Ю Несбё
Снеговик
Глава 4
День второй. Исчезновение
К полудню снег в центре Осло уже растаял. Но он все еще лежал пятнами на газонах района Хофф, по которому проезжали Харри Холе и Катрина Братт. По радио Майкл Стайп пел о предчувствиях, о том, что все пропало, и о мальчиках у колодца. Выехав на еще более тихую улицу, вдоль которой тянулась очередная группа коттеджей, Харри показал на белую «тойоту-короллу», припаркованную возле ограды.
– Вон машина Скарре. Давайте встанем за ней.
Большой желтый дом. Пожалуй, великоват для семьи из трех человек, подумал Харри, поднимаясь к входу по гравийной дорожке. Кругом хлюпало и капало. Во дворе стоял слегка покосившийся снеговик, чьи виды на будущее были явно далеко не радужными.
Дверь открыл сам Скарре. Харри нагнулся и хорошенько рассмотрел замок.
– Следов взлома нет, – сообщил Скарре и повел их в гостиную, где на полу спиной к ним сидел паренек и смотрел по телевизору мультики.
С дивана встала женщина, протянула Харри руку и представилась:
– Эбба Бендиксен, соседка. Ничего подобного с Биртой раньше никогда не случалось. По крайней мере, за время нашего знакомства.
– А вы давно знакомы? – спросил Харри, оглядываясь по сторонам.
Напротив телевизора стояла массивная кожаная мебель и восьмиугольный стеклянный столик. Вокруг светлого обеденного стола были расставлены легкие и элегантные стальные стулья. Как раз такие – он-то знал – нравятся Ракели. На стене висели два портрета каких-то мужиков, с виду директоров банка, которые смотрели сверху вниз в многозначительном молчании. Рядом – абстрактное полотно из разряда модернистского искусства, успевшее выйти из моды, а затем стать еще более модным.
– Десять лет, – ответила Бендиксен. – Мы переехали в дом на той стороне дороги в тот год, когда родился Юнас. – И она кивнула на мальчика, который продолжал смотреть на каких-то водомерок: те скакали за волком, что бежал по экрану и то и дело взрывался.
– Так, значит, это вы сегодня ночью вызвали полицию?
– Да.
– Мальчик позвонил в дверь в четверть второго, – вмешался Скарре, глядя в свои записи. – Звонок в полицию зафиксирован в час тридцать.
– Я, мальчик и мой муж сначала вернулись и поискали ее в доме, – пояснила Бендиксен.
– А где именно вы искали?
– В подвале. В ванных комнатах. В гараже. Везде. Просто странно, как это можно вот так взять и убежать.
– Убежать?
– Исчезнуть. Пропасть. Полицейский, с которым я говорила по телефону, попросил нас присмотреть за Юнасом и сказал, чтобы мы обзвонили всех знакомых Бирты, у которых она может быть. Ну и дожидаться утра, чтобы узнать, появилась ли она на работе. Он сказал, что в восьми случаях из десяти пропавший человек через несколько часов объявляется сам. Мы попытались связаться с Филипом…
– Муж, – опять вмешался Скарре. – Он был в Бергене, читал лекцию. Профессор чего-то там…
– Физики, – улыбнулась Эбба Бендиксен. – Впрочем, не важно: мобильный у него был выключен. А в каком отеле он остановился, мы не знали.
– С ним связались рано утром, – сообщил Скарре. – Он в Бергене, но скоро будет здесь.
– Да, слава богу, – вздохнула Эбба. – Так вот, когда мы позвонили сегодня утром к Бирте на работу, оказалось, что к обычному времени она так и не появилась. И тут уж мы снова перезвонили вам, в полицию.
Скарре кивнул, подтверждая ее слова. Харри жестом показал, чтобы он продолжал обрабатывать Эббу Бендиксен, а сам подошел к телевизору и сел на пол рядом с мальчиком. На экране волк поджег динамитную шашку и принялся ее раздувать.
– Привет, Юнас, меня зовут Харри. Тебе другие полицейские уже сказали, что такие происшествия, как это, почти всегда заканчиваются хорошо? И тот, кого ищут, в конце концов объявляется сам?
Паренек отрицательно покачал головой.
– Это точно, – сказал Харри. – Как думаешь, где сейчас твоя мама?
– Я не знаю, где она, – пожал плечами мальчик.
– Понятно, что ты не знаешь, Юнас. В настоящий момент никто из нас этого не знает. Но если ее нет ни дома, ни на работе, то где она может быть? Какое место приходит тебе на ум?
Мальчик не ответил. Он по-прежнему не отрывал глаз от волка – тот теперь пытался отшвырнуть динамитную шашку, но та накрепко прилипла к лапе.
– А есть у вас дача или что-нибудь в этом роде, куда обычно вы ездите отдохнуть?
Мальчик вновь покачал головой.
– Может, есть какое-нибудь особое место, куда мама отправляется, когда ей хочется побыть одной?
– Ей не хочется быть одной, – произнес Юнас. – Ей хочется быть вместе со мной.
– Только с тобой?
Мальчик повернулся и посмотрел на Харри. У Юнаса были карие глаза, совсем как у Олега. И в этих карих глазах Харри увидел страх, чего и следовало ожидать, а еще – вину, которой ожидать никак не следовало.
– А почему они пропадают? – спросил мальчик. – Ну, те, что потом возвращаются обратно?
Те же глаза, подумал Харри, те же вопросы. Самые важные.
– По разным причинам, – ответил он. – Кто-то устал. Всегда же найдется от чего устать. А кто-то просто спрятался, чтобы побыть в тишине и спокойствии.
В коридоре послышались шаги, и Харри заметил, как мальчик весь сжался.
Динамит в лапе у волка взорвался, и в тот же самый миг двери гостиной позади них распахнулись.
– Добрый день, – поздоровался голос за спиной, резкий и сдержанный одновременно. – Каково положение дел?
Харри уже обернулся и успел рассмотреть одетого в костюм мужчину лет пятидесяти, который наклонился над журнальным столиком и взял пульт. Телевизор протестующе пискнул, и мультик немедленно схлопнулся в белую точку.
– Ты помнишь, что я сказал о просмотре телевизора посреди дня, Юнас? – произнес мужчина скорбным тоном, который давал понять всем присутствующим, что воспитание детей – совершенно безнадежное дело.
Харри встал, назвал себя и представил Магнуса Скарре и Катрину Братт.
– Филип Беккер, – произнес человек и поправил очки, сдвинув их на переносицу.
Харри попытался поймать его взгляд, чтобы составить первое впечатление о возможном подозреваемом, но глаз за сверкающими стеклами видно не было.
– Я дал себе труд обзвонить всех, с кем она могла бы связаться, но никто ничего не знает, – заявил Филип Беккер. – А вам что-нибудь известно?
– Ничего. Но вы нам очень поможете, если скажете, все ли чемоданы и рюкзаки на месте. – Харри внимательно посмотрел на Беккера и продолжил: – Тогда мы сможем понять, было ли исчезновение спонтанным или запланированным.
Беккер выдержал оценивающий взгляд Харри, кивнул и отправился на второй этаж.
Харри присел на корточки перед Юнасом, который продолжал смотреть в погасший экран телевизора.
– Значит, ты за водомерок? – спросил он.
Мальчик покачал головой.
– Почему? – сказал Харри.
– Мне жалко волка, – ответил тот еле слышным шепотом.
Через пять минут появился Беккер и сообщил, что ничего не пропало: ни дорожные сумки, ни одежда, за исключением той, что была на ней, плюс, конечно, пальто, сапоги и шарф.
– Хм. – Харри почесал небритый подбородок и покосился на Эббу Бендиксен. – Давайте пройдем с вами в кухню, Беккер.
Беккер пошел вперед, и Харри успел отсемафорить Катрине, чтобы она двигалась за ним. Оказавшись в кухне, профессор устремился к кофеварке и принялся засыпать в нее кофе и наливать воду. Катрина остановилась у двери, а Харри прошел к окну и выглянул на улицу. Голова у снеговика совсем провалилась в плечи.
– В котором часу вы вчера выехали из дома и каким рейсом летели в Берген? – спросил Харри.
– Я выехал около половины десятого, – ответил Беккер без промедления. – Рейс был в пять минут двенадцатого.
– Вы звонили Бирте после того, как вышли из дома?
– Нет.
– Как вы думаете, что произошло?
– Понятия не имею, инспектор. Действительно не имею ни малейшего понятия.
– Хм. – Харри снова взглянул в окно. За все время, что он тут находился, мимо не проехало ни одной машины. На редкость тихое место. Причем обошлась тишина в этом районе города не меньше чем в два миллиона крон. – Какие у вас были отношения с женой? – Он прислушался к возне Филипа Беккера и прибавил: – Я обязан спросить вас об этом, потому что истории со сбежавшими супругами встречаются сплошь и рядом.
Филип Беккер кашлянул:
– Могу вас заверить, инспектор, у нас с женой были замечательные отношения.
– А может так быть, что у нее есть знакомства, о которых вы не знаете?
– Это исключено.
– «Исключено» – довольно сильно сказано, Беккер. Внебрачные связи – обычное дело.
Филип Беккер слабо улыбнулся:
– Я не так наивен, инспектор. Бирта – привлекательная женщина, к тому же намного моложе меня. Причем родом из семьи довольно свободных нравов, надо отметить. Но она не такая. И у меня довольно полное представление о том, что, так сказать, хранится в ее сундуках.
Харри открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут кофеварка грозно зарычала. Он передумал и сменил тему:
– Вы не замечали, бывали у вашей жены резкие смены настроения?
– Бирта не склонна к депрессии, инспектор. Она не пошла вешаться в лес и не бросилась в море. Она куда-то пропала, но она жива. Я читал, что люди то и дело пропадают, а затем возвращаются, причем этому находятся естественные и довольно банальные объяснения, не так ли?
Харри медленно кивнул:
– Вы не будете против, если мы осмотрим дом?
– Зачем?
Вопрос был задан резким, почти агрессивным тоном, позволившим Харри понять: этот человек привык командовать. И во всем контролировать своих близких. Как же получилось, что его жена исчезла из дома, не сказав, куда направляется?.. Да и какая благополучная нормальная мать бросит посреди ночи десятилетнего сына? Что-то тут определенно не так.
– Иногда мы сами не знаем, что ищем, пока не найдем, – ответил Харри. – Такая практика.
И в это мгновение ему удалось наконец поймать взгляд Беккера, прятавшийся за стеклами очков. В отличие от сына глаза у него были светло-голубые, и в них явственно читалась ложь.
– Ну тогда извольте, – разрешил Беккер.
В спальне было прохладно и чисто. Ничем не пахло. На двуспальной кровати лежало вязаное покрывало. На одной тумбочке стояла фотография пожилой женщины. Ее сходство с Филипом Беккером подсказало Харри, что это его половина постели. На другой тумбочке стояла фотография Юнаса. В шкафу с женскими платьями витал слабый аромат духов. Харри заметил, что вешалки висят на равном расстоянии друг от друга, как будто каждая желает, чтобы ее оставили в покое. Черные юбки, тертые короткие джинсы с цветами и блестками. В низу шкафа были ящики. Харри выдвинул верхний. Белье. Черное и красное. Следующий ящик. Чулки и пояса. Третий ящик. Украшения в специальном ярко-красном фетровом держателе с прорезями. Взгляд Харри упал на большой сверкающий перстень с яркими камнями. Ящик был похож на крошечный Лас-Вегас. Ни единой пустой прорези.
Из спальни дверь вела в недавно отремонтированную ванную с душевой кабиной и стальной стойкой для раковины.
В комнате Юнаса Харри сел на маленький стул возле маленькой парты. На парте лежал калькулятор со сложными математическими функциями. Он был новенький, как будто его никто никогда не использовал. Над партой висел плакат: семь дельфинов в волнах – и календарь на весь год. Некоторые даты были обведены кружочками и подписаны печатными буковками. Харри прочитал о днях рождения мамы, дедушки, о поездке в Данию, о зубном враче в десять часов. Две даты в июле были отмечены словом «доктор». Памяток о футбольных матчах, о премьерах фильмов или о днях рождения приятелей Харри не увидел.
Тут он боковым зрением заметил розовый шарф, лежащий на кровати. Пожалуй, это не тот цвет, которым хотел бы украсить себя паренек такого возраста. Харри взял шарф. Он был влажный, и до Харри донесся легкий запах волос, кожи и духов. Тех же самых, какими пахло в шкафу в спальне.
Он снова спустился на первый этаж. Остановился возле кухни, где Скарре продолжал задавать стандартные для расследования дела об исчезновении вопросы. Позвякивали кофейные чашки. Диван в гостиной казался огромным, возможно, из-за тщедушного существа, которое сидело там, уткнувшись в книгу. Харри подошел ближе и увидел в ней фотографию Чарли Чаплина во весь рост. Харри присел рядом.
– А ты знаешь, что Чаплин – английский дворянин? Сэр Чарльз.
Юнас кивнул:
– Но они все равно вышвырнули его в США.
Юнас перелистал книгу.
– Ты болел этим летом, Юнас?
– Нет.
– Но ты же был у доктора. Два раза.
– Мама просто хотела, чтобы меня осмотрели. Мама… – Голосок вдруг дрогнул.
– Ты скоро снова ее увидишь, – утешил мальчика Харри и положил ладонь на худенькое плечико. – Она же не взяла с собой розовый шарф. Тот, что лежит у тебя в комнате.
– Его кто-то повязал на шею снеговику, – тихо произнес Юнас. – А я забрал обратно.
– Это, наверное, мама не хотела, чтобы снеговик замерз.
– Она бы никогда не отдала свой любимый шарф снеговику.
– Ну, может быть, это сделал папа.
– Нет, это сделал кто-то другой, после того как он уже уехал. Ночью. Тот, кто украл маму.
Харри медленно кивнул:
– А кто этого снеговика скатал, Юнас?
– Не знаю.
Харри посмотрел в окно. Вот почему он приехал сюда сам, а не послал кого-нибудь из сотрудников. Ему почудилось, будто через всю комнату прошла ледяная трещина.
Харри и Катрина сели в машину и отправились вниз по улице Хиркедалсвейен по направлению к Майорстуа.
– Что вы первым делом отметили, когда мы приехали? – обратился Харри к напарнице.
– То, что там живут далеко не родственные души, – ответила Катрина, пролетая на всех парах пункт въезда на платную дорогу. – Скорее всего, у них несчастливый брак. Вдобавок заправляет в семье муж.
– Хм. А почему вы так подумали?
– Ну, это же совершенно очевидно, – улыбнулась Катрина и взглянула в зеркало заднего вида. – Разница во вкусах.
– Поясните.
– Вы видели этот безобразный диван и столик в гостиной? Типичная мебель «под девятнадцатый век», купленная человеком двадцатого века. Но обеденный стол из беленого дуба с алюминиевыми ножками выбирала она. К тому же это «Витра».
– Что за «Витра»?
– Фирма. Швейцарская. Дорогая. Такая дорогая, что, если бы она купила вполне приличные копии, а не оригинал, сэкономила бы на обстановку для всей этой чертовой гостиной.
Харри отметил про себя, что чертыхнулась Катрина не так, как это делают обычно. В ее устах ругательство звучало неким языковым контрапунктом, который лишний раз подчеркивал ее принадлежность к высшему классу.
– Ну и что?
– Понятно, что в таком крутом домище, да еще в таком районе Осло деньги – не вопрос. Но ей не позволили сменить его диван и столик. А когда человек без вкуса, но с явным интересом к вопросам интерьера настаивает на своем, это делает понятным, кто в доме хозяин.
Харри кивнул, больше своим собственным мыслям. Первое впечатление его никогда не обманывало. Катрина Братт оказалась молодцом.
– Теперь расскажите, что вы думаете, – попросила она. – Это же я вроде как должна у вас учиться.
Харри скользнул глазами по старой, богатой традициями, но все же абсолютно нереспектабельной забегаловке под названием «Лепсвик»:
– Я думаю, Бирта Беккер покинула дом не по своей воле.
– Но ведь никаких следов насилия нет!
– Потому что все было хорошо спланировано.
– А кто же преступник? Муж? Чаще всего так оно и бывает, правда?
– Ну да, – ответил Харри, ощущая, как мысли растекаются в разные стороны. – Виноват всегда муж.
– Только вот этот конкретный муж был в Бергене.
– Да, похоже на то.
– Причем улетел последним рейсом, так что никак не мог вернуться домой, а потом успеть на раннюю лекцию. – Катрина поддала газу и проскочила перекресток возле Майорстуа на желтый. – Если бы Филип Беккер был виновен, он бы схватил наживку, которую вы ему бросили.
– Наживку?
– Да. Когда вы спросили, бывали ли у нее смены настроения. Вы дали Беккеру понять, что подозреваете самоубийство.
– И что?
– Да ладно, Харри! – громко рассмеялась она. – Все вокруг, включая Беккера, знают, что, когда речь идет о самоубийстве, полиция привлекает к расследованию минимум сотрудников. Вы дали ему возможность подкрепить версию, которая – если бы он был виновен – была бы ему на руку и решила большинство его проблем. Но он четко ответил вам, что его половина радовалась жизни по полной.
– Угу. То есть вы считаете, что мой вопрос был «проверкой на вшивость»?
– Вы же постоянно проверяете людей, Харри. И меня тоже.
Харри не отвечал, пока они не доехали до улицы Бугстадвейен, и лишь тогда произнес:
– Люди частенько оказываются гораздо умнее, чем о них думаешь, – и замолчал. Когда они припарковались возле Полицейского управления, он сообщил: – До конца дня я буду работать один.
А сказал он это потому, что все это время думал о розовом шарфе и наконец принял решение: взять у Скарре материалы по делам об исчезновении людей, чтобы получить подтверждение своим мучительным подозрениям. Если подозрения подтвердятся, отнести письмо комиссару Гуннару Хагену. То самое, проклятое письмо.
Глава 5
4 ноября 1992 года. Тотемный столб
Когда 19 августа 1946 года в Арканзасе, в небольшом городишке Хоуп, то бишь Надежда, на свет появился Уильям Джефферсон Блайт III, прошло уже почти три месяца с тех пор, как его отец погиб в автомобильной катастрофе. Четыре года спустя мать Уильяма опять вышла замуж, и Уильям взял фамилию нового отца. А теперь, сорок лет спустя после этих событий, стояла ноябрьская ночь 1992 года и белое конфетти снега падало с небес на улицы Надежды, празднуя победу городишкиных собственных надежд, ибо его уроженец, Уильям – или просто Билл – Клинтон, был избран сорок вторым президентом США.
А вот снег, что падал той же ночью на город Берген, не успевал даже долететь до земли и превращался в дождь, который поливал улицы, как будто стояла середина сентября. Однако, когда настало утро, вершины семи гор, что охраняют этот прекрасный город, были хорошенько присыпаны сахарной пудрой. И на самой высокой горе – Ульрикен – уже находился инспектор полиции Герт Рафто. Он, дрожа, вдыхал горный воздух и втягивал в плечи большую голову; столько морщин пролегло на его лице, словно его кто-то смял, как ненужный листок бумаги.
Желтый вагончик, который доставил Рафто и троих его коллег-криминалистов из Управления криминальной полиции Бергена на высоту 642 метра над городом, висел, слегка раскачиваясь в ожидании, на прочных стальных тросах. Фуникулер закрыли, как только в полицию позвонили первые туристы, решившие побывать этим утром на известной горной вершине.
– Елки зеленые! – воскликнул один из криминалистов.
Это выражение прозвучало как пародия «понаехавших» на истинный бергенский диалект, что было особенно смешно, если учесть, что настоящие бергенцы давно так не говорят. Но в ситуациях, когда ужас и тошнота берут над человеком верх, как-то сами собой вылезают старые, родные словечки.
– Да уж, зеленые, – с сарказмом поддакнул Рафто, сверкнув глазами из-под морщинистых век.
Тело, лежавшее перед ними на снегу, было так искромсано, что его пол можно было угадать только по единственной оставшейся груди. Все прочее превратилось в месиво. Страшное зрелище этих останков напомнило Рафто автомобильную аварию, что произошла год назад на Эйдсвогнесе, когда машина перескочила через алюминиевый отбойник и влетела во встречный автомобиль.
– Преступник убил и расчленил ее прямо здесь, – заметил другой криминалист.
Рафто взглянул на снег, на котором лежало тело, и дальнейших объяснений не понадобилось: он был весь залит кровью, и по длинным дорожкам брызг стало понятно, что по меньшей мере одна артерия была перерезана, пока сердце еще работало. Он отметил про себя, что надо бы точно установить, в котором часу ночи снегопад прекратился. Последний фуникулер пришел сюда в пять часов вечера. Хотя, конечно, убийца с жертвой могли подняться сюда и по тропинке, что змеилась внизу под фуникулером. Или, например, доехали до соседней горы Флёйен на поезде и оттуда уже пришли сюда. Но это слишком продолжительная прогулка, да и нутром он чувствовал, что до места они добирались в фуникулере.
На снегу виднелись следы двух человек. Маленькие, несомненно, принадлежали женщине, хотя ее обуви нигде не было видно. Ну а другие следы, очевидно, оставил убийца. И они вели к тропинке.
– Большой размер, – отметил молодой криминалист, худощавый провинциал с острова Сотра. – По меньшей мере сорок восьмой. Значит, рослый мужик.
– Необязательно, – заметил Рафто и потянул носом воздух. – Отпечатки неравномерные, это видно вот тут, на ровном месте. Значит, ботинки ему велики. Возможно, он хотел нас обмануть.
Рафто почувствовал, что все взгляды обратились к нему. И он знал, о чем они думают: стоит тут и выпендривается, звезда хренова, любимчик журналистов: квадратная челюсть, харя как кирпич и соответствующая хватка. Коп как таковой, будто специально созданный для газетных заголовков. Впрочем, может, и не думают: с тех пор, как он считался звездой, много воды утекло. В какой-то момент он внутренне перерос их всех: и прессу, и коллег. И тогда ему стали намекать, что он думает только о своем месте в лучах софитов, что из эгоизма прошелся по головам слишком многих своих товарищей по работе. Да и к работе, шептали у него за спиной, он относится, прямо сказать… Но Рафто об этом не слишком беспокоился. Нет у них ничего против него. Ну да, бывало, исчезали кое-какие вещественные доказательства с места преступления. Украшения там или часы, принадлежавшие убитому, но такими вещами наверняка никто не захотел бы владеть. Однажды коллега Рафто искал свою ручку и случайно – так он, по крайней мере, заявил – выдвинул ящик его стола. И нашел там три колечка. Рафто вызвали к комиссару для объяснений и попросили сидеть тихо и ни во что не вмешиваться. Вот и все. Но слухи уже поползли. Даже кое-кому из журналюг доложили о случившемся. Наверное, поэтому не стоит удивляться, что, когда года два назад в управлении начались проверки на предмет полицейского произвола, нашелся только один человек, о котором немедленно была подана докладная, – человек, созданный для первой полосы газет.
Никто и не сомневался, что обвиняли Герта Рафто не напрасно. Однако все при этом знали, что инспектор стал козлом отпущения в отделе, который в течение долгих лет был заквашен на вполне определенной традиции. Вот почему в рапортах за его подписью – преимущественно о допросах наркоторговцев и насильников детей – было сказано, что, мол, арестант навернулся со старой лестницы, ведущей вниз, в камеры предварительного заключения, отчего и получил пару синяков.
Газеты были безжалостны. Прозвище, которое ему когда-то дали – Железный Рафто, – было, конечно, не самым оригинальным, но именно поэтому встречалось не слишком часто. А теперь оно получило новое значение. Журналисты взяли интервью у множества его старинных врагов по обе стороны закона, а уж они-то, конечно, как могли раздули все обвинения. Так что, когда дочь Рафто пришла из школы в слезах и сказала, что ее дразнят «железной лестницей», жена инспектора заявила, чтобы он не ждал, что она будет сидеть и смотреть, как из-за него всю семью поливают грязью. Ну а он, как это часто бывало, несколько утратил самообладание, после чего она забрала дочь и в этот раз к нему не вернулась.
Но и в это непростое время он не забывал, кто он есть. Железный Рафто. А когда карантин кончился, он втопил на полную и работал день и ночь, чтобы вернуть утерянные позиции. И хотя успех был на его стороне, ему не удалось заставить всех – и коллег, и журналистов – забыть о том, что они так отчаянно пытались доказать. Все отлично помнили фотографии избитых людей в наручниках. Но он им покажет. Он докажет, что Герт Рафто не тот человек, который позволит закопать себя раньше времени. Что город там внизу – его город и принадлежит ему, а не этим бабам-белоручкам, которые называются спецами по социальным проблемам и сидят по своим кабинетам, высунув языки – такие длинные, что ими они достают аж до задниц местных депутатов и партийных журналистов.
– Сфотографируйте и займитесь опознанием, – приказал Рафто криминалисту с фотоаппаратом.
– Да кто же сможет такое опознать? – показал пальцем на тело молодой человек.
Его тон Герту не понравился.
– Кто-то наверняка уже заявил или вот-вот заявит о том, что пропала женщина. Просто сопоставь. Понял, пионер?
Рафто поднялся на вершину и оттуда взглянул на то, что только из желания обозначить разницу в высоте называли «плато». Его взгляд скользнул по окрестностям и остановился на расположенном неподалеку холме, на вершине которого стояло нечто напоминающее человеческую фигуру. Фигура не двигалась. Может, пирамида из камней? Рафто прищурился. Он тут бывал тысячи раз – гулял с дочерью и женой, – но никакой пирамиды не припомнит. Он спустился к фуникулеру, переговорил с водителем и позаимствовал у него бинокль. Через пятнадцать секунд он увидел, что это никакая не пирамида, а три больших снежных кома, которые кто-то положил один на другой.
Район Фьелльсиден Рафто никогда не нравился. Он не понимал, что уж такого «живописного» в здешних избушках – без теплоизоляции, с крошечными потайными лестницами и подвальчиками, куда никогда не проникает солнечный свет. Но избушки эти раскупались детками богачей за многие миллионы: модники гнались за аутентичным бергенским жильем, а сами все там так отштукатурили, что от исконной атмосферы не осталось и следа. Нынче тут было не слыхать шлепанья детских ножек по дощатому полу: цены выдавили молодых ребят и семьи с маленькими детьми на другую сторону горы, и в Фьелльсидене царили пустота и тишина, как в каком-нибудь торговом районе. И все-таки у Рафто было ощущение, что за ним следят. С ним он шагнул на каменную лестницу и нажал на звонок.
Дверь почти сразу открылась, и на инспектора вопросительно уставилось бледное испуганное женское лицо.
– Онни Хетланн? – спросил Рафто и протянул руку с удостоверением. – Я по поводу вашей подруги Лайлы Осен.
Квартирка оказалась крошечной и с совершенно невозможной планировкой: ванная располагалась напротив кухни, и при этом между гостиной и спальней. Узорчатые, цвета красного вина, обои в гостиной не помешали Онни Хетланн впихнуть туда диван и кресло в оранжево-зеленых тонах, а на свободных местах (которых, впрочем, осталось немного) она сложила стопки журналов, штабеля книг и дисков. Рафто миновал кота и его перевернутую миску и очутился на диване. Онни Хетланн села в кресло и принялась накручивать на палец цепочку, на которой висел зеленый камень с черными прожилками. Наверное, фальшивый. А может, так и задумывалось.
Онни Хетланн узнала о гибели подруги от гражданского мужа Лайлы, Бастиана, вчера утром, но трагическое выражение все еще не покинуло ее лица. Рафто, не обращая на это внимания, беспощадно выложил неаппетитные детали.
– Ужасно, – прошептала Онни Хетланн. – Об этом Бастиан ничего не сказал.
– Да, мы не хотим пока выносить сор из избы, – пояснил Рафто. – Бастиан говорит, вы были лучшей подругой Лайлы.
Онни кивнула.
– Вам известно, что Лайла могла делать на вершине Ульрикена? Ее муж ничего об этом не знает, он вчера вместе с детьми был у бабушки во Флорё.
Онни отрицательно покачала головой. Этот жест, казалось бы, не оставлял ни малейшего сомнения. Да вот беда: прежде чем покачать головой, она замешкалась. На сотую долю секунды. И этого Герту Рафто было достаточно.
– Фрёкен Хетланн, речь идет об убийстве. Надеюсь, вы понимаете, насколько это серьезно и как вы рискуете, если не расскажете мне все, что вам известно?
Она по-бульдожьи уставилась на полицейского. Он сменил тон:
– Если вы полагаете, что блюдете интересы ее семьи, то вы ошибаетесь. Такие вещи становятся известны несмотря ни на что.
Онни сглотнула слюну. Перепугалась, судя по виду. Причем выглядела испуганной, еще когда открывала дверь. И тогда он дал ей последний пинок – пустил в ход пустяковую угрозу, которая, впрочем, удивительным образом действовала и на виновных, и на невиновных:
– Вы можете рассказать мне все здесь и сейчас или проехать вместе со мной в участок для допроса.
Глаза Онни Хетланн наполнились слезами, голос был едва слышен:
– Она должна была там кое с кем встретиться.
– С кем?
Женщина всхлипнула:
– Лайла сказала мне только, как его зовут и кем он работает. Но это была тайна, ее никто не должен был узнать. Особенно Бастиан.
Чтобы скрыть ярость, Рафто пришлось уткнуться в блокнот.
– Назовите имя и место работы, – выдавил он.
Он записал все, что она сказала, в блокнот. Внимательно изучил написанное. Довольно обычное имя. И работа тоже довольно обычная. Но поскольку Берген – город маленький, подумал он, этого должно быть достаточно. Он всем своим существом чуял, что взял нужный след, – под «всем существом» Герт Рафто подразумевал тридцатилетнюю службу в полиции и глубокое знание человеческой натуры, основанное на присущей ему природной мизантропии.
– Вы должны мне кое-что пообещать, – обратился Рафто к подруге убитой. – Ни одной живой душе вы не откроете того, что только что мне рассказали. Никому из членов семьи. Ни одному журналисту. И даже другим полицейским, с которыми придется разговаривать. Вы меня поняли?
– Даже… полиции?
– Вот именно. Расследование веду я. И мне необходим полный контроль над тем, кто владеет этой информацией. Пока я не дам вам других указаний, вы ничего не знаете.
Наконец-то, подумал Рафто, спускаясь с крыльца по каменной лестнице. Окно в полуподвальчике сверкнуло, приоткрывшись, и у него вновь появилось ощущение, что за ним наблюдают. Ну и что? Реванш будет за ним. За ним одним. Герт Рафто застегнул пальто и победоносно двинулся по блестящим улицам к центру, не замечая редкого дождика.
В пять вечера небо над Бергеном прохудилось окончательно. А на столе перед Рафто уже лежал список фамилий, полученный из Департамента труда. Он принялся искать кандидатов с подходящим именем. Таких оказалось всего трое. Он вернулся от Онни Хетланн два часа назад и теперь подумывал, что совсем скоро будет знать, кто убил Лайлу Осен. Дело раскрыто менее чем за двенадцать часов. Раскрыто им, и никем больше. Потому он самолично проинформирует прессу. Столичные журналисты уже перемахнули через горы и обосновались в полицейском управлении. Начальник Управления криминальной полиции сделал заявление, что детали, касающиеся убийства, официально сообщены не будут, но стервятники успели почуять кровь.
– Наверное, утечка информации, – пробормотал начальник, глядя на Рафто.
Но тот не только не проронил ни слова, он даже не сиял тем лоском, какой требуется, чтобы попасть в заголовки. А пока журналисты сидели и ждали, готовые строчить свои статьи. Скоро, скоро Герт Рафто снова станет королем полицейского управления города Бергена.
Он убавил звук радио, по которому Уитни Хьюстон во весь голос настаивала на том, что всегда будет любить его, но прежде чем он успел снять трубку, телефон зазвонил.
