Эш Дэвидсон
Проклятая весна

Пит сунул под губу комочек жевательного табака. Он был такой же тощий, как и в пятнадцать лет, адамово яблоко у него торчало так, что смотреть было больно, нос такой кривой, что если бы он повернул голову влево, то и не заметил бы, что он у него есть.

Когда они были подростками, толстый сук протаранил каску Пита и сломал ему нос, и все начали звать его «Шведом с большим носом». У него дома имелась полка, на которой хранились все каски, которые он когда-то носил, и некоторые из них имели настолько помятый вид, словно пережили Нормандию. Что касается Рича, то он слегка располнел, и щеки у него стали помясистее – что до сих пор удивляло его каждый раз, когда он брился. Но, конечно, ему было далеко до жировых подушек, которыми обзавелся Дон. Он не столько жевал еду, сколько всасывал ее. Мог съесть банку печенья за то время, за которое кто-нибудь другой только бы открыл крышку.

Ветерок смахнул с бревна скомканную обертку, оставленную Доном, и он бросился за ней. На рабочем месте он любил чистоту и порядок и легко заставил бы всю бригаду ждать, пока он догоняет эту шальную обертку – нельзя сорить там, где ты ешь. Нет, из него бы вышел скорее не хороший учитель, а хороший смотритель парка. Пожалуй, это единственная работа, которая им останется, если эти хиппи добьются своего.

Рич откусил кусок, и челюсть пронзила острая боль. Чтоб тебя. Он перевернул сэндвич набок, вытащил намазанный арахисовым маслом ломтик сыра.

– Что у тебя за сыр? – спросил Дон, кивнув в сторону второго сэндвича.

– Оранжевый. – Рич подтолкнул его в сторону Дона.

– Не. – Он раскрыл кулак, демонстрируя скомканную обертку. – У меня такой же был.

Пит сплюнул на землю коричневой от табака слюной.

– Слышал, на юге «Пасифик» начал использовать стальные мачты? Черт возьми, да туда любая обезьяна может взобраться, никакие верхолазы не нужны.

Раньше Вирджил Сандерсон брал Пита с собой, чтобы тот оценил новые технические приемы – словно гончая, пущенная по следу.

– Рич в жизни на юге не был. – Дон взял сэндвич, откусил кусочек и с удовлетворением выдохнул.

– Гейл все еще держит тебя на диете? – спросил Пит.

– Один процент – это не молоко, это просто вода, – проворчал Дон.

– Смотри, она тебя еще сидя ссать заставит.

– Ты поэтому холостяк, Пит?

Пит к нему повернулся.

– Ты над чем это ухмыляешься, сукин ты сын, любитель малолеток? Посмотрим, как ты запоешь, когда Коллин станет столько же, сколько тебе сейчас.

– Я к этому времени уже умру. – Рич поморщился, холодный воздух отозвался в зубах болью.

– Чертов Мерл. – Пит покачал головой. – Арлетт им крутит как хочет, а он нас всех имеет в задницы. Мы тут сами себе могилы роем.

– Хочешь жить – учить приспосабливаться. – Дон закинул в рот последнюю корку. – Лесные плантации – это будущее. Настоящая древесина рано или поздно закончится.

– Слышно что-нибудь о роще? – Рич надеялся, что в его голосе не слышно отчаяние.

– Смотри, как бы эти долбаные хипари не превратили ее в национальный парк. – Пит сплюнул себе под ноги.

– Проклятая роща – это как остров, кругом сплошные вырубки, – проговорил Дон. – Если бы парку она была бы нужна, они бы забрали ее еще в шестьдесят восьмом.

– А если они решат расшириться? – не отступал Пит.

– Если они решат расшириться – а это большое «если», то делать они это будут на юге, – ответил Дон. – Мерл это из первых уст узнал.

– От чьей-то задницы он это узнал. Хотел бы я знать, как этот клоун вообще попал в конгресс. – Пит покачал головой. – Нельзя доверять мужику, который красит волосы. Верно, Рич? – Рич пожал плечами. Его преследовало ощущение, что он действует недостойно, за спиной у всех. – Видел, как подорожала цельная древесина? Шестьсот баксов за тысячу футов досок, высушенных в печи. На сто баксов больше, чем в прошлом году.

Дон сжал кулак, медленно выпрямил распухшие суставы.

– Не так уж много осталось хорошего дерева. Рынок это чует.

Сердце Рича колотилось. С тем, как растут цены, участок 24-7 становился ценнее с каждым днем.

– Думаешь, они закроют лесопилку? – спросил Пит.

– Как только с рощей закончим, – кивнул Дон. – Чтобы пилить карандаши, десятифутовая ленточная пила не нужна.

Нужно будет поговорить с Мерлом об обработке древесины. Лесопилка «Сандерсона» была ближайшим вариантом, а везти дерево в другое место – это упускать прибыль.

Спускаясь вниз по склону, Юджин притворно рассмеялся над какой-то шуткой мальчишки Сандерсона и похлопал его по спине.

– Да ты только посмотри на этот кусок дерьма, – снова плюнул Пит. – У него что, два члена? Чего он стоит так враскоряку?

– У тебя в термосе что-нибудь осталось? – поинтересовался Дон.

Рич налил ему кофе. Парни собрали свои вещи, отошли за кучи мусора, чтобы облегчиться.

– Хочешь немного? – предложил Рич. Пит протянул свою чашку. Спина у Рича затекла от долгого сиденья. Он закряхтел, поднимаясь на ноги.

– Все в норме? – спросил Дон.

– Ага.

Дон окинул его взглядом, прикидывая, брешет он или нет. У них всех давно уже заржавели петли. У Пита так разболелись суставы, что он не мог сжать в кулак левую руку. Сапоги завязать – и то тяжело.

Дон запрокинул голову, допивая последние капли кофе.

– Кофе она слишком слабо у тебя заваривает, – пожаловался Пит.

– Да ты ни хрена не чувствуешь, ты ж вечно свой дерьмовый табак жрешь, – огрызнулся Дон. – Ты просто завидуешь.

– Не у каждого из нас есть старушка, которая за нас платит, Портер.

На лице Дона мелькнуло раздражение. Гейл зарабатывала в школе не так уж и много, но Дона все равно донимали этим все кому не лень. Большинство жен работали, только пока у них не рождались дети, но у Дона и Гейл детей так и не появилось.

– Разве я виноват, что тебе так и не попалась женщина, настолько слепая, чтобы согласиться выйти замуж за такого урода? – проговорил Дон.

– Он нравится Марше, – заметил Рич.

– Ну уж нет, – возразил Пит. – Я видел, что с предыдущим случилось. Я бы предпочел сохранить свои пальцы целыми, спасибо большое.

– Плохо это – одному жить. – Дон подобрал с бревна коробку из-под ланча.

– По крайней мере, в своей собственной чертовой ванной я могу ссать стоя.

Рич сочувствовал Питу, живущему в своей развалюхе в полном одиночестве. Он мог бы быть на его месте, если бы Юджин не донимал его так насчет Коллин.

«Одно чертово свидание. Что, боишься, что она к тебе в постель запрыгнет? Забыл, как это делается?»

Надо было приберечь кусочек лимонного кекса для Пита, а не есть его тайком, словно ребенок, дорвавшийся до конфет. Коллин бы неодобрительно покачала головой, узнай она об этом.

– Что? – спросил Пит – лицо Рича смягчилось, стоило ему только о ней подумать.

– Ничего.

Пит поднялся по ступенькам, бросил термос на сиденье.

– Ну и дела. Деревья выращивают, словно кукурузу. – Пит фыркнул. – Мы им уже не нужны, это уж точно.

Голос его дрогнул, и Ричу немедленно захотелось все ему рассказать. Когда придет время, ему пригодится хороший лесоруб. Но рассказывать раньше срока было нельзя, это все испортит.

– Черт, – выругался Пит. – Если я буду ныть как сучка, делу это не поможет.

– Получается у тебя неплохо, – заметил Рич. – Если что, знаешь, кем устроиться на работу.

– Это у нас по части Мерла.

Рич протянул Питу зубочистку и, взяв одну себе, отправился обратно к своему дереву, обогнув место, где бревно соскользнуло с чокеров и выбило яму, глубокую, словно могила. Выкорчеванные пни лежали на боку, как вырванные с корнем гигантские зубы. Их завалят кустарником и сожгут. В старые времена пни не трогали – деревья пускали новые побеги, но теперь они мешали новым посадкам. Воистину проблемы фермеров.

Он достал из кармана любовную записку Коллин. После того случая – Юджин не умел держать проклятый язык за зубами – Рич не получал записок много месяцев. И только когда все немного успокаивалось, когда Коллин чувствовала, что он потерял бдительность, она клала записку в карман его джинсов или засовывала ее под крышку термоса. «Возвращайся домой целым и невредимым, Стручок».

Как-то раз он сказал ей, что теперь, когда рядом нет Ларка, он боится упасть. Они тогда лежали в постели. Что-то в плавном скольжении ее ноги по его ноге заставило его заговорить. Это всегда больше всего удивляло его в браке: половину времени он не понимал, что думает, пока вдруг не произносил это вслух.

Коллин никогда не заговаривала о записках. Все та же застенчивая девушка, встречавшая его у двери, тихий голос, в который приходилось вслушиваться, сладкий аромат за ухом – герань – из белой бутылочки с золотистой крышкой. Когда он впервые пришел на чесночную ферму один, то постучал и тут же спрятал руки в карманы. Рич никогда не знал, куда девать свои огромные ладони. Как, черт возьми, он позволил Юджину его на это уломать? Он начал спускаться обратно по ступенькам, но когда оглянулся через плечо, то увидел ее, и у него чуть не подкосились ноги. От того, как она опустила взгляд, ему захотелось хлопать, кричать, петь – что угодно, лишь бы привлечь ее внимание.

Он спустился вниз по склону и услышал низкую вибрацию одной из новых легких пил – судя по звуку, зубья были сточены слишком сильно. Нынче молодежь ленилась правильно все измерить, прежде чем точить пилу, и вот результат – цепь ложилась неправильно, слишком перегружая мотор и заставляя бензопилу выть и трястись. Только старики теперь работали с МакКаллохами^[3], такими круглыми и тяжелыми, что их можно было скатить с холма, как арбуз.

Олений источник брал свое начало в низине под его деревом. Рич ополоснул руки, глотнул пригорошню воды, вытер рот рукавом и достал записку Коллин.

– Эй, Гундерсен! – крикнул кто-то. – Тут твоя шавка вернулась.

Скаут бросился к нему, чуть не посадив Рича на задницу. Грязный и без ошейника, Скаут принялся поспешно лакать воду, а затем припал к земле, пыхтя и скалясь своей собачьей ухмылкой.

– Ах ты, – ругнулся Рич, почесывая затылок. Придется проводить его до грузовика и заставить лечь под сиденье, а потом ребята будут жаловаться, что весь автобус снова пропах мокрой псиной.

Рич развернул записку Коллин.

Но это была не записка – просто чистый листок бумаги.

1 сентября

Коллин

Не поднимая глаз от тарелки, Рич прикончил три яйца. Что-то беспокоило его с тех самых пор, как его бригаду отправили в Оленье ребро. Меньше деревьев – меньше зарплата. Энид бы на ее месте точно все знала. Юджин ей обо всем рассказывает.

Он подобрал хлебом последний желток, допил кофе.

– То, что надо.

Рич надел ботинки, позволил ей чмокнуть себя в щеку – будь осторожен – и вышел под дождь.

«Каждый день в браке – это выбор», – сказал пастор на их свадьбе.

Коллин втиснула радиоприемник между лампой и стеной, в то самое место, где обернутой фольгой антенне удавалось выцепить из эфира мелодию. Осталось пришить последнюю атласную розу. Четыре старшие сестры, целое детство, переходящее из рук в руки; у Алсеи должно быть хотя бы собственное крестильное платье. Она была замечательным ребенком, лежала себе смирно. Счастье для любых родителей.

Коллин почесала уши, чтобы унять зуд. Если чешется, значит, заживает. О чем хотел ее спросить Дэниел?

Она завязала на нитке узелок, обрезала ее и подняла платье в воздух, любуясь блеском атласа в свете солнечных лучей, падающих из окна. К подъезду подкатил красный «Вагонер», Энид надавила на клаксон.

– Мы едем в «Бистрин», – объявила Энид, врываясь в дом. – Девочкам нужны туфли. Ты с нами?

– Карпик спит.

– Карпик? – возопила Энид. – Карпи-ик!

И хотя обычно Карпика было не добудиться – на Четвертое июня он так вообще забирался под стол во время застолья и засыпал во время фейерверков, он вышел из коридора в пижаме, со встрепанными после сна волосами.

– Ну вот, – сказала Энид. – Он проснулся.

* * *

Карпик сидел на заднем сиденье и болтал с Агнес, Мэвис и Гертрудой, девочками с рыжевато-русыми волосами и светло-голубыми глазами, живыми и симпатичными – несмотря на то, что их назвали в честь женщин на три поколения старше. Карпик их просто обожал.

– Что ты сделала со своими ушами? – спросила Энид, отъезжая от подъездной дорожки. Коллин потрогала серьги.

– Мне их Рич подарил.

– Дай посмотреть. – Коллин наклонилась к ней. – Хм, и что он натворил?

– Ты о чем?

– Я знаю, что если Юджин мне что-то дарит – значит, он облажался. Вот бы он облажался по-крупному и купил стиральную машину с сушкой.

– Ничего он не сделал. – Коллин ущипнула мочки ушей. По встречной полосе мимо пронесся лесовоз. Кроме обручального кольца Рич никогда раньше не дарил ей украшений.

– Выглядят дорогими, – заметила Энид. – Наверное, он сделал что-то плохое. Он тебе еще и новый пикап купил. Подумай, что он такого сделал.

Коллин понимала, что это черная неблагодарность, но на самом деле она ненавидела свой новый пикап. В пятницу на Пасху она осталась дома одна, Карпик тогда ночевал у Энид. Ей следовало бы вызвать «Скорую», как только она вышла на улицу, и поняла, что ее старый «Форд» не заводится. А вместо этого ее нашел вернувшийся домой – слишком поздно – Рич. Она лежала в ванной – крови было слишком много, чтобы оставаться в постели, – с головой, откинутой на бортик, настоящая сцена из фильма ужасов.

Когда все закончилось, он сразу же поехал в автосалон и купил ей самый шикарный пикап, хотя презирал марку «Шевроле». Она злилась каждый раз, когда садилась в этот пикап – как будто хоть что-то могло компенсировать ее потерю, но это был семейный пикап, пикап с ремнями безопасности, рассчитанный на шестерых. И Коллин цеплялась за обещание, которое он сулил: они попробуют еще раз. Они будут пробовать снова и снова.

– Заставлю Юджина купить мне стиральную машину с сушкой, когда он получит первую оплату за рощу, – объявила Энид, останавливаясь перед магазином «Бистрин», витрины которого были увешаны объявлениями о распродаже товаров к школе. Отбеленные джинсы – 12,99$.

Они вошли в магазин, и девочки тут же направились к витрине с белыми ковбойскими сапогами с бахромой.

– А эти похожи на папины. – Карпик указал на пару желтых рабочих ботинок. Он послушно сел, чтобы их примерить. – Подходят!

Коллин пощупала носок, проверяя, где большой палец.

– Слишком большие.

– Ну пожалуйста! – взмолился он.

Она проверила цену.

– Он до них дорастет, – сказала Энид. – А одиннадцатый размер у них есть? Уайету нужна пара.

Энид оставила его дома, и Коллин была этому только рада. Хитрый и вредный, он был одним из тех мальчишек, с которыми, как она надеялась, Карпик не подружится, когда начнет ходить в школу.

– Ты не сможешь их носить, пока у тебя ноги не вырастут, – возразила ему Коллин. Он с готовностью кивнул, словно собирался прямо тут сидеть и ждать до победного.

Она купила ему слишком большие ботинки и две пары комбинезонов – на сейчас и на вырост.

– К концу дня они будут грязными, – уверила Энид, снимая бирки с трех пар белых сапог, чтобы девочки могли надеть их сразу же. На улице дети принялись перепрыгивать через трещины в асфальте – его они видели нечасто. Энид вспомнила, как сегодня утром Рич шел по подъездной дорожке с развязанным шнурком – так торопился выйти из дома.

– Что-то происходит? – спросила Коллин.

– О чем ты? – уточнила Энид.

– Рич выглядит… не знаю. Обеспокоенным.

– А ты его спрашивала?

Коллин скрестила руки. «Он мне ничего не говорит» – подумала она.

– Они узнали, откуда взялся череп?

Энид пожала плечами.

– Насколько я знаю – нет.

– Юджин ничего не говорил? – допытывалась Коллин.

– Только то, что они вернутся в Проклятую рощу в конце месяца, – сказала Энид. – И я получу свою стиральную машину с сушкой. Ты не знаешь, каково это – когда у тебя шесть детей.

– Нет, – сказала Коллин, пощипывая уши. – Не знаю.

– Да ладно тебе. Я не это имела в виду.

– Я знаю.

Рич

На повороте к дому Ларка стояли, охраняя проезд, два туалета – как два несочетающихся между собой фарфоровых льва. Рича подкидывало на изрытой колеями двухколейке, и в груди у него клокотало беспокойство. Всю жизнь он получал оплату за фут доски, и хотя новости о переходе на дневную ставку уже какое-то время витали в воздухе, он все равно оказался к этому не готов. Он припарковал пикап, взял с сиденья упаковку пивных банок «Таб» и жестянку с обедом. Хлопнула дверь, и звук отозвался в ноющей спине болью. Киллер и Банджо подскочили к нему, виляя хвостами.

– Стручок, тебя где носило? – спросил Ларк, с комфортом расположившись в кресле, стоящем на крыльце. На колене у него покоился уже наполовину готовый снежный человек.

– Застрял на хребте Оленьего ребра.

– Вы разве не расчистили Ребро пару лет назад?

– С западной стороны. Теперь мы на восточной.

Рич поставил ногу на нижнюю ступеньку. Одно это движение, и боль прострелила левую ногу до самой пятки. С работой, в общем-то, проблем не возникало – боль появлялась, только когда он долго сидел неподвижно.

– Как продвигается дерьмобизнес? – спросил он, поднимаясь по лестнице.

– Как обычно.

– Кел прислал тебе бифштекс с луком.

– С луком. – Ларк хмыкнул, потом сузил глаза. – Что ты тут забыл в будний день? Я же сказал Марше, что не нужно меня проверять. Не помру.

– Знаки уже готовы?

– В магазине. – Ларк кивнул головой в сторону пристройки с ржавой крышей.

Хворост, который Ларк продавал туристам по баксу за вязанку, был сложен под навесом.

Голень Рича пульсировала, под коленом красовался приличный синяк, костяшки пальцев были разбиты, на запястье – рана, которую не мешало бы зашить. Сквозь стекло в двери магазина он заметил знак, лежащий поперек верстака. Рядом – ведро, в котором отмокала кисть.

– Они высохли? – спросил Рич.

– Еще полчаса. – Ларк поскреб челюсть.

Каждый год Рич подвозил Ларка, чтобы помочь собрать ему дорожные знаки, расставленные с интервалом в две мили по обе стороны от моста Золотого медведя, вдоль шоссе 101 от Кресент-Сити до Орика.

Рич покрутил на ладони жестянку, мясо было теплым даже сквозь слой алюминия. Ларк принюхался. Он, конечно, весь день не ел горячего.

– Так и будешь тут стоять, как чертов гробовщик? – проворчал Ларк.

Рич убрал со стула фотоаппарат «Полароид» и, держа спину прямо, поставил на его место упаковку с пивом и жестянку с обедом.

– Тебе кто палку в задницу засунул?

Белка-летяга уронила желудь, который покатился по крыльцу и стукнул Киллера по спине. Пес приоткрыл один глаз, но разбираться с этим дальше ему было явно лень.

– Что с черепом? – поинтересовался Ларк.

Рич пожал плечами. Влажные от пота складки рубашки терлись о кожу, вызывая зуд.

– Слышал, государственные ищейки там все перерыли. Если эти ребята найдут хоть один обломок ногтя, тут же навсегда перекроют рощу. Кто их вообще туда навел? Мерл?

– На кой черт ему это делать? – возразил Рич.

– Да кто знает. Он вечно ведет какую-то свою игру. – Ларк сплюнул через перила. – Слышал, Джим Мюллер продал свои восемнадцать сороковушек? – спросил он, хотя Рич никому об этом не рассказывал.

У Ларка не было телефона, ходил он с двумя тростями, из всех средств передвижения – только древний «Интернешнл», который уже тридцать пять лет было как не сдвинуть с места, и все равно Ларк мог рассказать, что происходит где угодно: хоть на далеком хребте рядом с Кузнечной рекой на севере, хоть на юге от Угриной дороги, хоть на востоке от Троицы. Как будто слухи путешествовали по реке, и ему достаточно было окунуть палец в воды Кламата, чтобы узнать последние новости.

Рич подтолкнул жестянку носком сапога:

– Бифштекс остывает.

Собаки подняли головы. Боров учуял запах, хрюкнул и поковылял к крыльцу, но Ларк сделал вид, что ничего не услышал.

– Сколько в среднем живет установщик чокеров?

Именно этот вопрос задал ему Ларк, когда в пятнадцать лет Рич впервые спросил, как ему устроиться на работу. Это Ларк, лучший друг его отца, спилил тот самый сук, который его и прикончил. Никто в этом не был виноват – разве что только порыв ветра, но Ларк все равно винил себя и всю жизнь нес на душе это бремя. Каждый день – пока еще мог куда-то ходить – он таскал с берега реки по камню, чтобы положить рядом с пнем того самого дерева. Гора камней, отмечающая все дни, которые Рич прожил без отца.

«Трелевка леса – верный путь к смерти, увечьям и травмам. Иди лучше в школу, научись там чему-нибудь», – посоветовал Ларк, когда Рич замешкался с ответом. В свои пятнадцать Рич был выше всех своих учителей. Он ненавидел протискиваться в дверь класса, ненавидел, какие на него все бросают взгляды.

Когда он пошел спрашивать второй раз, то пришел прямо на вырубку, где работала бригада Ларка.

«Ты тут какого черта забыл? – крикнул Ларк, пытаясь перекрыть рев пил – в те времена все пользовались шумными «МакКаллохами». – Ты что, помереть хочешь?»

Голос Рича клокотал от ярости.

«Я хочу работать».

«Знаешь, сколько в среднем живет установщик чокеров?»

И снова Рич не знал, что ответить. Нужно было придумать что-то умное, хлесткое, тогда, может быть, Ларк позволил бы ему остаться, но тут загудел старый паровой свисток, сбивая Рича с мысли и пробивая дыру в самом сердце.

– Свисток на ланч, – сказал Ларк в настоящем, улыбаясь воспоминаниям и не поднимая глаз от своей резной фигурки.

Рич наблюдал, как медленно вырисовываются мощные плечи снежного человека. За все эти годы Ларк вырезал, наверное, с тысячу этих фигурок. После смерти отца Ларк часто начал брать Рича с собой на рыбалку. Потом он усаживал его на крыльцо и вырезал фигурки, пока на сковородке шкворчала форель, а свиньи рылись в рыбьих кишках. Затем он заезжал в «Улей» за сладкими булочками, чтобы привезти их маме Рича.

Жена Ларка умерла, когда в двадцатых годах прорвало плотину и случилось наводнение. Ларк вернулся домой с лесозаготовок спустя неделю, когда ее уже не стало.

Он так и не смог с этим смириться. «Это было еще до того, как они с твоим отцом познакомились», – рассказывала мама Рича.

Ларк редко упоминал о своей жене из племени карук, только говорил иногда, что она родилась среди народа, живущего выше по реке, всегда была очень осторожна, что она говорила с ним на своем языке, когда сердилась, и что она немного говорила на языке юрок, что она могла надергать волокна из дикого ириса и смотать бечевку, а из нее делать жаберную сеть такую крепкую, что она могла удержать тридцатифунтовую рыбину в два ее роста. Ларк сделал ей могилу, хотя тело ее так и не нашли. Рич видел ее надгробие недалеко от того места, где были похоронены его родители – по другую сторону невысокой каменной стены, отделяющей белых мертвецов от индейцев.

– Где твои зубы? – спросил Рич.

– Там где-то.

Рич нырнул на кухню и взял вилку, нож не понадобился – Кел нарезал бифштекс заранее. Когда он вернулся, Ларк уже отковыривал от жестянки крышку. От аромата жареного мяса рот Рича наполнился слюной.

– Я что, по-вашему, слишком стар, чтобы самому резать себе мясо? – проворчал Ларк, принимаясь за обед. Боров хрюкнул, наблюдая за ним сквозь перила. – Мерл, а ну посади свою жирную задницу. – Боров послушно сел. – Свиньи умные, как черти.

Когда-то Ларк воровал яблоки из старого сада Бола, чтобы откормить свиней и сделать их мясо слаще, но сейчас он не пользовался коптильней уже много лет. Старый боров перешел на роль домашнего любимца, хотя Ларк ни за что бы это не признал. Раньше он все время держал во дворе двух-трех свиней и всех называл в честь того, кто сильнее всего разозлил его в этот год. После того, как Ларк упал, целых два десятка лет покрытые грязью Вирджилы покорно ожидали, когда их зарежут. Не было на свете человека, которого Ларк ненавидел бы больше. Он был уверен: кто-то перерезал стальной сердечник каната, причем так, что он успел подняться на сорок футов, прежде чем канат оборвался. И если это сделал не сам Вирджил, то уж точно виновен был Джей Пи. Джей Пи держал в Эврике лавку старьевщика, доверху набитую потрепанными деталями от пил и тому подобным хламом, но большую часть своих денег он зарабатывал, выполняя за Вирджила грязную работу. Но, конечно, доказать ничего Ларк не мог. Он тогда сломал себе спину, шею, оба бедра. И почти все остальное – ну, кроме чувства юмора, любил пошутить Ларк.

– Тридцать процентов выруби, а остальное пусть растет. Так Карпик сможет добывать древесину еще много лет после твоей смерти, – сказал Ларк. Когда он впервые заговорил о том, что нельзя рубить деревья быстрее, чем они успевают вырасти обратно – он придумал «устойчивую урожайность» еще до того, как этот термин вообще появился, – Вирджил его обругал:

«Ты совсем из ума выжил, Корни? Дальше что предложишь? Корчевать деревья самолетом?»

Но по-настоящему все закрутилось уже позже. Вирджил начал обвинять Ларка в том, что он коммунист, пока тому это не надоело и он не ушел.

– Жаль, Вирджил не увидит, что ты провернул. Вот же сукин сын, – покачал головой Ларк. – Никак не мог смириться с тем, что я ушел. Заставил меня заплатить.

– Может, это был несчастный случай, – неубедительно предположил Рич. Чего толку ворошить старое?

– Ага. Несчастный случай. Стальной канат порвался, как гребаная леска. Прямо как в тот раз, когда Олин Роули сунул руку в ленточную пилу, да? Двадцать лет работал с пилой, а потом отпилил себе руку как ни в чем не бывало? Несчастный случай. Сам себя взял и покалечил.

Ларк отставил жестянку – там в основном оставался лук – на перевернутый ящик рядом.

– Мы поедем сегодня за дорожными знаками или нет? – задал вопрос Рич.

Табличку на пристройке тоже было бы неплохо перекрасить. Она гласила: «10¢ (ПОМНИТЕ О КОДЕКСЕ ЧЕСТИ). НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ЦЕЛИТЬСЯ ПОТОЧНЕЕ».

– А у тебя что, еще какие-то дела? – спросил Ларк. Рич растер ладонями колени, джинсы совсем отсырели. Еще полчаса, и они станут твердыми, как труп. Белка-летяга обвилась вокруг шеи Ларка.

– Слезай. – Ларк скинул белку с плеча. Та упала на пол и спряталась за кусками коряги, в изобилии разбросанными по крыльцу. – А, черт, – пробормотал он. Он легко мог отличить на слух двигатель одной машины от другой. – Что этой суке опять нужно?

«Додж» Марши притормозил у оврага, подъехал к туристическому дереву.

– Ты загораживаешь дорогу моим клиентам! – заорал Ларк. К дереву вела круговая дорога – любой желающий мог подъехать поближе и сфотографироваться под табличкой, прибитой над туннелем: «ВЫЖИВШЕЕ ДЕРЕВО. ВЫСОТА: 301 ФУТ. ДИАМЕТР: 16,3 ФУТА. РОДИЛОСЬ В 200 ГОДУ Н.Э.».

– Каким еще клиентам?

Джек-рассел Марши спрыгнул у нее с колен и помчался, подпрыгивая от восторга, чтобы громогласно облаять борова. Учуяв запах белки-летяги, он молнией взлетел по ступенькам на крыльцо.

– Убирайся отсюда, Гизмо, мелкий ты сукин сын. – Ларк дал ему пинка.

– Привет, Рич, – сказала Марша, пытаясь одновременно удержать в руках запеканку и коробку с магазинным бисквитом. Она была тяжелой, как свиноматка, но в голосе ее слышалась странная певучесть. – Что с тобой случилось? – Она задержала взгляд на порезах, которые оставила случайная ветка. Рича лично куда больше беспокоило, как он будет выплачивать кредит после перехода на дневную ставку.

Он кашлянул.

– Немного перестарался.

– Почему бы тебе не одеться? – обратилась Марша к Ларку. – Холодно же. У меня в пикапе лежит упаковка «Таба».

Она занесла запеканку в дом.

– А почему бы тебе не принести мне чертово пиво? – крикнул Ларк ей вслед.

Рич услышал, как она выбрасывает пустые банки в мусорное ведро и прибирается.

– Ты опять курил? – Марша появилась на пороге.

– Я бросил. – Ларк прикусил щеку.

– Ты почему не сказал, что у тебя кончилось мыло?

– Забыл.

– Вот твоя сдача, – Марша протянула конверт, и Рич вспомнил о письмах Ларка. По дороге сюда он не забыл заглянуть в почтовый ящик.

– Оставь себе, – махнул ей рукой Ларк.

Марша бросила конверт на ящик вместе с пинтой клубники.

– Это еще что за чертовщина?

– Фрукты.

Ларк скрестил на груди руки, словно она его глубоко оскорбила.

– Увидимся в четверг. Если ты до него доживешь, конечно. Гимзо! – Джек-рассел с визгом пронесся через двор и запрыгнул в машину. Когда она уехала, Ларк принялся рыться в луке, выискивая оставшиеся кусочки мяса. Наконец, он окончательно отодвинул жестянку в сторону.

– Высший класс. А теперь загляни под сидение.

Рич повернулся, словно ожидая увидеть, как на крыльцо взбирается еще один стул. Твою-то… Позвоночник пронзила резкая боль.

– Да вот тот, на котором ты сидишь, – подсказал Ларк.

Рич сунул руку под стул, встал, перевернул его вверх тормашками. К сиденью скотчем была приклеена пачка сигарет.

Ларк облизнулся.

– То, что надо.

Рич закурил. Ларк чиркнул спичкой, глубоко затянулся, выдохнул.

– Это ты так бросил, да? – усмехнулся Рич.

– Однажды правда пробовал бросить. Так мне настолько захотелось покурить, что я сожрал сигарету. На вкус – полное дерьмо, – Ларк сделал еще одну затяжку. Над рекой висел туман, собираясь в одну большую бесформенную массу. – Мерл правда всех перевел на дневную ставку?

Дон сообщил об этом сегодня.

– С понедельника. На Оленьем ребре в основном молодые деревья растут, – объяснил Рич. – Если бы не это, нам еще пришлось бы Мерлу приплачивать за право там поработать.

Первый платеж за участок 24–7 он должен был внести через месяц.

– За месяц может многое произойти, – проговорил Ларк. – Загрузишь дорожные знаки в машину?

Рич зашел в сарай, посмотрел вверх, где на краю оврага росла ободранная дугласова пихта. Именно на ней Ларк учил его карабкаться на деревья после смерти матери. Он вспомнил голос Ларка, доносящийся с земли:

«Срезай сверху вниз. Будешь резать снизу – ветку закрутит, в механизм может попасть канат, и тебя так сильно сдавит, что желудок из носа полезет».

Неделями Рич пыхтел и отдувался, в кровь сдирая руки о ствол чертовой пихты. Он соскальзывал вниз, падал, начинал все сначала, веревки оставляли на ладонях ссадины, но в конце концов у него все получилось: Рич научился залезать на вершину дерева и спускаться вниз всего лишь за сорок секунд.

А теперь Ларк наблюдал сквозь клубы дыма, как Рич грузит в кузов пикапа фанерные дорожные знаки.

^{«ДОМ ВНУТРИ ДЕРЕВА!»}

Дом – это громко сказано, если учитывать, что на самом деле это был старый выдолбленный пень, внутри которого Ларк поставил шатающийся столик и пару ящиков из-под молока в качестве табуреток. В былые времена из него получился бы неплохой загон для гусей, но Ларк придумал идею получше: приделал дверь, обил ее кусками жести и начал брать за вход четвертак. Если что и нравилось ему больше, чем сигареты, – так это выманивание денег у туристов. Богатенькие – им не приходилось потеть, тяжким трудом зарабатывая себе на кусок хлеба. И до ужаса ленивые – не могли даже вырыть себе ямку, чтобы посрать, предпочитая отдавать бешеные деньги за платный сортир.

Ларк затушил окурок.

– Рич Гундерсен. Ты ведь даже на деньги никогда не рисковал играть, а тут внезапно влип по самые уши. Добро пожаловать на вечеринку, Рич. Поздравляю, твою мать. – Уголок рта Рича дернулся, складываясь в ухмылку. – Как думаешь, вы скоро вернетесь на лесозаготовки в рощу?