Юлдуз Халиуллин
На стыке двух тысячелетий. Научная публицистика дипломата
Сегодня мы вернулись на круги своя: нам нужно заново прочитать первую страницу Книги и узнать о своей стране, претерпевшей столь кардинальные изменения в своём развитии, чтобы сделать очередной скачок к прогрессу. Думаю, что это задача последующих поколений.
Беседу вела Альбина Хазиева,
журнал «Элита Татарстана», сентябрь 2007 г.
Первая глава
Эпизоды дипслужбы
Зигзаги жизни. В течение 14 лет жизни в деревне вплоть до отъезда в Казань на учёбу в электромеханическом техникуме я находился под «протекторатом» замечательной бабушки Фахернисы, безграмотной, но глубоко религиозной женщины, практиковавшей пятикратный намаз ежедневно. Тогда я мечтал при содействии невидимых ангелов быстро изучить арабский язык и научить этому языку бабушку, чтобы она смогла самостоятельно читать священный Коран и от этого испытала бы безмерное счастье. Этого, конечно, не случилось, но через полвека эти детские мысли были озвучены на английском языке в интервью корреспонденту Би-би-си во время международной конференции в Лондоне.
Русский язык я с большим опозданием «штудировал» в техникуме – техническую терминологию, изучая законы электротехники и высшей математики, а литературный язык через поэзию Александра Пушкина и Михаила Лермонтова. В татарской семилетней школе «выучил» немецкий язык (знал около 500 слов и десятки фраз наизусть), что оказалось вполне адекватным знанием, чтобы успешно сдать вступительные экзамены в МГИМО МИД СССР.
Детские мечты остаются в детстве, но иногда они сбываются. Судьбе было угодно, чтобы я к 25 годам овладел государственными языками Индии и Пакистана – хинди и урду, смог свободно общаться с государственными деятелями этих стран на их родном языке. Наряду с английским три восточных языка – урду, хинди и индонезийский стали моими лучшими спутниками жизни, о чём я написал в предыдущих книгах, изданных в Алма-Ате и Казани.
В этой главе излагаются некоторые эпизоды из дипломатической жизни в пяти странах Востока. Говорят, что дипломат подобен айсбергу, надводная часть которого то, что он может сказать, подводная же то, что он знает. Я далёк от мысли, что в приводимых эпизодах «айсберг всплыл на поверхность», но некоторые куски льда я всё-таки «вытащил из-под воды», чтобы показать собственные методы действия.
Предварительные размышления
Шәһәрдә авылныкы мин,
Авылда – шәһәрнеке,
Чит илләрдә йөргән чакта —
Туган газиз илнеке[1].
Р. Фәйзуллин
Последний год ХХ в. я встретил в Алма-Ате на посту старшего советника посольства России в Казахстане. Накануне завершения дипслужбы в этой стране местное издательство «АВС» выпустило мою книгу, подготовленную на скорую руку, которая вопреки ожиданиям разошлась в течение двух недель. Но я был недоволен содержанием книги, поскольку тогда ещё как «действующий носитель закрытой информации» я не мог свободно высказаться по многим аспектам дипломатической службы в странах Востока, где в общей сложности я проработал около двадцати лет (Индонезия, Пакистан, Бангладеш, Непал, Шри-Ланка, Мальдивы, Кыргызстан, Казахстан).
Когда дипломаты находятся за рубежом, они как бы живут в двух-трёх измерениях одновременно: жизнью своей страны среди своих сограждан; жизнью страны пребывания, подчиняясь её обычаям и традициям; и наконец, жизнью дипломатического корпуса, куда входят представители многих стран. Следовательно, так или иначе, дипломат находится под пристальным наблюдением различных спецслужб – «своих», «чужих» и «совсем чужих». Любые нарушения и отклонения от норм такой многослойной жизни могут быстро и навсегда отлучить дипломата от работы в этой специфической сфере. Многие не выдерживают такого прессинга, и те, которые остаются в строю, должны подчиняться этим строгим требованиям в течение всей служебной деятельности.
Чтобы «встряхнуться» от этого груза после выхода в отставку с государственной службы я незамедлительно поехал в свою родную деревню Иске Кызыл Яр, где я впервые за последние сорок лет почувствовал себя вполне свободным, «освобождённым» человеком. Именно посещение родных мест подтолкнуло меня на откровенные размышления: я обнаружил, что с такого расстояния гораздо удобнее трезво и спокойно взглянуть на все перипетии ускользающей от нас жизни.
…Раннее утро 19 августа 2001 года. Брожу по полям и лесопосадкам родной деревни. Бывшие колхозники, ныне пожилые пенсионеры, крепко спят – им некуда больше спешить. Звонко поют запоздалые жаворонки, как это было и 50 лет назад, когда я пятнадцатилетним мальчишкой покинул эти места. Впервые у меня появилось ничем не ограниченное время для досужих размышлений. Вперемежку с детскими годами вспоминаю о прожитой жизни в далёких азиатских странах: за экватором – на Яве и Калимантане, под Гималаями и Тянь-Шанем, в большом мегаполисе на берегу Аравийского моря и на северных островах Индийского океана.
Почти тридцатилетняя служба в МИД СССР и затем десять лет в МИД России постепенно уходит в прошлое, забывается и как-то растворяется в будничной суете. Пройдёт ещё несколько лет, и в разговоре с женой с грустной улыбкой буду вспоминать, что когда-то я около сорока лет служил в загадочном для многих внешнеполитическом ведомстве и в дипломатических представительствах некогда могучей державы.
Прислушиваясь к щебетанию птиц и шелесту берёзовых листьев, я почему-то стал припоминать о том, где я был и что делал ровно десять лет тому назад, в те грозные дни августа 1991 г. А находился я тогда в буквальном смысле слова «на крыше мира» и был посланником одной из двух сверхдержав – Временным поверенным в делах СССР в Королевстве Непал. Перед моим взором, как в кадрах документального фильма, стали «проплывать» лица руководителей горного Королевства, в беседах с которыми я пытался разъяснить суть происходящих в нашей стране событий, приведших вскоре к распаду великого государства.
Я невольно стал заново переживать тогдашние волнения и политические заботы, как будто что-то важное при этом упустил или не так сделал. Мне остро захотелось запечатлеть эти роковые дни 19–22 августа 1991 г. Я быстро воссоздал их в памяти с единственной целью, чтобы самому хотя бы мысленно вернуться к тем временам, в ту до боли привычную атмосферу размышлений и действий, вновь почувствовать себя полноценным человеком. И заодно «втянуть» любознательного читателя во «внутреннюю кухню» нашей работы за рубежом в такие переломные моменты истории – воспроизвести по часам всего лишь несколько дней.
В попытках конкретно «приземлить» освещение работы дипломата за рубежом и дать больше информации для потенциальных туристов я, возможно, слишком увлёкся этим занятием, хотя и здесь я далёк от мысли, что мне это удалось. В результате этих раздумий в глухой татарской деревне появилась новая книга о Востоке, которая была выпущена издательством «Магариф» в конце 2001 г. Книга была издана небольшим тиражом и в торговую сеть не поступила. Я раздал книги по библиотекам и друзьям. Можно сказать, что в Казани книга прошла незаметно, за исключением положительных рецензий в некоторых газетах («Татарстан яшьләре», «Восточный экспресс», «Мәгърифәт»). Позже появились выборочные публикации из книги в журнале «Казан утлары» (№ 10, 11, 12 за 2003 г.). Совершенно неожиданным сюрпризом для меня стало издание отдельной брошюрой одного из разделов книги («В заоблачном Королевстве») в далёком Катманду на двух языках – английском и непали.
Позже по заказу гендиректора «Идел-Пресс» я подготовил второе, дополненное издание книги «Восток глазами дипломата» с приложением к нему небольшого очерка о татарской дипломатии. Одновременно была достигнута договорённость с издателем о подготовке к 1000-летию Казани научно-популярной книги «История татарской дипломатии» объёмом порядка 15 печатных листов.
Представленный мною издательству макет будущей книги состоял из десяти глав: 1. Введение. 2. Дипломатия и внешнеторговые связи Великой Булгарии. 3. Дипломатия Золотой Орды (под углом зрения расчленения роли татар). 4. Внешняя политика и дипломатия Казанского ханства. 5. Татары в дипломатии в период расширения Российской империи (XVII–XIX вв.). 6. «Служилые татары» Посольского Приказа и МИД России. 7. Политики и дипломаты зарубежной татарской диаспоры. 8. Татары в дипломатической службе СССР и РФ. 9. Дипломатия Татарстана в постсоветский период. 10. Заключение.
По непонятным для меня причинам издательство всячески затягивало выполнение достигнутых договоренностей и в результате оба упомянутых проекта остались не выполненными. Потом произошёл резкий поворот в моей жизни: от дипломатии к науке. По приглашению директора крупнейшего в мире Института океанологии имени П. П. Ширшова академика Роберта Нигматуллина я подключился к совершенно новой работе – научной публицистике.
Вот уже несколько лет я увлечённо занимаюсь «пропагандой» научных исследований по Мировому океану и не только! Как уже отмечалось, упомянутые два блока сборника как раз составляют статьи последних лет, опубликованные главным образом в «НГ – Наука» – в газете, наиболее популярной и престижной в научных кругах Российской науки.
Встреча с президентом Сукарно (Индонезия)
О чём писать? Восток и Юг
Давно описаны, воспеты.
М. Лермонтов
Вспоминается первая встреча с президентом Сукарно. Это было в начале февраля 1965 г. Посольство СССР в Джакарте решило провести празднество в связи с 15-й годовщиной установления дипломатических отношений между СССР и Индонезией. Президент Сукарно выразил согласие лично присутствовать на этой церемонии.
В назначенное время к зданию прибыл кортеж автомашин. Через несколько минут в сопровождении посла в зал вошёл Сукарно – стройный, коренастый человек среднего роста. Его сопровождали два адъютанта – бригадный генерал и полковник. Президент в прекрасно сшитой военной форме без каких-либо орденов и медалей, на голове – чёрный продолговатый фес – национальный головной убор яванца. Такое сочетание одежды как бы подчёркивает, что президент одновременно является главнокомандующим вооружёнными силами, а также главой гражданского правительства и Индонезийского государства.
Заняв отведённое ему почётное место, Сукарно снял тёмные очки и, широко улыбаясь, медленно поднял правую руку, приветствуя собравшихся. Затем быстрым привычным движением передал одному из адъютантов жезл главнокомандующего, напоминающий укороченную трость. Выступивший с краткой речью Н. А. Михайлов, обращаясь к Сукарно, поблагодарил его за оказанную честь. Охарактеризовав основные этапы развития дружественных отношений между нашими государствами, посол особо подчеркнул личный вклад Сукарно в утверждение благоприятных условий для развития дружбы и сотрудничества двух стран. Потом мы слушали выступление Сукарно. Это было, безусловно, яркое выступление великолепно владеющего аудиторией оратора, видного и общепризнанного государственного деятеля международного масштаба. Никто из сидящих в зале, конечно, не предполагал тогда, что ему, провозглашённому конституцией страны пожизненному президенту, всего лишь через каких-то шесть месяцев придётся начать смертельную схватку за сохранение за собой поста главы Индонезийского государства.
Сукарно (1901–1970) был бессменным главой государства и правительства Индонезии с 1945 по 1967 г. Он родился в городе Сурабае (остров Ява) в семье учителя. Будучи сыном мусульманина и индуистки, он проповедовал религиозную терпимость и ратовал за создание в стране светского общества, где различные религии, имея полную свободу, были бы вне политики. Сукеми – отец будущего президента – был искренним почитателем индийского народного эпоса. Он назвал своего сына именем прославленного героя «Махабхараты» – смелого, любящего свою родину воина Карно. К этому слову он решил прибавить индонезийский префикс «су», что означает «лучший». Так мальчик получил имя Сукарно. К двенадцати годам он стал признанным заводилой среди своих сверстников, а в двадцать три года покинул родительский дом: предстояла учёба в голландской школе города Сурабай. Вскоре Сукарно установил контакты с политической организацией «Сарекат ислам», познакомился с её лидером Чокроаминото. Это было началом его политической деятельности, которую он успешно продолжал в годы учёбы в технологическом институте в Бандунге.
В 1927 г. Сукарно с группой своих сторонников создал Национальную партию Индонезии (НПИ), провозгласившей чётко выраженную цель – завоевание Индонезией полной независимости через антиколониальную революцию. Зажигательные речи, организационная работа по укреплению НПИ, четыре года тюрьмы. Пламенный оратор-трибун, активный организатор, динамичный представитель нарождающейся национальной буржуазии, он постепенно становится общепризнанным лидером национально-освободительного движения Индонезии. 17 августа 1945 г. в Джакарте на митинге он провозгласил Декларацию независимости Индонезии. Через два дня он стал первым президентом республики и главой правительственного кабинета, оставаясь на этом посту более двадцати лет.
О Сукарно написаны десятки книг и монографий на различных языках мира. Среди них, пожалуй, наибольший интерес (во всяком случае, среди книг, прочитанных мною) представляют четыре солидных издания. Это книга американской журналистки К. Адамс, вышедшая ещё при жизни Сукарно. Вторая книга привлекает внимание читателя ещё и потому, что её автором является старший сын Сукарно, Гуптур, и, видимо, поэтому носит почти «семейное» название «Бунг Карно – отец, друг и учитель». Много малоизвестных и важных фактов из политической жизни Сукарно можно почерпнуть из монографического исследования индонезийского историка Р. Суарто, вышедшего из печати в начале 70-х гг. И наконец, в СССР в 1980 г. была издана политическая биография Сукарно, одним из авторов которой является М. С. Капица – тогдашний заместитель министра иностранных дел СССР.
…Во всех книгах о Сукарно отмечается, что он был очень влюбчивым человеком. Сукарно не раз говорил, что в женщине больше ценит не ум, а сердце и красоту. (Заметим, что шариат допускает полигамию, а в индийском эпосе говорится о праве героев на многожёнство.)
Первая попытка 19-летнего Сукарно жениться на белокурой голландке Миен Хесселе окончилась неудачно из-за категорического отказа со стороны её родителей. Вскоре после колебаний он посватался к Утари, пятнадцатилетней дочери своего политического учителя Чокроаминото. Через несколько месяцев, переехав в Бандунг и поступив в технологический институт, Сукарно поселился в частном доме, и влюбился в жену хозяина Инггит, которая была старше его на 13 лет. Она развелась с мужем и вышла замуж за Сукарно. Они жили душа в душу более двадцати лет, но детей у них не было, что очень огорчало Сукарно. (Инггит умерла в 1984 г. в возрасте 96 лет, пережив Сукарно на 14 лет. Ей было присвоено звание «ветерана революции».) В 1943 г. после развода с Инггит Сукарно женился на одной из своих учениц – Фатмавати, родившей пятерых детей: двух мальчиков и трёх девочек. Фатмавати считалась «первой дамой» Индонезии, официальной женой президента, хотя после неё Сукарно был женат ещё четыре раза.
В 1953 г. он женился на Хартини, ставшей его четвёртой по счёту женой. Фатмавати не согласилась на новый брак Сукарно и в знак протеста ушла из президентского дворца. Многие женские организации, боровшиеся против полигамии, выступили в её защиту. Было принято компромиссное решение: Хартини стала женой Сукарно не как президента, а как частного лица. Она поселилась в его загородной резиденции в Богоре и в Джакартском дворце не появлялась. Хартини сохранила верность Сукарно до конца, оставаясь с ним и после того, когда в 1967 г. все жёны с ним развелись.
Во время официального визита в Японию Сукарно познакомился с красивой японкой Наоко Немото, которая была почти втрое моложе его. Более года они переписывались, обменивались трогательными письмами. В 1959 г., когда Немото согласилась принять ислам, Сукарно женился на ней. Он дал ей новое имя – Ратна Деви. У Деви от Сукарно осталась дочь Картика, родившаяся в Париже, куда Деви и уехала после развода с ним. За несколько дней до смерти Сукарно она приехала в Джакарту с Картикой, которую он ещё не видел. Деви с дочерью провела у постели больного около часа. Утром следующего дня, 21 июня 1970 г., Сукарно скончался в возрасте 69 лет. В своём завещании, написанном ещё в 1962 г., он просил после смерти Деви похоронить её в одной могиле с ним.
У Сукарно были ещё две молодые жены – Хариати, секретарь президентской канцелярии, и Юрике Сангр, красавица с острова Сулавеси, самая молодая жена. На ней он женился, когда ему было уже 63 года. О роли этих жён в жизни Сукарно мало известно. Но все его жёны опубликовали воспоминания, уверяя, что выходили замуж за Сукарно по любви, а отнюдь не потому, что он был президентом.
Сукарно – одна из наиболее выдающихся и противоречивых фигур современного Востока. Вместе с Неру, Насером и Нкрумой он символизирует целую эпоху в истории бывших колониальных народов, в истории завоевания ими политической независимости. Он стоял у истоков создания Движения неприсоединения, включающего в наши дни свыше ста стран «третьего мира».
Сукарно умер в одиночестве, покинутый не только своими политическими соратниками, но и когда-то любившими его жёнами. Ему постоянно угрожали судом, обвиняя его в причастности к попытке переворота 30 сентября 1965 г., хотя этот вопрос так и остался невыясненным. Интересный факт: даже после того, как адъютанты Сукарно генерал Суганди и полковник Виджанарко дали показания о его причастности к упомянутым событиям, занявший уже пост президента страны генерал Сухарто утверждал, что Сукарно не мог быть организатором и участником попытки переворота. Правящие круги не решились пойти на крайние меры в отношении бывшего президента, на мой взгляд, из-за боязни, что привлечение Сукарно к суду могло бы вызвать гражданскую войну в стране. Фигура Сукарно, даже полностью отстранённого от власти, заключённого под домашний арест и тяжело больного (он страдал болезнью почек, осложнённой малярией), оставалась реальным государственным символом для многих слоёв индонезийского общества. Политические страсти вокруг Сукарно не улеглись и после его смерти. Через несколько лет после кончины его прах из заброшенного деревенского кладбища перенесли на видное место и там воздвигли величественный мавзолей из светло-серого мрамора. На открытии мемориала, состоявшемся 21 июня 1979 г. (в день девятой годовщины смерти Сукарно), присутствовали президент Индонезии Сухарто и вице-президент Адам Малик. Завещал он, чтобы на его надгробном камне не было никаких титулов, а лишь скромная надпись: «Здесь покоится Бунг Карно – выразитель чаяний индонезийского народа». Вместо этого в мемориале на тёмном монолите золотыми буквами выгравировано: «Здесь похоронен Бунг Карно – провозвестник независимости и первый президент Индонезии».
Трагические дни. Экономика Индонезии в 1965 г. оказалась на грани катастрофы. Национализированные предприятия бездействовали, сельское хозяйство находилось в плачевном состоянии. Страна не могла накормить рисом даже половину населения, каучуковые плантации – основной источник экспортных доходов – практически были заброшены. Правительство полностью утратило контроль над денежным обращением. Складывалось впечатление, что ни президент Сукарно, ни правительство, ни местные органы власти, по существу, никто в стране не хочет заниматься экономическими проблемами. Темпы роста инфляции были таковы, что цены на товары и услуги менялись почти ежедневно. Индонезию душила редчайшая в мировой практике экономическая болезнь – гиперинфляция. Впрочем, едва ли есть необходимость описывать гиперинфляцию для бывшего советского человека. К сожалению, советские люди, в том числе и россияне, на практике знакомы с этим явлением.
К середине сентября 1965 г. в Джакарте и во всей стране стали распространяться слухи о государственном перевороте, готовящемся группой военных руководителей, не одобряющих курс Сукарно. Главком ВВС Дани 29 сентября посетил президента. Он сообщил ему о намерении части офицеров осуществить превентивные меры против реакционных генералов сухопутных войск, именуемых «советом генералов». 30 сентября на базе ВВС «Халим», находящейся в 40 километрах от индонезийской столицы, собралась группа офицеров из подразделения личной охраны президента во главе с подполковником Унтунгом. Здесь были также Дани со своим штабом и несколько высших офицеров из сухопутных войск. По приказу этого оперативного центра отряды батальона Унтунга в ночь на 1 октября 1965 г. совершили нападение на жилища семи генералов. Во время этой акции шестеро из них, в том числе главком сухопутных войск, два его заместителя и начальник военной разведки, были схвачены и убиты.
1 октября утром по индонезийскому радио было передано сообщение о том, что ночью 30 сентября в Джакарте проводилась военная акция «Движение 30 сентября» с целью предотвратить правый государственный переворот. Далее сообщалось о роспуске правительства и создании Революционного совета как органа власти в индонезийском государстве.
У лидеров «Движения» не было чёткой политической программы и плана действий. Вне поля зрения повстанцев оказался командующий стратегическим резервом сухопутных войск генерал Сухарто, которому были подчинены также оперативные соединения авиации и флота, выделенные для «противостояния» Малайзии. Узнав об исчезновении генералов, Сухарто принял на себя командование сухопутными войсками и по приказу Насутиона немедленно развернул военные действия против мятежников. К вечеру 1 октября войска Сухарто окружили базу ВВС «Халим», и судьба «Движения 30 сентября» была решена: его лидеры срочно покинули оперативный центр. 1 октября вечером Сухарто выступил по радио и объявил действия Унтунга акцией, направленной на свержение президента Сукарно. Такова кульминация событий, приведших в дальнейшем к совершенно новому политическому этапу развития Индонезии, известному под названием «новый порядок», в котором основную роль стали играть вооружённые силы.
До сего времени достоверно неизвестно, был ли Сукарно полностью осведомлён о планах выступления Унтунга. Нет никаких доказательств прямого участия Коммунистической партии Индонезии (КПИ) в этих событиях. Очевидно, не только члены ЦК КПИ, но и большинство членов Политбюро ЦК ничего не знали о «Движении», не говоря уже о рядовых членах компартии. В то же время по совершенно непонятным причинам 2 октября утром газета «Хариан Ракьят» поместила передовую статью в поддержку «Движения 30 сентября» и текст подготовленных им декретов. Появление этих материалов дало правым силам повод для развязывания антикоммунистической кампании. Были немедленно разгромлены и подожжены здания ЦК КПИ, молодёжных, женских и профсоюзных центров компартии. Правые силы изображали Сукарно «жертвой» предательского удара в спину со стороны коммунистов. Тем временем сам Сукарно в течение октября-ноября 1965 г. неоднократно отклонял требования запретить компартию. Отказываясь возложить на неё ответственность за действия Унтунга, он публично утверждал, что не может наказать целую партию, имеющую огромные заслуги перед национально-освободительным движением. На заседании кабинета, проходившего под руководством Сукарно 5 октября, было зачитано заявление КПИ, в котором она отмежевалась от «Движения 30 сентября», рекомендовала своим членам воздержаться от всякого участия в нём. Но судьба компартии уже была решена. Военные власти в декабре 1965 г. издали декрет о запрещении деятельности КПИ и более десяти её массовых организаций.
Говоря о КПИ, не могу не вспомнить с болью о судьбах её руководителей. Некоторых из них я знал лично. Вспоминается один вечер дружбы, организованный КПИ, на котором было полно советской и индонезийской молодёжи. Вечер проходил в огромном зале в центре Джакарты, напоминающем современный крытый стадион. Торжественная часть вечера длилась не более тридцати минут. Было два коротких выступления с нашей и индонезийской сторон. После заключительного слова заместителя председателя ЦК КПИ, государственного министра Лукмана, заиграл национальный оркестр – гамелан или крончонг. Который из них в данный момент выступал, я тогда ещё не знал. Отличать их я стал позже.
Гамелан имеет почти тысячелетнюю историю. Он создаёт своеобразную полифоническую и полиритмическую оркестровую музыку, где доминирующее место занимают ударные инструменты. В оркестре, кроме того, участвуют несколько струнных смычковых и щипковых инструментов, бамбуковые флейты.
Крончонг примерно на пять-шесть веков моложе гамелана, и по манере исполнения, и по общему звучанию ближе стоит к современным общепринятым оркестрам. Говорят, что музыка в стиле крончонг была завезена на индонезийский архипелаг португальскими колонистами. В наборе крончонга имеется более десяти различных инструментов, в том числе и европейского происхождения. Но ведущими компонентами, пожалуй, являются гавайская гитара и банджо португальского или гавайского происхождения. Крончонги, как правило, исполняют современные индонезийские мелодии, песни национально-патриотического характера и нередко на западный манер. Большую популярность в исполнении оркестров-ансамблей крончонг получили песни популярного индонезийского композитора Исмаила Марзуки, особенно его знаменитая «Морями тёплыми омытая, моя Индонезия». В течение долгих лет она оставалась песенным символом страны и позывным индонезийского радио.
Когда заиграл оркестр, все расступились, освободив его центр. Начался танец, продолжавшийся с полчаса. За это время я успел познакомиться и поговорить с группой джакартских юношей, они называли себя активистами Коммунистического союза молодёжи Индонезии. Их интересовало, по каким специальностям можно получить высшее образование в МГУ. Оркестр смолк, и окружавшие меня юноши, почти одновременно наклонив головы, сделали два шага назад, уступая место индонезийцу, танцевавшему с моей женой.
После обмена с ним любезностями завязался разговор. Индонезийцу захотелось больше узнать о нас.
– Вы, наверное, представители одной из среднеазиатских республик Советского Союза? – спросил он меня.
– Нет, мы – москвичи, по национальности татары. Я родился в Татарии, жена – недалеко от города Горького.
– О, это любопытно. Я неоднократно бывал в Москве, Ташкенте, других городах СССР, встречался с представителями разных национальностей, но мне никогда не приходилось говорить с представителями татарской национальности. Вы не могли бы ответить на давно интересующий меня вопрос: какая этническая и историческая связь между татарами и монголами, почему грандиозное средневековое нашествие на Европу называется татаро-монгольским?
– Если говорить кратко, то между монголами и современными татарами никакой этнической и исторической связи нет, – разъяснял я. – Само название этноса «татары» возникло значительно позже монгольских завоеваний. Предки современных татар – булгары, проживавшие на территории Среднего Поволжья. Они стали в начале XIII в. одними из первых жертв монгольских завоевателей. Что касается термина «татаро-монгольское» или «татарское» нашествие, то этому имеется несколько различных объяснений. Как известно, задолго до нашествия монголов на евразийские просторы китайцы вели упорные бои с ними в течение десятилетий и скрупулёзно зафиксировали важные исторические события в дошедших до наших дней хрониках. На одном из китайских диалектов «монгол» звучит как «та-та». Когда европейские востоковеды XVIII–XIX вв., в том числе и русские, стали активно изучать историю монгольских завоеваний с использованием китайских источников, они и взяли оттуда термин «та-та». Этот термин стали отождествлять с монголами, поскольку речь шла именно о них, и с татарами (тогда уже этот термин употреблялся по отношению к продолжателям этноса булгар), поскольку звучание его было близко к слову «татар»; а на некоторых европейских языках, например, на английском, китайское «та-та» и английское «татар» почти полностью созвучны. Отсюда и пошло неправильное употребление терминов, приведшее, по существу, к исторической ошибке.
Потом мы перешли в другой зал, где началась церемония угощения. Тут к нам подошёл переводчик нашего посла Борис Голованов и с улыбкой спросил меня:
– Вы знаете, с кем танцевала ваша жена?
– С исключительно приятным, интеллигентным индонезийцем, – ответил я. – А что?
– А знаете, кто он?
– Нет.
– Это же Айдит – председатель ЦК КПИ, министр кабинета Сукарно, – многозначительно заключил Б. Голованов.
Дипа Нусантара Айдит (1923–1965), более двадцати лет стоявший во главе двухмиллионной КПИ, внёс огромный вклад в освобождение своей страны от колонизаторов. После событий 30 сентября 1965 г. и последовавшего за ними военного переворота он был схвачен армейскими частями и убит. Ему тогда было 42 года. Как стало известно позже, специальному десантному подразделению, имевшему приказ «схватить Айдита лучше мёртвого, чем живого», в конце ноября 1965 г. удалось арестовать председателя ЦК КПИ, которого убили сразу же после допроса.
Такая же судьба ждала многих руководителей КПИ. Так, министр кабинета Сукарно и второй заместитель председателя КПИ Ньюто некоторое время находился под защитой президента в его дворце, но и он был убит в декабре 1965 г. Первый заместитель Айдита и тоже член правительства Лукман был убит в апреле 1966 г. Осенью того же года военный трибунал приговорил к смерти членов Политбюро Ньона, Пардеде, Вирьомартоно и ряд других руководителей КПИ.
В течение года после военного переворота, в условиях чрезвычайно напряжённой обстановки, мы с болью в сердце наблюдали антикоммунистический террор, прокатившийся по всей стране. Военные власти в центре и на местах ещё до официального запрета КПИ по своему усмотрению распускали её организации, бросали в тюрьмы тысячи и тысячи ни в чём не повинных коммунистов и сочувствующих им. До сих пор нет достоверных данных о точном количестве жертв террора, а также о числе людей, погибших позже в тюрьмах и концлагерях.
Комиссия по сбору фактов, назначенная по приказу президента Сукарно, опубликовала свой отчёт в феврале 1966 г. в условиях, когда невозможно было объективно раскрыть реальное положение дел. Однако, даже по её данным, погибло почти 80 тысяч членов и сторонников КПИ, было арестовано – 100 тысяч. В мае того же года джакартский корреспондент английской газеты «Дейли экспресс» сообщил, что ему удалось ознакомиться с секретным докладом, составленным специальной группой для высшего военного руководства Индонезии, где говорилось уже об одном миллионе жертв, в том числе о 800 тысячах погибших на острове Ява. Таковы истинные масштабы трагедии индонезийского народа, разыгравшейся в 60-х гг. на моих глазах на территории молодого независимого азиатского государства.