bannerbannerbanner
Леопард

Ю Несбё
Леопард

Полная версия

Глава 20
Эйстейн

Электричество все-таки отключили. Стоя в темноте в коридоре, Харри пару раз нажал выключатель. Потом то же самое проделал в гостиной.

Затем сел в кресло с подголовником и уставился в темноту.

Он все еще сидел в кресле, когда зазвонил мобильник.

– Холе.

– Феликс Рёст.

– Как? – переспросил Харри. Если судить по голосу, говорила маленькая хрупкая женщина.

– Это Фрида Ларсен, его сестра. Он попросил меня позвонить вам и сказать, что камни, которые вы нашли, – мафическая базальтовая лава. Ясно?

– Погодите! Что это означает? Мафическая?

– Это горячая лава, больше тысячи градусов, низкой вязкости, поэтому при извержении растекается и распространяется довольно далеко.

– Она может быть из Осло?

– Нет.

– А почему? Осло ведь стоит на лаве.

– На старой лаве. А эта лава свежая.

– Насколько свежая?

Он слышал, что она закрыла трубку рукой и говорит с кем-то. Или с чем-то, другого голоса он не слышал. Судя по всему, ей ответили, потому что она почти сразу же сказала:

– Он сказал – от пяти до пятидесяти лет. Но если вы думаете найти, из какого вулкана эта лава, вам предстоит большая работа. В мире больше тысячи пятисот действующих вулканов. И это только те, которые известны. Если у вас есть еще вопросы, с Феликсом можно связаться по электронной почте. У вашей ассистентки есть адрес.

– Но…

Она уже положила трубку.

Он подумал, не стоит ли перезвонить, но передумал и набрал другой номер.

– «Осло-такси».

– Привет, Эйстейн, это Харри Хо.

– Иди в жопу. Харри Хо умер.

– Не совсем.

– Ладно, тогда это я умер.

– Не хочешь ли подвезти меня с Софиес-гате до отчего дома?

– Нет, не хочу, но все равно отвезу. Сейчас только выполню этот заказ. – Эйстейн засмеялся и закашлялся. – Харри Хо. Черт… Перезвоню, когда приеду.

Харри положил трубку, прошел в спальню, в свете уличного фонаря, светившего в окно, сложил сумку, забрал пару компакт-дисков из гостиной, светя себе мобильным телефоном. Блок сигарет, наручники, служебный пистолет.

Потом вновь уселся в кресло и воспользовался темнотой для того, чтобы повторить упражнение с револьвером. Завел будильник на наручных часах, повернул барабан на своем «смит-вессоне», разрядил и зарядил его. Четыре патрона вынул, четыре вставил, никакой спешки, только проворство пальцев. Снова крутанул барабан, чтобы первый патрон шел первым. Стоп. Девять шестьдесят шесть. Почти на три секунды больше, чем его же личный рекорд. Он открыл барабан. Промах. Первая камора, которая была готова к выстрелу, оказалась одной из двух пустых. Значит, он убит. Он повторил упражнение. Девять пятьдесят. И снова он убит. Когда Эйстейн перезвонил через двадцать минут, он уже укладывался в восемь секунд и был убит шесть раз.

– Иду, – сказал Харри.

Он вышел на кухню. Посмотрел на дверцу под мойкой. Поколебался. Потом взял фотографии Ракели и Олега и сунул во внутренний карман.

– Гонконг? – фыркнул Эйстейн Эйкеланн. Он повернул свое пропитое лицо с брутальным носом-рубильником и печальными висячими усами к Харри, сидящему на заднем сиденье. – Какого черта ты туда уехал?

– Ну, ты ж меня знаешь, – сказал Харри, когда Эйстейн остановился на красный свет у гостиницы «Рэдиссон-САС».

– Ни черта я тебя не знаю, – сказал Эйстейн и принялся скручивать папиросу. – Почему я должен тебя знать?

– Мы выросли вместе. Забыл?

– И чего? Ты уже тогда был одна сплошная загадка, Харри.

Распахнулась задняя дверь, и мужчина в пальто плюхнулся на сиденье:

– Аэроэкспресс, Бюпортен. Быстро.

– Занято, – сказал Эйстейн, не оборачиваясь.

– Ерунда, у вас не выключен огонек на крыше.

– Гонконг – это круто. А чего ты вернулся, собственно говоря?

– Извините, – сказал мужчина на заднем сиденье.

Эйстейн сунул папиросу в рот и прикурил.

– Звонил Валенок, зовет на дружескую вечеринку сегодня вечером.

– У Валенка нет друзей, – возразил Харри.

– Ну! Я так его и спросил: «А кто у тебя друзья?» – «Ты», – сказал он и спросил: «А у тебя, Эйстейн?» – «Ты», – ответил я. Так что нас двое. Мы просто-напросто забыли про тебя, Харри. Так бывает, когда ты уезжаешь в… – Он сложил губы в трубочку и смешно произнес: – Гонконг!

– Эй, але, – послышалось с заднего сиденья. – Если вы закончили, то мы, наверное, можем…

Загорелся зеленый, и Эйстейн нажал на газ.

– Так ты придешь? Это будет дома у Валенка.

– Там такая вонь, Эйстейн.

– Но у него полон холодильник.

– Сорри, у меня нет настроения для вечеринок.

– Настроения для вечеринок? – фыркнул Эйстейн и стукнул ладонью по рулю. – Что ты знаешь о настроении для вечеринок, Харри? Ты всегда от всех вечеринок увиливал. Помнишь? Мы купили пива, собрались ехать на какую-то хату в Нурстранне, где была масса телок. И вдруг ты предлагаешь, чтобы ты, я и Валенок вместо этого поехали в бункеры и напились бы там сепаратно.

– Эй, эта дорога не идет к аэроэкспрессу, – взвизгнули на заднем сиденье.

Эйстейн вновь затормозил на красный, отбросил с лица свои жидкие волосы, доходящие ему до плеч, и повернулся к заднему сиденью:

– Там мы и остались. Надрались, как сволочи, и вот он начал петь «No Surrender»[43], а Валенок стал бросать в него пустые бутылки.

– Послушайте! – захныкал мужчина и ткнул пальцем в стекло часов «Таг Хоер». – Мне необходимо успеть на последний самолет в Стокгольм.

– Хорошо было у бункеров, – сказал Харри. – Лучший вид на город.

– Ага, – согласился Эйстейн. – Если бы союзники только попробовали, то немцы бы их всех положили.

– Точно, – ухмыльнулся Харри.

– Понимаешь, у нас есть клятва, которую никто не отменял, – у него, меня и Валенка, – объяснил Эйстейн человеку в костюме, который отчаянно вглядывался в темноту за стеклом машины, пытаясь высмотреть свободное такси. – Что, если придут эти чертовы союзники, мы их всех изрешетим. Вот так.

Эйстейн поднял воображаемый автомат, наставил его на мужчину в костюме и нажал на спуск. Мужчина в ужасе посмотрел на ненормального шофера такси, издал какие-то квохчущие звуки, так что мелкие белые капли пенистой слюны упали на темные отглаженные брюки. И, с судорожным вздохом распахнув дверцу машины, вывалился в дождь.

Эйстейн заржал.

– Ты заскучал по дому, – сказал он. – Тебе снова захотелось потанцевать с Killer Queen в ресторане «Экеберг».

Харри засмеялся и покачал головой. В боковое стекло он видел, что мужчина рванул в сторону Национального театра.

– Дело в моем отце. Он болен. Ему недолго осталось.

– Черт. – Эйстейн снова нажал на газ. – Он хороший мужик.

– Спасибо. Я подумал, ты должен знать.

– Ясное дело. Скажу моим старикам.

– Ну, приехали, – произнес Эйстейн, когда они припарковались у гаража возле желтого деревянного особнячка в Уппсале.

– Ага, – сказал Харри.

Эйстейн затянулся так резко, что казалось, сигарета сейчас вспыхнет, – глубоко, до самых легких, и выпустил дым с длинным булькающим хрипом. Потом склонил голову на плечо и смахнул пепел в пепельницу. У Харри сладко кольнуло в сердце. Сколько раз он видел Эйстейна именно за этим занятием, видел, как тот отклоняется в сторону, словно сигарета настолько тяжела, что иначе он просто потеряет равновесие. Эта склоненная набок голова. Пепел на пол в курилке в школе, в пустую бутылку из-под пива на вечеринке, куда они явились незваными, на холодный сырой бетон в бункере.

– Жизнь чертовски несправедлива, – сказал Эйстейн. – Твой отец не пил, по воскресеньям ходил на прогулки и работал учителем. А мой папаша пил, работал на фабрике «Кадок», где все заработали себе астму и странную сыпь, и не двигался ни на миллиметр, едва добравшись до дивана. И папашка здоров как бык.

Харри помнил фабрику «Кадок». Или «Кодак», если читать обратно. Владелец, родом из Сюннмёре, прочитал, что Истмен назвал свою фабрику по производству фотоаппаратов «Кодак», потому что это название легко запомнить и произнести на любом языке мира. Но «Кадок» закрыли и забыли много лет тому назад.

– Всему приходит конец, – сказал Харри.

Эйстейн кивнул, как будто следил за ходом его мыслей.

– Позвони, если нужно будет, Харри.

– Ладно.

Харри подождал, пока стихнет шуршание колес по гравию, потом открыл дверь и вошел. Он включил свет и постоял, покуда дверь за ним не захлопнулась. Запах, тишина, свет, упавший на гардероб, – все разговаривало с ним, это было как погружение в бассейн с воспоминаниями. Они окутали его, согрели, так что перехватило горло. Он стянул с себя плащ и сбросил ботинки. А потом начал обход. Из комнаты в комнату. Из года в год. От отца с матерью к Сестрёнышу и, наконец, – к самому себе. Его мальчишечья комната. Плакат с «The Clash», тот самый, с гитарой, которую вот-вот разобьют о землю. Он лег на постель и вдохнул запах матраса. И заплакал.

Глава 21
Белоснежка

Было без двух минут восемь. Микаэль Бельман шел вверх по улице Карл-Юханс-гате, одной из самых скромных главных улиц города в мире. Он находился в самом сердце норвежского королевства, в нулевой точке, перекрестье осей. Слева – университет и наука, справа – Национальный театр и культура. За спиной, в Дворцовом парке – правящий королевский дом. А прямо впереди – власть. Через триста шагов, ровно в 20.00, он поднялся по каменной лестнице к главному входу в стортинг. Здание, как и большинство зданий в Осло, не было ни особо большим, ни особо впечатляющим. И охранялось весьма скромно. На охранников тянули разве что два льва из грорудского гранита справа и слева от пригорка, поднимающегося к входу.

 

Бельман подошел к двери, которая бесшумно открылась еще до того, как он успел ее толкнуть. Он вошел и остановился, оглядываясь по сторонам. Перед ним возник охранник и приветливо, но решительно показал головой в сторону рамки металлоискателя марки «Джилардони». Через десять секунд она показала, что Микаэль Бельман не вооружен и металлическая у него только пряжка на ремне.

Расмус Ульсен ждал его, прислонившись к стойке бюро пропусков. Тощий муж Марит Ульсен пожал комиссару руку и двинулся вперед, как машина на автопилоте. И включив голос гида:

– Стортинг, триста восемьдесят сотрудников аппарата, сто шестьдесят девять депутатов. Построен в тысяча восемьсот шестьдесят шестом по проекту Эмиля Виктора Ланглета. Он, кстати, был швед. Это Лестничный зал. Мозаика из камня называется «Общество», создана Эльсе Хаген в тысяча девятьсот пятидесятом. Портреты королей написаны…

Они поднялись в вестибюль, который Микаэль не раз видел по телевизору. Несколько человек торопливо прошли мимо – никого из них он не знал. Расмус объяснил, что только что закончилось заседание одной из комиссий, но Бельман его не слушал. Он думал о том, что все это – коридоры власти. Он был разочарован. Ну ладно, все золотое и красное, но где же величие, парадность, то, что должно наполнять сердца почтительным трепетом перед теми, кто принимает решения? Проклятая непритязательность и умеренность, порок, от которого эта маленькая и совсем еще недавно такая бедная демократия на севере Европы никак не может отделаться! Но он, Бельман, сюда вернулся. И если уж ему не удалось добраться до вершины там, среди волков Европола, он точно добьется этого здесь, победив карликов и недоумков.

– Во время войны все здание занимала контора Тербовена[44]. Сейчас ни у кого здесь таких огромных офисов нет.

– Что вы можете сказать о своем браке?

– Простите?

– Вы с Марит. Вы ссорились?

– Э-э-э… нет. – Расмус Ульсен выглядел растерянно. Он пошел быстрее. Как будто желая убежать от полицейского или, во всяком случае, уйти подальше от тех, кто мог их услышать. Только когда они уже сидели за закрытой дверью офиса Ульсена в секретариате фракции, он вздохнул полной грудью. – У нас, конечно, бывало всякое. Вы женаты, Бельман?

Микаэль Бельман кивнул.

– Тогда вы наверняка понимаете, что я имею в виду.

– Она вам изменяла?

– Нет. Мне кажется, что это я со всей определенностью могу исключить.

«Поскольку она была такая жирная?» – хотелось спросить Бельману, но он не стал. Он получил то, зачем, собственно, и пришел. Растерянность, подергивание век, почти незаметное сужение зрачков.

– А вы, Ульсен, вы сами ей изменяли?

Та же реакция. Плюс алые пятна на лбу под глубокими залысинами. Последовал короткий и упрямый ответ:

– Нет, правда нет.

Бельман склонил голову набок. Он не подозревал Расмуса Ульсена. Так почему же он терзает человека вопросами подобного рода? Ответ столь же прост, сколь и неприятен. Потому что допрашивать больше некого, никаких других зацепок у Крипоса нет. Он просто выплеснул на беднягу собственное бессилие.

– А вы, комиссар?

– Что я? – спросил Бельман и подавил зевок.

– Вы изменяете жене?

– Моя жена слишком красива, – улыбнулся Бельман. – К тому же у нас двое детей. Вы с женой были бездетны, а от этого иной раз тянет… позабавиться. По моим источникам, у вас с женой какое-то время тому назад были проблемы.

– Подозреваю, это соседка. Марит иногда разговаривала с ней, да. Пару месяцев назад жена меня слегка приревновала. На курсах для лидеров профсоюза я сагитировал вступить в партию одну молоденькую девушку. Именно так я в свое время познакомился с Марит, и она…

Голос Расмуса Ульсена вдруг сел, и Бельман увидел, что глаза его наполнились слезами.

– Ничего не было. Но Марит на пару дней отправилась в горы, чтобы подумать. А потом все опять стало хорошо.

У Бельмана зазвонил телефон. Он вытащил его, взглянул на имя на дисплее и ответил коротким «да». И почувствовал, как чаще бьется сердце и как закипает ярость, пока он слушает голос в трубке.

– Веревка? – переспросил он. – Люсерен. Это значит… Утре-Энебакк? Спасибо.

Он сунул телефон в карман пальто.

– Я должен бежать, Ульсен. Спасибо, что уделили мне время.

По дороге к выходу Бельман на секунду остановился и окинул взглядом контору Тербовена, немецкого рейхскомиссара. А потом заспешил дальше.

Было час ночи, и Харри сидел в гостиной и слушал, как Марта Вайнрайт поет о «…far away» и «whatever remains is yet to be found»[45].

Он был совершенно измотан. Перед ним на журнальном столике лежал мобильный телефон, зажигалка и серебристая фольга с коричневым комочком внутри. Он к нему не притрагивался. Но необходимо скорее заснуть, войти в ритм, взять передышку. В руке у него была фотография Ракели. Голубое платье. Он закрыл глаза. Почувствовал ее запах. Услышал голос. «Смотри!» Ее рука поспешно толкнула его. Вода вокруг них была черная и глубокая, и она плыла, белая, беззвучная, невесомая на поверхности воды. Ветер приподнял вуаль, под ней оказались молочно-белые перья. Ее длинная изящная шея образовывала вопросительный знак. Где? Она вышла на берег, черный железный скелет на скрипучих, визжащих колесиках. Потом она скрылась в доме. И вновь появилась – на втором этаже. Вокруг шеи у нее была петля, а рядом с ней был мужчина в черном костюме с белым цветком в петлице пиджака. Перед ними, спиной к окну, стоял священник в белом облачении. Он медленно читал. Потом обернулся. Лицо и руки его были белыми. От снега.

Харри сразу проснулся.

Поморгал в темноте. Какой-то звук. Но не Марта Вайнрайт. Харри повернулся и схватил маленький вибрирующий телефон, лежавший на журнальном столике.

– Да, – произнес он сиплым голосом.

– Нашла.

Он уселся в кровати.

– Что нашла?

– Связь. И убитых не трое. Их четверо.

Глава 22
Поисковик

– Сначала я попробовала три имени, которые ты мне дал, – сказала Катрина Братт. – Боргни Стем-Мюре, Шарлотта Лолле и Марит Ульсен. Но ничего вразумительного не нашла. Потом я добавила всех, кто пропал без вести в Норвегии в последние двенадцать месяцев. И тогда получила что-то, с чем можно работать дальше.

– Погоди, – сказал Харри, сон у него как рукой сняло. – А откуда, черт бы тебя побрал, ты взяла список пропавших без вести?

– Интранет, группа розыска пропавших, полицейский округ Осло. А ты что подумал?

Харри застонал, а Катрина продолжала:

– Там и появилось имя, которое связало вместе три остальных. Тебе ясно?

– Ну…

– Пропавшую женщину зовут Аделе Ветлесен, двадцать восемь лет, жила в Драммене. В ноябре гражданский муж объявил ее в розыск. Нашлась зацепка на сайте Норвежских государственных железных дорог, в системе продажи билетов. Седьмого ноября Аделе Ветлесен заказала по Интернету билет на поезд из Драммена в Устаусет. В тот же самый день у Боргни Стем-Мюре был билет на поезд из Конгсберга в то же место.

– Устаусет – не пуп земли, – заметил Харри.

– Это даже не город, это участок горного склона. Где семьи из Бергена со старым капиталом понастроили себе хижины в горах, а потом и Туристическое общество тоже построило хижины на вершинах, чтобы норвежцы могли, продолжая дело Амундсена и Нансена, перемещаться от хижины к хижине с лыжами на ногах, двадцатью пятью килограммами на спине и каплей животного страха в душе. Знаешь, это придает жизни остроту.

– Тебя послушать, ты сама там побывала.

– У семьи моего бывшего мужа была такая хижина в горах. Их капитал настолько респектабелен, что у них там нет даже электричества и водопровода. Потому что сауна и джакузи есть только у нуворишей.

– А другие привязки?

– На Марит Ульсен никакого билета на поезд зарезервировано не было. Но зафиксировано, что она расплачивалась карточкой в вагоне-ресторане такого же поезда днем раньше. Оплата производилась в четырнадцать тридцать, согласно расписанию, поезд тогда находился между станциями Ол и Йейлу, то есть до того, как прибыл в Устаусет.

– Звучит уже не так убедительно, – заметил Харри. – Поезд идет до Бергена, может, она туда ехала.

– Неужели ты думаешь… – язвительно начала было Катрина Братт, но вдруг замолчала, сделала паузу и повторила приглушенным голосом: – Неужели ты думаешь, что я настолько глупа? В гостинице в Устаусете был зарегистрирован номер на двоих на одну ночь, на имя Расмуса Ульсена, а в центральном адресном столе он значится под тем же адресом, что и Марит Ульсен. Так что я предположила…

– Да, это ее гражданский муж. А чего это ты шепчешь?

– Потому что ночной дежурный только что мимо прошел, ясно? Слушай, у нас получилось, что двое убитых и одна пропавшая без вести были в Устаусете в один и тот же день. Что ты думаешь об этом?

– Ну, это заслуживающее внимания совпадение, но все равно мы не можем исключить, что это простая случайность.

– Согласна. А вот тебе остальное. Я поискала на Шарлотту Лолле плюс Устаусет, но ничего не нашла. И тогда сосредоточилась на дате, чтобы посмотреть, где могла быть Шарлотта Лолле тогда, когда трое других были в Устаусете. Двумя днями раньше Шарлотта расплачивалась за дизельное топливо на бензоколонке недалеко от Хёнефосса.

– Это далеко от Устаусета.

– Но в ту же сторону от Осло. Я попыталась найти машину, зарегистрированную на нее или возможного гражданского мужа. Если у них есть карточка оплаты платных дорог, можно проследить их маршрут.

– Ммм…

– Проблема в том, что у нее нет ни машины, ни гражданского мужа, во всяком случае где-то зарегистрированного.

– У нее был бойфренд.

– Вполне возможно. Но в данных Европарка искалка нашла машину в их гараже в Йейлу, зарегистрированную на Иску Пеллер.

– Это в нескольких милях оттуда. Но кто эта… Иска Пеллер?

– Если верить данным кредитных карточек, она живет в Бристоле, Сидней, Австралия. Дело в том, что, когда я прослеживала возможные связи с Шарлоттой Лолле, она выскакивала у меня не один раз.

– Возможные связи?

– Например, когда выясняется, что какие-то люди в последние годы расплачивались карточкой в одном и том же ресторане в одно и то же время, из этого следует, что эти люди вместе ели, а расплачивались по счету каждый за себя. Или же что они ходят в один и тот же фитнес-клуб, причем записались туда одновременно, или же если в самолетах их места были рядом чаще одного раза. Ты понимаешь.

– Понимаю, – повторил Харри. – И более чем уверен, что ты проверила, о какой машине идет речь и что она…

– И что она ездит на дизеле, – язвительно ответила Катрина. – Хочешь услышать остальное или…

– Я тебя умоляю.

– В этих горных приютах, принадлежащих Туристическому обществу, нельзя заранее забронировать себе койку. Если ты туда пришел, а все места заняты, придется просто лечь на полу на матрасе или в спальном мешке, подложив под себя коврик. За ночь платишь всего сто семьдесят крон – кладешь наличные в коробку в самой хижине либо оставляешь там конверт с разовым платежным поручением.

– Иными словами, нельзя сказать, кто и когда останавливался в каком-либо приюте?

– Нет, если ты платишь наличными. Но если ты оставил платежное поручение, то будет произведена транзакция с твоего счета на счет Туристического общества, с указанием хижины и даты ночлега.

– Представляю, какая это тягомотина – искать информацию про перевод денег.

– Да нет, не особо, если у человека хватает ума задать правильные критерии поиска.

– А его хватает, не так ли?

– Как видишь. Со счета Иски Пеллер двадцатого ноября были сняты деньги за два спальных места в четырех хижинах Туристического общества, между ними – день пути.

– То есть поход в горы вдвоем на четыре дня.

– Да. И в самом последнем, Ховассхютте, они останавливались седьмого ноября. От него до Устаусета полдня ходу.

 

– Любопытно.

– Самое интересное – два других счета, с которых тоже сняли деньги за ночевку в Ховассхютте седьмого ноября. Угадай, кому они принадлежали?

– Попробую. Это вряд ли Марит Ульсен и Боргни Стем-Мюре – полагаю, Крипос обнаружил бы, что две жертвы были недавно в одном и том же месте в одну и ту же ночь. Так что один счет явно принадлежал пропавшей без вести девушке, как, ты говорила, ее зовут?

– Аделе Ветлесен. Ты совершенно прав. Она заплатила за двоих, но я, конечно, не могу знать, кто с ней был.

– А другой счет?

– Не особо интересно. Из Ставангера.

Тем не менее Харри взял ручку и записал имя и адрес упомянутого владельца счета, а также адрес Иски Пеллер в Сиднее.

– Я смотрю, искалка тебе понравилась, – заметил он.

– Ага, – призналась она. – Похоже на полет на старом бомбардировщике. Малость ржавый, заводится медленно, но если уж взлетел… Боже! Как тебе результат?

Харри на секунду задумался.

– Тебе удалось выяснить, – сказал он, – что пропавшая без вести женщина и женщина, предположительно не имеющая никакого отношения к делу, находились в одно и то же время в одном и том же место. Само по себе это еще не повод кричать «ура». Но ты обнаружила, что вместе с ними была одна из жертв – Шарлотта Лолле. И ты установила, что еще две жертвы, Боргни Стем-Мюре и Марит Ульсен, находились в непосредственной близости от Устаусета. Значит…

– Что значит?

– Значит, я тебя поздравляю. Ты выполнила свою часть сделки. Что касается моей…

– Расслабься и прекрати улыбаться этой своей глумливой ухмылкой, я ведь тебя знаю. Я вовсе не имела это в виду, я невменяемая, разве ты еще не понял?

В трубке послышались гудки.

43«Не сдаваться» (англ.) – песня из репертуара американского рок-исполнителя Брюса Спрингстина.
44Тербовен Йозеф – гитлеровский рейхскомиссар в Норвегии во время Второй мировой войны.
45«…Далеко» и «а что остается, то надо еще отыскать» (англ.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39 
Рейтинг@Mail.ru