знать какие эмоции он в данный момент испытывает. И сейчас он молча ждал ответа, не показывая однако при этом особого интереса.
– Понимаешь, – начал я, – в Питере, как правило, все время идут дожди. Скажи, Славян.
Тот утвердительно кивнул в ответ.
– И только весной, обычно в мае, когда начинаются “белые ночи”, небо проясняется, но бывает это по большей части ночью. Поэтому вот так, понимаешь…
– Прикольно, – засмеялся Санек.
– Похоже, типа, – Славян тоже усмехнулся и налил очередные полстакана.
Так завязалась наша боевая дружба. Совместное времяпрепровождение: сидение под обстрелами, редкие попойки, вылазки на передовую под огнем противника, и даже тягание гири в тылу на переформировании, располагает к дружбе.
– Славян, а вот ты почему все время молчишь?
Санек завел свое любимое развлечение. Он постоянно подкалывал Славяна. Долговязый, нескладный и молчаливый, Славян служил объектом его постоянных незлых шуток, на которые тот только молча улыбался.
– Почему ты никогда не участвуешь в общем веселье? – Санек опять улыбался и смотрел куда-то в сторону Астрахани. – Чуете, обстрел кончился? Намаз че ли? – Спросил он сам себя. – Славян, посмотри сколько времени.
Усиленное громкоговорителями, далекое пение муэдзина волнами докатывалось до нас. Смутное предчувствие пробежало холодком по спине. Тоска сжала сердце. Моментально все вокруг будто поблекло, силы покинули тело, оставив только бескостную желеобразную плоть, которой невозможно даже пошевелить.
– Восемь, – как всегда коротко ответил тот.
– Вот никак я не пойму этих придурков. Водку пить нельзя, а наркотой себя глушить – это можно. Миха, вот нормальные они?
– Черт их знает, – выдавил я из себя.
– Но неужели не понятно, что если наркотики таким богом не запрещены, то это не настоящий Бог?
– Они так не думают…
В этот момент мы услышали вой крупнокалиберных мин. Почти сразу недалеко ухнули взрывы. Плотность огня говорила о серьезном намерении моджахедов похоронить нас прямо сейчас и без отпевания.
– Всем включить систему видеосопровождения, – раздался в наушнике приказ лейтенанта. – Всем готовиться к отражению атаки после минометного обстрела. Выход из укрытий по получению приказа.
– Че, мужики, примем боевое крещение? – Санек, начал деловито проверять свой автомат.
– Примем, куда ж мы денемся, – ответил я, машинально обхлопывая себя в поисках пачки сигарет, которая никак не находилась. Меня начало потряхивать.
– У тебя кончились еще утром, – Славян протянул мне прикуренную сигарету.
Взяв сигарету, которая заплясала у меня в пальцах, я понял, что боюсь, отчаянно боюсь. Умом понимаю, что стыдно, но справиться с дрожью в руках все никак не могу. Глубоко затянувшись пару раз, я почувствовал, что меня немного отпустило.
– Не мандражируй, Миха, все будет хорошо. Господь сказал: “Познай то, что перед лицом твоим, и то, что скрыто от тебя, – откроется тебе”. – Санек передернул затвор, загнав патрон в патронник, и защелкнул предохранитель. – Сегодня время узнавать и открывать. Свое оружие проверь, не сиди без дела.
Эта Санина деловитость и уверенное спокойствие Славяна, помогли обуздать страх. Паническая атака, накрывшая меня отступила. “В конце-концов все когда-нибудь умрем, значит надо умереть достойно, если обстоятельства так сложились”. Я года три назад читал “Хагакурэ – сокрытое в листве”, вот там эта простая с виду мысль много раз в различных ракурсах повторялась.
– Тебе кто из старших помогает? – Санек закончил приготовления и теперь наблюдал как я проверяю свое оружие.
– Думаю, что в основном бабушка. Она меня очень любила. Других предков я не застал, еще дедушку по отцу, но совсем немного.
– Думаю, что другие тоже внимательно за тобой наблюдают и помогут, если че. Следи за знаками и прислушивайся к внутреннему голосу. Вот мне дед, отцовский отец, помогает. Он долго со мной занимался. Я с ним много молитв разучил. А тебя, Славян, кто учил?
– Никто. – Он тоже приготовил оружие, и теперь сидел внизу окопа на корточках, курил.
– Чего так? – Не унимался Санек.
– Некому было. Отец работал и бухал, мать на двух работах вечно крутилась, а родственников я не знаю.
– Но кто-то тебе ведь помогает, раз ты еще живой?
– Хер его знает…, – Славян безразлично пожал плечами.
– Не сквернословь по этому поводу, – Санек мельком взглянул на Славяна и привстал чтобы посмотреть что там со стороны Астрахани. В этот момент рядом ухнула очередная мина и сразу все стихло, только земля и осколки еще секунд десять осыпались на землю с глухим звуком.
Со стороны расположения моджахедов послышался многоголосый рев моторов и лязг гусениц. Звук медленно приближался.
= Всем переместиться на боевые позиции, – раздался в наушнике приказ нашего старлея. – Огонь открывать только по моей команде.
Мы вскарабкались на свои места. От противника нас отделял бруствер и широкое, перепаханное взрывами поле. В учебке нам рассказывали, что сегодняшний тип войны, по сравнению с двадцатым веком, сильно изменился, что сегодня, кроме китайцев никто не применяет широкое фронтальное наступление. Но вот моджахеды об этом, видимо, ничего не знали. Или излишек в живой силе, или требования спонсоров об оттеснении русских до Саратова вынуждал их начать массированное наступление.
VIII
– Я завербовался на фронт. Попаду к Мише в часть по контракту. Все согласно условиям должно быть.
