Юкка Бем
Плюшевая девочка
VII
Мама таращилась в светящийся экран компьютера. Она играла в игру, где надо возделывать огород, и в другую игру, где из синих, красных и желтых шариков нужно выстраивать прямые линии и спасать оставшиеся от лопнувших шариков фрукты.
Я не понимаю, почему ей так нравятся эти шарики, почему она может сидеть и молотить зерно и кукурузу, покупать куриц и свиней, которые в загоне стоят так тесно, что если бы какой-нибудь защитник животных увидел бы это, он бы сразу позвонил куда следует и заявил.
Мама старательно возделывает огород. Если бы она так же ухаживала за домом, у нас бы всегда было очень чисто и стол был бы шикарно накрыт, а нам с Йооной не надо было бы никогда ничего делать.
Я почти уверена, что мама возделывает поля и пасет скотину и на работе. Сидит перед экраном с налитыми кровью глазами, ничего не слышит и не видит, хотя притворяется, что в теме.
Насколько не в теме может быть человек?
Если у мамы что-нибудь спросить, она ответит компьютеру. Когда она в состоянии закрыть крышку, она быстро переодевается и идет встречаться с друзьями или заниматься с инструктором на велотренажере.
Потом она снова возвращается целоваться со своим компом.
Папа в спальне. По крайней мере, там горит свет. У него есть привычка складывать все найденные подушки под голову и приступать к чтению. Когда он засыпает, книга, само собой, падает на живот. Там она поднимается и опускается вместе с дыханием, пока папа не проснется и не положит ее на ночной столик.
Он и его книги. Они утомляют его самого. За чтением он впадает в дремоту на диване или стуле, но всегда утверждает, что не спал, а просто дал отдохнуть глазам. Он никогда не признается, что ему необходим дневной сон.
Что меня больше всего изумляет в папе, так это то, что он недавно выучился готовить. Папа довольно сносный повар, но знакомился со специальностью он так же, как и со всем остальным. Он вырезал из газет рецепты и вклеивал их в тетрадь. На мой взгляд, это довольно мило. По телеку помимо новостей он смотрел кулинарные программы, а после распечатывал рецепты с их сайтов.
На маму в этой области сильно рассчитывать не приходиться. Если случается так, что она идет в магазин, то корзина загружается диетической колой и готовыми овощными и шпинатными супами, потому что она считает, что кого-то еще заинтересует эта еда и ему захочется запихнуть ее в микроволновку.
Папе мешает дрожь в руках. У него, наверное, какая-то болезнь. Я слышала как-то раз, как они с мамой ругались. Ну, то есть мама пыталась ругаться, папа в основном молчал. Мама считала, что папа мог бы частично выйти на пенсию, но папа отказывался это слушать. Он не хотел ничего обсуждать, просто скрылся за книжкой. Он не собирался записываться к врачу, хотя мама и предложила. Это была трата времени, по его мнению, как его, так и врача. Ему казалась неразумной сия напрасная трата рабочего времени двумя высокообразованными мужчинами. Папа сказал, что у кого хочешь руки затрясутся, если он услышит такие немыслимые предложения.
Готовка занимала у папы столько времени, что он успевал углубляться в нее только по выходным. Я иногда готовила еду и просила маму или папу оценить ее, если они были дома. И если они выбирали какой-то другой пункт, кроме как «восхитительно», я поднимала шум. Так же я поступала в том случае, если считала, что они неверно отвечали на вопрос «кто убирает на кухне?»
Потом я приносила оценку учительнице по домоводству и смотрела, как она ставит плюсик в тетрадь.
Это всегда было приятно.
Если верить старым фотографиям, мама и папа когда-то были счастливы. По крайней мере, счастливее, чем сейчас. На фотографиях было видно, как они улыбаются друг другу, а сейчас они по большей части каждый сам по себе, хотя могут быть в одной комнате. Большую часть времени они стараются избегать друг друга. Я избегаю их обоих.
VIII
Я закрылась в своей комнате. Окна и двери были открыты весь день и на ночь они тоже остались открыты. Из-за этого внутрь налетели мухи и какие-то длинноногие и с крыльями, мы таких на биологии не проходили.
Один из них стал биться внутри бумажного абажура. Он сам себя посадил в тюрьму, из которой был выход внизу. Он туда залетел, а обратно вылететь уже не мог. Глупое создание.
Я накрасила глаза. Не слишком ярко. Сфоткала себя и выложила у себя на страничке. На фото я смотрю снизу вверх. Так лицо кажется у́же, шея длиннее и глаза больше. Было отлично, что я не была на себя похожа, а выглядела так, как хотела.
Я некоторое время не выкладывала своих фоток, хотя кое-кто о них спрашивал.
Лучше всего, если получаешь лайки. Если кто-то напишет что-то типа смешное и все-таки грустное, то хочется спрятаться под одеялом до вечера.
Ну или ответить той же монетой. Обычно я так не делаю.
Ожидание. Это почему-то трудно. Надеешься, что кто-нибудь заметит новую фотку как можно быстрее и лайкнет ее, но одновременно нервничаешь по поводу того, что последует за этим.
Если фотография действительно становится популярной, она может попасть в ленту, где видны все предыдущие фотки, получившие лайки. Было бы круто однажды увидеть себя в топе. Хотя я не уверена. Чувствую себя идиоткой, даже когда просто мечтаю об этом, потому что там сотни гораздо более красивых девчонок. А также таких, которые осмеливаются выкладывать много голого тела, а это, безусловно, популярно.
Моя фотография собрала смайлик и сердечки. Получила лайки от Алекси. Это было его настоящее имя. В его нике были цифры и буквы вперемешку, оно ничего не значило.
Я знала Алекси, он и раньше комментировал мои фотки, писал, что я красивая и все такое.
На это нечего возразить, но я и не собиралась.
Я получила от Алекси сообщение, где он спрашивал, как у меня дела.
Я ничего не ответила.
Он написал, что я самая красивая.
Самая красивая.
Я долго смаковала это слово.
Надо было поблагодарить, но я подумала, что он так пишет и всем остальным. Я ему так и сказала об этом, а он практически рассердился. Он сказал, что это серьезно.
Неужели мне нечем было заняться, кроме как бесконечно проверять, что там мне написали, если написали? Очевидно нечем. Так что я продолжила свое занятие и решила, что точно приду в себя.
Уже совсем скоро, дайте мне еще пару минут.
IX
Дай я тебя понюхаю, Цыпа. Цыпа, моя Цыпа.
Цыпленочек. Цыпа-озорница. Ты птичка, у которой много имен. Цыпа со мной с самых моих первых дней.
Засыпая, я сжимала в кулаке ее шею. Я не могла заснуть без Цыпы, поэтому у мамы были проблемы в случае, если та исчезала. Ее отсутствие вызывало страшную истерику. Так мне рассказывали позднее и этому вполне можно верить.
Я слышала, как Цыпа после длительных поисков наконец нашлась между батареей и стеной. Эту историю мне рассказывали много нудных раз.
Иногда по воскресеньям к нам в гости приходят нарядные родители папы, и мы садимся за стол. За столом в основном беседуют о том, что мы с братом делали маленькими. Всегда одно и то же. Как я ходила во сне, а папа ловил меня, слонявшуюся по двору. Как Йоона упал, и острый ивовый пенек чуть не продырявил его ладонь, и надо было срочно ехать в поликлинику, где два санитара и один охранник держали его, чтобы врач мог зашить.
Наверное, я не всех мягких друзей представила.
В мою стаю входит еще зеленый икеевский крокодил (утром он всегда на полу и имени у него нет) и сурикат, зовут его, конечно же, Тимон в соответствие с фильмом[9]. Тискаю их. Это очень приятно. Потом бросаю их в ноги кровати, как использованные тряпки.
Йоона выглядит взрослым, но по отношению к мягким игрушкам от меня не отличается. У него свои звери, которых он отправил на ночлег в мою кровать. А сам ушел к другу.
Мой брат – дядя для моих мягких игрушек. А я для его игрушек тетя. Мы много деремся, но это не мешает нам сидеть иногда в моей кровати рядышком вместе с плюшевыми друзьями и слушать, что они говорят нам.
У каждого из них отдельный голос. Свой голос.
Я могу подражать их голосам гораздо лучше Йооны. Йири скрипучий ворчун, а Гав – всем довольный мямля. И все такое. Конечно, у каждого из них свой голос. Они личности. Каждый из них. Они могут дружелюбно беседовать между собой, но для нас с Йооной это иногда тяжело.
X
Я рассказывала уже, как получила сообщение от мужчины, который представился фотографом? Видимо, нет.
Он увидел мои фотографии и был восхищен. Он написал, что видит во мне модель и хотел бы проверить, как я справляюсь перед камерой.
Ага…
Я изучила его профиль в несколько заходов. Светлые волосы. Сбоку короткие, сзади хвостик. Подбородок и щеки обрамляет художественно небрежная, но все же ухоженная щетина.
Он действительно выглядел тем, кем себя объявил. Чуваком, который работает в области моды. Двадцать восемь лет. Зовут Тони. Просто Тони. Ничего больше я о нем не знала. По его мнению, я бы могла работать моделью, если бы только захотела.
Это никогда не было моей мечтой, но дайте-ка подумать…
Я ответила Тони, что не верю, что из меня может выйти модель. Он искренне стал убеждать меня, что я не должна так думать.
Он был из этой сферы и, конечно, соображал где, когда и какое лицо требуется.
Мои лицевые кости были красивыми. Он так написал. Особенными.
Раньше я об этом не думала. Особенно о том, что мое лицо содержит кости или что кости могут быть особенными по чьему-то мнению. По-хорошему особенными.
Тони спросил, какой у меня рост. Когда я написала, что 166 см, он ответил, что это окей.
«Окей» звучало как разочарование.
Надо было встать на цыпочки и сказать, что 172.
Прошло пару дней, от Тони ничего не было слышно, но затем он написал и предложил поснимать меня в студии в Хельсинки. Конечно, он заплатит. Цена будет зависеть от того, как получатся фотографии и будет ли на них спрос, но можно якобы заработать очень хорошо.
Ну, в принципе, как обычно, разъяснил он.
Я не знала. На самом деле не знала, способна ли я. В принципе и на практике.
И все-таки я знала: я этого хочу. Хочу быть моделью. Моделью и дизайнером интерьеров.
Может, я могла бы быть еще писательницей. Могла бы написать мировой бестселлер и летала бы в Париж и Нью-Йорк, и в другие большие города рекламировать его. А когда по книге сняли бы кино, ходила бы на премьере по красной дорожке вместе с режиссером и актерами. С Брэдом Питтом, Дженнифер Лоуренс и другими, которые бы там снялись.
Я похлопала себя по щекам, чтобы вернуться с небес на землю.
Тони был настойчив. Он прислал мне варианты дней и времени, когда в его студии было свободно. Ответила, что не успеваю или что у меня дела, но он всегда назначал новый день.
«Подумай хорошенько», – писал он. – «Соглашайся, – добавлял он».
XI
Кажется, тогда я и поддалась. Я стояла в прихожей перед большим зеркалом и рассматривала свое бледное и узкое лицо, освещенное желтоватым светом потолочной лампы. На нем еще остались следы детской округлости. Оно смотрело на меня в ответ и ждало одобрения.
Я видела главным образом неровности, грязь и синие сосуды под кожей. Маленькие пятнышки от прыщей, которые настырно вылезали на щеках, хотя я мыла кожу специальным средством по утрам и вечерам.
Я сняла рубашку и штаны и бросила их на пол. Мои руки выглядели как два сырых багета. Тонкие и светлые палочки без формы и мышц.
Колени почти сходились вместе, а ступни казались слишком большими, впрочем, как и голени.
Сто шестьдесят шесть сантиметров.
Сорок девять килограмм.
Некоторые ребра выступили острыми дугами, когда я втянула живот. Родинки там и сям. Как будто какая-нибудь ветрянка. На плечах красные полоски от лифчика.
Две маленьких заостренных собачьих мордочки смотрели на меня. Они прикрепились к моему телу как-то вдруг и без предупреждения, хотя, ясное дело, я могла бы ожидать их появления.
Ждать и бояться. Я придавливала их тесным спортивным топом, потому что хотела спрятать их.
У одной девочки из нашего класса были довольно большие сиськи уже в пятом классе, но с другой стороны, такие же были и у парочки толстых мальчиков.
Нужно сказать, что на собственном теле они выглядели как-то неуместно. Кожа на них была светлее, чем на всем остальном теле. Светлая, тонкая и тугая. Я удивлялась, почему их так много обсуждают и почему мир, похоже, крутится вокруг них. Как будто нет ничего более захватывающего, чем истории про то, мелькнул ли у какой-нибудь звезды во время выступления сосок, или надето ли на ком-нибудь прозрачное платье, или такое платье, где сбоку можно рассмотреть грудь.
Я стояла в трусиках и смотрела на себя, как будто со стороны. Дома больше никого не было. Мама была у подруги, а папа на каком-то собрании. Про Йоону не знаю. Он не говорил мне, куда ходит. И другим тоже.
Он приходил и уходил, ворча при виде меня. Чаще всего его шаги устремлялись к холодильнику. Он открывал дверцу и закрывал, снова открывал, как будто такой маятник мог что-нибудь добавить на полки.
Если папа спрашивал у Йооны как дела, он отвечал, что школьное собрание было вчера в 21.00 и очень жаль, что ни одного из родителей на нем не было.
Я была предоставлена сама себе и могла с изумлением рассматривать человека в зеркале. Свое тело. Мне его выдали, и с ним мне нужно жить. В нем было что-то, что интересовало многих. Когда я его выгуливала или выводила в торговый центр, мужчины оборачивались вслед. Некоторые пытались сделать это тайно, а некоторые даже не скрывали, что пялятся. Хотя шли с подругой или семьей.
Иногда я думаю, что тело – это не часть меня. Что я им просто управляю. Выгуливаю его, как собаку.
Когда моему телу впервые подмигнули в качестве знака внимания, я подумала, что оно предназначено кому-то другому, но рядом никого не оказалось. Мне тогда было двенадцать лет.
Я была такого же роста, но еще худее.
Лила сказала, что подмигнуть могут случайно. Она-то знает. Ей все время подмигивают. По крайней мере, он так утверждает. Я говорю сейчас не только о мальчиках, но и о взрослых мужчинах. Разницы особой нет.
Пялясь на меня, они хотят запечатлеть мое тело в памяти. Так объяснила Лила.
Они фотографируют его глазами. Они так долго на него смотрят, чтобы запомнить детали лица и тела, и мысленно представляют, что у меня спрятано под одеждой. Они как рентгеном меня просвечивают. И сохраняют картинку в памяти.
Это все мне Лила рассказала. Она считала, что в глазах мужчин были камеры, которыми они снимали понравившиеся объекты.
Я взяла телефон. Сняла себя в зеркале. Вспышка скрыла лицо, что было к лучшему, потому что никому не нужно было его видеть.
Фотография сохранилась на телефоне, но я нигде ее не разместила. Не тогда. Не сразу.
XII
Лила пришла в гости. У нее не было привычки спрашивать разрешения, она просто приходила. Это было в ее стиле.
У Лилы мы бывали редко. Если я провожала ее домой, то мы болтали под лестницей на лестничной площадке. Судя по почтовым ящикам, в доме жило много русских.
Кузнецов. Бородин. Жданов.
На ящике Лилы было написано только: «Рекламу не бросать!»
Мама Лилы всегда была дома, поэтому Лила никого не приглашала. Кроме того, у них всегда был бардак. Передвигаться можно было только по тропинкам. Все остальное пространство было забито хламом, потому что маму Лилы не прикалывало убираться. Она не работала ни дома, ни где бы то ни было, потому что уставала. Зато у нее были силы, чтобы смотреть телевизор. Других домашних дел не было. По телеку с утра до вечера шла мирная болтовня.
У Лилы был хомяк и пара крыс. Отличные животные. Правда, я их никогда не видела. Возможно, они заблудились среди всего этого хлама.
Я лежала в кровати, а Лила развалилась на полу на подушках. Мы занимались тем же, чем и всегда – сидели в телефонах.
Я не представила своих мягких друзей Лиле. Как будто их вообще не существовало. Это, вероятно, удивило Гава и остальных, выглядывающих из-за подушек. Может, они раздумывали, не сержусь ли я на них, раз я с ними не разговариваю.
Лила хихикнула. Она увидела что-то веселое, или ей прислали забавное сообщение. Затем она перешла к своей любимой теме. Она начала говорить о Two Dimensions. О Леоне, Найджеле и Харви или как их там всех. Она сказала, что спит под ними. Под их постером, добавила она.
Она смотрела на глянцевые лица парней перед тем, как заснуть, и сразу после пробуждения. Это было хорошей причиной просыпаться, она так считала.
На моей стене была только картина, которую мама подарила мне на день рождения. На ней, на самом деле, ничего не было. Ее можно было повесить хоть вверх ногами, никто бы не заметил разницы.
В моей комнате были обои, и их не разрешалось портить офисным пластилином[10] или скотчем, поэтому постеры входили в список запрещенных вещей.
Все парни из Two Dimensions были сладенькими, по мнению Лилы, особенно Леон. Когда она сказала «сладенькие», то облизнула верхнюю губу.
Лила утверждала, что дала бы Леону хоть сейчас. Остальным тоже, но сначала Леону, а потом Харви. Порядок был важен. Она пару раз раздумывала о том, чтобы изменить его, но все равно вернулась к первому варианту. Сначала я даже не поняла, что она бы им дала, но затем Лила снова провернула трюк с языком. Если бы Леон был не на бумаге на стене, а настоящий и в комнате, если бы они провели ночь вместе, то он бы мог делать с ней все, что угодно. Так мне сказала Лила, и у меня не было причин сомневаться в этом. Их имена подходили друг другу. Леон и Лила. Придумав это, Лила опять начала хихикать. Это не было похоже на настоящий смех. Лила сказала, что хотела бы увидеть их вживую. Она хотела, чтобы мальчики увидели ее тоже.
Она стала поправлять прическу, как будто напудренные пудели Two Dimensions прямо сейчас оценивали ее внешний вид. Волосы у Лилы были как снег. Абсолютно белые. Длинные и прямые, они спадали по обеим сторонам ее лица на манер плетей. Они были ее защитным шлемом. Он должен был быть надет как следует, прежде чем она отправлялась в путь. Каждое утро у нее уходил час на подготовку.
Лила не просто мечтала. У нее был план, который она начала воплощать в жизнь. Она рассказала, что через год, летом, Two Dimensions приедут в тур в Стокгольм и что она туда поедет. И не только она. Она пригласила меня с собой. Она считала, что нам нужно было поехать вместе и заранее прибыть на место, чтобы занять лучшие места в первом ряду.
«Ну не знаю», – пробормотала я, но Лила продолжала строить планы.
Она сказала, что нет ничего невозможного. Нам нужно ловить взгляды парней со сцены и дать понять, что после концерта мы хотим на афте-пати в гримерку. Лила была уверена в нашем успехе. Она расчесывала кончики волос руками. С помощью волос она могла бы попасть куда угодно. Лила немного забегала вперед, потому что я пока не ответила, поедем ли мы вместе. Тем не менее, она уже рассуждала о том, как мы пакуем спальные мешки в рюкзаки и стоим в очереди у концертного зала всю ночь, и как у нас полно еды, чипсов и лимонада. Я же только думала, слушая все это, есть ли там туалеты или мне надо будет терпеть всю ночь и последующий день, прежде чем я смогу пописать.
Я не так фанатела от Two Dimensions, как Лила. И от Леона не фанатела. Но энтузиазм Лилы овладел мной, и я подумала, что почему бы и нет, может и отправиться с ней.
На мой вкус, вот эта темная лохматая голова была лучше всех. Зожак.
У него была симпатичная щетина.
И странное имя.
Я сказала об этом Лиле.
Она пообещала, что Зожак будет моим.
А Леон – ее.
Договорились.
Лила была уверена, что путешествие будет великолепным. Она сообщила, что билеты скоро появятся в продаже и что их надо сразу покупать, чтобы не остаться с носом, потому что все хотят на концерт. Потом Лила поинтересовалась, могу ли я одолжить ей денег, чтобы она купила билеты нам обеим. Она обещала, что оплатит свой билет позже, когда получит немного бабок. Нам надо купить билеты до того, как их распродадут, вещала Лила в таком воодушевлении, что почти подпрыгивала, хотя лежала на полу.
XIII
Я лежала на кровати в наушниках и слушала Ариану Гранде. Иногда я приподнимала наушники, чтобы знать, что происходит в доме, но сразу же надевала их обратно, если казалось, что кто-то подходит к двери.
Меня позвали. Это я по какой-то причине всегда слышу. Вскоре вошел Йоона, хотя на бумажке, приколотой к двери, написано, что имбецилам вход воспрещен, а остальным следует стучать. Я сделала ее давным-давно, потому что у Йооны была такая же, но по каким-то удивительным причинам она до сих пор висела на моей двери. Йоона сказал, что мне надо пойти приготовить еду.
«Чего это я?»
«Потому что твоя очередь», – ответил Йоона.
«Как так?»
«В прошлый раз была моя».
И все такое. Всегда одно и то же. Всегда одни и те же, ни к чему не приводящие переговоры.
Опять же, проблема была в том, что Йоона был голоден, но еда перед ним не появлялась. Вот странно! Он пришел от одного друга и собирался пойти к другому, но перед этим стоял перед холодильником и с надеждой смотрел на его полки. В холодильнике не было ничего готового, кроме маминого диетического коктейля.
Я осталась лежать. Я не была голодна, поэтому проблем у меня не было. Йоона прокричал что-то маме, мама что-то в ответ, и я догадалась, что мне скоро нужно будет вставать и идти, но без борьбы я не сдамся.
Маму расстраивала наша несамостоятельность. Она объявила, что, судя по ее опыту, еда сама себя не приготовит, а ей уже все-таки было сорок три года.
Я ответила, что совершенно согласна и могу приготовить еду, если в животе у меня будет пусто.
Маму не задело мое замечание, она лишь отправила меня наливать воду в кастрюлю, а кастрюлю ставить на плиту. Йоона получил задание накрыть на стол.
«Сейчас же», – сказала мама. Вот не сейчас, а сейчас же.
Я спросила, почему мне нельзя накрыть на стол.
«Потому», – ответила мама.
Йоона состроил рожу, которая меня бесит, и он это знал. Он сунул язык под губу.
Я заявила, что, если Йоона хочет есть, пусть он и готовит.
Мама попросила, чтобы мы оба замолчали.
Я сказала, что замолчала, но заметила, что голос у меня плаксивый и жесткий.
Йоона заметил, что он вообще спокоен и единственный, кто тут орет, так это его сестра. Он принял невинное выражение лица. Святоша.
Вероятно, я начала вопить как резаная. Этого он, конечно, и добивался.
Мама заткнула меня таким воплем, что в ушах у меня как будто море загрохотало, а потом снова стало очень тихо.
Когда вода вскипела, я высыпала туда пачку готовой пасты. Она быстро приготовилась. Я слила воду и положила пасту обратно в пустую кастрюлю, добавив баночку готового томатного соуса. Он не особо пах помидорами, гораздо больше запах напоминал потный носок, но зато еда была сделана быстро.
За столом я завела разговор о Two Dimensions. Мама сначала подумала, что это какой-то магазин одежды и спросила, что мне нужно купить. Она предложила сходить вместе, потому что ей тоже надо было что-нибудь клевое.
Шоппинг был единственным занятием, которым мы занимались вместе. Мама всегда была готова отправиться за покупками.
От папы, с тех пор как он пришел с работы и до этого момента, пару раз было слышно лишь бормотание, но тут он заинтересовался разговором и спросил, что это такое мне якобы опять надо.
Я не люблю слова «якобы» и «опять» из уст папы.
Папа напомнил, что я только ходила за покупками, и заодно прикинул, что у меня и так уже слишком много одежды.
Понятное дело, тут память его не подвела. Обычно она не такая ясная.
«В смысле слишком много?» – парировала я.
Папа ответил, что его утверждение основано на том, что моя одежда не влезает в шкаф, хотя он, по его мнению, довольно вместительный. Мои кофты и штаны, как он считает, лежат под кроватью и на ней, на спинках стульев, даже на книжных полках. Везде. Папа считает, что на полу вполне хватает ковров. Не стоит по ним лишний раз ходить, собирая одежду.
Это была папина манера вмешиваться в дела. Он вполне умел возражать, если кому-то что-то было нужно.
Маме не понравился его тон.
Она заявила, что знает, сколько и какая одежда нужна каждому члену семьи.
Папа состроил мину, подготавливая ответ, но я успела вставить, что не в магазин собираюсь, а на концерт.
Я рассказала, что Two Dimensions – это музыкальная группа, и что Лила летом поедет в Стокгольм на их концерт. Сообщила, что тоже собираюсь поехать.
И пока никто не начал выступать против моего плана, добавила, что Лилина мама тоже едет. Не знаю, откуда это придумала. Я сказала, что мы бы не отправились одни на пароме и в отель одни бы не поселились, потому что мало ли что.
Маме не обязательно было проявлять заботу и анализировать возможные опасности. На самом деле она была довольна, что я уеду и дома станет тише.
Я положила в рот пасту и пожалела о том, что соврала. Вряд ли мама Лилы поехала бы с нами. Она не могла выйти из дома даже на лестничную клетку. Я не знала, можно ли нам вдвоем ехать на пароме или же с нами должен быть взрослый, но все прояснится, и мы что-нибудь придумаем.
Я предполагала, что папа станет объяснять, что билет – это только маленькая часть от стоимости путешествия. Даже если я возьму дешевый, надо же еще есть и ночевать, и платить за все остальное. Еда стоит денег. Отель стоит денег. Такси стоит денег.
Все стоит денег. Нет более страшной судьбы, чем если приходится лишаться денег, с трудом добытых. Папа и его проповеди…
«Езжай», – только и сказал папа.
Я удивилась, почему он не отверг мою идею. Причину же поняла, когда он заметил, что ему все равно, что я делаю на свои деньги. По его мнению, я должна была сама оплатить свое путешествие.
В этот раз папа забыл сказать, что деньги не растут на деревьях. Я произнесла это папиным голосом. Мама попросила, чтобы я не бесила их нарочно. Она сказала, что папа прав.
Вот им надо было прямо сейчас сойтись во мнениях?
Шикарно. Папа прекрасно знал, что я не найду столько бабок, чтобы хватило и на дорогу до Стокгольма, и на концерт и на все остальное, что мне там нужно.
Я поинтересовалась, где же мне взять денег.
Мама предложила поработать.
Я ответила, что для моей возрастной категории не так уж много предложений.
Она парировала, что я уж, конечно, что-нибудь придумаю.
«Например, что?»
«Можешь ухаживать за Венлой, например».
За Венлой? Я не знала никакую Венлу. Мама рассказала, что Венла – это дочка Марии и мне пора бы уже знать, кто такая Мария, но только пояснила, что няньки всегда нужны, а уход за детьми не входит в ту работу, которую можно выполнять исключительно после того, как просидел семь лет на лекциях и защитил кандидатскую и докторскую. Такую работу можно выполнять прям с начальной школы, да хоть с ее середины.