Эрик Эриксон
Полный цикл жизни
В любом случае именно эти концепции и эти слова я бы использовал сегодня для описания ядра того нового духа, который я ощутил тогда, во времена студенческой юности. Такая широкая и интенсивная репрезентация и обсуждение клинических случаев казались нам полной противоположностью терминологическим рамкам, задающим структуру теоретического дискурса. Однако мы имели возможность убедиться в том, что клинический и теоретический языки хоть и разводят два разных взгляда на человеческую мотивацию, но при этом дополняют друг друга.
Более того, работа со взрослыми пациентами позволила выделить наиважнейшие этапы, которые человек проходит в своем детстве, и, таким образом, выдвинуть базовые предположения относительно этапов развития личности и выстроить первые модели для последовательного изучения всего жизненного цикла, для непосредственного психоаналитического наблюдения за детьми и их лечения. Результаты анализа такой работы стали источником темы возрастного этоса в психоанализе, поскольку убедительные симптоматические подтверждения патографических предположений были получены именно в работе с детьми, которые превосходили все взрослые ожидания в непосредственности самовыражения в игровых и коммуникативных формах. Так, исследования показали, что параллельно с глубоким переживанием конфликта ребенок ощущает активное стремление к получению опыта и синтезу. Именно на тех семинарах, где мы работали с пациентами-детьми, общаясь с другими психоаналитиками, глубоко вовлеченными в практику так называемого «прогрессивного образования», упрощающий язык научной теории ушел на задний план, выдвинув на авансцену бесчисленные детали, иллюстрирующие взаимодействие пациента со значимыми для него личностями. И вот вместо внутреннего «хозяйства» влечений и защитных механизмов одной-единственной личности как объекта изучения явила себя экология взаимной активации в рамках социальной группы, например в рамках семьи. Особенно убедительными были аргументы, представленные двумя выдающимися исследователями проблем детства, Зигфридом Бернфельдом и Августом Айхорном. Первого я знал прежде всего как потрясающего лектора, второго – как замечательного специалиста по работе с юными правонарушителями, умевшего и сочувствовать им, и обсуждать с ними реальные проблемы.
Сегодня я охарактеризовал бы базовое различие между теоретическим и клиническим подходами в нашей подготовке как различие между поглощенностью вопросами распространения и использования энергии, присущими прошлому веку, и современным акцентом на взаимодополняемости и относительности. Еще не вполне представляя, во что выльется моя работа, я назвал первую главу моей первой книги «Relevance and Relativity in the Case History» («Значимое и относительное в клинической практике») (1951, 1963). Что бы ни говорилось в той работе и какие бы аналогии ни приводились в ней, уже тогда я стал считать базовый клинический подход в психоанализе тем опытом, который вынужден признавать множественную относительность – что я надеюсь доказать в настоящем эссе.
В моем венском опыте был еще один ингредиент, который я не могу отнести ни к клиническому, ни к теоретическому подходу. Я имею в виду удовольствие (я могу считать его только эстетическим) от непосредственного, структурированного внимания к богатой смыслами взаимозависимости формы и содержания. Моделью, безусловно, нам служило «Толкование сновидений» Фрейда. Его легко было перенести в наблюдения за детским игровым поведением и обратить внимание на то, что это поведение отрицает и отбрасывает, и на ту изобретательную (очень часто юмористическую) манифестацию, без которой символические, ритуализированные и, более того, ритуальные модели поведения не могут быть поняты – и без которой я, тогда овладевший скорее визуальной, нежели вербальной коммуникацией, не мог найти «естественный» доступ к наиболее интересным данным. (Одна из моих первых психоаналитических работ венского периода была посвящена детским иллюстрированным книгам (1931), а моей первой статьей, изданной в этой стране [США], стала работа «Configurations in Play» («Образы игры») (1937)). Эти составляющие остаются для меня самой солью психоанализа как искусства и как науки и не могут быть заменены никакими «доказательствами» экспериментального или статистического исследования, какими бы наводящими на размышления и убедительными они ни были сами по себе.
Между тем я должен сказать главное – что исторический период, в который мы научились видеть эти откровенные проявления внутренней психической жизни, был близок к тому, чтобы стать одним из самых катастрофичных в истории, и изучаемое нами идеологическое разделение между «внутренним» и «внешним миром» вполне могло иметь глубокие коннотации с опаснейшим размежеванием между индивидуализирующим просвещением, иудеохристианской цивилизацией и тоталитаризмом расистского государства. Это чуть было не поставило под угрозу саму жизнь некоторых из тех ученых, кто тогда участвовал в описанных здесь исследованиях. Эти люди с двойной силой отдавались работе (о чем о свидетельствуют даты их публикаций), как будто от их методичных усилий зависело исцеление человечества.
В тот же период по эту сторону Атлантики молодые, как я, психоаналитики обнаружили определенную необходимость постановки проблемы социального, что было подготовлено становлением венской эго-психологии. Тема была нами подхвачена и получила свое развитие в междисциплинарных исследованиях и сотрудничестве новейших «школ» и психоаналитических институтов, в которых тогда царил дух первопроходчества. В Гарварде, например, сложилась гостеприимная среда, вдохновляемая социальной работой в области психиатрии. Здесь Генри А. Мюррей изучал истории жизни, а не истории болезни. На разнообразных междисциплинарных встречах (под влиянием Лоуренса К. Франка, Маргарет Мид и др.) происходил свободный обмен между различными направлениями медицинских и социальных исследований, вскоре оказавшихся взаимодополняющими. И так случилось, что в год выхода в свет в Вене работы «Ego and the Mechanisms of Defence» («Эго и механизмы защиты») (А. Freud, 1936) мне посчастливилось сопровождать антрополога Скаддера Мекила в резервацию индейского племени сиу в Пайн Ридж в Южной Дакоте. То, что я там наблюдал, стало для меня подтверждением основ психоаналитической психосоциальной теории. Одним из самых удивительных открытий, сделанных еще во время моих первых бесед с американскими индейцами, заключалось в том, насколько совпадает то, как индейцы обосновывают свои древнейшие методы воспитания детей, и основные положения психоанализа. Мы пришли к выводу, что обучение в таких коллективах есть метод передачи ребенку основных способов организации общего опыта (коллективного этоса, как мы стали его называть) через опыт телесный, на основе чего формируются основы индивидуального эго.
Сравнительная реконструкция древней системы обучения детей в этом охотничьем племени, живущем на Великих равнинах, как и в калифорнийском племени рыболовов, с которым пришлось познакомиться позднее, проливает свет на то, что Шпиц называл «диалогом» между готовностью ребенка к развитию и готовым паттерном материнской заботы о ребенке, существующим в сообществе, – «источником и первопричиной видоспецифической адаптации» (Spitz, 1963, р. 174). Мы также научились признавать важность стиля обучения ребенка не только для внутреннего хозяйства индивидуального жизненного цикла, но также для экологического баланса данного сообщества в меняющихся технологических и исторических обстоятельствах. А то, что мы постепенно узнавали о холокосте, и то, что мы пережили во время Второй мировой войны, вселило в нас некую печальную надежду, что новая политическая психология сумеет постигнуть самые разрушительные тенденции у самых, казалось бы, цивилизованных и развитых представителей человечества.
Единственной задачей данного эссе является уточнение разработанной психосоциальной теории, особенно с точки зрения ее источников и ее возможного значения для психоаналитической теории в целом. Что есть – если начать с самого начала – функция прегенитальной стадии, этого великого распределителя либидозной энергии как в здоровой, так и нарушенной экологии индивидуального жизненного цикла и поколенческого цикла? Существует ли прегенитальность лишь для генитальности, а синтез эго – лишь для индивидуума?
То, что вы прочтете дальше, основано на самых разнообразных наблюдениях, на клиническом и «прикладном» опыте, которому всегда находится место в моих публикациях. Однако на этот раз я должен, как и было уже сказано, попытаться отказаться от нарративности. Более того, иногда я буду вынужден повторять все (или почти все), что было сказано мною ранее, перефразируя и даже цитируя самого себя.
Все изложенные в данном вступлении соображения относительно взглядов, сходных или противоположных моим, которые высказывались другими исследователями, следует воспринимать исключительно с учетом того, что я представляю психосоциальное направление в психоанализе. Такова скромная попытка, которая оправдывается приглашением Национального института психического здоровья.
Глава 2. Психосексуальность и возрастной цикл
Эпигенез и прегенитальность
Определения «психосексуальное» и «психосоциальное», стоящие рядом, очевидно призваны открыть для двустороннего движения границы двух сфер, имеющих каждая свою определенную методологию и идеологию. Однако в природе человека ошибочно принимать существующие представления за истинную природу вещей. По счастью, холистический подход позволяет, не опровергая уже установленные законы, постараться включить их в более широкий контекст, проливающий на них иной свет. Опираясь на исторический и жизненный опыт, я могу исходить только из того, что существование человека в любой момент зависит от трех процессов организации, которые должны дополнять друг друга. Я перечислю их в произвольном порядке: это биологический процесс иерархической организации систем органов, составляющих тело (soma); это психический процесс, организующий индивидуальный опыт человека путем эго-синтеза (psyche); и это общественный процесс культурной организации взаимозависимости личностей (ethos).
Начнем с того, что к каждому процессу должны быть приложены свои методы исследования, которые должны не пересекаться между собой и давать возможность изолировать для изучения определенные элементы, базовые для природы и человека. Однако в интерпретации любого события человеческой жизни важны все три эти подхода.
Безусловно, в клинической работе мы имеем дело с экстремальными случаями, когда эти процессы дают сбой и изолируются друг от друга, что также в их природе. Это вызывает то, что мы, применяя различные методы, можем назвать соматическим напряжением, тревожностью индивидуума, социальной паникой. Но особенно поучительной клиническую работу делает правило, согласно которому, начав анализировать поведение человека в рамках одного процесса, всегда сталкиваешься и с другими, потому что любая деталь, значимая для одного процесса, влияет на обстоятельства других процессов и сама находится под их влиянием. Можно найти – как это сделал Фрейд в своих клинических исследованиях неврозов и в соответствии с научными концепциями того периода – совершенно новый подход к анализу человеческой мотивации, предположив, что существует некая всемогущая сексуальная энергия (eros), отвергаемая сознанием человека, подавляемая господствующей моралью и игнорируемая наукой. Интенсивность подавления сексуальности во времена Фрейда и полный культурный запрет на нее послужили на пользу этой теории, поначалу отозвавшейся в обществе шоком, сменившимся энтузиазмом освобождения. Однако любая история болезни, история жизни или исторический эпизод тем не менее заставят нас рассматривать эту гипотетическую энергию во взаимодействии с другими, привносимыми или непривносимыми, видами энергии. Отчеты Фрейда о его собственных сновидениях и фрагменты его клинических наблюдений всегда содержали информацию, указывающую на такие размышления.
Организменным принципом, который доказал в нашей работе свою незаменимость для соматического обоснования психосексуальных и психосоциальных состояний, является эпигенез. Этот термин взят из эмбриологии, и каким бы ни был его нынешний статус, в начале наших исследований он помог оформиться нашему пониманию связи феномена человека с его организменным развитием.
Когда Фрейд открыл младенческую сексуальность, сексология находилась на таком же уровне, на каком эмбриология была в Средние века. Как тогда эмбриология утверждала, что миниатюрный, но полностью сформированный «гомункулус» с мужским семенем попадает в женское чрево, где затем увеличивается в размерах и появляется на свет, так и до Фрейда в сексологии считалось, что сексуальность возникает и развивается в пубертатный период, не проходя никаких подготовительных стадий в детском возрасте. Со временем эмбриология пришла к пониманию процессов эпигенезиса, постепенного роста и формирования органов плода, а в психоанализе оформилось знание о прегенитальных стадиях сексуальности. Как же связаны между собой эти два вида развития стадий?
Описав то, как эмбриологи объясняют эпигинез системы органов, я надеюсь, что читатель «услышит» вероятность того, что процесс роста и развития в разных сферах всегда происходит по одной и той же модели. В эпигенетической очередности развития каждый орган формируется в определенный момент – фактор столь же важный, что и точка инициации. Если глаз, говорит Стокард, не начал формироваться в назначенное время, «он уже никогда не сможет сформироваться полностью, поскольку вскоре настанет момент для столь же скорого роста другого органа» (1931). Но если даже он начал формироваться в нужное время, еще один временной фактор будет определять наиболее критический этап его развития: «Чтобы подавить какой-либо орган или чтобы существенно его видоизменить, его развитие должно быть прервано на раннем этапе» (Stockard, 1931). Если орган пропустил свое время расцвета, он не только не сможет выполнять своей функции, но и поставит под угрозу всю иерархию органов. «Не только задержка в бурном развитии органа временно подавит его развитие, но и преждевременная утрата доминирующего положения другого органа не позволит подавленному элементу вновь занять это доминирующее положение, так что он навсегда останется видоизмененным». Результат нормального развития – это правильное соотношение размеров и функций всех органов: печень соответствует по размерам желудку и кишечнику; сердце и легкие пропорциональны друг другу; пропускная способность кровеносной системы точно соответствует размерам всего тела.
Эмбриология накапливала знания о нормальном развитии, обращаясь к аномалиям развития, порождавших monstra in excessu и monstra in defectu. Точно так же Фрейд осознал законы нормальной детской прегенитальности в результате наблюдения за клиническими случаями нарушения генитальности, либо «избыточной» перверсии, или «дефектного» подавления. В обширной литературе, посвященной детскому развитию, подробно описано, как после рождения организм продолжает развиваться, постепенно вырастая и приобретая в предписанной ему последовательности физические, когнитивные и социальные способности.
Для нас же самым важным является признание того, что последовательность значимого опыта, приобретаемого здоровым ребенком, направляемого должным образом, может считаться соответствующей эпигенетическим законам развития, так как эти законы создают последовательность потенциальных возможностей для значимого взаимодействия с постепенно увеличивающимся числом индивидуумов, окружающих ребенка и с моральными нормами, которыми они руководствуются. Такое взаимодействие значительно различается от культуры к культуре, однако каждая культура должна гарантировать как необходимое условие надлежащие (или «среднеожидаемые», по Хартманну) скорость и последовательность, то есть то, что является необходимым и контролируемым условием для всех без исключения людей, независимо от того, каким личными качествами они бы ни обладали и какому бы паттерну они бы ни следовали.
Итак, эпигенез не означает простую последовательность развития. Он определяет некоторые законы фундаментальных отношений между растущими органами, что схематично представлено ниже:
Восходящая диагональ, обозначенная жирными линиями, обозначает как последовательность стадий (I, II, III), так и развитие составляющих частей (органов) (1, 2, 3); другими словами, в диаграмме схематически представлен прогресс в дифференциации органов на протяжении определенного времени. Это значит, что каждый орган (скажем, 2I) существует (нижняя ячейка на диагонали) в некой форме до того, как настает «решающее» или критическое время для его нормального появления (2II), и при этом остается системно связанным со всеми другими органами (1 и 3), так что весь ансамбль зависит от надлежащего развития каждого из элементов в предписанной последовательности.
И наконец, как только каждый элемент достигнет своего полного расцвета и обретет устойчивое для себя решение на время «своей» стадии (на диагонали), он ожидаемо будет развиваться дальше (2III) под доминирующим влиянием последующих восходящих тенденций (3III) и – самое главное – займет свое место при интеграции в ансамбль (lIII, 2III, 3III). Посмотрим теперь, что может дать эта схема для понимания прегенитальности и (на более поздних стадиях) психосоциального развития.
Концепции прегенитальности в психоанализе посвящена столь обширная литература, что достаточным будет обобщить здесь некоторые из ее основных положений, на которых базируется теория психоанализа. Детские эротические переживания называются прегенитальными, потому что сексуальность достигает генитального доминирования лишь в пубертате. В детстве сексуальное развитие проходит через три стадии, каждая из которых отмечена сильной либидинизацией жизненно важной зоны организма. Поэтому эти стадии называют «оральной», «анальной» и «фаллической». Их мощная либидальная нагруженность имеет далеко идущие последствия в отношении сексуальности человека, что в избытке демонстрируется, например, разнообразием игровых проявлений прегенитальных удовольствий (если, конечно, они остаются в рамках возбуждения) и возможными перверсиями, когда что-то мешает утверждению доминантного статуса генитальности; а также невротическими последствиями ненормального подавления сильных прегенитальных потребностей. Очевидно, что эти три стадии связаны эпигенетически, поскольку анальность (2I) присутствует уже на оральной стадии (I) и также должна занять какое-то место на «фаллической» стадии (III), уже после своего нормативного кризиса на анальной стадии (2II).
С учетом всего этого сохраняется вопрос: состоит ли предназначение (и значение) прегенитальности, которая является неотъемемой частью пролонгированного человеческого детства, исключительно в развитии сексуальности?
С психобиологической точки зрения наиболее очевидно, что «эротогенные» зоны и стадии их либидизации являются ключевыми для ряда других процессов, необходимых для выживания. Фундаментальным фактом является прежде всего то, что эти зоны осуществляют функции, обеспечивающие сохранение организма: принятие пищи и выделение – и, после некоторого отложенного периода сексуальной латентности, репродуктивные акты тоже, обеспечивающие сохранность вида. Кроме того, последовательность их эротизации неразрывно связана с одновременным ростом других систем органов.
