Эрин Стюарт
Шрамы как крылья

Глава 6

Занавес полностью отдернут, выставляя меня на всеобщее обозрение: ноги прижаты к груди, а лицо наверняка не менее удивленное, чем у Кензи.

– Ой, мы не знали, что это ты, – говорит она, прикрыв рот рукой.

Я так и сижу, обняв коленки, – просто не знаю, что еще делать. Уйти как ни в чем не бывало, будто это не я пряталась и пыталась слиться со стеной?

Я отвожу взгляд, но поздно – несколько слезинок скатываются по щекам, отчего неловкая ситуация становится еще хуже.

Девушка отпускает занавес, и я слышу, как подруги шушукаются, нервно хихикая.

– Нет, давай ты, – шепчет кто-то из них, подначивая подругу. – Скажи: «Прости! И добро пожаловать в нашу школу!»

Потом они убегают так быстро, будто сцена охвачена огнем. Дождавшись, пока их смех и шаги стихнут, я наконец распрямляю ноги.

Оттянув компрессионное белье, я вижу сочащийся кровью квадрат ярко-розовой кожи на колене. Доктор Шарп расстроится, что его работа пошла прахом.

Звенит звонок, но я остаюсь на месте, вытирая кровь коричневым бумажным пакетом. Лишь спустя пол-урока я осмеливаюсь выбраться из убежища, и то сперва осторожно выглянув из-за занавеса. На столике лежит забытая ярко-розовая помада – когда-то я пользовалась именно таким оттенком.

Из зеркала на меня пялится мое отражение. Натянутая кожа оттягивает вниз нижние веки, открывая слишком много розовой слизистой, и кажется, что глаза вот-вот выпадут. Кора говорит, что из-за этого я похожа на очаровательного «щеночка». А по-моему, это делает меня похожей на статиста из «Ходячих мертвецов».

Я пальцами подтягиваю нижние веки вверх.

Эти девушки и не подозревают, что когда-то я тоже была нормальной, у меня были друзья, а в пенале валялась подводка для глаз, и на переменах я поправляла помаду и замазывала веснушки тональным кремом. Они начали издеваться надо мной, даже толком не узнав.

Будь моя жизнь греческой трагедией, до пожара я была бы главной школьной стервой, а после – усвоила бы несколько уроков доброты. Классический поворот сюжета.

Но я не была плохой. Обычная пятнадцатилетняя девчонка: по выходным ходила на матчи по американскому футболу и тратила кучу времени на подготовку к весеннему мюзиклу. Еще я была дочерью. Другом. Брюнеткой. Певицей.

Можно перечислить еще миллион моих ролей.

Я опускаю руки и вновь смотрю на шрамы.

Теперь я только одно – Обгоревшая.

А благодаря закулисному откровению Кензи и любопытству соседа на уроке я осознала, что серьезно переоценила свою способность оставаться незаметной.

* * *

После уроков дядя Гленн забирает меня из школы. Мое тело ноет от целого дня «нормальной жизни», и, когда я залезаю в грузовик, натруженные мышцы пронзает ноющая боль.

– Ну, как прошел день? – с раздражающей жизнерадостностью интересуется дядя.

Видимо, тетя Кора проинструктировала его демонстрировать позитивный настрой по поводу моего рейда в «нормальную жизнь».

– Нормально.

– Подружилась с кем-нибудь?

– Ага. Придется устраивать кастинг, чтобы отобрать лучших.

Гленн с улыбкой кладет руку на мое плечо.

– Все так плохо?

Я вжимаюсь в сиденье, когда мы проезжаем мимо парней-спортсменов, флиртующих с девчонками в форме для игры в хоккей на траве. Мы с Гленном делаем вид, что не замечаем, как они провожают нас взглядами.

– Какая разница? – Я пожимаю плечами. – Это старшие классы. А сейчас я хочу домой.

Разумеется, я употребляю слово «домой» в широком смысле. Мой настоящий дом был местом, куда можно вернуться в конце такого дня, как этот. Я поворачивала на нашу улицу и оказывалась в моем личном маленьком убежище. Где были только папа, мама и я. И успокаивающая уверенность в том, что мне не нужно быть чем-то или кем-то другим.

– Даже не сомневаюсь, – говорит Гленн. – Не хочется портить тебе настроение, но сегодня у тебя занятие в группе психологической поддержки.

Черт, я и забыла об этом маленьком условии, которое Кора включила в шоу по моему возвращению к жизни.

– Вы что, и впрямь хотите, чтобы я туда ходила?

– Кора очень надеется на эти занятия. Она считает, тебе нужна поддержка во время реинтеграции.

В устах Гленна это слово звучит странно – обычно он избегает всех этих бесед. Конечно, он тоже входит в состав «Комиссии по жизни Авы», но там всем заправляет Кора, а Гленн, в основном, присутствует как представитель кровного родства.

– О, кое-кто выучил профессиональный жаргон! Кора заставила тебя прочитать все выпуски «Выживания при пожаре»?

Гленн раскатисто смеется.

– Кора порой слегка перебарщивает…

– Слегка?

– Ладно, изрядно перебарщивает, но ты должна понять, что она не смогла… – Он осекается.

Отвернувшись к окну, я пытаюсь побороть охватившее меня чувство вины.

– Не смогла спасти Сару, – продолжает Гленн. – И она никогда не простит себе, если с тобой что-нибудь случится.

Снаружи идет снег. Одинокая белая чайка бесцельно кружит над землей, будто забыв, куда ей нужно лететь. А на горизонте высятся белые пики хребта Уосатч.

Мы останавливаемся на светофоре, и Гленн треплет меня по ноге.

– Как там говорится, малышка? Дай им шанс?

Он смотрит на меня с мольбой во взгляде. Его нос точно такой, как был у мамы. И мне грустно, что это не она везет меня домой, в один из наших обычных дней, где нет места реинтеграции и мозгоправам.

– Ты же знаешь, доктор Лейн хочет лишь помочь тебе.

Доктор Лейн тоже входит в состав Комиссии по моей жизни – в качестве психолога. Она наблюдала меня все те шестьдесят дней, что я пробыла в региональном ожоговом центре. Шестьдесят дней и шестьдесят процентов моего тела было покрыто ожогами. Это не считая почти двух месяцев, которые я провела в искусственной коме, пока врачи спасали то, что от меня осталось.

Доктор Лейн стремилась заманить меня в свою группу поддержки с тех самых пор, как восемь месяцев назад меня выписали из ожогового центра. Я не поддавалась на уговоры – в основном потому, что не хотела ее вновь разочаровать. В группе поддержки все постоянно сыплют воспоминаниями о детских горестях, своих достижениях и поражениях, только меня подобные откровения не привлекают. К тому же суть этой терапии – определить свою боль, проанализировать ее, сунуть под микроскоп.

Зачем мне мучиться еще сильнее?

Забвение не случайно, а ради выживания.

– Было и прошло, – говорю я. – Обмен впечатлениями о пережитом с кучкой таких же уродцев не изменит прошлого.

– Ты не уродец. Знаешь главное правило ковбоя? Если тебя сбросила лошадь…

– Залезь на нее снова, – договариваю я за него поговорку, которую частенько повторяли в нашей семье.

Гленн кивает.

– Если только ты упал не на кактус. Тогда ты некоторое время будешь кататься по земле, воя от боли. И надеюсь, ты помнишь, что это тоже нормально.

Ну да, как будто мой нервный срыв не нарушил бы негласного перемирия, которое установилось между Гленном, Корой и мной в прошлом году. Кора плачет за закрытыми дверями. Гленн забывается в работе. Я тихонько живу в тени Сары.

Мы постоянно изменяем и дополняем наше соглашение, но оно всегда сводится к одному: у каждого из нас свое горе – и говорить об этом не нужно.

На светофоре зажигается зеленый, и Гленн сворачивает налево, в сторону общественного центра. Комиссия сказала свое слово.

– Кстати, а где Кора?

Я-то ожидала увидеть ее с помпонами для чирлидинга в руках и плакатом с надписью «Добро пожаловать на психотерапию!».

– Она хотела приехать, но не смогла – у нее сейчас повторное собеседование на работу. – Гленн отвечает наигранно-веселым тоном, словно пытаясь радоваться тому, что Кора станет управляющей в продуктовом магазине.

– Понятно.

Руки Гленна крепко держат руль, под ногтями въевшаяся грязь – он работает в собственной автомастерской и возвращается домой все позже и позже. А теперь еще и Кора носится с мыслью о работе – мол, ей необходимо новое занятие. Не верю. До того, как я стала жить у них, Кора никогда не работала, однако в их семье все равно были деньги на отпуск, танцевальные лагеря и все, чего хотелось Саре.

Девятнадцать операций положили этому конец. После пожара несколько человек из моего родного города устроили сбор средств для пострадавших, но этих денег было недостаточно. За закрытой дверью спальни Гленн и Кора негромко обсуждают, что лимит по полису исчерпан, и тетя по телефону спорит со страховой о доплатах и франшизах.

Трагедия обходится дорого во всех смыслах.

– Ах да, Кора просила сказать тебе, что в группе поддержки есть девушка из этой же школы. Твоего возраста и все такое.

Типичная Кора. Думает, что дружба решит все мои проблемы. Я согласилась переехать в этот город именно потому, что мне не нужны друзья. Мои прежние друзья смотрели на меня в больнице как на незнакомку. Я ждала, что Хлоя рассмеется или Эмма начнет рассказывать о новом бойфренде, но они лишь пялились на меня, сдерживая слезы. Я поняла, что наши отношения уже не будут прежними. Я слишком отличалась от них и от себя прежней.

После моего переезда они пытались со мной связаться. Особенно усердствовала Хлоя. Но я не отвечала. Никому не надо, чтобы я была рядом, заставляя всех чувствовать себя неловко. Уж лучше так – им не придется иметь дело со мной, и я не буду смотреть на их попытки.

Так что я не ищу новых друзей или новой жизни.

К тому же Сара была моей двоюродной сестрой, моей лучшей подругой с самого детства.

Я выжила. Она умерла.

Конец истории.

– Мне не нужны друзья. Сколько можно говорить? Мне никто не нужен.

Похлопав меня по колену, Гленн снова повторяет, что эта группа может оказаться именно тем, в чем я нуждаюсь. Он улыбается уголком рта, искренне надеясь, что эти встречи исцелят и мое тело, и душу.

Я же надеюсь, что там хотя бы есть закуски и напитки.

Глава 7

Как только я захожу в комнату отдыха общественного центра, тут же попадаю в объятья доктора Лейн.

– Я так рада, что ты пришла!

– Кора и Гленн меня заставили, – уточняю я, чтобы не внушать ей ложных надежд.

Я снова чувствую себя виноватой. Из всех мозгоправов с их кликающими ручками и блокнотами доктор Лейн казалась действительно заинтересованной во мне, и не только во время наших получасовых бесед. Возможно, потому, что сама пережила подобное. При помощи косметики она творит чудеса, поэтому обожженная половина ее лица кажется всего лишь немного огрубевшей. Шрамы слегка стягивают кожу в уголке губ и испещряют руки, а в остальном доктор Лейн выглядит и действует как здоровый человек. У нее двое детей. Муж. И карьера.

Уверена, Кора надеется, что доктор Лейн, подобно фее, осыплет меня своей волшебной восстанавливающей пыльцой.

Я сажусь на один из стульев, выставленных кругом в центре огромного зала с безликой обстановкой, одинаково подходящей как группе жертв пожара, так и игрокам в лото. Кроме меня в этом кольце неловкости лишь двое подростков. Парень-старшеклассник сидит, сложив руки на груди, – одну нормальную, другую в морщинистых шрамах от ожогов, заканчивающуюся культей. Напротив него девушка теребит платье. Если у нее и есть ожоги, их не видно.

За четыре месяца, проведенных в ожоговом отделении, я неплохо научилась разбираться в шрамах. Насчет девушки ничего не могу сказать, но парень, судя по рубцам на лице и отсутствию правой кисти, явно держал в руках что-то взрывчатое. Они же, в свою очередь, пытаются «прочитать» мои шрамы. Их глаза потрясенно расширяются. Победа! Из нас троих я главный фрик.

История моих шрамов такова: потолок обрушился прежде, чем отец вытолкнул меня в окно, так что моя голова, руки и спина обгорели. С ногами вышло так: колени и лодыжки обожжены, бедра и ступни нет – благодаря шортам и тапочкам. Пижамная кофта спасла мой живот, грудь и поясницу – они почти не пострадали.

Разумеется, забор трансплантата подпортил целостность неповрежденной кожи, а потом мне пересадили еще и большой палец с ноги, так что теперь на мне практически не осталось места, не пострадавшего от пожара. Когда говорю про пересадки, то создается ощущение, будто меня похитили космические пришельцы и ставили на мне опыты.

Порой я мечтаю, что доктор Шарп однажды и в самом деле меня вылечит. Я даже сохраняю статьи и фотографии о хирургических операциях по имплантации бровей, об ушных протезах и о пузырях с водой, вводимых под кожу волосистой части головы, чтобы растянуть ее, а затем подшить к местам, где волосы не растут.

Разумеется, мои провисшие веки стоят на первом месте в списке воображаемых операций, которые никогда не будут сделаны, – страховые компании не хотят платить за дорогущую косметическую хирургию. К тому же после пересадки большого пальца с ноги на руку мы решили устроить перерыв. Дать передышку моему телу и банковскому счету Гленна.

Откровенно говоря, я наслаждалась отдыхом от беспрерывной череды операций, пересадок кожи и хождения закутанной в бинты, точно мумия. Каждый раз я надеялась, что, сняв тонкую ткань, вновь увижу себя прежнюю.

Надежда выматывает.

Доктор Лейн стоит в центре круга, одетая подобающим психологу образом: в юбку-карандаш и блузку с коротким рукавом. Я о такой и мечтать не смею – в ней станут видны шрамы на руках. Доктор Лейн начинает приветственную речь, когда двери вдруг распахиваются и в зал въезжает девушка на кресле-каталке.

– Извините за опоздание! – громкий голос разносится эхом.

Ее темные волосы забраны в высокий хвост, открывая ожоги на шее, – багровое пятно почти доходит до подбородка. Правый рукав у нее в ярко-розовую полоску, и я не сразу понимаю, что это компрессионное белье.

Правая нога тоже полосатая, а левая закована в такой же ярко-розовый, но без рисунка, гипс. Девушка походит на плод любви зебры и психоделического клоуна.

Она въезжает в круг из стульев и обводит нас взглядом.

– Хм, что-то это не похоже на сборы перед забегом по пересеченной местности.

Скрывая смешок за кашлем, я замечаю, что кроме меня никто не смеется. Девушка улыбается мне, а доктор Лейн терпеливо улыбается ей.

– Мы как раз собираемся познакомиться друг с другом. Пайпер, может, начнем с тебя?

Девушка выпрямляется в кресле.

– Я Пайпер. Попала в автокатастрофу шесть недель назад, в канун Нового года. Бо́льшая часть правой стороны моего тела покрыта ожогами второй степени. Все кости в моей ноге раздроблены. – Она хлопает по розовому гипсу. – У меня немного поврежден позвоночник, но это излечимо, так что в кресле я, тьфу-тьфу, ненадолго. А вот шрамы останутся со мной навсегда. Что еще? – Она задумчиво гладит подбородок. – Ах да, я люблю долгие прогулки на кресле по пляжу. По гороскопу я Телец.

Вторым представляется парень, но закончить у него не получается – он начинает плакать, и сквозь всхлипы мне удается разобрать что-то о костре и взрыве канистры с бензином. Я угадала.

Девушка без ожогов почти десять минут рассказывает о своих невидимых нам повреждениях от пожара, произошедшего из-за утечки газа, когда она была маленькой. Почему она до сих пор об этом переживает?

Слушая их признания, я мысленно переношусь в ожоговое отделение, пациенты которого мерились степенями ожогов и процентами повреждений кожи, словно наградами.

У меня обожжено шестьдесят процентов кожи, и почти везде третья степень – просто жуть. Огонь уничтожил все на своем пути: волосяные луковицы, потовые железы, жировые клетки и нервы. Руки обгорели практически до костей – это четвертая степень. Есть ожоги и второй степени, но они выглядят несерьезно по сравнению с остальной выжженной территорией. Да, они красные, припухлые и бросаются в глаза, однако затронут только верхний слой кожи.

Самое странное, что поначалу именно они чертовски сильно болят, в то время как ожоги гораздо хуже практически не ощущаются – нечем чувствовать, нервные окончания сожжены. Настоящей боли не чувствуешь, пока медсестры не начнут удалять обожженную кожу перед пересадкой.

Когда раны настолько глубоки, боль причиняет их излечение.

Я понимаю, что все смотрят на меня.

– Повторите, пожалуйста, что я должна сказать.

– Что-нибудь о себе. Решай сама, сколько и о чем, – говорит доктор Лейн.

Шею закололо, будто иголками. Все смотрят на меня и ждут подробностей возникновения моей лоскутной кожи.

– Меня зовут Ава. Я недавно переехала сюда из Юты. Учусь в школе «Перекресток».

Они ждут, но я молчу, и все взгляды устремляются на доктора Лейн. Первой тишину нарушает Розовая Зебра.

– Э-э… ты не собираешься рассказать нам о своих шрамах?

– Пайпер, я же просила тебя, – вмешивается доктор Лейн.

– Доктор Лейн, по-моему, она знает, что обожжена. – Розовая Зебра поворачивается ко мне и в насмешливом испуге прижимает руку к губам. – О боже, неужели я только что раскрыла твой секрет?

– Пайпер! Хватит! – обрывает ее доктор Лейн. – Следующие несколько месяцев вы все можете рассказывать о себе ровно столько, сколько захотите. Не существует правильных ответов и правильного количества информации.

Бросив пристальный взгляд на невинно улыбающуюся девушку в инвалидном кресле, доктор Лейн принимается рассказывать о том, что каждую неделю мы будем обсуждать новые возможности, придающие нам силы.

– Сегодня мы вкратце обсудим силу слов. Они имеют силу, потому что мы придаем им значение. Ненависть. Любовь. Надежда. Гнев. Давайте начнем со слов, которые описывают вас. Какое слово подходит вам больше всего?

Воцаряется неловкая тишина. Доктор Лейн обводит нас взглядом, однако молчит даже Болтушка без шрамов.

Доктор Лейн приятно удивлена, когда я поднимаю руку.

– Сегодня одна девушка назвала меня Фредди Крюгером.

– Ого, неслабо отожгла, – хихикает Пайпер.

Прищурившись, доктор Лейн смотрит на Пайпер, но обращается ко мне:

– Имена – тоже слова, но сегодня мы все же обсудим слова, которые используем для описания себя.

Она поворачивается к белой доске и пишет слово «жертва».

– Какие ощущения вызывает у вас это слово?

– Боль, – отвечает девушка без шрамов.

– Безнадежность, – добавляет парень.

Доктор Лейн пишет слово «выживший».

– А это?

– Надежда, – говорит парень.

– На этой неделе обращайте внимание на то, как говорите о себе. Используйте слова, которые придают вам сил, а не отнимают их.

Она пишет еще несколько слов, над которыми нужно подумать – «безобразный, искалеченный, обожженный, красивый, слабый, сильный, исцеление», – и раздает нам толстые блокноты в бело-серой обложке.

– Пишите в них все, о чем не хотите говорить вслух. Самое главное, что вы контролируете ситуацию. Вам не под силу изменить то, что произошло, но вы можете контролировать свои мысли. Ваша жизнь изменилась. Моя цель – помочь вам найти свою новую норму.

Предварительно рассказав об этикете групп поддержки, доктор Лейн разрешает нам подойти к столу с закусками. Она объясняет, что группа – это наше безопасное место и что важно рассказывать о своих травмах. Чушь, в общем.

У стола с закусками Пайпер подъезжает ко мне ближе.

– Это первая твоя группа?

Я качаю головой.

– Не-а, я просто ошиблась дверью. Думала, здесь кастинг моделей.

Пайпер смеется.

– Ох. Не дай бог Лейн услышит твои шутки. – Ее лицо принимает нарочито постное выражение. – Ведь терапия выживших при пожаре – дело серьезное.

– Понятно. Значит, ты уже не новичок? – интересуюсь я.

– Ага, я преданная поклонница групп поддержки. Родители себя не помнят от радости, считают, что у меня наметился прогресс.

Пайпер пытается взять чашку, но не дотягивается. Я передаю ей чашку, и когда наши пальцы соприкасаются, Пайпер даже не вздрагивает.

– Спасибо. Значит, тоже учишься в «Перекрестке»?

И вдруг я понимаю, что именно эту девушку имел в виду Гленн. Именно она, по мнению Коры, может стать моей лучшей подругой.

– Типа того. Сегодня был первый день.

– О боже, могу себе представить, как тебя приняли – с таким-то лицом. Трудно пришлось?

Вспоминаю взгляды, перешептывания, парня, швырнувшего в меня карандаш, – лицо у него было такое, словно он призрака увидел…

– Несладко.

– Точно, мы не слишком добры к аутсайдерам, – сунув в рот печенье, признается Пайпер. – Ты же видела талисман школы? Того ксенофобного Викинга, у которого проблемы с управлением гневом?

– Его трудно не заметить. Но я там долго не пробуду. Это нечто вроде пробной вылазки в реальную жизнь. Через две недели все смогут забыть о моем существовании.

Склонив голову набок, Пайпер насмешливо улыбается.

– Самое душещипательное признание из всех, что я слышала. – Она достает свой телефон – ярко-розовый, в тон полоскам на ее одежде. – Ну, раз уж я знаю о твоем существовании, скажи свой профиль.

– У меня его нет.

– Кем надо быть, чтобы не вести страничку в социальной сети?

– Не хочу быть Капитаном Очевидностью, но… – Я указываю на свое лицо. – Наверное, нужно быть человеком, которому фильтры не помогут.

Положив телефон на колени, Пайпер складывает руки на груди и обводит меня задумчивым взглядом.

– Беру назад свои слова. Самое душещипательное признание прозвучало только что.

– Эй, это же терапия, могу себе позволить.

– Туше, – улыбается Пайпер. – Что ж, Ава, пусть тебя и нет в социальных сетях, я рада, что ты почтила нас своим душещипательным присутствием.

Смяв салфетку в шарик, она подбрасывает ее в воздух и быстрым ударом руки отправляет в мусорную корзину.

– В яблочко! Ты после свободна?

– Для чего?

– Для потусоваться, – поясняет она с таким видом, словно мы уже договорились.

Я пристально смотрю ей в глаза, пытаясь разобраться.

– Доктор Лейн попросила тебя подружиться со мной?

Это было бы очень в стиле Комиссии. Кора и доктор Лейн вполне могли обсудить мое общественное положение и выбрать эту девушку с горящим взглядом, одетую в ярко-розовое компрессионное белье, для воздействия на меня.

Пайпер примирительно поднимает руки.

– Всегда настороже, да? Нет, она меня не просила, и я бы в любом случае не выполнила ее просьбу. Просто воспользовалась возможностью завести подружку по несчастью.

– Мне не нужны подруги. Я здесь всего на две недели.

– Неважно, на две недели или на четыре года, в старших классах не выжить одной.

Лучи вечернего солнца ложатся на пол перекошенными многоугольниками, подсвечивая яркую одежду Пайпер и золотистую подвеску в виде птички на ее шее. Мифическая птица феникс, возрождающаяся из пепла.

– Это точно не подстроенная благотворительная миссия? Потому что мне такое не нужно.

Пайпер кладет одну руку на сердце, а другую поднимает в приветствии вулканцев из «Звездного пути»: безымянный палец сдвинут к мизинцу, а средний к указательному.

– Честное скаутское!

Я вспоминаю сегодняшний день: девушек, нашедших меня в убежище за черным занавесом, толпу в коридоре, расступающуюся передо мной, как перед современным прокаженным Моисеем, парня, глазеющего на мой пересаженный палец…

Пожалуй, друг – не самая худшая идея Комиссии.

– Планов на вечер у меня нет.

Улыбаясь, Пайпер салютует мне чашкой с фруктовым пуншем.

– За новую нормальность! – Она чокается со мной. – Что бы это ни означало.