Эйвери Бишоп
Школа безумия
10
Мы не пробыли в машине и полминуты. Дом Кэмпбеллов все еще маячил в зеркале заднего вида, пока мы катили через тихий пригород, но Кортни больше не могла сдерживаться.
– Твою мать! Твою мать!
Мои пальцы стиснули руль, но я ничего не сказала. Кортни поерзала на сиденье и повернулась ко мне.
– Как ты думаешь, это была она?
Я изо всех сил старалась сосредоточиться на встречной полосе движения и маячившем впереди знаке «стоп», но ее взгляд прожигал меня, словно вспышка солнца. Тем не менее я ничего не сказала.
Что не помешало Кортни снова задать свой вопрос:
– Эмили, ты думаешь, это была она?
Я раздраженно взглянула на Кортни. Меня так и подмывало сказать ей, чтобы она заткнулась, перестала говорить глупости: конечно же, это не так. Вместо этого я покачала головой и сосредоточила внимание на дороге.
Кортни наблюдала за мной. Я видела ее краем глаза. Через минуту это начало действовать мне на нервы, и я снова взглянула на нее.
– Что такое?
Кортни ничего не сказала. Я отвернулась и еще сильнее сжала руль.
– Ты когда-нибудь думаешь о ней? – спросила Кортни.
Я отлично знала, кого она имела в виду, но все равно притворилась непонимающей.
– О ком?
– Ты знаешь, о ком.
Я остановилась на светофоре, глядя на проезжающие машины.
– Прошло много времени. А ты?
Кортни поерзала на сиденье, откинулась назад и посмотрела в окно.
– Кстати, я вспомнила о ней на днях, когда услышала об Оливии… Ну, что она покончила с собой. Боже, как же мы были жестоки с этой девочкой!
Целая минута прошла в молчании, единственный звук – радио на малой громкости и шорох шин по дороге, пока мы приближались к шоссе. День клонился к закату, и на горизонте начали сгущаться темные тучи.
– Это была не она, – сказала я, в конце концов.
Кортни снова поерзала на сиденье.
– Но Карен сказала, что Оливия говорила ей: это призрак. Призрак, Эмили. Почему она сказала это, если не имела в виду Грейс?
– Я не знаю. Может, Карен ослышалась. Или же Оливия имела в виду кого-то другого из своего прошлого.
Кортни фыркнула.
– Не пойму, ты наивна или просто не хочешь признать правду.
– Зачем Грейс было присылать Оливии такие фотки?
– Почему бы нет? Мы практически угробили ее жизнь. Вдруг она жаждет мести.
– Не смеши меня.
– Разве это смешно? Грейс сделала то, что сделала… из-за нас. Из-за того, что мы сделали с ней. Честно говоря, я бы не стала винить ее за желание отомстить.
Я повернула голову вбок так быстро, что едва не свернула себе шею.
– Как ты можешь такое говорить?
Кортни приподняла бровь.
– Почему нет? Поставьте себя на ее место. Новая девочка в школе. Ей просто хотелось подружиться с популярными девчонками. А мы обращались с ней как с последним дерьмом. Как с рабыней. Разве ты не затаила бы обиду?
Я ничего не сказала. Не потому, что мне нечего было сказать, а потому, что я не хотела услышать, как соглашусь с Кортни. Конечно, если бы со мной поступили так, как мы поступили с Грейс, я бы затаила обиду. Со мной тоже не церемонились, но никогда до такой степени. Для меня это в основном было чувство бессилия. Другие девочки вечно шептались за моей спиной. Иногда они давали мне унизительные поручения, как будто я была у них на побегушках – выбросить за них мусор или принести напитки, – но до того, чтобы дать мне почувствовать себя их рабыней, ни разу не доходило.
Иногда я задавалась вопросом, насколько далеко я позволила бы им зайти. Если бы, не появись Грейс, мне было бы так же плохо, как и ей?
– А кто вообще придумал это имя? – спросила Кортни.
– Я не помню.
– Призрак, – прошептала Кортни и покачала головой. – Грейс-Призрак. Господи, какими же мы были гадинами, верно?
Не то чтобы мы с самого начала решили, что Грейс не достойна быть нашей подругой. Мы старались быть с ней вежливыми. По крайней мере, я. Но Маккензи тотчас же поняла, какой податливой была Грейс. Как легко ее можно было превратить во все, что захочет Маккензи. И Грейс, возможно, чувствуя, что у нее нет выбора, сделала то, что Маккензи, а позже и все мы, велели ей сделать.
Но этим все не закончилось. Нам понадобилось отобрать единственное, что у нее было, что делало ее той, кем она была, – имя. Она имела очень бледную кожу, как будто никогда не выходила на улицу больше чем на пять минут, и длинные темные волосы.
Призрак, так называли мы Грейс, когда ее не было рядом.
Вы видели, в чем сегодня была Призрак?
Вы видели волосы Призрака? Жирные и немытые!
А как от Призрака пахнет! Ффууу!
Кортни снова поерзала на сиденье и вытащила телефон.
– Знаешь, что нам нужно сделать, чтобы это подтвердить? Найти эти снимки! Нет, я знаю, прошло четырнадцать лет, но ведь мы наверняка узнаем ее, правда?
Мы были на шоссе, примерно в получасе езды от Лэнтона. В том направлении тучи на горизонте были еще темнее.
– Нет, – сказала я, глядя на них.
Кортни хмуро посмотрела на меня.
– Что нет?
– Просто нет. Мы поставили точку. Оливия мертва. Мы были на похоронах, а теперь едем домой. Вот и все.
– Но Карен сказала, что Оливия говорила ей…
– Мне все равно. Это нас не касается.
– Ты издеваешься? Если Грейс хочет отомстить, это очень даже нас касается.
– Прекрати, Кортни. Ничего она не хочет. Она просто… живет своей жизнью. Нам нужно оставить ее в покое.
– Если она вернулась, чтобы отомстить Оливии, что помешает ей прийти за одной из нас? Или за нами обеими?
Я бросила на нее быстрый взгляд.
– Не будь сукой, Кортни.
– Сукой?
– Мне осточертел этот разговор.
– Какого хрена…
– Я сказала, мне осточертел этот разговор.
Я подалась вперед и увеличила громкость радио, не обращая внимания на взгляды-кинжалы, которые Кортни метала в меня.
Остаток пути мы ехали молча, навстречу надвигающейся грозе.
11
Грейс Фармер так или иначе всегда преследовала меня.
В колледже мы обычно обсуждали на занятиях последствия издевательств или же я присутствовала на сеансах, где дети рассказывали своим психотерапевтам о травмах, полученных в результате жестокого обращения со стороны сверстников или членов семей. И мне не давал покоя вопрос о последствиях трех месяцев, проведенных Грейс в нашей школе. Была ли у нее возможность рассказать кому-то о том, что с ней случилось.
Однако чаще всего, когда я думала о Грейс Фармер, я думала не о той Грейс, какой мы ее знали – тихой, безропотной девочке с носом-пуговицей и застенчивой улыбкой, – а о Грейс, какой она была до того, как вошла в нашу жизнь.
К этой Грейс Фармер я возвращалась снова и снова. К Грейс, которую еще не осквернило наше прикосновение. Той, что еще не вышла на сцену в нашей школьной мелодраме, причинившей ей столько страданий.
Нет, эта Грейс Фармер была счастлива. Жизнь все еще была интересна ей. А сколько прекрасных возможностей ждали ее впереди!
Даже сейчас я могу представить себе ее и мать, как они едут на юг от того места, которое они раньше называли домом. Кстати, Грейс нам о нем почти ничего не рассказывала, но, если честно, вероятно, потому, что нам всем было на это наплевать.
Я толком не могу представить себе ее мать, потому что никогда не видела, за исключением одного короткого момента, когда она высадила Грейс в начале того рокового уик-энда в День поминовения. Она водила старый красный хэтчбек. У нее были вьющиеся волосы. Вот и все, что я запомнила.
А вот лицо Грейс в моем сознании гораздо четче и ярче. Бледная кожа. Пронзительные темные глаза. Длинные темные волосы. На носу россыпь бледных веснушек.
Я представляю, как она сидит на пассажирском сиденье, ее окно чуть приоткрыто. Ветер залетает внутрь и бешено треплет ей волосы.
Они направляются на юг, подальше от того места, которое они когда-то называли домом. Красный хэтчбек набит всеми их вещами или, по крайней мере, лишь самым необходимым; вещами, которые помогут им начать новую жизнь.
Всегда ли Лэнтон был их конечным пунктом назначения? Или они просто ехали, пока не заметили что-то, что им понравилось, место, которое они были готовы назвать своим домом?
Так или иначе они оказались в Лэнтоне. Они не поехали дальше, в один из городков южнее. Будь это так, возможно, для Грейс все сложилось бы иначе. Возможно, их жизнь не была бы разрушена.
Я представляю Грейс. Как и любая четырнадцатилетняя девочка, она взволнована, отправляясь в то первое утро в среднюю школу имени Бенджамина Франклина, хотя и немного нервничает: кто знает, как в классе примут новенькую?
Она надевает новые вещи. Не очень красивые, не самые модные, но это нормально, ведь она никогда особо не заботилась о шмотках. Мать уже приготовила завтрак. Грейс быстро глотает его, не желая опаздывать, и все равно они приезжают в школу через пару минут после звонка.
Мать не заходит с ней внутрь. Когда-то она была ровесницей Грейс и знает, как думают подростки. Она ставит машину на стоянку и ждет, когда Грейс наклонится, чтобы быстро обнять ее и поцеловать в щеку, а затем наблюдает, как дочь спешит к школьным дверям, а ее розовый рюкзак «ДженСпорт» свисает с ее плеча.
Я представляю улыбку миссис Харрингтон, секретарши из приемной, как она лучезарно улыбается, когда входит Грейс.
– Привет, дорогая. Вы Грейс Фармер?
Грейс прикусывает губу, внезапно нервничая, и кивает.
– Прекрасно, – говорит миссис Харрингтон. – Сейчас я сообщу вам ваше расписание. Потом кто-нибудь проводит вас в класс. Нет, не кто-нибудь, а… Директор Акерман?
В школьную канцелярию влетает мужчина в костюме, но тотчас же останавливается, улыбается секретарше и лишь потом адресует улыбку Грейс.
– Это наша новая ученица, Грейс Фармер, – сообщает миссис Харрингтон.
Директор Акерман включает весь свой шарм, как он обычно делает в отношении новых учеников. Он уверяет, что взволнован тем, что Грейс пришла учиться в его школу, и что ей здесь наверняка понравится, и что он будет рад проводить Грейс на ее первый урок в ее самый первый день. Еще как рад!
И Грейс следует за директором Акерманом на пару шагов позади, слушая, как он рассказывает ей о различных кружках и внеклассных занятиях, которые есть в школе имени Бена Франклина. К тому времени уроки уже начались, и коридор пуст. Мокасины директора Акермана скрипят по только что натертому линолеуму. Грейс начинает бить легкая дрожь, у нее ощущение, будто бабочки трепещут крыльями в ее животе. Не одна, и не две, и даже не десятки; их там порхают сотни. Пытаясь успокоить нервы, она издает медленный, ровный вдох. Директор Акерман замедляет шаг, из чего она делает вывод, что они почти у цели.
– Вот мы и пришли, – говорит он, указывая на одну из десятка дверей в коридоре. «Класс миссис Гэллоуэй», гласит ламинированная табличка, приклеенная скотчем к стене рядом с дверью. Всего одна дверь из десятка, всего одна классная комната из нескольких. Как бы мне хотелось, чтобы Грейс неким чудом зачислили в другой класс!
В другую школу. Чтобы они с мамой оказались в другом городе. Но все это альтернативные реальности, а в истинной – той, которая скоро станет мрачнее для всех нас, – директор Акерман улыбается Грейс в последний раз, потом стучится и тянется к дверной ручке.
– Готова? – спрашивает он.
12
Когда мы въезжали в «Хайленд-Эстейтс», по крыше машины уже стучал легкий дождик. Я проехала сквозь жилой комплекс к корпусу E и притормозила у входа.
Кортни уже рылась в сумочке. Сначала я подумала, что она ищет ключи, но потом она вытащила мятую десятидолларовую купюру.
– Надеюсь, этого хватит за бензин. Это все, что у меня есть прямо сейчас.
– Не надо.
Опустив глаза, она протянула мне смятую купюру. После моей вспышки она умолкла и с тех пор не разговаривала, просто поерзала на своем сиденье и уставилась в окно. Я тоже не потрудилась нарушить молчание.
– Возьми, Эмили.
– Оставь себе.
Она уронила деньги на консоль и повернулась, чтобы отстегнуть ремень безопасности.
Я подняла купюру, пару мгновений смотрела на нее и нахмурилась.
– Если это все, что у тебя есть в данный момент, то чем ты собираешься заплатить няне?
Кортни замерла и, прежде чем открыть дверь, посмотрела на свои колени.
– Я заплатила няне перед тем как уехать, – сказала она, не глядя на меня, и поставила ноги на тротуар. Ее голос был одновременно близок и далек. – Еще раз спасибо, что подвезла.
– Погоди.
Я вложила в это слово больше силы, чем хотела. Мой тон шокировал даже меня. Но это сработало. Сидя ко мне спиной, Кортни застыла как статуя.
– Нет никакой няни.
Я не стала задавать ей вопрос, так что, наверное, именно поэтому она не видела смысла отвечать на него.
– До свидания, Эмили.
Она хотела вылезти из машины, хотела выпрямиться, но я протянула руку и схватила ее за локоть.
– Кортни, только не говори мне, что все это время ты оставляла свою одиннадцатилетнюю дочь одну.
Кортни не ответила, только сердито взглянула на меня.
– Знаешь, кем я работаю?
– Ты психотерапевт, – хрипло сказала она и облизнула губы.
– Верно. А знаешь кто еще? Уполномоченный по проблемам детей. Что означает, что если я всего лишь подозреваю жестокое обращение с детьми со стороны родителей или пренебрежение своими обязанностями, мой долг сообщить об этом куда следует.
Она неуверенно посмотрела на меня, но потом ее лицо превратилось в маску. Зеленые глаза потухли.
– Делай, что считаешь нужным, Эмили. Это будет не первый раз, когда тетки из опеки нагрянут ко мне, и, вероятно, не последний. А сейчас идет гребаный дождь, и я не хочу промокнуть сильнее, чем уже промокла, если ты не возражаешь.
Она вырвала руку и захлопнула дверь.
Уезжай. Такова была моя первая мысль. Просто уезжай, вернись домой и прими душ. После разговора с Карен я чувствовала себя грязной, как будто правда о смерти Оливии была пятном, которое впиталось в мою душу и никогда уже не исчезнет.
Я выключила двигатель, открыла дверь и вышла под дождь.
– Я должна проверить ее.
У входной двери Кортни обернулась и посмотрела на меня.
– Что?
– Я должна проверить Терри. Убедиться, что она в безопасности. Тогда мне не придется стучать на тебя.
Ее лицо вновь напряглось, она прищурилась.
– Я неплохая мать.
– Я не говорю, что ты плохая. Но, как я уже сказала, я уполномоченный по проблемам детей. У меня нет выбора. Я должна убедиться, что с ней все в порядке. Кроме того, я не видела ее много лет.
Я заставила себя улыбнуться в надежде, что это поможет загладить мой резкий тон, но под дождем чувствовала себя нелепо. Волосы промокли, и улыбка быстро погасла.
Кортни вздохнула, ее лицо все еще было напряженным.
– Как хочешь. Мы на втором этаже, квартира номер три. Я оставлю дверь открытой.
* * *
Я не плохая мать.
Я уже слышала от Кортни эти слова, хотя и не ожидала, что она скажет их снова.
В ту ночь перед отъездом в колледж, в пятницу или субботу в конце июля, мне позвонила бабушка Кортни, позвонила уже далеко за полночь. У Джейн – она всегда настаивала, чтобы я называла ее по имени, – был номер моего мобильного телефона. На случай чрезвычайной ситуации.
Должно быть, она ждала, глядя в окно, потому что открыла дверь еще до того, как я успела подняться по ступенькам крыльца.
– Извини, что позвонила тебе. Спасибо, что приехала.
Ее голос был подобен хриплому шепоту, и она выглядела измученной. Я знала ее уже два года и ни разу не видела ее такой. Я вошла внутрь, вдыхая запахи ароматических свечей, которые Джейн жгла по всему дому, а она закрыла за мной дверь.
– Что случилось?
– Она снова напилась. Хуже, чем раньше. Не знаю, что с ней делать, когда она в таком состоянии.
– Она приехала домой сама?
– Подвез какой-то парень. Никогда его раньше не видела. Он тоже выглядел пьяным. Боже, ей уже восемнадцать лет! Она должна понимать, что так нельзя.
– Где Терри?
– Спит в своей кроватке.
– А Кортни?
– Она внизу, в подвале, все еще пьет.
Это меня удивило. Я взглянула на дверь в подвал и глубоко вздохнула.
– Я посмотрю, что смогу сделать.
Еще до того, как я открыла дверь, я услышала телевизор. Он орал на всю катушку – MTV, из динамиков гудело музыкальное видео. Кортни сутуло сидела на диване, зажав между ног бутылку водки. Ее голова подергивалась в такт музыке. Она пыталась подпевать, но, будучи пьяной в стельку, едва ворочала языком.
Она заметила меня, лишь когда я встала в нескольких футах от нее, и даже тогда она лишь покосилась в мою сторону, возможно, решив, что я плод ее воображения. Ее веки были полуопущены. Не открывая глаз, она поднесла бутылку к губам и сделала глоток.
– Думаю, с тебя достаточно.
Мой голос напугал ее. Она вскрикнула и чуть не вскочила с дивана. Но поняв, что это я, усмехнулась и протянула мне бутылку.
– Эмили! Выпей со мной!
Я и раньше видела Кортни пьяной, но никогда в таком удручающем состоянии. Она едва ворочала языком, ее слова было трудно понять.
Я взяла бутылку и поставила на стол.
– С тебя достаточно.
– Заткнись.
– Кортни.
– Ты мне не начальница.
– Ты перепила.
Она фыркнула.
– Кто бы говорил! Ты могла бы пойти со мной, но захотела остаться дома и собирать вещи.
Она особо подчеркнула последние слова, и я поняла, что она намекает: дело во мне. Причина, почему она напилась сегодня вечером, заключалась в том, что я уезжаю. Невероятно, но неудивительно.
– Ты не можешь так продолжать, Кортни. Это опасно.
– Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Что, если с тобой что-то случится, что-то плохое? Кто будет присматривать за Терри? Джейн не будет жить вечно.
Она вскочила на ноги, шатаясь, раскачиваясь взад и вперед, как на палубе корабля.
– Я не плохая мать.
Впервые ее слова прозвучали внятно и даже резко. Она стояла, глядя на меня колючим взглядом, и вдруг вся поникла.
– Да, я плохая мать. Я ужасная мать, верно?
Я протянула руку, чтобы утешить ее, но она оттолкнула меня.
– Я совершила ошибку. Я не должна была… Мне не следовало рожать Терри. Я не могу быть матерью. Это не мое. Может… может, для Терри было бы лучше, если бы я умерла. Может, мне стоит сделать ей одолжение и убить себя.
И она понесла всякую хрень. Ее глаза были как два блюдца, и я, не раздумывая, врезала ей по лицу. Это удивило нас обеих. Глаза Кортни сделались еще больше, теперь уже от шока.
– Прекрати, – сказала я. – Ты ведь так не думаешь.
– Я никудышная мать. Я не могу этого сделать.
– Нет можешь. Ты сильнее, чем ты думаешь.
– Нет, я…
Выражение ее лица изменилось. Я обвела взглядом подвал, заметила в углу пластиковое мусорное ведро и сумела вовремя его достать.
Потребовалось почти два часа, чтобы убедиться, что алкоголь вышел из ее организма, помочь ей привести себя в порядок и уложить ее в постель. Я проверила спавшую в своей кроватке Терри, а затем вернулась к входной двери. Уже была готова уйти, когда Джейн, теперь одетая в халат, вышла и обняла меня.
– Еще раз спасибо, что приехала. Ты настоящая подруга. Не знаю, что бы она без тебя делала.
Я ничего не сказала. Еще не пришла в себя. Уже решила, что это последний раз, когда я видела Кортни. Но как я могла объяснить это Джейн? Я не могла. Она не поймет. Да и я сама этого не понимала.
Слова Кортни звучали в моих ушах. Я видела ее, склонившуюся над мусорным ведром в ожидании очередного приступа рвоты и спрашивающую про Грейс.
Она спросила:
– Ты когда-нибудь думаешь о ней? Когда-нибудь чувствовала себя виноватой за то, что мы сделали?
И сказала:
– Если кто-то и должен чувствовать себя виноватой, так это ты. Если бы не ты, ничего бы не случилось.
13
Несмотря на обещание Кортни, дверь была закрыта, и я не чувствовала себя вправе открыть ее самостоятельно. Я постучала и подождала, возможно, секунд десять, прежде чем услышала внутри какое-то движение. Затем ручка повернулась. Передо мной с бесстрастным лицом стояла Кортни.
– Я же сказала, что дверь будет открыта.
Как будто мы с ней перестали быть хорошими подругами, какими были, пока ехали в Гаррисберг. Что имело смысл. Так обычно бывает, когда вы называете кого-то стервой и угрожаете вызвать службу опеки.
Кортни жестом пригласила меня войти. Я замешкалась. Не потому, что не хотела увидеть Терри – я всегда любила малышку, – а потому, что боялась того, что увижу внутри. Свинарник. Небезопасную среду. Терри в грязной одежде, не мытую больше недели. Никакой еды в кухне.
Возможно, я преувеличивала, но слышала о подобных домах. И будь это так, у меня не было бы иного выбора, кроме как уведомить Службу защиты детей. Что, вероятно, означало бы, что Терри заберут из дома.
– На лестничной клетке нет света.
Я сказала это лишь бы что-то сказать, нарушить гнетущее молчание, и мне тотчас стало неловко.
– Знаю. Его нет уже несколько недель. Я жаловалась домовладельцу, но тот даже пальцем не пошевелил. Вот что бывает, когда у тебя социальное жилье. Так ты идешь со мной или как?
Я вошла внутрь. Кортни закрыла дверь и направилась вглубь квартиры. Здесь стоял отчетливый запах, что-то вроде вездесущего запаха плесени. Квартира не блистала чистотой, но и грязной ее тоже нельзя было назвать.
Скорее захламленной.
Я свернула за угол в маленькую гостиную и обнаружила там Терри. Задрав вверх ноги в носках, она лежала на животе на ковре и цветными карандашами рисовала что-то на большом листе бумаги.
– Терри, это мисс Эмили, – сказала Кортни.
Теперь я была мисс Эмили, а не тетей Эмили.
Терри оторвалась от рисунка. Темные волосы были заплетены в косички, обрамляя красивое личико. Работал телевизор, шло какое-то шоу на «Диснее», и свет экрана отражался на ее розовых очках в прямоугольной оправе.
– Привет.
– Ты наверняка меня не помнишь. В последний раз, когда я видела тебя, тебе едва исполнился годик. Я ходила в школу с твоей мамой.
– Терри, не хочешь показать мисс Эмили, что ты рисуешь? – сказала Кортни.
Девочка отложила карандаши, поднялась на ноги и поднесла лист бумаги, держа его так, чтобы мне было видно, над чем она работала.
Я был ошеломлена. Картинка была хороша. По-настоящему хороша. Она выглядела почти так, как если бы Терри нашла ее где-то, обвела ее и таким образом скопировала на чистый лист; но я не заметила никаких глубоких следов карандаша.
Это была черепаха, стоящая на двух ногах, с рюкзаком на панцире. На черепахе были очки в прямоугольной оправе, как и у Терри, только черепашьи очки были черными.
– Это выглядит потрясающе, Терри.
– Спасибо. Это Джефферсон. Он главный герой моей книги.
Терри посмотрела на картинку, как будто видела ее впервые, и сморщила нос.
– Пока еще черновик. Мне нужно сделать еще пару страниц. Но в этой истории у Джефферсона первый день в школе.
– Как называется книга?
Терри смущенно улыбнулась.
– «Первый школьный день Джефферсона».
Я восхищенно кивнула и взглянула на Кортни. Та стояла в дверях, сложив на груди руки. Я вспомнила, как всего несколько часов назад она говорила о том, какая умная и талантливая ее дочь, как она читает по паре книг в неделю. Но тогда эти ее слова не отложились в моей памяти.
– Жду не дождусь, чтобы прочесть ее, когда будет готова.
Смущенная вниманием к своей персоне, Терри отвела глаза.
– Спасибо. Мама поможет мне опубликовать ее.
Я вопросительно посмотрела на Кортни. Та развела руками и откашлялась.
– Ранее в этом году несколько учеников из класса Терри вызвались читать подготовишкам. Одной девочке, которой читала Терри, не понравилась ни одна из книг, поэтому Терри сказала, что придумает свою. Она начала работать над ней и спросила меня, как ее можно опубликовать. Я сказала, что сначала она должна закончить.
Я снова улыбнулась Терри.
– Потрясающе.
Она с довольной улыбкой отвернулась.
– Спасибо.
– Продолжай работать над картинкой, детка, – сказала Кортни. – А я очень быстро покажу мисс Эмили нашу квартиру, хорошо?
Терри кивнула и протянула мне свободную руку.
– Приятно познакомиться.
Я пожала ее маленькую нежную ручонку.
– Мне тоже было приятно снова увидеть тебя, Терри.
Терри вернулась на свое место на ковре, а мы с Кортни вышли в коридор.
– Она невероятная, – прошептала я.
Кортни кивнула.
– Единственная в своем роде.
В квартире была только одна спальня. Кортни зажгла свет. Если честно, я ожидала увидеть большую кровать, но там стояла двойная. У стены – два книжных шкафа и в каждом высокие стопки книг для среднего и юношеского возраста.
– Это спальня Терри?
Кортни молча кивнула.
– А где спишь ты?
– Видела диван в гостиной? Он раскладывается.
– Почему бы тебе не снять квартиру побольше?
Не успел этот вопрос сорваться с моих губ, как я пожалела о нем.
Лицо Кортни вновь напряглось, взгляд потух.
– Будь я в состоянии позволить себе это, я бы давно это сделала.
Уезжай, тотчас сказала я себе, точно так же, как когда мы были на автостоянке. Но я не могла уехать. Пока.
– Значит, только ты и она.
– Да.
– А как насчет Джейн?
– Она умерла.
Хотя я много лет не видела и не разговаривала с бабушкой Кортни, эта новость меня потрясла.
– Извини, я не знала. Когда?
– Три года назад.
– А твои родители?
– Отца тоже больше нет, и он до самого последнего дня не хотел иметь ничего общего со мной и с внучкой-полукровкой.
Это слово заставило меня поморщиться, что, казалось, придало Кортни дополнительную власть.
– Полукровка. Он так и сказал. Так назвал Терри. И когда он это сделал, я пообещала себе, что больше никогда не заговорю со своими родителями.
– Ты ведь работаешь, верно?
– Да, кассиршей в «Уолмарте», Эмили. Здесь платят голую минималку, но при этом ровно столько, что я не имею права на продуктовые талоны. Пойми, все, что я делаю, я делаю для Терри. Еда, которую мы можем себе позволить, достается ей. Я видела твое лицо, когда я накладывала себе с горкой тарелку в доме родителей Оливии. Ты осуждала меня.
– Неправда.
– Правда. Я это видела. Как ты думаешь, я когда-нибудь скажу Маккензи или Элизе, где я живу или работаю? Конечно, нет. Я всегда буду переживать по поводу того, что они думают обо мне, даже спустя столько лет. Но я думала, что ты другая.
– Я другая.
– Неправда. Да, ты стала старше, но ты такая же вредная девчонка, как и тогда. Ты по-прежнему всего лишь гарпия.
Кортни прищурилась и впилась взглядом в мое лицо. Она сделала шаг вперед, и я поймала себя на том, что отпрянула.
– Почему ты не хотела поехать на похороны Оливии? Потому что ты думаешь, что ты лучше всех. Считаешь, что старых друзей можно списать со счетов, как будто их не существует. Если честно, Эмили, мне тебя жаль. У тебя устроенная жизнь, красивый жених, большое кольцо на пальце, и все равно нет счастья. Ты производишь жалкое впечатление.
Кортни вывела меня обратно в коридор.
– Я могу провести оставшуюся часть тура по квартире, но смотреть больше не на что. У нас на кухне мало еды, а большую часть той, что есть, я беру в пункте раздачи продовольствия. Я стараюсь, чтобы Терри по возможности ела здоровую пищу, но иногда это просто невозможно.
– Как ты добираешься до работы?
– Езжу на автобусе. Я не могу позволить себе машину, не говоря уже о страховке. Теперь ты видела жизненные условия Терри. Если ты думаешь, что со мной ей плохо, делай то, считаешь нужным, позвони в службу опеки. В противном случае, думаю, тебе пора уходить.
Кортни в упор посмотрела на меня, ожидая, что я скажу еще что-нибудь. Я молчала. Не сказав ни слова, я вышла в коридор и направилась обратно к входной двери. Проходя мимо гостиной, я на минутку остановилась, чтобы попрощаться с Терри.
– Была рада увидеть тебя снова, Терри. Не могу дождаться, чтобы прочитать твою книгу, когда та будет готова.
Девочка расплылась в довольной улыбке.
– Спасибо! А я не могу дождаться, когда ее уже закончу!
На ходу я скользнула рукой в сумочку. Кортни подошла ко мне сзади. Ее голос был резким шепотом:
– Не надо.
Нащупав пальцами мятую десятидолларовую купюру, я медленно повернулась.
– Сказала же, – прошептала она. – Это деньги за бензин.
Я в упор посмотрела на Кортни, а она – на меня. Я поняла: победительницей мне не выйти. Как я ни поступлю, сделаю только хуже.
Словно читая мои мысли, Кортни холодно посмотрела на меня.
– Нам не нужна твоя жалость. Нам от тебя ничего не нужно.
Я еще мгновение смотрела на нее, надеясь увидеть в ее лице хоть малейший признак слабости, нечто, что могло бы облегчить этот момент. Но ничего не увидела.
Оставив смятую купюру в сумочке, я вышла в коридор и направилась к лестнице.
Как только они вошли в квартиру, мать схватила телефон.
В машине она была взбудоражена – ее пальцы практически душили руль, сердитый голос срывался, когда она ругала этих маленьких сучек. Как только на другом конце линии ей ответили, она пришла в еще большее возбуждение.
– Шейла, ты не поверишь. Эти маленькие сучки зашли слишком далеко. Что такое? Нет, точно не знаю, Грейс мне не говорит, но у нее на затылке кошмарный синяк. Родители той богатой девчонки, той самой, что привезла их на озеро, вели себя так, будто понятия не имели, что случилось. Я должна подать на них в суд. Как ты думаешь, я должна подать на них в суд? Может, стоит нанять адвоката.
Она оставила мать в гостиной. Телефонный шнур был туго обмотан вокруг руки. Мать всегда машинально наматывала его на руку, когда бывала взволнована.
Квартирка была маленькой, всего две крошечные спальни и одна ванная.
– Грейс, дорогая, – крикнула ей вслед мать, – ты куда?
Она услышала в голосе матери тревогу. Ее взгляд переместился со спальни на дверь справа.
– В ванную.
Ее мать ничего не сказала, лишь подождала, а затем возобновила телефонный разговор. Ее голос был полон исступления.
– Говорю тебе, Шейла, это место ничем не лучше, чем дом. Наверное, нам не следовало уезжать. Я думала, что дети здесь будут лучше. Но они настоящие животные.
Она вошла в ванную и включила свет. Одна из лампочек над зеркалом несколько раз мигнула и погасла. Ничего страшного, были еще две лампочки и светили достаточно ярко.
Она посмотрела на себя в зеркало, на свое маленькое бледное лицо, на длинные темные волосы. Затылок пульсировал от боли.
Как только девочки вернулись, развязали ее и отвели обратно в хижину, она приняла душ. Вымыла большую часть крови из волос, но не всю, потому что мать заметила это почти сразу, когда забрала ее. Другие девочки выглядели напуганными, боясь, что Грейс настучит на них. Страх был ощутимым, хотя и длился недолго, по крайней мере у Маккензи и Элизы. Они знали: Грейс никому не скажет.
И она не сказала. Она не сказала ни слова, хотя помнила, что сказали они. Что она лохушка. Ничтожество. Что мир был бы лучше, если бы она вообще не родилась.
Скрипнув металлическими кольцами по карнизу-штанге, она отдернула занавеску душа, наклонилась, вставила в слив пробку и полностью открыла оба крана.
В гостиной мать все так же сидела на диване, телефон был все так же прижат к уху, шнур еще крепче обвивал руку.
– Я не знаю, что с ней творится. Последние пару месяцев она ведет себя странно. Молчит. Ничего мне не рассказывает.
Ее голос был приглушенным шепотом, и как только она поняла, что дочь вернулась в комнату, она тотчас умолкла, посмотрела на Грейс и выдавила неловкую улыбку.