Ю. В. Пуздрач
История российского конституционализма IX–XX веков

Полная версия

© Ю. В. Пуздрач, 2004

© Изд-во «Юридический центр Пресс», 2004

Yu. V. Puzdrach

History of Russian Constitutionalism IX–XX centuries

© Yu. V. Puzdrach, 2004

© Yuridichesky Center Press, 2004

Введение

Еще несколько лет тому назад в научном, а тем более в обыденном обиходе этот термин «конституционализм» практически не использовался. В советское время понятие «конституционализм» ассоциировалось с некой политической системой, которая базируется на конституции и соответствующие ей форму и методы правления. Не отрицая этой трактовки, уточним, что сегодня конституционализм как общественно-политическое и правовое явление, понимается несколько иначе.

О нем часто говорят как о научной концепции или конституционно-правовой идеологии. Например, венгерский автор А. Шайо, воспринимая конституционализм концептуально, пишет, что это не что иное, как ограничение государственной власти в интересах общественного спокойствия^[1]. Обратив внимание на ключевое словосочетание данного определения – «ограничение государственной власти» и опираясь на нормы действующей в России Конституции, попробуем уточнить формулировку. Конституционализм – это такая система правления, при которой власть государственных органов ограничена, зависима и подконтрольна источнику этой власти – народу.

Конституционализм понимается также как практика общественного и государственного развития и высшая реальность конкретного общества и государства. Так, профессор Института государства и права И. М. Степанов утверждает, что конституционализм – это «история и практика конституционного строительства в той иной стране, группе стран…»^[2]

Такое понимание термина требует некоторого комментария и уточнения. Конституционализм как целостное понятие появилось относительно недавно, однако если воспринимать его как систему механизмов, ограничивающих государственную власть, то попытки ее ограничения начались очень давно, более того они сопровождают человечество на протяжении всей истории. Античность и европейское Средневековье, не говоря уже о новом и новейшем времени, изобилуют примерами противоборства государства и общества. Государство во все времена стремится к полноте власти и отсутствию какого-либо контроля при ее осуществлении, и во все времена общество сопротивляется этому, формулируя идеи демократии, права, гуманизма, плюрализма и т. д. Общество всегда хотело видеть государство справедливым, а позже еще и демократическим, правовым, уважающим и защищающим человека, его права и свободы.

Современное понимание конституционализма неразрывно связано с перечисленными выше древнейшими политико-юридическими ценностями и, что самое главное с исторической практикой их материализации. Таким образом, история современного государства есть не только история событий, войн, династий и т. д., но и история тысячелетней борьбы против монополизма государственной власти, история постепенного изменения качества власти и перехода от государства угнетающего к государству, которое когда-нибудь мы назовем конституционным.

Понятно, что история этой борьбы у каждого народа своя, и Россия здесь не исключение.

Говоря о начале эпохи конституционализма в России, одни авторы вольно или невольно обращают свой взор на 1917 г. – период Февральской и Октябрьской революций, и на 1918 г. – время принятия первой в России кодифицированной конституции. Другие, и их меньшинство, называют 1905–1906 гг., когда впервые было законодательно ограничено самодержавие и приняты акты, имевшие конституционное значение. Рассуждения и тех и других имеют свою положительную аргументацию; с формальной точки зрения эти ученые правы, так как указанные вехи истории России есть не что иное, как вынужденное, а поэтому формальное и во многом фиктивное утверждение конституционализма.

Вынужденное – потому что наличествует уступка власти вследствие революции. Впрочем, как и все реформы в России, нормативный конституционализм утверждался сверху, а значит, с позиций административных, бюрократических, идеологических и других интересов власти. При этом совсем не важно, как эта власть себя называет – монархической, республиканской или рабоче-крестьянской, поскольку основным ее проводником и носителем была и остается бюрократия.^[3]

Формальное, т. е. верхушечное, не рожденное внизу, в толще народной массы, не пробившее себе дорогу в борьбе с государством, не затронувшее интересов народа и души каждого человека, введение конституционных идей, приводит к тому, что «конституция – великая ложь…»^[4]

Наконец, фиктивное, так как российская государственная власть, как и любая другая, выстраивая свою конституционность, предоставляя те или иные права населению, строила свою политику под нажимом либо обстоятельств, либо революционной уверенности (в силу цинизма и умысла или неведения и незнания России)^[5] в правильности собственных установлений. Иначе чем объяснить, что многие акты российского государства – при Временном правительстве или при советской власти – с точки зрения прав человека можно рассматривать как акты, опередившие свое время? Это значит, что на всем протяжении XX в. основной проблемой было не отсутствие той или иной конституционной нормы, а ее реализация.

И уж совсем немногие ученые ищут «следы» конституционализма в XVIII–XIX вв.

По мнению автора, чтобы разобраться в истории конституционализма в России, недостаточно ограничиться исследованием событий XVIII–XIX вв., связанных с конкретными планами и попытками ограничения самодержавия как главного условия перехода к конституционной эволюции. Необходимо представить себе исходную концептуальную схему развития России, выявить ее основные элементы и, используя их как критерии анализа, проследить тысячелетний путь развития российской государственности, не гнушаясь при этом, по образному выражению академика Е. В. Тарле, «рефлексии, самоанализа и самоосуждения».^[6]

В предлагаемом вниманию читателей издании автор попытается не столько описать состояние государственного строительства и общества в определенную эпоху, сколько представить динамику исторического развития, учитывая преемственность непрерывно развивающихся событий, которые происходят хотя и в разное время, но на основе одних и тех же базовых ценностных установок общественного правосознания и управленческих механизмов. Только через аналитическое обозрение исторического развития могут открыться причины сегодняшних событий. Понимание их придет только тогда, когда исследователь сумеет убедительно доказать, на какой национальной, теоретической, идеологической и практической почве возникла государственно-правовая конструкция российского самодержавия, покажет, как понимали ее значение в те или иные времена, какие цели перед ней ставили и каких результатов от нее ожидали. Наконец, важно увидеть силы, противостоявшие этой конструкции, идеи и организационные модели, лежавшие в основе ее трансформирования. Важно понять логику субъектов этой борьбы, уяснить их цели, а также оценить стоимость каждой победы или поражения. Только проанализировав почти постоянное усиление самодержавия при периодически возникавших попытках его ограничения, увидев российское общество «после многочисленных мужественных опытов не достигшим цели, но и не падшим», мы можем понять, куда движемся сегодня.

Представляется, что опыт такого взгляда на русскую историю чрезвычайно актуален, потому что он свидетельствует о некоторой предопределенности общественно-политического развития. В связи с этим позволим себе высказать предположение, что политическая история циклична: люди, на разных этапах развития цивилизации решая, в сущности, одинаковые политические проблемы, движутся по одному и тому же кругу регулирования отношений между государством, обществом и человеком.

Действительно, если обратиться к истории западной цивилизации и рассмотреть различные этапы эволюции человеческого общества с точки зрения развития государственно-правовых отношений, то выяснится, что все они повторяют ставшую классической античную эволюционную модель, которая представляла собой завершившийся период развития человечества. Античность включает в себя и юность, и зрелость, и гибель общественной организации. В этой модели есть все: демократия; олигархия и тирании; свобода и рабство; общество и государство; различные виды регуляции поведения человека, включая манипуляцию общественным сознанием; теоретическое осмысление мира; политика, политики и политические партии; уважение и попрание закона. Античный мир имел множество фундаментальных идей, лежавших в основе его жизни; мы видим их зарождение, изящное (или не очень) осуществление в тех или иных формах и, наконец, разложение этих форм. Именно там возник такой режим отношений, который можно в определенном смысле назвать конституционным. Античная жизнь представляла собой некий завершенный этап развития, цикл, где есть начало и конец, зарождение и гибель, успехи, разочарования, поиски и потери.

История западного общества дает нам возможность проанализировать не только античную модель, но и критически рассмотреть феодальную, буржуазную и современную модели конституционализма, на Западе же рожденные, причем извлечь из этой интеллектуальной деятельности практическую пользу. В связи с этим, думаю, остаются актуальными слова Т. Н. Грановского, произнесенные еще в 1848 г.: «Нам, русским, открывается великое и прекрасное поле: устраненные от движения, которое захватило все народы, бросив их на пути, тогда как конец далеко не виден, мы стоим на пороге наблюдателями движения, и притом не праздными: движения европейской жизни находят отголоски и у нас, мы стараемся понять их и из них извлечь поучительный пример, в чем и состоит собственно русское воззрение на историю. Это, впрочем, не значит, что мы должны смотреть на историю Запада, так сказать, с мелконациональной точки зрения; нет, мы должны наблюдать. Западный человек не может быть наблюдателем той драмы, в которой сам принимает участие; он ищет в прошедшем оправдания своей мысли, и на настоящие моменты ему некогда обратить внимание. Итак, нетрудно понять, до какой степени выгоднее наше положение».^[7]

Со времени, когда были сказаны эти слова, практически ничего не изменилось: как и раньше, общество имеет возможность анализировать и обобщать западный, так и (что гораздо важнее) отечественный опыт государственного строительства. Отличие состоит лишь в том, что западное общество существенно изменило свои взаимоотношения с государством, а Россия, к сожалению, до сих пор не может вырваться из самодержавного периода своей истории, несмотря на то, что формально самодержавия в нашей стране нет уже много лет. Позиции самодержавия сильны в общественном правосознании, методы и приемы самодержавного правления до сих пор на вооружении у государства, а общество только в самом начале длительного пути к осознанию своей гражданственности.^[8]

Причина такого состояния достаточно очевидна: в истории России не было устойчивого и длительного опыта равноправных отношений между государством и обществом, – государство всегда превалировало над обществом и над отдельным человеком. До последнего времени считалось, что государство необходимо только для того, чтобы собирать налоги, поддерживать порядок и охранять безопасность. При этом не подразумевалось, что государство должно нести ответственность за все общество и каждого своего гражданина в отдельности. Кроме того, история практического конституционализма, начиная с 1905 г., свидетельствует больше о форме, нежели о содержании, в то время как идеал конституционного государства есть чрезвычайно сложная комбинация внешней свободы человека и его внутренней преданности государству. Впрочем, идея эта сформулирована достаточно давно: государство – это не казармы и канцелярии, а мы сами и наши мысли, чувства и отношения.^[9]

Таким образом, конституционализм, как и любая другая идея, в соответствии с которой строится государство, может ощущаться смутно, расплывчато и очень ограниченным числом граждан, что всегда было характерно для российского общества. Конституционализм может навязываться силой государственной машины (что и наблюдалось в новейший период отечественной истории), а может стать вполне осознанной необходимостью большинства людей, если конституционная норма соответствует уровню общественного правосознания. Конституционная государственность – это не искусственно созданный механизм, а медленно развивающаяся потребность народа, его убежденность в том, что свобода за ночь не придет, что все новое произрастает только от корней и что истинный прогресс – явление исключительно консервативное,^[10] эволюционное, а отнюдь не спонтанное или революционное.

Поэтому представляется, что одной из актуальных проблем отечественной государственно-правовой науки является анализ истории российского государства посредством теоретического и практического восприятия и становления конституционализма, чему, собственно, и посвящена настоящая книга.

Глава 1
Основания, особенности и закономерности формирования Российского государства

§ 1. Становление основ российской государственности

Прежде чем говорить о каких-либо чужеродных заимствованиях в государственном строительстве и рассуждать о том, какие приемы управления принесли на русскую землю варяги, византийцы и татары, видимо, следует сформулировать исходное общественно-политическое состояние Древней Руси до варягов, до принятия христианства и до татар. Это необходимо сделать для того, чтобы определить, что в российской государственности, структурах управления, механизмах и приемах осуществления власти свое, исконное, а что чужеродное, навязанное, что предано забвению, а что культивируется до сих пор, что соответствует нашей культуре, а что – нет.

В Древней Руси сформировалось понятие земли^[11], которое включало в себя ту или иную русскую народность и пространство, где она (народность) размещалась.^[12]

С древности славяне жили дворами, которые множились и, соединенные между собой, составляли села и «веси». Потребность во взаимной защите и взаимопомощи вынуждала их силами нескольких, близко расположенных между собой поселений строить укрепления, которые и назывались городами.^[13] При набегах жители бросали свои жилища и укрывались в городах, постепенно становившихся местом защиты людей и имущества, а также сходов, совещаний и управления. Поскольку степень безопасности жизни определялась быстротой, с которой люди могли попасть под защиту городской ограды, то естественным их желанием было селиться ближе к городу-убежищу. Посад становился многолюдным и постепенно приобретал место обмена и торговли.

Городом управлял руководитель, признаваемый жителями таковым,^[14] здесь располагалась ратная сила, способная защитить, а также обеспечить порядок и задачи управления.

Все это в совокупности, т. е. город, пространство вокруг него, посады, селения, жители и, пожалуй, отношения, сложившиеся между ними, и называлось землей. Таким образом, понятия «земля» и «город» сначала сближались, а потом и вовсе стали равнозначными, да и название земли, имевшее прежде связь с племенем, теперь происходило от главного города.

Земля как политическое понятие выражалось признанием первенства крупного города-защитника, тяготением к нему пригородов, к которым, в свою очередь, тяготели волости, состоящие из «весей» и сел, и все они вместе составляли землю как политическую единицу.

Понятийно земля включала в себя как княжение (а иногда и несколько княжений), так и самовластие народа, как вече – собрание земли, так и начальников над ней – князей.

История правления от Рюрика до Владимира свидетельствует об отсутствии государственного начала: власть князя имеет «наезднический» характер, когда пришлая сила не меняет древних народных обычаев и быта, не приносит с собой ничего нового. Земли сохраняли самоуправление, а князья-наездники довольствовались грабежом.^[15]

Начало государственности Руси следует связывать с киевским периодом. Только в X в. правление Ольги привносит некоторые признаки государственности^[16] (реформы 947 г.), среди которых:

– установление дани и уроков (раньше брали столько, сколько хотели) и замена разбойничьего наезда подобием закона;

– деление подвластных территорий на мелкие административные единицы, так называемые верви (общины) и погосты (центры сельской общины), представляющие собой разновидности сельского податного округа, члены которого связаны между собой круговой ответственностью (порукой) по уплате податей.^[17]

По всей вероятности, замена разбойничьего наезда^[18] на какое-то подобие закона была произведена Ольгой под влиянием знакомства с практикой Византии и после крещения.

Погосты, как правило, были отделены от Киева значительным расстоянием (1–2 месяца пути) и представляли собой некий элемент княжеской власти, внедренный главным городом – Киевом, в гущу крестьянских сел и общин. Количество становищ и погостов в IX–XI вв. точно не установлено; предполагается, что становищ было не менее 50, а число погостов только в северной половине русских земель предположительно колебалось от 500 до 2000.^[19]

Погосты, с одной стороны, являлись форпостами Киева, выражающими сначала притязание прогосударства (а затем и государства) на эту отдаленную от главного города землю, а затем и принадлежность к нему. С другой стороны, погост представлял собой элемент княжеского домена и воспринимался как земельное владение князя, жители которого в той или иной степени связаны с княжеским доменом и подчиняются князю, защищаются его дружиной,^[20] т. е. находятся в определенной зависимости от воли князя.

В исторических источниках понятие «погост» находится в определенной связи с понятиями «село» и «смерды». Смерды составляли не все сельское население, именуемое людьми, а только ту его часть, которая была тесно связана с князем, находилась под его защитой и платила ему дань. В данном случае село олицетворяло собой поселение владельческого характера. Другая часть сельского населения, обыкновенные крестьяне-общинники, жила в деревнях – «весях», и хотя также платила дань и имела ряд повинностей, но была более свободной от воли князя. Крестьяне занимали более низкое общественное положение по сравнению со смердами, которые имели почетную обязанность служить в коннице князя.

Погосты как податные центры и центры связи центра и окраины включали в себя не только сельские поселения и общины, но и боярские вотчины, как бы уравнивая в правах перед князем всех тех, кто имел имущественные интересы на территории погоста.^[21]

Таким образом, в Киевский период русской истории территориальная структура государства имела следующий вид:

– главный город;

– его посад;

– малые города, их посады и волости, тяготеющие к посаду главного города;

– волости, включающие в себя сельские общины, тяготеющие к посадам малых городов;

– погосты, в которые входят сельские общины, боярские вотчины и другие поселения.

Постепенно помимо собирания дани с подвластных территорий и защиты земли от внешних врагов власть князя приобретает еще и некую нравственную обязанность развивать торговлю, поскольку погосты исторически сложились именно как центры торговли и в этом плане были наиболее интересны и для князя-разбойника, и для князя-властителя. Наконец, после принятия христианства под воздействием церкви князь из разряда грабителя – собирателя дани переходит в положение правителя, судьи, защитника земли и главы государства и охранителя народа.^[22] С христианством укрепилось влияние Византии на государственное строительство Руси, сложились приемы и методы, используемых князем в управлении обществом. Это важно подчеркнуть, ибо княжение и самоуправление землей и общиной, хотя и имели одну основу, представляли собой реализацию различных интересов и форм власти: с одной стороны, власть в силу военной или экономической зависимости, принуждала к подчинению, с другой – предоставлялась по «праву», т. е. в порядке делегирования от земли. Более того, земля воспринималась князем как данность; ее определенная автономия, традиции самоуправления и выборов руководителя продолжали существовать, не вытесняемые христианством и экспансией властных намерений князя.

Там, где появлялся город, появлялась земля как совокупность населения, как община, имеющая центр и «голову» в городе, а «тело» в волостях. При этом волость постепенно расширяет свое значение – от совокупности территорий сел и весей, тяготеющих к городу, к совокупности территорий, состоящих под единой властью города или князя. Волость становится территорией, принадлежащей земле или князю, частью земли.

Чем крупнее, сильнее был город, тем сильнее была и земля, а ее отношения с князем строже и основательнее, поскольку в основе их был договор между собранием земли и князем.

Волость же, хотя и знала такую форму самоуправления жителей, как сходы, однако подобного земле, в правовом смысле термина, веча не имела, так как собрания волостных жителей носили скорее хозяйственный, чем политический характер. Вече было политическим выражением автономии земли, волость же такой автономией не обладала.

Одной из важнейших сторон жизни Древней Руси была особая организация отношений между пригородами и городами, малыми вечами и вечем большим, собираемым в главном городе.

По утверждению С. М. Соловьева и В. О. Ключевского, история России – это история колонизации и переселений.^[23] В XII в. на Руси возникло 119 новых городов, а к середине XIII в. их насчитывалось уже около 350. Земля как собрание людей постепенно расширялась, захватывались новые пространства. Из старых поселений, в том числе и из города, делались выселки, основывались новые поселения, зачастую по решению веча всей земли, поэтому вновь образованные поселения чаще всего сохраняли зависимость от старшего города и назывались младшими.

Зависимости пригородов от городов была существенной именно потому, что старейший город олицетворял всю Землю, а его вече было собранием не горожан, а земляков, членов земли, частью которой и являлся пригород. При этом необходимо особо подчеркнуть тот факт, что уже в XII в. в источниках упоминается присутствие представителей пригородов на вече всей земли.

Отношения пригородов между собой и городами складывались по-разному, и зависело это от множества обстоятельств. Некоторые пригороды развивались быстрее других, возвышались над ними и претендовали на равенство со старейшими городами, однако даже в этом случае свои традиционные связи с городом чаще всего старались сохранить.

Были случаи, когда образованные таким образом города не желали оставаться пригородами старейшего города и боролись за свою независимость. Такие взаимоотношения сложились, например, между Новгородом и Вяткой. Иные же пригороды возвышались настолько, что становились главными городами земли, например Новгород; Тверь стала центром новой самобытной земли; Псков получил независимость из рук метрополии – Новгорода.

Пригороды могли быть основаны также и князьями, в этом случае их заселяли разного рода переселенцами. По этой схеме возникли Владимир и, по-видимому, Москва.

В организации местных дел пригороды пользовались известной автономией, однако она распространялась только на те решения, которые согласовывались с интересами старейшего города. Если же пригороды создавали вече и пытались с помощью его авторитета самостоятельно решить свою судьбу, это вече представляло собой всего лишь различную степень автономии, в то время как верховная власть по внутреннему смыслу принадлежала не вечу, а земле.^[24] Такое понятие о самоуправлении земли уходит своими корнями в глубокую древность и сохраняется, несмотря на многие противные ему обстоятельства. Господство вечевого начала^[25] существует во всех землях Древней Руси и после принятия христианства, и в удельный период русской истории.^[26]

Множество источников дотатарского периода указывают на своеобразное распределение власти в Древней Руси.^[27] Верховная власть над собой принадлежит земле, и это ее право; она должна иметь князя, без этого ее существование было немыслимо. Где земля, там вече, а где вече, там непременно будет и князь: вече обязательно изберет его. Земля была властью над собою, вече – выражением власти, а князь – ее органом. Князь был призван держать власть, править, защищать, но земля не была его вотчинной, он не был ее государем, он был господином. Идеал князя – стать миротворцем, третейским судьей в междоусобных ссорах, возникающих на земле, и защитником земли от внешних врагов.

Выборное начало было столь прочно, что те князья, которые насилием или хитростью получали княжение, вынуждены были ладить с жителями и заслуживать их расположения, ожидая признания землей своего положения, в противном случае их рано или поздно прогоняли и призывали другого. Повсеместно власть князю давалась землей и зависела от нее, и неизвестно, как сложились бы взаимоотношения княжеской власти и земского начала при независимом развитии событий, если бы земское право не уступило праву силы.

Характеризуя правительство и управление Киевской Руси, Г. Вернадский указывал на три главные составляющие политической жизни того времени: монархический элемент власти олицетворял князь, аристократический элемент – Боярская дума, и, наконец, демократическим элементом было вече.^[28] Очень важно подчеркнуть, что эти три элемента политической власти были определенным образом уравновешены относительно друг друга.^[29] В то же время в ряде русских земель, например в Суздале, доминировал монархический компонент власти, в других землях главенствовало аристократическое начало, т. е. боярство, которое сумело подчинить своему влиянию народные собрания и свести положение князя до главы исполнительной ветви власти, что никак не ассоциировалось со статусом самодержца.

Итак, в дотатарский период не выработалось достаточных условий для появления единодержавия,^[30] более того, развитие институтов автономии, самоуправления и княжения в рамках исторических народных традиций могло привести как к федерации, так и к единому унитарному государству, как к республике,^[31] так и к монархии, ограниченной или абсолютной.^[32]

С татарским завоеванием альтернативы развития исчезли, и в Восточной части Руси произошел быстрый и крутой поворот к единовластию.

Поскольку монголы оказали влияние на развитие русской государственности, необходимо подробней остановиться на том, что же представляли собой эти завоеватели. Вслед за скифами, сарматами, гуннами, печенегами и половцами монголы были последней волной восточной экспансии на Европу. Помимо колоссальных потрясений и разорения, они совершали определенный культурный обмен между Китаем, Ближним Востоком и Европой.^[33] Многие черты их организации в будущем будут восприняты и развиты в России. Прогрессивное устройство общества и государства способствовало военному успеху и могуществу монголов. Перечислим некоторые составляющие их государственной организации:

1. Осознание монголами своей общности, которая отсутствовала у других народов Европы. Это, так сказать, социокультурная характеристика; если же говорить о государственной организации соперников монголов, то характерным для Европы и Руси того времени было отсутствие единства.^[34]

2. Жесткая дисциплина и централизация управления; отсутствие какой-либо видимой разницы между военной и гражданской организацией. Армия, хоть и не имела постоянного состава,^[35] была хребтом администрации: именно через армейских начальников народ узнавал о приказах и указаниях императора. Более того, провинциальные и районные администрации создавались вокруг центров военных округов, на которые делилась империя, а лагерь каждого из армейских командиров становился центром местной администрации со всеми необходимыми полномочиями. Таким образом, военный командир был одновременно и гражданским наместником. Контроль над армией осуществлялся через императорскую гвардию, старшие офицеры которой были в постоянном контакте с императором и в готовности к консультациям с ним. Можно предположить, что они составляли некоторое подобие постоянного совета при императоре. На заседании ханского совета при Угэдэе, например, присутствовали братья и старшие родичи Великого хана, а также командиры всех армейских соединений. Руководители каждого подразделения имели особые нагрудные знаки отличия, по которым можно было определить его ранг. Это были так называемые пластины власти из золота и серебра. Например, при Чингисхане знаком чиновника первого ранга была золотая пластина с головой тигра и надписью: «Священный Декрет Тъен-це („Данного небом“), императора Чингиса. Пусть дела вершатся по воле его». Знаком второго ранга была простая золотая пластина с той же формулой, к которой добавлялось слово «срочно». Серебряная пластина с той же надписью предназначалась для чиновников третьего ранга и т. д.^[36]

3. Веротерпимость к другим вероисповеданиям.^[37] Известно, что Чингисхан не принадлежал ни к одной из утвердившихся тогда церквей, во всяком случае, и мусульмане, и христиане называли его язычником. Однако он считал, что связан с «Вечно Голубым Небом» лично, без каких-либо посредников, и не допускал шаманов к государственным делам. Можно сказать, что Чингисхан был вдохновлен религиозным чувством, связанным с идеалом универсального государства. Его религия не может быть, однако, названа государственной, поскольку в своей связи с Богом он не использовал какую-либо традиционную церковь.^[38] Вот как характеризует Э. Гиббон религиозность Чингисхана: «… нашего удивления и наших похвал всего более заслуживает религия Чингиса. Между тем как в Европе католические инквизиторы прибегали к самым жестким мерам, чтобы защитить бессмыслицу, их мог бы пристыдить пример варвара, который предупредил поучение философии,^[39] установив своими законами систему чистого деизма и полной веротерпимости. Его главным и единственным догматом веры было существование Бога. Разные религиозные системы преподавались и применялись на практике внутри одного и того же лагеря, не подвергаясь никаким стеснениям и не вызывая никаких раздоров; и бонзы, и имамы, и раввины, и несториане, и латинские священники пользовались одинаковым освобождением от службы и от податей;^[40] возгордившийся победитель мог попирать в Бухарской мечети Коран ногами своего коня, однако в минуты душевного спокойствия законодатель уважал пророков и первосвященников самых враждебных сект».^[41]