Эрнст Гофман
Сказка про Щелкуна и мышиного короля
VI. Болезнь Маши
Когда Маша проснулась на другой день, она увидала себя в своей кроватке. Солнце ярко и весело светило сквозь окна, покрытые красивыми ледяными узорами. Возле кроватки сидел какой-то чужой мужчина; Маша однако скоро узнала в нем товарища ее отца, хирурга Вендельштерна.
Госпожа Штальбаум подошла к Маше и с беспокойством посмотрела на нее.
– Ах, милая мама, прошептала маленькая Маша, – скажи скорее: ушли ли гадкие мыши, спасся ли Щелкунчик?
– Не говори таких пустяков, Маша, ответила госпожа Штальбаум. – Какое дело мышам до Щелкуна? как ты нас всех напугала! Вот что бывает, когда дети не слушаются родителей, делают по-своему. Вчера ты до поздней ночи заигралась с твоими куклами. Тебе захотелось спать. Может-быть тебя испугал какой-нибудь забежавший маленький мышонок, хотя у нас и не водится мышей. Ты локтем разбила стекло в шкафу и так обрезала себе руку, что могла бы изойти кровью. К частью я проснулась, увидала, что тебя нет и пошла за тобою. Ты в обмороке лежала на полу пред стеклянным шкафом. Я так испугалась, что сама едва не упала. Вокруг тебя лежали разбросанные по полу оловянные солдаты Фрица, сломанные сахарные и шоколадные фигуры, множество разных куколок. Щелкун лежал у тебя на руках, а недалеко валялся твой левый башмачок.
– Ах, милая мама, сказала Маша, разве ты не видишь, что все это были следы большего сражения между куклами и мышами. Я ведь оттого так и испугалась, что мыши хотели взять в плен бедного Щелкуна, который командовал армией кукол. Я бросила в мышей мой башмак и не знаю, что потом случилось.
Хирург Вендельштерн мигнул госпоже Штальбаум. Она очень ласково заговорила опять с Машей.
– Хорошо, хорошо, успокойся, мое милое дитя: мыши все убежали, а Щелкун здоровехонек и стоит в шкафу.
В комнату вошел доктор Штальбаум и о чем-то долго разговаривал с хирургом Вандельштерном. Потом он пощупал у Маши пульс; она хорошо расслышала, что речь шла о лихорадочном бреде от раны. Ее оставили в постели и давали ей принимать лекарство. Так продолжалось несколько дней, хотя Маша, за исключением маленькой боли в руке, и не чувствовала себя нездоровою. Она знала, что Щелкун спасся из сражения. Иногда ей казалось, как во сне, что он явственно, хотя и очень тихим голосом, говорит ей, что она много для него сделала, но может сделать еще более. Маша много думала о том что бы это значило, но никак не могла придумать. Играть с куклами ей было не совсем удобно, так как у неё болела рука; а когда она принималась читать или разглядывать картинки, то у неё рябило в глазах и она принуждена была оставлять это занятие. Таким образом время казалось ей чрезвычайно долгим и она с нетерпением ожидала сумерек; госпожа Штальбаум садилась тогда подле её кроватки, рассказывала ей разные прекрасные истории и читала ей вслух. И вот раз в сумерки отворилась дверь и вошел дядя Дроссельмейер.
– Пришел проведать нашу раненую Машу, сказал он.
Едва увидала Маша дядю Дроссельмейера в его желтом сюртучке, как она сейчас же вспомнила ту ночь, когда Щелкун проиграл сражение против мышей.
– О, дядя Дроссельмейер, сказала Маша, – какой ты был безобразный, когда сидел на часах и закрывал их, чтоб они не стучали громко и не пугали мышей. Я тебя видела очень хорошо и слышала что ты говорил. Зачем ты не помог Щелкуну? Зачем ты не пришел на помощь ко мне? Ты один виноват в том, что я обрезала себе руку и теперь лежу больная в постели.
Госпожа Штальбаум удивилась и испугалась.
– Маша, сказала она, – что ты это говоришь? Я то с тобою?
А дядя Дроссельмейер начал делать лицом какие-то удивительные гримасы и заговорил однообразным, ровным, глухим голосом, совершенно как стучат большие стенные часы:
– Должен маятник тиликать – взад, вперед ходить и тикать – потихонечку стучать малых деток не пугать; – он тиликать не умел – на часы тогда я сел – распушился как сова – выговаривал слова – тише, тише, вы, часы, – не шуми, да не стучи – вы мышиному царю – спойте песенку свою – пусть он выйдет, пусть придет – головы не унесет – тик и так, и тик и тук – не пугайте его вдруг – должен маятник тиликать – взад, вперед ходить и тикать – потихонечку стучать – малых деток не пугать – тик и тук, и динь и дон – скрип и стук, и шум – и звон!
Маша, широко раскрыв глаза, неподвижно глядела на дядю Дроссельмейера. Он казался еще некрасивее чем обыкновенно, а правою рукою махал направо и налево, как будто вместо руки у него висел маятник. Маша, пожалуй, даже испугалась бы дяди, если бы тут же в комнате не было госпожи Штальбаум и если бы Фриц не расхохотался так громко.
– Какой ты сегодня смешной, дядя Дроссельмейер, сказал Фриц. – Ты махаешь рукой точно мой паяц, которого я давно забросил за печь.
Госпожа Штальбаум с очень серьезным лицом обратилась к дяде Дроссельмейеру:
– Скажите, пожалуйста, что вы это сейчас говорили?
Дядя Дроссельмейер засмеялся.
– Разве вы не знаете моей песенки часовщика? Я ее всегда пою у таких больных как Маша.
Он сел подле кроватки Маши и заговорил:
– Не сердись за то, что я не выклевал мышиному царю всех его четырнадцати глаз. Нельзя было мне этого сделать. За то я тебя теперь порадую.
Дядя полез в карман и осторожно вытащил оттуда Щелкуна. Он очень искусно вставил ему выпавшие зубки и вправил вывихнутую челюсть. Маша так и воскликнула от радости, а госпожа Штальбаум улыбнулась и сказала:
– Ну вот ты видишь теперь, как дядя заботится о твоем Щелкуне!
– И все-таки ты должна сознаться, Маша, продолжал дядя Дроссельмейер, – что Щелкун твой пребезобразный. Если ты хочешь, я расскажу тебе каким образом в роду у Щелкуна появилось это безобразие. Впрочем ты, может-быть, уже знаешь историю про принцессу Пирлипату, колдунью Мышиху и часовщика?
– Послушай, дядя, перебил Фриц – ты вот вставил Щелкуну зубы и поправил ему челюсть, а сабли ему не повесил!
– Какое мне дело до его сабли! сердито сказал дядя Дроссельмейер. – Пусть он сам достает себе саблю где хочет.
– Это правда! воскликнул Фриц. – Если он действительно молодец, то сумеет достать себе оружие.
– Ну так как же, Маша, продолжал дядя Дроссельмейер, – знаешь ты историю про принцессу Пирлипату?
– Ах нет, не знаю, – ответила Маша, – расскажи, милый дядя, расскажи!
– Надеюсь, господин Дроссельмейер, сказала госпожа Штальбаум, – надеюсь, что ваша история не будет такая страшная, как обыкновенно бывает все что вы рассказываете?
– Совсем напротив, ответил дядя Дроссельмейер – эта история очень забавная.
– Рассказывай, милый дядя, рассказывай! – закричали дети.
И дядя Дроссельмейер начал рассказывать.
VII. Сказка об орехе Кракатук
Отец Пирлипаты был король, а мать, королева: следовательно Пирлипата, как только родилась, так и стала принцессой. Король, вне себя от радости, увидав в колыбельке свою хорошенькую крошечную дочку. От восторга он начал танцевать по комнате, подпрыгивал на одной ножке и все только кричал:
– Видано ли в свете что-нибудь лучше моей Пирлипаточки?
Все министры, генералы и председатели также прыгали на одной ножке и кричали:
– Нет, во всем свете не видано!
И в самом деле, с той поры как стоит свет, не бывало еще такого прекрасного ребенка, как принцесса Пирлипата. Личико её было точно сделано из белого и розового шелка, голубые глаза сверкали как драгоценные камни, а волосы вились совершенно золотыми кудрями. К тому же Пирлипаточка родилась на свет с двумя рядами маленьких, совершенно жемчужных и необыкновенно острых зубков. Через два часа после своего рождения она так больно укусила этими зубками палец главному доктору, который хотел рассмотреть ее поближе, что доктор громко закричал:
– Ах батюшки светы!
Другие говорят, будто он крикнул: „нянюшки, света!» потому что в комнате было несколько темно. Ученые и теперь еще спорят об этом, и очень трудно сказать, кто из них прав. Как бы там ни было, но верно то, что Пирлипаточка родилась с зубками и сейчас же укусила палец доктору. Из этого все заключили, что она не только красавица, но и необыкновенная умница, потому что, только родившись, умеет управляться со своими зубками. Все необыкновенно радовались. беспокойна и печальна была только одна королева, и никто не знал отчего это происходило. Все заметили однако, что королева приказала совершенно особым образом стеречь колыбель Пирлипаты. У дверей стояла стража; с каждой стороны колыбели сидело по няньке; кроме того, каждую ночь в комнате сидели вокруг стен еще шесть других нянек. Самое непонятное было то, что каждая из этих нянек должна была держать на коленях кота и целую ночь гладить его по спине, так чтобы ни один кот ни на одну минуту не переставал мурлыкать. Вы, милые дети, разумеется, также не отгадаете, зачем все это делалось, и поэтому я вам сейчас расскажу в чем тут было дело.
Раз при дворе отца Пирлипаты собралось множество разных знакомых королей и прекрасных принцев. Давались различные праздники, рыцарские игры, спектакли, балы. Наконец королю захотелось дать своим гостям большой обед. Узнав от главного распорядителя кухнею, что придворный астроном находит время чрезвычайно благоприятным для изготовления колбас, король приказал заготовить все нужное для приготовления ста различных сортов колбасы, сел в коляску и сам пригласил всех королей и принцев к себе на обед. Он говорил: „пожалуйте ко мне запросто на ложку супа“, чтобы потом обрадовать всех гостей сюрпризом. Вернувшись домой, король сказал королеве:
– Милая! ты знаешь как я люблю колбасы!
Королева поняла что значат эти слова. А значили они то, чтобы королева сама занялась приготовлением колбас. По просьбе мужа она часто делывала это и прежде. Казначею сейчас же было приказано выдать на кухню большой золотой котел и сто серебряных кастрюль. В печи вместо обыкновенных дров развели огонь из сандального дерева. Королева подвязала парчовый Фартук, и через несколько времени из золотого котла понеслись самые аппетитные запахи. Запахи эти проникли до кабинета, где король сидел со своими советниками.
– Извините, господа, сказал король, не будучи в состоянии долее удерживать свой восторг, – извините, мне нужно на минутку отлучиться по хозяйству.
Он побежал в кухню, обнял королеву, помешал немножко в золотом котле золотою ручкою от пера и с успокоенными чувствами возвратился опять в кабинет. Наступала очень важная минута. Нужно было резать сало четырехугольными кусочками и затем поджаривать его на серебряных шпильках. Придворные дамы отступили на несколько шагов. Королева пожелала совершенно одна заняться этим делом, чтобы вполне угодить своему супругу. Но едва начало поджариваться сало, как раздался тоненький, совсем тоненький голосок:
– Сестрица, дай мне сальца! Я тоже хочу полакомиться, я ведь тоже королева! Дай мне сальца!
Королева знала, что это говорит Мышиха. Мышиха уже давным-давно проживала в королевском дворце. Она уверяла, что находится в родстве с королевскою Фамилией и что она сама королева в мышином царстве. И в самом деле, у неё был под печкой весьма многочисленный придворный штат. Королева была очень добрая женщина. Она не признавала Мышиху родней и не считала ее за царицу, но в торжественных случаях всегда ее угощала.
– Выходите, любезная Мышиха, сказала королева, – покушайте сальца.
Мышиха проворно и весело выскочила из-под печи, вспрыгнула на плиту и деликатно начала брать своими маленькими лапками один за другим кусочки поджаренного сала, которые протягивала ей королева. Но за Мышихой выскочили все её родственники и родственницы, а семеро её сыновей, мальчишки с самыми неприятными манерами, прямо набросились на приготовленное сало. Королева так испугалась, что ничего не могла против них сделать. К счастью скоро подбежали придворные дамы и разогнали непрошеных гостей, но сала осталось уже не много. Призвали придворного математика и по его вычислениям искусно распределили сало по всем колбасам. Зазвучали трубы и забили барабаны. Все короли и принцы подъезжали ко дворцу, разодетые в праздничные наряды: короли ехали в хрустальных каретах, принцы все были на белых конях. Король встретил их самым приветливым образом, надел золотую корону и, как хозяин, сел на почетное место за столом. Начали подавать сто сортов колбас, одни за другими. После пятнадцатого сорта король побледнел и начал сильно вздыхать; после двадцатого сорта он громко зарыдал, откинулся на спинку своего кресла и закрыл лицо руками. Все вскочили со своих мест. Лейб-медик бросился щупать пульс короля, с королем началась истерика. После окуривания жжеными перьями и употребления различных сильных средств король несколько пришел в себя. Его начали уговаривать, успокаивать, расспрашивать. Он только мог прошептать едва слышным голосом:
– Мало сала!
Королева упала пред ним на колени.
– О, мой несчастный супруг, – воскликнула она, – я понимаю ваше огорчение, я понимаю что вы должны переносить и чувствовать! Казните меня, я виновата! Ах! Мышиха со своими семью сыновьями и со всею родней съели у меня сало!
С этими словами королева упала в обморок. Король с гневом вскочил со своего кресла.
– Обер-гофмейстерина! – громко воскликнул он. – Каким образом это могло случиться?
Обер-гофмейстерина рассказала все что она знала. Король решился отомстить Мышихе и ее семье за то что они съели у него сало. Собрали совет, подумали-погадали и определили поручить все дело придворному часовщику и механику, которого звали совершенно так же как и меня, Христианом Дроссельмейером. Придворный часовщик обещал на веки изгнать из дворца Мышиху и все её семейство посредством особой чрезвычайно тонкой дипломатической операции. Он придумал устроить маленькие, очень хитрые машинки, в которых висели на ниточках кусочки поджаренного сала: машинки эти Дроссельмейер расставил вокруг жилья Мышихи. Сама Мышиха была слишком умна, чтобы не разгадать хитрости Дроссельмейера. Но несмотря на все её увещания и предостережения, все семеро её сыновей и множество ее родственников и родственниц так прельстились запахом поджаренного сала, что сломя голову побежали в Дроссельмейеровы машинки. Машинки их прихлопнули, а пойманных мышей повара позорно передавили тут же в кухне.
Мышиха с небольшим количеством приближенных неизвестно куда исчезла. Она была вне себя от горя, обиды, отчаяния. Король и все придворные радовались; одна королева была неспокойна, потому что она лучше других знала характер Мышихи и была уверена, что Мышиха станет мстить. её предчувствия оправдались. Как-то раз королева опять надела свой парчовый Фартук и принялась готовить королю его любимый компот. Вдруг пред нею явилась Мышиха:
– Берегись, королева! – пропищала она. – Я перекушу пополам твою Пирлипаточку!
С этими словами она точно сквозь землю провалилась. Королева от испуга опрокинула весь компот в огонь и во второй раз Мышиха испортила королю его любимое кушанье, на что он очень разгневался. – Ну, дети, на этот вечер довольно, в следующий раз расскажу вам что было далее.
Как ни просила Маша дядю Дроссельмейера рассказать еще немножко, но он не согласился.
– Нет, – сказал он, – хорошего понемногу. Завтра приду и буду тебе дальше размазывать.
Дядя хотел уже выходить из комнаты, как Фриц остановил его вопросом:
– Скажи-ка, дядя Дроссельмейер, правда это, что будто бы ты выдумал мышеловки?
– Что ты за пустяки спрашиваешь! – сказала госпожа Штальбаум.
А дядя Дроссельмейер как-то необыкновенно улыбнулся и тихо сказал:
– Почему же мне и не выдумать мышеловки, когда я часовщик и механик?
