Эй Джей Гнюзи
Девочка из стен

Один всеведущий

Несколько месяцев спустя, спрятавшись в старом доме в окружении семьи Мейсонов, девочка прочитала в своей книге скандинавских мифов, как Один – теперь Один Одноглазый – стал мудрейшим из всех богов и обрел способность знать, что происходит в любой точке мира. Вести ему приносили дарованные ведьмой вороны. Они парили высоко в небе, скрывались в облаках, а вернувшись – утыкались Одину в бороду, греясь от леденящего холода небесных просторов, и нашептывали ему на ухо о том, что разведали.

Вот как Один видел мир – глазами своих воронов. Беснующиеся горные бури, ворочающиеся под землей великаны, шебуршащиеся в болотных кустах животные – все это восставало перед ним в тёмных стенах тронного зала.

Закончив читать главу, девочка зажмурила один глаз, почесала затылок и села. Хорошая история, но стоило прокрутить ее в голове еще раз – и первое впечатление затапливало неясное чувство, будто что-то не так. Неправдоподобно, неправильно. Будь она на месте Одина, заключила бы такой же договор с ведьмой под корнями Мирового Древа? Пошла бы на ту же сделку? Променяла бы глаз?

Девочка прислонилась головой к стене прачечной, потерла брови большим и указательным пальцами и, надув щеки, тихонько почмокала губами.

Не то чтобы она не верила в волшебство или считала, что оно того не стоит. Безграничные знания и мудрость? Черт возьми, она бы отдала за это глаз. Она, конечно, любила свои глаза – светло-зеленые с коричневыми крапинками. Но их, в конце концов, было у нее два. Ей вспомнилась книга о пиратке Энн Бонни, которую когда-то подарил ей отец. На обложке она вела свой корабль через голубые просторы Карибского моря. Дикая, свободная, с широкой ухмылкой и большой черной повязкой на глазу.

Такой имидж девочку вполне устраивал. Да, она определенно променяла бы глаз на волшебных птиц.

Правда, возможно, не на воронов – не на этих громко, скрипуче каркающих птиц из стихотворения Эдгара По «Никогда!». Она не читала, просто слышала о нем.

На каких-нибудь птиц потише. И поменьше. Например, на корольков. Ей нравились их выпяченные грудки – будто подушки, которые всегда были при них и на которых можно было удобно устроить голову, где бы их ни сморил ночной сон. А благодаря небольшому размеру они могли спрятаться где угодно – и куда угодно проскользнуть.

И все же… Не птицы делали историю неправдоподобной. Было в ней что-то еще. Но что?

Этот обмен Одина с ведьмой – в нем же нет никакого смысла.

Во-первых, ведьма. Что она делает там, внизу, под корнями дерева? Почему она даровала незнакомцу способность видеть весь мир – способность уникальную и невероятную, – а взамен попросила всего лишь глаз? Что вообще можно делать с глазом?

А Один? Таким ли уж всеведущим он стал? Девочка и до того читала пару историй о скандинавских богах – у Эдди был сборник лучших мифов со всего мира: египетских, южноафриканских, греческих, индейских, ближневосточных. Из них она знала, что, при всей своей мудрости, Один понятия не имел, какие проказы замышляет его злокозненный сын^[3] прямо под его всезнающим носом.

Девочка замерла. Миссис Лора прошла через библиотеку и направилась к ней – в прачечную. Сушилка перед девочкой покачнулась, разевая металлическую пасть. Шорох чистого белья, выползающего из машины в корзину, щелчок захлопывающейся дверцы сушилки – и миссис Лора упорхнула так же внезапно, как и вошла, напевая себе под нос музыкальную тему из «Последнего героя»^[4]. Бельевая корзина постукивала в такт, ударяясь о ее колени.

Девочка снова раскрыла книгу, перелистала страницы и, прищурившись, вгляделась в изображение старика и ведьмы под змеящейся сенью мощных корней Мирового Древа. Возможно, мораль этой истории была совсем простой: взрослые, даже самые умные, не были обделены глупостью. Эту мораль девочка усвоила давно и на собственном опыте. Взрослые часто требовали от нее довольно глупых вещей. И одобряли ее прежних учителей, которые разговаривали с ней как с младенцем. Приемная опекунша, мисс Брим – она провела с ней один вечер, но все еще помнила ее имя – всерьез полагала, что семью и дом легко построить заново. Даже мама и папа нагружали ее этой бессмысленной работой по дому: то заднее крыльцо надо было подмести, хотя уже через несколько часов оно вернется к своему первозданному затоптанному существованию, то протереть пыль в комнатах, в которые они и заходили-то редко. А хуже всего было то, что они постоянно что-то ремонтировали и переделывали – это забралось даже в самое первое воспоминание девочки: как она с раскраской лежит на застеленном брезентом полу. Страшно представить, сколько часов ее родители потратили впустую… Девочка отогнала эти мысли подальше. Сейчас она отдала бы все, что угодно, за эти их несносные домашние хлопоты и вечный ремонт. Все отдала бы. Если бы только могла.

И все же. Почему ведьма просто не забрала всю мудрость себе? Она ведь жила одна, в темноте под корнями дерева… Она должна была хотеть этого больше, чем кто-либо другой. Закрывать глаза, прислушиваться к шепоту воронов, видеть каждую грань мира, будто на экране телевизора. Как вообще можно было отдать таких птиц?

Почему она вообще жила под деревом? Чем она там занималась? Если она так легко сделала Одина мудрейшим из богов, на что еще она была способна? Девочке казалось, что история оставила на своих задворках самого интересного персонажа.

Ей нравилась эта ведьма. Она будто подмигивала ей со страниц. В этой женщине было куда больше, чем она показывала. И никому в мире она не доверяла эту тайну. Никому – кроме девочки.

Страницы снова переметнулись к началу мифа. Девочка размяла шею, чувствуя, как слегка похрустывают затекшие позвонки – и погрузилась в чтение того же отрывка.

Здесь, в ее доме, время шло так, как хотелось ей. Здесь – в мире, который она нашла. Или, быть может, создала – кто знает? Здесь она даже могла бы навсегда остаться маленькой девочкой – пока никто не знает, где ее искать.

Мальчики

Прошло немало времени после того, как свет в доме погас, когда девочка спустилась полюбоваться заглядывающими в окно кухни звездами. Потом она шмыгнула в ванную на первом этаже, почистила зубы щеткой, которую прятала за полкой с журналами, и снова нырнула в стены, укуталась ими, будто одеялом, уже предвкушая сладкий сон. Она начала свое восхождение в междустенье, чувствуя вибрации дома и трепетание собственного пульса на кончиках пальцев. До второго этажа оставалось совсем немного, когда она настороженно замерла.

Почему они не спали? Устланный ковролином пол где-то над ней поскрипывал под их шагами. Старший говорил тихо – видимо, не хотел разбудить родителей.

– Думаешь, я не слышу, как ты тут ходишь? Какого хрена ты вообще делал?

Эдди что-то ответил, но его голос был настолько мягким и слабым, что она не смогла ничего разобрать. Маршалл оборвал его на полуслове:

– Заткнись.

Она живо представила Маршалла, нависшего над Эдди и до побелевших костяшек вцепившегося в дверной косяк. Представила его узкое лицо, посеревшее то ли от злости, то ли всего лишь от игры ночных теней в ванной, соединявшей их комнаты. Представила, как с каждым своим словом он наклоняется ближе к Эдди.

– Ты чудила, идиот и сопляк, – процедил он. – Ради всего, к чертям, святого, почему ты не можешь быть нормальным братом? Разбуди меня еще раз – и я выбью из тебя все дерьмо.

Дом

За десятилетия своего существования старый дом повидал никак не меньше полудюжины семей, и все они пытались – безуспешно – переделать его на свой лад. Дом покладисто вбирал в себя все нововведения и перепланировки, бережно храня в своих стенах память о каждых жильцах. Кто-то оснастил его встроенными шкафами, другие пристроили заднее крыльцо, а третьи превратили его в крытую веранду. Подсобки были разжалованы в кладовые, игровая комната прошла путь от гостиной до кабинета, а кухня в какой-то момент раздобрела почти в два раза и поглотила гаражное помещение.

Дом походил на лоскутное одеяло, состряпанное из самых разных кусков человеческой фантазии. Или на какое-то нелепое мифологическое существо. Белые ионические колонны в прихожей высокомерно поглядывали на кремовые подвесные потолки 1970-х годов и люминесцентные лампы гостиной. Открытые паркетные полы коридора на втором этаже в некоторых спальнях укрылись толстым одеялом коричневого ковролина. В библиотеке скучал непригодный для использования камин без дымохода. Из стены родительской спальни торчали резные кованые ребра системы отопления, газ к которой так и не был проведен. Каждый уголок дома дышал историей: десятилетие за десятилетием люди пытались здесь обжиться – и никому это так и не удалось.

Сколько девочка его помнила, дом всегда находил чем захворать: ржавели то водопроводные трубы, то сам котел, протекал потолок, лопался водосток, гараж чуть не стал прибежищем пчел-плотников, а чердак – гнездом для пары белок. Поэтому, что при ее родителях, что при Мейсонах, в доме было полным-полно недоделок: так и не ожило устройство внутренней связи для переговоров на разных этажах, а витражное окно над кухонной плитой тускнело на фоне каменной стены.

Все ее детство мама и папа постоянно жаловались, что, стоило им затеять ремонт, как где-то на другом конце дома обязательно ломалось что-нибудь более существенное, вынуждая их бросать начатое на полпути. Слишком много воспоминаний. Вот мама с отверткой в зубах бежит вниз по лестнице на кухню спасать выкипающий ужин. А вот девочка с папой всматриваются в потемневший от влаги потолок кладовки:

– Интересно, это твоя ванна потекла или наша? Или еще что-то? – Над их головами разверзается изнанка стен – будто система пещер в глыбе дома. – Давай разбираться.

Неудивительно, что месяц назад, в начале марта, узнав о решимости миссис Лоры потягаться с домом в упрямстве, девочка испытала что-то вроде дежавю. Мать семейства Мейсонов хотела прорубить в кабинете еще одну дверь и сделать его проходным между родительской спальней и комнатами мальчиков. Единственный коридор подковой змеился через верхний этаж. Спальни были на разных оконечностях этой подковы – создавалось ощущение, будто они и вовсе в разных домах. Девочка и сама знала об этом не понаслышке: раньше комната Маршалла была ее комнатой, и, когда ей становилось одиноко перед сном, приходилось очень сильно напрягать слух, чтобы услышать тихие голоса родителей, доносящиеся из спальни. В тот мартовский день нанятый миссис Лорой рабочий попытался продраться сквозь крепкий скелет дома. Почти все утро его пила пронзительно визжала и отплевывалась с боем вырванными щепками. После обеда мистер Ник не выдержал и, прихватив мальчиков, отправился на дневной спектакль. Миссис Лора сбежала на шезлонг посреди огорода. Девочке же оставалось только зажать уши ладонями и ждать.

Около двух часов пополудни пила в последний раз вяло рыкнула и сдалась. Рабочий протопал к окну спальни Эдди и позвал миссис Лору.

– Я-то думал, это, сваи перережу – и делов, – сказал он с характерным южным акцентом. – Только вот представьте себе, дерево – как камень. Погнуло зубья моей пилы!

Для пущего эффекта рабочий взял молоток и ударил им по свае. Звук был такой, будто он и вправду врезался в камень. Девочка, которая слушала их разговор, прижавшись ухом к стенке кабинетного шкафа, от неожиданности прикусила язык.

– Это не дом – это шахта какая-то! – подытожил рабочий.

Девочка сплюнула в коробку со старыми джойстиками Маршалла. Катился бы этот шумный парень вместе со своей пилой хоть в шахту, хоть в пекло.

– Я правильно понимаю, что вы отказываетесь от работы? – разочарованно уточнила миссис Лора. Девочка сразу представила, как она наклоняется, разглядывает древесину и прикидывает, сможет ли сама выпилить проклятый проход.

– Ну, говорю же: тут как в шахте, – рабочий хохотнул, – без взрывчатки не пробьется.

– Уж конечно.

Миссис Лора тоже саданула молотком по стене. На этот раз девочка успела подготовиться.

– Как камень, – подтвердила она. – Боже. Это место не устает нас удивлять.

Может, это наконец умерит ремонтный пыл Мейсонов. Девочка, как никто, знала, что некоторые вещи в этом доме просто невозможно изменить. Или всего лишь надеялась на это. Но, в конце концов, она ведь знала эти стены, знала их изнанку, знала каждую бороздку, каждый шрам, оставшийся от прошлых жильцов.

Сколько бы старшие Мейсоны ни задыхались по вечерам от запаха свежей краски, изогнувшись с кисточками у шкафчиков в ванной. Сколько бы они ни корпели над настольной пилой на заднем крыльце. Сколько бы ни звали недовольных мальчишек помочь с очередными ремонтными затеями выходного дня, будь то починка выдвижных кухонных ящиков, замена треснувшей плитки в родительской спальне, укладка нового утеплителя на чердаке, подключение недавно купленных потолочных вентиляторов к старой проводке, вьющейся сквозь стены, или разбор глубокого шкафа в гостиной, где уже не одно десятилетие хранились оставленные предыдущими жильцами вещи…

Никто из них никогда не будет знать дом так, как она.

Певчие часы

Единственным одобренным Девочкой из Стен новшеством Мейсонов были часы. Горластые часы. Способные докричаться до всех комнат первого этажа. Если прислушаться, их бой можно было различить и в пристроенном к дому гараже, калачиком свернувшись в покоящейся там лодке, и наверху, под плюшевым одеялом в коридорном бельевом шкафу, и даже выше, в темной духоте чердака.

Антикварные часы совершенно не выглядели на свой возраст. Старинные вещи представлялись девочке пыльными, ветхими, покосившимися – чем-то из особняка Эбенезера Скруджа. Часы же стереотипов не признавали. Они оказались неожиданно для присущей им голосистости скромных размеров: мужчине часы пришлись бы чуть выше пояса, а невысокой одиннадцатилетней девочке – как раз в рост. По форме они отдаленно напоминали пирамиду, гладкий глянцевый бок плавной волной обрамлял циферблат. Насыщенного цвета кедровый корпус был отполирован так, что, отражая свет зажженной лампы, сиял едва ли не ярче ее самой. В узком стеклянном просвете снизу качался маятник с выгравированной на нем южной короткохвостой бурозубкой.

Миссис Лора называла их внучатыми часами. Название звучало вымышленным, но девочке оно понравилось. Ей представлялась такая же, как она, юная барышня, которая, по странному стечению магических обстоятельств, превратилась в химеру, в существо, сочетающее в себе две сущности, – как русалка или сфинкс. Подбоченившиеся в углу прихожей часы виделись девочке одновременно ребенком – и ухмыляющейся старухой.

Вместо чисел на циферблате были нарисованы двенадцать видов птиц: пересмешник, кардинал, стайки зябликов и скворцов, виргинский филин, голубая сойка, а наверху – овсянка, яркая, будто витражное стекло. Остальных девочка пока не знала – еще не дошла до них в увесистом «Иллюстрированном справочнике по птицам Северной Америки», который хранился на одной из нижних полок маленькой учебной библиотеки. Каждый час столетние шестеренки и шкивы проворачивались, часы утробно громыхали – а затем заливались щебетанием тех птиц, на которых указывала пухлая стрелка.

Именно они будили девочку по утрам – доносившимся снизу, приглушенным криком голубой сойки. Девочка выбиралась из укромного уголка под половицами навстречу льющемуся из чердачного окна солнечному свету, аккуратно складывала одеяла и зимние куртки, которые использовала вместо матраса, и убирала их обратно в загашники Мейсонов.

Сегодня, как и в любой будний день, вслед за ее подъемом внизу тихонько заскрипела кровать – мистер и миссис Мейсон сели и спустили ноги на пол. Девочка подождала, пока они встанут, а затем, размахивая затекшими за ночь руками на манер ветряной мельницы, осторожно прошла по фанерному полу чердачного этажа к окну. Она выглянула на улицу. Ветер играл в ветвях развесистого дуба на заднем дворе. Ему наконец удалось сорвать трофейный листок, который он тут же уронил между машинами, припаркованными на подъездной дорожке рядом с гаражом. Несколько минут спустя будильник Маршалла приступил к привычному ритуалу: он завывал, останавливался, снова завывал и снова останавливался, а его владелец упорно хлопал по кнопке повтора.

Зашипел душ мальчиков – Эдди отправился мыться. Кондиционер рядом с девочкой включился и заурчал. Она забралась прямо на него и распласталась на металлическом корпусе, приятно холодившем шею, спину и ноги. Внизу миссис Лора уже начала готовить завтрак – это же им так вкусно пахнет?

Кажется, она печет печенья?

Иногда девочке казалось, что даже здесь, под стропилами, она различает все эти вкуснейшие ароматы – и ее воображение услужливо рисовало кленовый сироп на блинах мальчиков, клубничный джем, растекающийся по тосту мистера Ника, брызги апельсина, нарезаемого миссис Лорой. Но позже, спустившись на кухню, она с разочарованием обнаруживала в посудомоечной машине остатки быстрорастворимой овсянки или хлопьев с молоком.

И всякий раз она натыкалась на острые осколки приятных воспоминаний. Ее папа всегда готовил им завтрак. Картофельные оладьи. Пухлые жареные колбаски. Яичница-болтунья под острым соусом «Кристалл»^[5]. Иногда она баловалась за едой, вытягивала ноги, цеплялась за карманы отцовских брюк и за мамины чулки – они забавно похрустывали под сжатыми пальцами, будто комья мягкого песка.

– Весело, да? – ухмылялась мама, вскидывая бровь.

Звон складываемых тарелок ознаменовал окончание завтрака. Башмаки одного из Мейсонов спешно протопали вверх по лестнице – в спальню кого-то из мальчиков. Несколько мгновений спустя они прогрохотали обратно по коридору и снова забарабанили по ступеням. Наверное, Маршалл или Эдди возвращались за забытым учебником или калькулятором.

Из окна девочка увидела, как мистер Ник и мальчики выползли на улицу. Отец семейства был в белой рубашке с воротничком, Маршалл – в черной футболке и потертых джинсах, а Эдди – в неизменной форме средней школы: синем поло и шортах цвета хаки. Провожая их взглядом, она привычно задумалась о том, что все они разъезжались в разные школы. Мальчики учились неподалеку, а вот мистер Ник преподавал средним классам едва ли не на другом конце города – на восточном побережье реки. Это всегда немного удивляло ее. Когда Мейсоны уезжали, ей представлялось, что где-то там, вне дома, они по-прежнему вместе. Только вот в реальности такое случалось редко.

У машины Эдди остановился протереть подошвы ботинок о резиновый порожек задней двери их красного «Сатурна»^[6]. Он всегда делал это медленно и терпеливо, будто отсчитывал, сколько раз он уже провел подошвой по резине, и прикидывал, достаточно ли этого, чтобы перейти ко второй ноге. Как-то раз он вытирал ботинки целую минуту. Сегодня же Маршалл не был намерен дожидаться его. Он подошел к Эдди со спины и, как только мистер Ник уселся на водительское кресло и захлопнул за собой дверцу, толкнул его локтем в спину.

– Пошевеливайся! – гаркнул Маршалл, хватая Эдди за плечо и заталкивая его в машину.

Девочка отреагировала апперкотом в воздух, представив, как ее кулак хорошенько впечатывается в зубы старшего брата. После их отъезда спешно выбежала на задний двор миссис Лора в платье и на каблуках. Она работала в сфере недвижимости. У дверцы машины она, как всегда, остановилась, наклонилась, чтобы поставить портфель между ног, и, глядя на свое отражение в стекле, поправила прическу. Большим и указательным пальцами она выцепила из волос, доходивших ей до плеч, что-то похожее на кусочек отвалившейся краски, который немедленно выбросила на лужайку. Вскоре гравийная дорожка под колесами ее синего внедорожника фыркнула облачком пыли. Миссис Лора уехала.

Внучатые часы внизу заголосили об удачном преодолении часовой стрелкой очередного круга циферблата. Настало время королька.

Её время.

Часы сопровождали каждый ее день. Странно, тяжело ухали в четверть и половину часа. Щебетали птицами, стоило указующему персту минутной стрелки потянуться вверх, к двенадцати. А может, она тянулась выше? К гнезду, свитому девочкой под половицами чердака. Напоминая ей отмерять время. Час за часом.

Птицы

Пение королька обычно знаменовало завтрак, состоящий из ломтика тоста и сваренного вкрутую яйца или миски хлопьев, если хотелось поосторожничать. Оно же приглашало девочку в ванную на первом этаже – умыться и вытереть подмышки и затоптанные ноги влажной мочалкой, которую она прятала в самом дальнем углу шкафа под раковиной за запасной туалетной бумагой и чистящими средствами.

Задорные крики скворцов напоминали ей, что можно вести себя сколь угодно громко и не бояться быть услышанной. Напоминали, что пора слушать музыку и делать зарядку. Напоминали включить радио в гостиной и, если повезет попасть на хорошую песню, танцевать и кувыркаться в коридоре на втором этаже. Или даже улечься животом на коврик и кататься по паркету из комнаты в комнату, будто на ледянке. Новинки эфира девочка делила на хиты и полнейшие провалы. Та же «Don’t Phunk with My Heart» оказалась такой взрывной, что, только заслышав ее, девочка бросала любые дела, бежала в гостиную и скакала по дивану в такт ритмичной музыке. А вот после «Hollaback Girl» радио хотелось выключить до конца дня.

Малиновки насвистывали девочке проверить, что там по телевизору. В это время как раз заканчивалась «Правильная цена»^[7] и могли повторять серии «Геракла» или «Зены – Королевы воинов». Примерно в это же время появлялся почтальон. Если у него на руках была посылка для Мейсонов, он подъезжал на фургоне прямо к дому и оставлял ее на крыльце. Девочке стоило быть осторожнее. Она смотрела телевизор с пультом в руках и в любой момент готова была выключить его и нырнуть на пол, чтобы почтальон не увидел ее в окно. Однажды, около месяца назад, он услышал бормотание телевизора и постучал. Один раз, другой… Он стучал так долго и упорно, будто и вовсе не собирался уходить.

Низким гнусавым стоном канадский гусь звал ее рыться в холодильнике и греть все, что найдется, в микроволновой печи. Иногда приходилось довольствоваться сухофруктами, орешками или яблоком. Иногда – копаться в закромах морозильной камеры в поисках старого пакета с горошком или клубникой. Гусь напоминал девочке и о необходимости заняться ужином: сделать пару бутербродов с арахисовым маслом или поджарить на плите немного попкорна, а затем запрятать съестную заначку в бумажный пакет и отнести на чердак до востребования.

Торжественным уханьем виргинский филин объявлял время чтения. На чужие истории настроение было не всегда – в таком случае девочка с удовольствием выдумывала собственные. Она бродила из комнаты в комнату, представляя, будто не одна. Будто кто-то растянулся на диване с кроссвордом. Будто из душа доносится пение. Будто пара стариков болтают о том о сем, прохаживаясь по коридору. Как куклы в кукольном домике. Иногда она представляла знакомых – маму, папу, пожилых родственников с тростями и на ходунках, которых она смутно помнила по небольшим семейным встречам времен ее беззаботного детства или о которых только слышала, например, давно почившего двоюродного деда, завещавшего ее родителям этот самый дом. В других фантазиях фигурировали выдуманные люди – воображаемые семьи, или даже призраки, в старинных фраках и платьях в пол, жившие здесь много поколений назад. А иногда персонажи ее историй и вовсе не были людьми. По коридорам расхаживали кентавры. Грозный Один наклонялся, чтобы распахнуть холодильник и налить молока в самый высокий из обнаруженных стаканов. В родительской ванной плескалась русалка и, поминутно недовольная температурой воды, крутила ручки смесителя. Из межстенья доносились перешептывания гигантских пауков.

А потом предупреждающе щебетал ярко-красный кардинал. Это значило, что Мейсоны вот-вот вернутся.

Наступало их время.