Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Ю Несбё
Сын

Полная версия

Глава 7

– Я знал твоего отца, – сказал Йоханнес Халден.

На улице шел дождь. Весь день было тепло и солнечно, но высоко в небе собрались тучи и пролились на город легким летним дождем. Он помнил, как это было. Как маленькие капли мгновенно становились теплыми, касаясь нагретой солнцем кожи. Как они поднимали с асфальта запах пыли. Помнил запах цветов, травы и листвы, который сводил его с ума, вызывал тошноту и возбуждение. Молодость, эх, молодость.

– Я был его стукачом, – сказал Йоханнес.

Сонни сидел в темноте у дальней стены, лицо его невозможно было рассмотреть. В распоряжении Йоханнеса имелось не так много времени: скоро двери камер запрут на ночь.

Он вздохнул, потому что сейчас ему предстояло самое трудное – сказать то, что он и боялся и хотел сказать, произнести предложение, слова из которого так долго сидели у него в груди, что он опасался, как бы не приросли к ней навечно.

– Это неправда, Сонни. Он не застрелился.

Вот. Вот оно и произнесено. Тишина.

– Ты не спишь, Сонни?

Он увидел два белых мигающих глаза.

– Я знаю, что пришлось пережить тебе и твоей матери. Найти тело отца. Прочитать записку, в которой он написал, что он – крот в полиции, помогавший торговцам героином и рабами. Что он информировал их о рейдах, уликах, подозреваемых…

Йоханнес увидел, как тело Сонни начало раскачиваться в полумраке.

– Но все было наоборот, Сонни. Твой отец напал на след крота. Я подслушал, как Нестор по телефону говорил своему боссу, что им надо избавиться от полицейского по фамилии Лофтхус, прежде чем он им испортит все дело. Я рассказал твоему отцу, что он в опасности, что полиция должна что-то предпринять. Но твой отец ответил, что не может втягивать других, что ему придется работать над этим делом в одиночку, ведь некоторые полицейские находятся на содержании у Нестора. Он заставил меня поклясться, что я буду молчать и никогда не скажу об этом ни одной живой душе. И до сих пор я держал это обещание.

Понял ли он? Может, и нет, но важнее не то, что парень услышал его, не последствия его слов, а то, что он выговорился. Рассказал. Важным было само действие: он оставил свою тайну там, где ей было место.

– В те выходные твой отец был один, вы с мамой поехали за город на соревнования по борьбе. Он знал, что они придут, и окопался в вашем желтом доме в Тосене.

Йоханнесу показалось, он что-то заметил в темноте. Изменение пульса и дыхания.

– Однако Нестору и его людям все-таки удалось проникнуть внутрь. Они не хотели шумихи вокруг убийства полицейского, поэтому заставили твоего отца написать ту записку о самоубийстве. – Йоханнес сглотнул. – Взамен они пообещали не трогать тебя и твою мать. Потом они застрелили его в упор из его собственного пистолета.

Йоханнес закрыл глаза. Стояла полная тишина, но ему казалось, что прямо ему в ухо кто-то кричит, а грудь и горло сдавило. В последний раз он испытывал такое много-много лет назад. Господи, когда же он плакал? Когда у него родилась дочь? Но сейчас он не мог остановиться, ему надо было завершить начатое.

– Ты, наверное, гадаешь, как же Нестор попал в дом.

Йоханнес задержал дыхание. Ему почудилось, что и парень перестал втягивать в себя воздух: он слышал только биение крови в ушах.

– Кто-то видел, как я разговаривал с твоим отцом, а Нестор считал, что полиции слишком повезло с поимкой сразу двух его машин за последнее время. Я отпирался, уверял, что просто немного знаком с твоим отцом и что он пытался выудить у меня сведения. Нестор сказал, что, если твой отец считает меня потенциальным стукачом, я смогу подойти к двери его дома и заставить его открыть мне. Он сказал, что так я докажу свою преданность…

Другой человек снова начал дышать. Быстро. Тяжело.

– Твой отец открыл. Своему стукачу ведь доверяешь, правда?

Он ощутил движение, но ничего не слышал и не видел до тех пор, пока не получил удар. И, лежа на полу, он чувствовал металлический привкус крови от скользнувшего в глотку зуба, слышал истошный вопль парня, звук открывающейся двери, крик надзирателя, звук ударов, звон наручников. Он думал о том, насколько быстрым, точным и сильным был удар этого торчка. И еще он думал о прощении. О прощении, которого он не получил. И о времени. О бегущих секундах. О приближающейся ночи.

Глава 8

Больше всего в «порше-кайене» Арильду Франку нравился звук. Или, вернее, отсутствие звука. Двигатель V8 емкостью 4,8 литра издавал такой же звук, как швейная машинка матери во времена его детства, когда они жили в Станге, недалеко от города Хамар. И тот звук тоже был звуком тишины. Звуком молчания и сосредоточенности.

Дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, и в салон ввалился Эйнар Харнес. Франк не знал, где молодые ослоские адвокаты покупают свои костюмы, но явно не в тех магазинах, куда ходил он сам. Кроме того, он никогда не понимал, зачем нужны светлые костюмы. Костюм должен быть темным, и стоить он должен меньше пяти тысяч крон. Разницу в стоимости костюма Харнеса и его собственного лучше было бы положить на сберегательный счет, подумав о будущих поколениях, которым придется обеспечивать свои семьи и дальше строить страну. Или о ранней и приятной пенсии. Или о «порше-кайене».

– Слышал, его перевели в изолятор, – произнес Харнес, когда автомобиль начал движение от края тротуара перед входом в адвокатскую контору «Харнес и Фаллбаккен».

– Он избил другого заключенного, – ответил Франк.

Харнес поднял ухоженную бровь:

– Ганди подрался?

– Невозможно знать наверняка, что сделает наркоман. Но он четыре дня не принимал наркотиков, поэтому, думаю, будет очень сговорчивым.

– Да, я слышал, дело касалось его семьи.

– Что именно вы слышали? – Франк просигналил медленной «королле».

– Только то, что известно всем. Есть что-то еще?

– Нет.

Арильд Франк втиснулся перед кабриолетом «мерседес». Вчера он заходил в изолятор. В камере только что убрали рвоту. Парень сидел в углу, скрючившись под шерстяным одеялом.

Франк никогда не был знаком с Абом Лофтхусом, но знал, что сын пошел по стопам отца. Как и отец, он занимался борьбой и стал настолько многообещающим спортсменом, что газета «Афтенпостен» прочила ему карьеру в национальной сборной. А теперь он сидит в вонючей камере, дрожит как осиновый листок и всхлипывает, как девчонка. В отходняке все мы одинаковые.

Они остановились у будки охраны, Эйнар Харнес предъявил удостоверение, и шлагбаум открылся. «Порше-кайен» припарковался на своем обычном месте. Франк и Харнес прошли через главный вход, где Харнеса зарегистрировали. Обычно Франк проводил Харнеса через дверь раздевалки, чтобы избежать регистрации. Он не хотел давать повод для пересудов о том, почему адвокат с репутацией Харнеса так часто посещает Гостюрьму.

Допросы заключенных обычно проводились в Полицейском управлении, но на этот раз Франк попросил разрешения сделать это в тюрьме, поскольку заключенный находился в изоляторе.

Одну из свободных камер убрали и приготовили для допроса. У стола сидели полицейский и полицейская в штатском. Франк уже видел их раньше, но не помнил фамилий. Человек, находившийся по другую сторону стола, был настолько бледным, что почти сливался с белоснежной стеной камеры. Голова его свесилась на грудь, а руки вцепились в краешек стола, как будто комната кренилась.

– Ну что, Сонни, – оживленно сказал Харнес, опуская руку на плечо парня. – Ты готов?

Сотрудница полиции кашлянула:

– Кажется, он уже закончил.

Харнес едва заметно улыбнулся ей и поднял бровь:

– Что вы имеете в виду? Вы ведь не начали допрос без присутствия адвоката?

– Он сказал, что ему необязательно дожидаться вас, – сказал полицейский.

Франк посмотрел на заключенного и почувствовал неладное.

– Значит, он уже сознался? – вздохнул Харнес, открыл портфель и вынул несколько скрепленных листов бумаги. – Если хотите взять письменные показания, то…

– Все наоборот, – сказала сотрудница полиции. – Он только что сообщил, что не имеет никакого отношения к убийству.

В камере стало так тихо, что Франк услышал пение птиц на улице.

– Что он сказал? – Бровь Харнеса поднялась почти до кромки волос.

Франк не знал, что его злило больше: выщипанные брови адвоката или замедленная реакция на надвигавшуюся катастрофу.

– А еще что-нибудь он сказал? – спросил Франк.

Полицейская посмотрела на помощника начальника тюрьмы, потом на адвоката.

– Все в порядке, – произнес Харнес. – Я хотел, чтобы он присутствовал при допросе, на случай если вам потребуются сведения об отпуске.

– Да, я лично выписал ему отпуск, – сказал Франк. – В то время ничто не предвещало, что он закончится так трагически.

– Но мы не знаем, насколько трагически он закончился, – возразила сотрудница полиции. – Признания у нас нет.

– Однако улики… – выпалил Арильд Франк и так же резко остановился.

– Что вам известно об уликах? – спросил полицейский.

– Я просто предположил, что они у вас есть, – ответил Франк. – Поскольку он является подозреваемым по этому делу. Разве не так, господин…

– Старший инспектор Хенрик Вестад, – ответил полицейский. – В первый раз Лофтхуса допрашивал тоже я. Он изменил показания. Он считает, что у него даже имеется алиби на момент убийства. Свидетель.

– У него есть свидетель, – подтвердил Харнес и посмотрел на своего молчаливого клиента. – Надзиратель, который сопровождал его в отпуске. И этот свидетель утверждает, что Лофтхус исчез в…

– Другой свидетель, – перебил его Вестад.

– И кто же? – фыркнул Франк.

– Он говорит, что это человек по имени Лейф.

– Лейф, а как дальше?

Все посмотрели на длинноволосого парня, который не слушал их и не смотрел на них.

– Этого он не знает, – сказал Вестад. – Он говорит, что они всего лишь поболтали несколько секунд на придорожной стоянке у дороги. Лофтхус утверждает, что свидетель был за рулем синей «вольво» с наклейкой «I love Drammen»^[3]. Ему показалось, что свидетель болен, вероятно, что-то с сердцем.

Франк рассмеялся лающим смехом.

– Я думаю, – произнес Эйнар Харнес с деланым спокойствием и убрал бумаги обратно в папку, – что на этом мы остановимся. Я должен проконсультироваться со своим клиентом.

Франк часто смеялся, когда был зол. И сейчас ярость кипела в его голове, как вода в чайнике, и ему приходилось прикладывать большие усилия, чтобы вновь не расхохотаться. Он уставился на так называемого клиента. Парень, наверное, сошел с ума. Сначала ударил старика Халдена, теперь это. Видимо, героин все-таки прогрыз дыру в его мозгу. Но он не развалит это дело: слишком многое стояло на кону. Франк сделал глубокий вдох и услышал воображаемый щелчок, какой раздается при отключении чайника. Надо держать голову в холоде, здесь просто потребуется немного времени. Отходняку надо дать немного времени.

Симон стоял на мосту Саннербруа и смотрел на воду в восьми метрах под собой. Было шесть часов вечера, и Кари Адель только что спросила его о правилах учета сверхурочных в убойном отделе.

– Понятия не имею, – ответил Симон. – Поговори с начальником отдела кадров.

– Видите что-нибудь внизу?

Симон покачал головой. За листвой деревьев на восточном берегу реки он мог различить тропинку, которая шла вдоль берега вплоть до нового здания Оперы у фьорда. На скамейке у тропинки сидел мужчина и кормил голубей. Пенсионер, подумал Симон. Так ведут себя люди, когда выходят на пенсию. На западной стороне реки находился современный жилой квартал, окна и балконы которого выходили на реку и мост.

– И что мы здесь делаем? – поинтересовалась Кари, нетерпеливо притопывая ногой.

– Ты куда-то торопишься? – спросил Симон, оглядываясь по сторонам.

Мимо неспешно проезжали редкие автомобили; улыбчивый попрошайка поинтересовался, не разменяют ли они бумажку в двести крон; парочка в дизайнерских солнцезащитных очках и с коляской, в сетке которой лежал одноразовый гриль, смеялась, проходя рядом с ними. Симон любил Осло во время всеобщих отпусков, когда город пустел и вновь принадлежал только ему. Осло превращался в разросшийся поселок, в котором он вырос, где ничего не происходило, а все происходившее было наполнено смыслом. Город, который был ему понятен.

– Друзья пригласили нас на ужин.

Друзья, подумал Симон. У него тоже когда-то были друзья. Куда они все подевались? Может быть, то же самое они думали о нем. Куда он подевался? Он не знал, способен ли дать им нормальный ответ. Глубина реки наверняка была не больше полутора метров. Кое-где из воды торчали камни. В отчете о вскрытии сказано, что свои раны жертва получила при падении с определенной высоты, и это не противоречило перелому шеи, который явился непосредственной причиной смерти.

– Мы стоим здесь, потому что мы осмотрели всю реку вверх и вниз по течению и это единственное место, где мост достаточно высок, а река достаточно мелка, чтобы падающий человек мог настолько сильно удариться о камни. Кроме того, это ближайший к пансиону мост.

– К общежитию, – поправила его Кари.

– Ты бы решилась совершить здесь самоубийство?

– Нет.

– Ну, я хотел сказать, если бы ты вообще решилась на самоубийство.

Кари прекратила постукивать ногой и посмотрела вниз через перила:

– Я бы выбрала что-нибудь повыше. Здесь слишком много шансов на выживание. Слишком много шансов оказаться в инвалидном кресле.

– Значит, ты не стала бы сталкивать человека с этого моста, если бы хотела его убить?

– Нет, наверное, – зевнула она.

– Тогда мы будем искать того, кто свернул Перу Воллану шею, а потом сбросил отсюда в реку.

– А-а, это то, что вы называете гипотезой.

– Нет, это то, что мы называем гипотезой. Насчет ужина…

– Да?

– Тебе стоит позвонить своему жениху и сказать, что он не состоится.

– Вот как?

– Нам предстоит опрос потенциальных свидетелей. Ты можешь начать с квартир, балконы которых выходят на реку. А потом мы прочешем архивы в поисках потенциального сворачивателя шей. – Симон закрыл глаза и втянул в себя воздух. – Ну разве летний Осло не прекрасен?

Глава 9

Эйнар Харнес никогда не ставил себе цель спасти мир. Только маленькую его часть. А еще точнее, свою часть. Он изучал юриспруденцию. Только маленькую ее часть. А еще точнее, только ту, которая требовалась для сдачи экзамена. Его приняли на работу в адвокатскую контору, находившуюся в самом низу списка адвокатских контор Осло. Он проработал в ней достаточно долго, получил лицензию и открыл собственное бюро вместе с выпивающим престарелым адвокатом Эриком Фаллбаккеном. И вместе они оказались в самом низу списка. Они брались за всякие невозможные дела, проиграли их все, но каким-то образом умудрились заработать себе репутацию защитников самых несчастных членов общества. Наличие подобной клиентуры вело к тому, что адвокатская контора «Харнес и Фаллбаккен» обычно получала свои гонорары – если вообще получала – в дни выплаты социальных пособий. Эйнар Харнес рано понял, что работает не в сфере правосудия, а представляет собой более дорогую альтернативу взыскателям долгов, социальной службе и гадалкам. Он угрожал исками тем, за угрозы кому ему платили, принимал на работу самых безнадежных сотрудников на минимальную зарплату, а на встречах с потенциально платежеспособными клиентами всегда без исключений обещал победу в суде. Но у него имелся один клиент, благодаря которому его контора до сих пор оставалась на плаву. У этого клиента не было собственной папки в конторском архиве, если полный хаос в шкафах секретарши, большую часть рабочего времени проводившей на больничном, вообще можно назвать архивом. Но этот клиент был надежным плательщиком, платил чаще всего наличными и не требовал выставления счета. За эти часы он тоже вряд ли попросит выставить счет.

Сонни Лофтхус сидел на койке, скрестив ноги. Глаза его светились белым отчаянием. С момента знаменитого допроса прошло шесть дней, и они были нелегкими для парня. Однако он продержался дольше, чем они рассчитывали. Донесение другого заключенного, с которым Харнес поддерживал контакт, было примечательным. Сонни не пытался раздобыть наркотики, более того, он отказался от предложенных ему спида и травки. Его видели в тренажерном зале, где он провел на беговой дорожке два часа, а потом час занимался поднятием тяжестей. А ночью из его камеры доносился крик. Но он держал форму. И это парень, двенадцать лет сидевший на тяжелых наркотиках. Такое, насколько было известно Харнесу, удавалось сделать лишь тем, кто заменил наркотики на нечто столь же сильное, способное стимулировать и мотивировать так же, как и эффект от укола. И список подобных вещей не был длинным. Религиозное откровение, влюбленность, рождение детей. Вот и все. Иными словами, у человека могла появиться цель, придававшая всей жизни новый смысл. Но это могло быть и последним глотком воздуха утопающего, который затем камнем идет ко дну. Единственное, в чем Эйнар Харнес был уверен, – это в том, что его клиенту требовались ответы. Нет, не ответы. Результаты.

– У них есть улики, так что тебя будут судить и осудят независимо от того, сознаешься ты или нет. Так зачем же продлевать мучения, когда в этом нет необходимости?

Ответа не последовало.

Харнес так сильно дернул свою зачесанную назад челку, что черепу стало больно.

– Я могу доставить сюда пакетик супербоя в течение часа, в чем проблема? Все, что мне нужно, – это подпись вот здесь. – Он постучал указательным пальцем по трем листкам бумаги формата А4 на крышке лежащего у него на коленях «дипломата».

Парень попытался смочить сухие потрескавшиеся губы языком, таким белым, что Харнес подумал, не выделяет ли он соль.

– Благодарю. Я основательно обдумаю ваше предложение.

«Благодарю»? «Основательно обдумаю»? Он предлагает наркотики несчастному наркоману в ломке! Этот тип что, отменил силу тяготения?

– Слушай, Сонни…

– И спасибо за визит.

Харнес покачал головой и поднялся. Парню долго не протянуть. Он подождет еще денек. Дождется конца времени чудес.

Надзиратель провел адвоката через все двери и шлюзы, и когда он стоял в приемной и просил заказать ему такси, он думал о том, что скажет тот клиент. Или, точнее, что тот клиент сделает, если Харнес не спасет мир.

Точнее, свою часть мира.

Гейр Голдсруд склонился к монитору компьютера.

– Какого черта он делает?

– Кажется, он хочет с кем-нибудь поговорить, – ответил один из надзирателей в контрольном помещении.

Голдсруд вгляделся в парня. Длинная борода свешивалась на его обнаженную грудь. Он встал на стул перед одной из камер слежения и стучал по ней костяшкой указательного пальца, произнося неслышные слова.

– Финстад, ты пойдешь со мной, – сказал Голдсруд, поднимаясь.

Они прошли мимо намывавшего коридор Йоханнеса. Эта сцена что-то напомнила Голдсруду, может быть, эпизод из фильма. Они спустились по лестнице на первый этаж, заперли за собой дверь, миновали общую кухню, вошли в коридор и увидели Сонни, сидящего на стуле, на котором он только что стоял.

По торсу и рукам молодого человека Голдсруд понял, что тот только что вернулся из тренажерного зала: под кожей четко проступали мускулы и вены. Он слышал, что некоторые тяжелые наркоманы качали руки перед тем, как сделать укол. Амфетамины и всяческие «колеса» находились в тюрьмах в обороте, но Гостюрьма была одним из немногих, если не единственным учреждением, где существовал определенный контроль за поставками героина. И все же Сонни, похоже, никогда не испытывал проблем с тем, чтобы раздобыть необходимое. Никогда, но только не сейчас. По тому, как парня колотило, Голдсруд понял, что он некоторое время оставался без своего лекарства. Неудивительно, что парень находился в отчаянии.

– Помогите мне, – прошептал Сонни, когда заметил их приближение.

– Конечно, – ответил Голдсруд, подмигивая Финстаду. – Две тысячи за четверть.

Он пошутил, но ему показалось, будто Финстад не совсем уверен в том, что это шутка.

Сонни покачал головой. Даже мышцы его горла и шеи были напряжены. Голдсруд вроде бы слышал, что парень когда-то считался многообещающим борцом. Может, и правду говорят, что мышцы, которые человек натренирует до достижения двенадцати лет, потом можно за пару недель восстановить в любой момент жизни.

– Заприте меня.

– Мы не запираем двери до десяти часов, Лофтхус.

– Пожалуйста.

Голдсруд удивился. Случалось, заключенные просили запереть их в камерах, когда они кого-нибудь боялись. То ли на самом деле, то ли нет. Страх – обычный спутник преступной жизни. Или наоборот. Но Сонни совершенно точно был единственным пленником Гостюрьмы, у кого не было ни одного врага среди заключенных. Напротив, они обращались с ним, как со священной коровой. И он никогда не показывал признаков страха, его психика и физическая форма позволяли ему переносить употребление наркотиков лучше, чем большинству наркоманов. Так почему же…

Парень почесал корку на месте уколов на предплечье, и тогда Голдсруда осенило. Все ранки покрылись коркой. На руках не было свежих следов от уколов. Сонни завязал и поэтому хотел, чтобы его заперли. Его мучила жажда и осознание факта, что он возьмет первое, что ему предложат, неважно, что это будет.

– Пошли, – сказал Голдсруд.

– Подвинешь ноги, Симон?

Симон поднял взгляд. Старая уборщица была настолько маленькой и скрюченной, что голова ее едва виднелась над тележкой с инвентарем. Она убирала в Полицейском управлении уже в те времена, когда Симон однажды в прошлом тысячелетии пришел туда на работу. У этой женщины имелось свое мнение по любому вопросу. Саму себя, как и всех своих коллег вне зависимости от пола, она называла «уборщицей».

– Привет, Сиссель. Уже?

Симон посмотрел на часы. Перевалило за четыре. Норвежский рабочий день официально закончился. Да, Закон о труде практически приказывал ему идти домой ради блага народа и отчизны. Обычно он на это плевал, но сейчас все изменилось. Он знал, что его ждет Эльсе, что несколько часов назад она начала готовить ужин, а когда он придет домой, она станет утверждать, что приготовила все на скорую руку, и выразит надежду, что он не заметит беспорядка, грязи и других доказательств дальнейшего ухудшения ее зрения.

– Давненько ты со мной не курил, Симон.

– Я перешел на жевательный табак.

– Молодуха тебя заставила. Детей еще нет?

– На пенсию еще не вышла, Сиссель?

– Я думаю, что у тебя где-то уже есть малец, да, и поэтому ты больше не хочешь детей.

Симон улыбнулся, глядя, как она проходится шваброй под его ногами, и снова задумался, как маленькому тельцу Сиссель Тоу удалось произвести на свет такого большого отпрыска. Ребенка Розмари. Он убрал бумаги. Дело Воллана отложили. Жильцы квартала у моста Саннербруа ничего не видели, других свидетелей не появилось. До тех пор, пока у них не будет уверенности в том, произошло ли что-то криминальное, они не могут отдавать приоритет этому делу, – вот что сказал начальник отдела и попросил Симона посвятить несколько следующих дней переработке отчетов по двум раскрытым убийствам, так как их отдел получил выволочку от прокурора, назвавшего эти отчеты «хилыми». Она не нашла формальных ошибок, а просто просила «немного углубиться в детали».

Симон отключил компьютер, накинул куртку и направился к двери. Все еще работали по летнему времени, то есть те, кто не был в отпуске, уходили с работы в три, поэтому в открытом офисном пространстве лишь изредка слышалось постукивание клавиш. Старые перегородки пахли разогретым на солнце клеем. За одной из них он увидел Кари. Она сидела, положив ноги на стол, и читала книгу. Он заглянул к ней:

– Сегодня нет ужина с друзьями?

Она машинально захлопнула книгу и посмотрела на него со смешанным чувством раздражения и стыда. Симон бросил взгляд на название книги: «Корпоративное право». Кари прекрасно знала, что у нее нет никакого повода испытывать угрызения совести, сидя на работе и читая книгу из университетской программы, поскольку более важного дела для нее никто не нашел. Такова специфика убойного отдела: нет убийства – нет работы. И Симон сделал вывод, что она покраснела от стыда, поскольку осознавала, что университетский экзамен заберет ее отсюда и она не оправдает надежд работодателя. А раздражение было вызвано тем, что, даже зная о том, что в принципе у нее нет никакого повода испытывать угрызения совести, она захлопнула книгу при его появлении.

– Сэм проводит выходные на западном побережье, занимается серфингом. А я решила почитать здесь, а не дома.

Симон кивнул:

– Работа полицейского не всегда увлекательна. Даже в убойном отделе.

– Тогда почему вы стали следователем по раскрытию убийств?

Она сбросила туфли и поджала босые ноги под себя. Как будто ждет подробного ответа, подумал Симон. Возможно, она относится к тем людям, которые предпочитают любую компанию одиночеству, которые лучше будут торчать в почти пустом офисе в надежде с кем-нибудь пообщаться, чем сидеть в полном покое в собственной гостиной.

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но это был протест, – ответил Симон, присаживаясь на край стола. – Мой отец был часовщиком и хотел, чтобы я продолжил его дело. А я не желал становиться бледной копией отца.

Кари обвила руками длинные ноги, похожие на лапки насекомого:

– Вы когда-нибудь жалели об этом?

Симон посмотрел в окно. Из-за жары воздух на улице дрожал.

– Люди богатели, торгуя часами.

– Только не мой отец, – ответил Симон. – Он тоже не любил подделки. Он отказывался следовать моде и продавать дешевые подделки и пластиковые электронные часы. Он считал это путем наименьшего сопротивления. Он красиво обанкротился.

– Вот как. Тогда я понимаю, почему вы не захотели стать часовщиком.

– Ну, я все равно в какой-то степени стал часовщиком.

– Как это?

– Криминалист. Эксперт по баллистике. Траектория пуль и все такое. Это почти то же самое, что сидеть и подкручивать винтики в часах. Наверное, мы больше похожи на наших родителей, чем нам бы хотелось.

– И что случилось? – Кари улыбнулась. – Вы обанкротились?

– Как сказать. – Он бросил взгляд на часы. – Меня стал больше интересовать вопрос почему, а не как. Не знаю, хороший ли выбор я сделал, став следователем-тактиком. Пули и раны не так беспокойны, как человеческий разум.

– Перешли в Экокрим?^[4]

– Ты прочитала мою биографию.

– О людях, с которыми тебе предстоит работать бок о бок, стараешься узнать побольше. Вам надоели кровь и убийства?

– Нет, но я боялся, что они надоедят Эльсе, моей жене. Когда я женился на ней, я пообещал стараться соблюдать рабочее время и сделать свои будни менее пугающими. Мне нравилось в Экокриме, там тоже было немного похоже на работу часовщика. Кстати, о жене… – Он поднялся со стола.

– Почему же вы ушли из Экокрима, если вам там так нравилось?

Симон устало улыбнулся. Вот об этом в его биографии вряд ли написано.

– Лазанья. Думаю, она готовит лазанью. Увидимся завтра.

– Кстати, мне звонил бывший коллега. Он сказал, что видел одного наркомана, разгуливающего в воротничке священника.

– Воротничке священника?

– Таком же, как у Пера Воллана.

– И что ты сделала?

Кари снова раскрыла книгу:

– Ничего. Я сказала ему, что дело прекращено.

– Дело не имеет приоритета до тех пор, пока не появятся новые сведения. Как зовут наркомана и где он обитает?

– Гилберг. В пансионе.

– В общежитии. Как насчет того, чтобы ненадолго прервать чтение?