Эрик-Эмманюэль Шмитт
Концерт «Памяти ангела»
– Иисус подумал об этом: Он знал, что верующие люди лелеют и умножают в себе добродетель.
Не уловив тонкого намека на свой недостаточно милосердный нрав, Мари ответила священнику недовольным, ворчливым тоном:
– Ну да… Эти туристы ходят на мессу ради развлечения, посмотреть на нового аббата. Как говаривала моя бабушка: «Новая метла по-новому метет».
– Если они и приходят сюда из любопытства, моя задача – удержать их, сестра. Надеюсь, у меня получится.
Она пристально взглянула на него, воодушевленного, доброго, великодушного. Она покраснела, устыдившись своего недоверия к людям, и совершенно искренне произнесла:
– У вас все получится, святой отец. Я уверена, вы сделаете из них примерных прихожан.
На самом деле ей просто хотелось, чтобы священник обратил на нее внимание, ведь она терпела его заботу о людях, его влияние или даже его чудесное воздействие на них лишь потому, что к ней самой Габриель относился по-особенному. И никогда в жизни ей не пришло бы в голову назвать свои смешанные чувства простым словом «ревность».
Так что Мари очень неодобрительно восприняла внезапное вторжение в церковь Иветты.
Иветта была ходячими бедрами. Женщины встречаются разные: у одних необыкновенные глаза, у других – рот, у третьих – все лицо, но Иветту природа наградила именно бедрами. Когда она что-то рассказывала, можно было сколько угодно уговаривать себя сосредоточиться на ее мимике, но стоило ей отвернуться, как собеседник переводил взгляд на бедра. Две прекрасные колонны из плоти и крови, теплые, нежные и белые, как молоко, – так и хотелось до них дотронуться, проверить, какие они на ощупь. Что бы она ни надевала, бедра оказывались на виду: короткие платья на ней казались укороченными специально, чтобы не закрывать бедра; юбки словно растягивались во благо бедрам; шорты становились похожими на ларцы для бедер, а штаны – на формы для бедер. В сознании Мари образ этой женщины так легко сводился к бедрам, что если Иветте случалось заговорить с Мари, та не удостаивала бедра ответом.
Ко всему сказанному надо прибавить, что Иветта была местной проституткой. Проституткой по случаю. Когда ей не удавалось сводить концы с концами – то есть примерно каждый месяц, – а шестеро детей просили есть, Иветта продавала свое тело за деньги. Впрочем, это ее проблема: вся деревня считала Иветту проституткой, но только не она сама; и в общем-то, никто не возражал против того, чтобы Иветта торговала своим телом. Как сказала бы бабушка Мари: «Должна же быть в городе хоть одна проститутка». Это признавали все, но не она сама. Стоило Иветте услышать шутку в свой адрес или поймать на себе взгляд, полный вожделения, как она оскорблялась, делала страдальческое выражение лица и с видом ущемленной гордости разыгрывала мученицу, претерпевшую крайнее унижение и теперь обреченную всю жизнь носить в петлице медаль за героическое преодоление пыток.
Мари считала поведение Иветты смехотворным, но, увидев, как пара ее бесстыдных бедер разгуливает вокруг священника, возмутилась не на шутку:
– Паршивка!
Мари не могла видеть, как молодой аббат улыбается Иветте, пожимает ей руку и относится к ней с тем же вниманием, что и к остальным.
– Бедняга, он так невинен, что не замечает ее уловок. Впрочем, он всего-навсего мужчина, и она добьется своего…
Для Мари не было никаких сомнений в том, что Иветта хочет затащить Габриеля в постель.
Однажды после обеда, когда Мари меняла цветы у алтаря, она увидела Иветту, внезапно с шумом выбежавшую из исповедальни, всю в слезах, с полуобнаженными бедрами и румянцем, какой бывает лишь после любовных утех. Решив, что самое плохое уже произошло, Мари хотела наброситься на Иветту и отхлестать ее по щекам, но остановилась. К счастью, следом за Иветтой появился аббат Габриель – он был спокоен, холоден и чист. Мари дождалась, пока растерянная женщина покинет церковь, хлопнув дверью, затем как ни в чем не бывало направилась к вазе с увядшими цветами.
«Аббат отверг ее, – подумала Мари, – поэтому пара бедер пришла в ярость».
Пока Мари меняла высохшие лилии на свежие, срезанные в собственном саду, ее сердце успокоилось и забилось в прежнем ритме.
Опечаленный аббат подошел к Мари. Она посмотрела на него. Он, раздосадованный тем, что его застали на месте преступления, в минуту душевного беспокойства, отвернулся.
Мари решила воспользоваться тем, что они одни:
– Как вы думаете, Иветта красивая?
От удивления священник пробормотал нечто нечленораздельное.
Мари настаивала:
– Красивая, правда?
– Я не рассматриваю своих прихожан с этой точки зрения.
Его голос окреп. Мари верила искренним словам аббата, но ее ярость все еще бурлила подобно супу, который продолжает кипеть даже после того, как огонь под кастрюлей убавят.
– Но, святой отец, я полагаю, вам известно, чем занимается Иветта?
– Что вы хотите сказать?
– Она местная проститутка. Неужто она это от вас скрыла?
– Она ничего не скрыла, и она действительно большая грешница, иначе я не стал бы уделять ей столько времени.
– Ее грехи вас занимают?
– Вовсе нет. Однако меня направили в Сен-Сорлен, чтобы я исцелял души страждущих. Поэтому мне приходится больше времени уделять грешникам, чем праведникам, хоть это и парадоксально.
Последние слова аббата изумили Мари. Так вот в чем дело? Аббат Габриель просто-напросто заботился о грешниках? И как ей это раньше в голову не пришло?
– Святой отец, я могу исповедаться?
Они вошли в маленькую исповедальню из полированного дерева. Теперь их отделяла друг от друга лишь тоненькая решетка, и Мари казалось, что она может к нему прикоснуться.
– Несколько лет назад меня обвиняли в убийстве нескольких человек. Вы что-нибудь слышали об этом?
– Да, дочь моя.
– Меня обвинили в том, что я отравила троих своих мужей и расправилась еще с одним мужчиной, якобы моим любовником.
– Я знаю, мне рассказывали о ваших мучениях. Но человеческая справедливость вас оправдала?
– Да. Поэтому я и не доверяю человеческой справедливости.
– Не понимаю…
– Я уважаю лишь справедливость Господа нашего.
– Вы правы.
– Ибо, хоть я и оправдана перед людьми, Богу известны все мои грехи.
– Конечно. Как и грехи всех нас.
– Да, но дело в том, что…
Она наклонилась к священнику и прошептала:
– Я действительно их убила.
– Кого?
– Моих супругов.
– О господи!
– И моего любовника Руди тоже.
– Несчастная…
– И его русскую подружку Ольгу тоже, – добавила Мари с нездоровым возбуждением в голосе. – Вы будете смеяться, но в этом меня даже не обвиняли, потому что ее исчезновения просто-напросто не заметили. Одним муравьем больше, одним меньше.
– Иисус, Мария, Иосиф, придите к нам на помощь, молю!
Молодой священник перекрестился скорее из страха, чем в порыве любви к Богу, – он был сильно напуган исповедью преступницы.
А Мари Морестье с наслаждением смаковала его ужас. Какая уж там Иветта! Мари переплюнула ее по всем статьям.
В тот день Мари поведала Габриелю о своем первом убийстве. Хотя, чтобы не слишком шокировать молодого священника, она представила отравление как проявление сострадания: ее бедный муж Рауль так мучился, что она действовала скорее из жалости, была медсестрой, а не убийцей; послушать Мари, так она просто-напросто применила эвтаназию.
Габриель, бледный как полотно, слушал Мари, и на его лице отражались осуждение, отвращение, паника.
Он оставил ее, не сказав ни слова, а лишь осенив крестным знамением.
На следующий день, явившись к семичасовой мессе и увидев священника, Мари тотчас догадалась по темным кругам под глазами, что Габриель плохо спал, а может, и вовсе не сомкнул глаз.
После обеда, когда они встретились в исповедальне, аббат признался, что ему не спалось.
Мари обрадовалась: она завладела его мыслями; ворочаясь в постели, он не мог уснуть, думая о ней. И поскольку она скоротала ночь примерно так же, с некоторой натяжкой можно было сказать, что они провели ночь вместе.
В тот день она снова говорила о своем первом убийстве – об убийстве Рауля, но теперь, сама не зная почему, инстинктивно она описывала отравление более реалистично, акцентируя внимание на своем отвращении к старику и ласкам, которых он от нее требовал. Представляя себя в образе юной девушки, страдающей от домогательств похотливого старика, она обнажала перед Габриелем свою темную душу, свою расчетливость, свою жажду крови; она подробно рассказала о том, как девять месяцев подмешивала мужу в пищу мышьяк, пока яд наконец не подействовал; о своем облегчении, когда муж умер; о том, как изображала на похоронах скорбящую вдову, о радости, которую испытала, получив дом, деньги и полную независимость.
Каждый день она приходила в церковь, чтобы рассказать о своих преступлениях. И каждую ночь молодой священник, мучимый тягостными воспоминаниями об убийствах Мари, страдал бессонницей.
Возможность выговориться доставляла Мари удовольствие, ей хотелось поделиться воспоминаниями, но она и представить себе не могла истинных причин своего поведения. Внезапно она поняла, что одно и то же преступление имеет в ее сознании множество мотивов. Тогда который из них на самом деле объясняет ее поступки? Тот, что пришел ей в голову во вторник, в среду, в пятницу или, может быть, в субботу? И ответ был прост: все. Осознав это, Мари стала сходить с ума от многообразия своего внутреннего мира; годами она взращивала, пестовала в себе идею невиновности, тогда как виновность открывала огромное пространство для изучения самой себя, своих намерений, настроений, своей глубины и талантов… Оказалось, что Мари обладает сверхъестественными способностями, ведь она не только распоряжалась жизнью и смертью других людей, но еще и вершила суд над собой – докапывалась до правды, заново пересматривала, интерпретировала свои действия, разрушала схемы, творила сюжет собственного романа.
Мари укрепляла свою власть над молодым аббатом. Он больше не спал. Не в силах заставить себя заниматься чем-то другим, он каждый день с интересом и страхом ждал встреч в исповедальне. Он стал увядать на глазах. Казалось, Мари тащит его за собой – в свой мир, в свой возраст, обременяя молодого человека своей усталостью и дряхлостью… Впрочем, она этого не замечала и любовалась Габриелем, как и прежде.
Для священника, как и для самой грешницы, самый захватывающий момент исповеди оказался связан с Руди, сёрфером и единственной настоящей страстью в жизни Мари, до него она не могла и вообразить сокрушительную мощь сексуального влечения. Удивленная тем, что какой-то мужчина владеет ее мыслями с утра до ночи, Мари сперва приняла свои чувства за любовь, но вскоре поняла, что ее просто-напросто физически тянет к нему, что она мечтает о его ласках, о светлых волосках на его груди, о его запахе, представляет тяжесть его тела. В Руди было что-то дразнящее, притягивающее, щекочущее нервы; он умел создать вокруг себя ауру исключительной чувственности, которая наполняла Мари, пока любовник был рядом, и опустошала, когда тот уходил. Рассказ об эротических фантазиях, связанных с Руди, вызвал у Мари что-то вроде тропической лихорадки, приятного и неловкого ощущения, в котором прошлое смешивалось с настоящим; закончив рассказ, она покинула исповедальню, страстно желая поцеловать молодого священника в губы, сорвать с него сутану и прикоснуться к его коже. Ее страсть к Габриелю только усиливалась.
Тем временем вовсю цвела весна, и посиделки в тесной душной исповедальне становились пыткой. После исповеди священник и грешница расставались бледными как мел и совершенно обессиленными, однако на следующий день вновь приходили на место встречи.
Мари веселилась, испытывая нервы Габриеля, словно молодой аббат был ее любовником, которого возбуждали подробности смелых, неожиданных и даже запретных действий. Она рассказывала о том, как топила Руди, подчеркивая жестокость и грубость своего поступка. Впрочем, в тот вечер Руди выпил лишнего, а потому ему не хватило ни ловкости, ни проницательности, чтобы помешать Мари утопить его в ванне. Наслаждаясь каждой деталью, грешница поведала о том, с каким хладнокровием она заметала следы; с особенным удовольствием она рассказала, как они с сестрой завернули труп в ковер, уложили в багажник краденой машины, помчались за семьсот километров, сели на судно, отплывающее в Бретань, по дороге выбросили тело с привязанным грузом в воду, а потом ранним утром возвратились домой, отмыли машину, вместе с ключами бросили ее на парковке, чтобы какие-нибудь проходимцы оставили на ней свои отпечатки пальцев. Все это происходило вдали от Сен-Сорлен, в Биаррице, где Мари на деньги своих покойных мужей снимала дом.
Впервые в жизни она призналась в убийстве Ольги, постоянной любовницы Руди, к которой он возвращался всякий раз, закончив роман с очередной пожилой дамой. Обеспокоившись пропажей любовника, Ольга нагрянула прямо к Мари, обвинила ее в убийстве ненаглядного сёрфера и пригрозила, что обратится в полицию. Ни на секунду не выдав ни волнения, ни страха, Мари заявила, что Руди сбежал за границу и передал ей деньги для Ольги. Упоминание о возможности сорвать куш остановило Ольгу, она приняла ложь за правду и отложила свой поход в полицию. Мари назначила ей свидание поздно вечером, на террасе одного бара, где собиралась местная молодежь. Она вручила девушке конверт с несколькими купюрами, подмешала в коктейль яд, пообещала передать оставшуюся сумму следующим утром и оставила Ольгу в компании пьяных весельчаков.
Несмотря на то что пресса умолчала об исчезновении Ольги, Мари была уверена, что девушка умерла, – иначе она непременно пришла бы за своими деньгами.
Слушая, как Мари повествует об убийствах, воровстве, шантаже и разврате, Габриель был близок к обмороку. Мари нравилось замешательство священника, ей казалось, будто она открывает для него реальный, жестокий, враждебный мир. Она словно лишала его невинности.
Отныне Иветте оставалось плакать в полном одиночестве, и стоило ей появиться перед священником, как он отсылал ее назад, обещая выслушать, как только будет свободная минутка. С другими кающимися аббат разбирался еще быстрее. И хотя он служил мессу с прежним тщанием, теперь Габриель уже был не свободен, его преследовали признания убийцы, одержимой своими преступлениями. Мари Морестье победила. Она властвовала над ним и над всей деревней.
Мари ликовала, радуясь, что священник умеет хранить тайны, но еще большее удовольствие ей доставляло видеть, как он врет старым перечницам, которые не жалеют своих высохших связок, чтобы крякающими голосами осведомляться:
– Скажите, аббат, значит, Мари все-таки виновна? Иначе с какой стати она поселилась в вашей исповедальне?
– Эта душа претерпела много страданий, и вы, дочь моя, в данный момент несправедливо обвиняете ее, предав забвению человеческое милосердие.
Из духовника Габриель превратился в соучастника. Отныне с Мари их объединяла не только правда, но и преступление. Разве не вдвоем они его совершили? И осознание этого буквально пьянило Мари.
Через пять недель исповедей Мари поняла, что исчерпала запасы грехов. Оставалось еще несколько низостей, совершенных во время двух судебных процессов, но, говоря о них, Мари чувствовала, что расстреливает последние патроны и может остаться безоружной.
Она боялась, что ее власти скоро придет конец.
В ту среду молодой священник объявил прихожанам, что завтра и послезавтра его не будет. Вот так! Коротко и ясно! Прямо в лоб! То же он сказал и Мари.
Что произошло?
Неужели Габриель избегал новых встреч из-за того, что у грешницы иссяк запас шокирующих и любопытных историй? Как бы то ни было, не придумывать же новые! Не превращаться же в Шахерезаду, чтобы удержать аббата!
Томительные часы разлуки с Габриелем показались Мари невыносимыми. Она страдала. Что же это! Обнажить перед священником душу, а в ответ получить молчание, бегство… Решительно, аббат ничем не лучше остальных.
В пятницу вечером, в седьмом часу, обезумев от усталости, отвращения и уныния и обнаружив на своих лодыжках пятна экземы, Мари положила ноги на табурет и в наказание за свою тоску по Габриелю расчесала их до крови. В доме царила тоска и пахло клеенкой. Мари ни на чем не могла сосредоточить внимание: ни на ржавой лошадиной подкове, валяющейся на подоконнике, ни на календаре, что принес почтальон, ни уж тем более на газетах с рекламными объявлениями.
В восемь часов в дверь позвонили.
Это был он.
Она радостно вскочила. Если он и покинул прихожан, то возвратился раньше всех к Мари. Она прикрыла разодранные ноги, впустила его и предложила что-нибудь съесть или выпить. Он отказался и с чрезвычайно серьезным видом остался стоять посреди комнаты.
– Мари, я много думал о том, что вы мне рассказали, об ужасных признаниях, для которых я стал хранилищем, молчаливым хранилищем, ибо никогда не нарушу тайну исповеди. Эти два дня я провел в размышлениях. Я посоветовался со своим епископом и со священником, который был моим наставником в семинарии. Разумеется, я не упоминал вашего имени, но объяснил ситуацию в целом, чтобы мне подсказали, как себя вести. Я принял решение. Это решение касается нас обоих.
Торжественно, словно делая предложение, священник приблизился к Мари и сильно сжал кисти ее рук. Она вздрогнула.
– Вы покаялись перед Господом.
Он стиснул ее пальцы:
– Теперь вы должны открыть свои грехи людям.
Мари отдернула руки и попятилась.
Габриель принялся настаивать:
– Вы должны это сделать, Мари! Ради правосудия. Ради семей погибших. Ради истины.
– Да мне плевать на истину!
– Нет. Она для вас важна, иначе вы не открыли бы ее мне.
– Вам! Только вам! Больше никому!
Мари с ужасом осознала, что священник ничего не понял. Она не служила истине, напротив, она воспользовалась истиной! Истина была нужна, чтобы завлечь и соблазнить священника. И открывалась она вовсе не Богу, а Габриелю, ему и только ему.
Он покачал головой:
– Я хочу, чтобы вы сняли грех с души перед людьми. Пойдите и расскажите все судье.
– Судье? Ни за что! Я годами отстаивала свою позицию! По всему видать, вы не знаете, что такое пережить два судебных процесса и… выиграть, понимаете? Выиграть!
– Выиграть что, Мари?
– Честь, мою репутацию.
– Ложную честь… Ложную репутацию…
– В таких вещах важно, как выглядишь со стороны.
– Но вы ведь пожертвовали своей честью и репутацией, открыв мне душу, отягощенную страшной ношей?
– Вам. Только вам.
– И Богу.
– Да…
– Бог, как и я, принял вас вместе с вашей виной. Он, как и я, продолжает вас любить.
– Да?
Он снова прикоснулся к ее рукам и накрыл их своими теплыми, нежными ладонями.
– Расскажите правду, Мари, расскажите правду всем. Я вам помогу, я вас поддержу. Отныне это моя главная цель. Я живу в Сен-Сорлен только ради вас, ради вашего горя; вы смысл моей жизни, моих молитв, моей веры. Мари, я считаю ваше спасение своей миссией. Я расшевелю вас, я докопаюсь до вашей глубоко христианской сущности. От пламени моей веры возгорится ваша. Вдвоем мы преодолеем все трудности. Вы сделаете это ради меня, ради себя и во имя Господа.
Священник предстал Мари в новом свете. Миссия? Может, ей послышалось? Он считал ее спасение своей миссией?
Мари улыбнулась, и Габриель подумал, что убедил ее.
Это лето было самым счастливым в жизни Мари. Габриель с ней не расставался. Утром он вставал, чтобы ее увидеть, открывал двери церкви, чтобы ее встретить, торопливо ел, чтобы проводить с ней больше времени; он исповедовал ее каждый день, а потом в ризнице или у нее в гостиной подолгу разговаривал с Мари, излучая вдохновение, энергию и пылкое стремление спасти грешницу.
Мари цинично наслаждалась своими привилегиями. Еще бы! Ведь ей удалось отбить Габриеля у остальных. Победа! Уже вторая победа в ее биографии! И священник мог хоть захлебнуться своими бесконечными улыбками, неопровержимыми аргументами, дружескими жестами и пламенной речью, – она все равно ему не поддастся. Да и зачем, ведь это он уступил.
В своем блаженстве Мари недооценила блестящий дар убеждения, которым обладал аббат.
Мари сама не заметила, как втянулась в обсуждение и переосмысление своих поступков. Она была в ловушке. Начиная с июля она совсем осмелела, стала рассуждать и делиться со священником своими мыслями. Однако в ораторском искусстве Габриель оказался сильнее. Постепенно, не отдавая себе в том отчета и уверенная, что противостоит священнику, Мари подпала под его влияние, изменилась, стала мыслить иначе, признала важность ранее чуждой ей морали.
Она по-новому увидела Бога.
Раньше Бог был частью ее арсенала; произнося имя Господа, она словно стреляла из карабина; благодаря своему громкому и четкому «Господи Иисусе!» она немедленно восстанавливала вокруг себя тишину и прогоняла посторонних. Порой, когда надо было на чем-то настоять или что-то доказать, Мари пускалась в беспорядочное цитирование Евангелий и Отцов Церкви, кидая камни в огород своих противников, чтобы их оттолкнуть, задеть, а то и вовсе убить, и делала это метко, хлестко и верно. В конце концов при помощи Бога ей удалось восстановить свою репутацию и пережить всеобщее злопыхательство.
Теперь Господь казался ей не пугающим и мстительным, а источником нежности. Когда Габриель произносил: «Отец наш небесный» – он всегда так величал Бога, – воображение рисовало животворящий источник, лучшее вино или лекарство от всех болезней. Рядом со священником Мари начинала обращаться в новую веру, отказывалась от старого шерифа с карабином, очаровательного, милосердного бога любви, ростом метр девяносто пять, точь-в-точь как Габриель и с лицом Габриеля.
Раньше вера Мари была ограниченной, замкнутой и скучно-успокоительной. Отныне она серьезно вдумывалась в содержание проповедей и молитв, а по вечерам порой даже читала Евангелие.
Мари не понимала, что теперь полностью зависит от Габриеля. Поначалу сексуальная, ее зависимость теперь превратилась в духовную. Мари мечтала о добродетели, умилялась, слушая истории о прощении грешников, восторгалась, когда Габриель рассказывал о судьбах святых, особенно святой Риты, – Габриель писал о ней исследование в семинарии.
«Покровительница в безнадежных ситуациях? Значит, это моя заступница», – думала Мари, ложась спать.
Мари и Габриель проводили в спорах долгие часы, изнурительные для него, но благотворные для нее.
Она все еще была уверена в том, что контролирует ситуацию, однако священник все укреплял свою власть. Рядом с Габриелем она трепетала.
«Сломай меня, сделай из меня все, что захочешь!» – словно говорила она ему.
Впервые в жизни она чувствовала себя счастливой, подчиняясь чужой воле. Не важно, что молодой священник не овладевал ею в сексуальном смысле, зато он владел ее мыслями; и Мари не возражала, как мазохист, которому нравится быть связанным по рукам и ногам. Мари наконец нашла выход своей ожесточенности. Годы напролет играя роль повелительницы, она совершенно не подозревала, что может оказаться рабыней. Теперь она словно отдыхала от самой себя, расставаясь с прежним образом. Желание держать все под контролем уступило место покорности; опьяненная словами Габриеля, Мари страстно, с жаром и восторгом отдавалась во власть Габриеля.
Как-то раз, раздраженный тем, что Мари злоупотребляет его терпением, пунцовый от гнева Габриель, ткнув в нее пальцем, воскликнул:
– Вы дьявол, но я сделаю из вас ангела!
В этот день Мари почувствовала, как ее тело, от бедер до макушки, пронзила молния, оргазм, который повторялся всю ночь, стоило только вспомнить эту сцену.
Отныне Мари ослабила оборону. Она думала, как Габриель, чувствовала, как он, дышала, как он.
– Мы с вами находимся во власти добродетели, – сказал он как-то раз.
И хотя про себя она решила: «С тобой я согласна и на добродетель, и на зло, потому что ты мною управляешь», вслух она этого не произнесла.
Она все еще не соглашалась, все еще сопротивлялась. По вечерам, оставаясь в одиночестве и входя в экстаз, Мари уговаривала себя признаться в преступлениях, рассказать людям правду и пожертвовать своим комфортом ради справедливости. Но к утру ее смелость отступала.
– Если я соглашусь, вы будете навещать меня в тюрьме?
– Каждый день, Мари, каждый день. Если мне удастся вас убедить, мы будем связаны навеки. Не только перед людьми, но и перед Богом.
В каком-то смысле брак… Ну да, как ни крути, он практически предлагает пожениться.
Все чаще и чаще она представляла себе, как рассказывает об их союзе всем на свете: телевизионщикам, журналистам, полиции, судье. «Благодаря аббату Габриелю я призналась в убийствах. Если бы не он, я продолжала бы их отрицать. Если бы не он, я унесла бы истину в могилу. Габриель научил меня верить не только в Бога, но и в человека». В собственном воображении молчаливая Мари становилась красноречивой, готовой часами рассуждать о своем волшебном превращении, которым она обязана юноше. Она надеялась, что ее сфотографируют с Габриелем – или в зале суда, или в кабинете.
Разумеется, Мари отдавала себе отчет в том, что они в этой ситуации будут не равны: он – на свободе, она – в тюрьме. Можно ли быть свободным, если ты священник? Нет. Стоит ли отчаиваться, если тебя каждый день навещает любимый человек? Тоже нет. Разве не предполагает любовь подчинение другому?
– Жертва – это мера любви.
Так сказал Габриель в одной из своих проповедей. Вскоре Мари поняла, что он обращался к ней, и решила воплотить его изречение в жизнь: да-да, она принесет себя в жертву! Она признается во всем, лишь бы люди знали, какой великий священник Габриель. Она понесет наказание, лишь бы миру открылась власть Габриеля над ней. Она согласна покаяться, лишь бы люди запомнили их с Габриелем как самую необычную пару. Вместо ребенка она подарит аббату славу, шумиху в прессе, судебный скандал и место в истории; их двойной успех запомнится людям надолго – ее виртуозная ложь на всех судебных процессах и его духовный подвиг по обращению грешницы в праведницу. Без него Мари никогда не исправилась бы. Она была безнадежна. Спасибо тебе, святая Рита, вдохновляющая падших. Когда история нравов пересекается со Священной историей… Ни больше ни меньше. А впрочем, кто знает? Вдруг это приведет Габриеля в Рим?
Ее возбужденная фантазия рисовала все новые и новые картины.
Невероятное, мучительное и очень волнующее лето закончилось, и на подходе осени Мари поняла, что изменилась.
В то воскресенье, собираясь к мессе, она была тиха и сосредоточенна. После службы, не в состоянии проглотить ни крошки, она отдала свой обед кошке и к двум часам явилась в ризницу к аббату Габриелю, чтобы сообщить, что сделает признание.
– Клянусь вам, отец мой. Клянусь перед Богом и перед вами.
Он обнял ее и прижал к себе. Мечтая продлить момент нежности, Мари попыталась заплакать, но у нее вырвался какой-то странный, резкий всхлип.
Габриель поздравил ее, сто раз повторил, как ею гордится, как восхищается твердостью ее веры и тем, сколько сил она приложила, чтобы изменить свои взгляды; затем он предложил ей встать на колени и поблагодарить Бога.
Пока они произносили молитвы, у Мари кружилась голова. Она уже ощущала на себе груз принятого решения и одновременно не могла отделаться от радости пребывания рядом со священником – плечом к плечу, от запаха его кожи и волос, от чувства неожиданной близости. Она думала о том, что теперь он будет каждый день навещать ее в тюрьме, молиться вот так, вместе с ней, и она будет счастлива.
Покинув Габриеля, Мари отправилась домой через холмы. Последний вечер на свободе она провела, созерцая Сен-Сорлен сверху, со стороны виноградников; сиреневый закат сменялся фиолетовым, меланхоличное солнце отбрасывало лучи на обширные поля, и Мари чувствовала умиротворение. На черепичных крышах собирались десятки котов – они ждали заката и на фоне угасающего неба напоминали загадочные силуэты, украшающие китайские фонарики.
Итак, на этой неделе она отправится в Бур-ан-Брес, к судье, который несколько лет назад вел ее дело; тогда он был еще молодым и буквально ненавидел Мари, потому что ее оправдание срывало его повышение, гарантированное в случае обвинительного постановления суда. Теперь он вряд ли откажется ее принять.
Тут и там темноту пронзали лучи света, выхватывая из сумрачного пространства крышу, чью-то комнату или угол какой-нибудь улицы. У Мари за спиной, лежа под качелями, сука лабрадора лизала своих щенков; сад был напоен мягким ароматом лип, словно где-то поблизости подавали липовый чай. «Эй, деревенщина, завтра слава Сен-Сорлен вырастет еще больше, завтра вы проснетесь в местечке имени Мари Морестье, дьяволицы, ставшей ангелом, убийцы, презревшей всех, кроме Бога, Мессалины, которая превратилась в святую». Мари испытывала огромное желание поделиться своим внутренним светом, этим бесценным подарком Габриеля, со всеми жителями деревни. «Дамы и господа, я встретила священника, который творит чудеса. Он не человек, он ангел. Без него я никогда не предстала бы перед вами». Она расскажет о Габриеле и о их близких отношениях всему миру. Как это будет прекрасно!..
Она любовалась звездами и просила Бога даровать ей смелость и смирение или, скорее, смелость для смирения. К себе она возвратилась глубоко за полночь.
Когда она поворачивала ключ в замке, из окна соседнего дома высунулась хозяйка и, обращаясь к Мари, крикнула:
– Вас искал аббат! Он приходил дважды.
– Правда? Спасибо, что сказали. Пойду в ризницу.
– Думаю, его там уже нет. Он только что уехал на машине.
На машине? Но у аббата нет водительских прав, да и нет у него никакой машины.
Мари отправилась в ризницу. Казалось, что задернутые занавески скрывают пустое, обреченное пространство. Она постучала, потом снова и снова, до тех пор пока стук не превратился в грохот. Напрасно. Никто не ответил.
Она вернулась домой, решив не беспокоиться. Решение было принято, и аббат его одобрил. Наверняка он заходил к ней, чтобы еще раз выразить восхищение или предложить отвезти ее в Бур-ан-Брес, иначе и быть не могло. Она заснула, уверенная в том, что на следующий день все прояснится.
И точно, телефон зазвонил уже на рассвете. Мари с радостью узнала голос аббата Габриеля.
– Дорогая Мари, произошло нечто невероятное.
– Господи, что случилось?
– Меня призывают в Ватикан.
– Как это?
– Папа прочитал мое исследование о святой Рите, и оно ему так понравилось, что он предложил мне присоединиться к группе теологов, работающих в папской библиотеке.
– Но как же…
– Да. Мне придется вас покинуть. Вас и Сен-Сорлен.
– А как же наше дело?
– Мой отъезд ничего не меняет. Ведь вы уже приняли решение.
– Но…
– И вы все сделаете, потому что обещали мне. Мне и Господу.
– Но ведь вас со мной не будет! Когда я окажусь в тюрьме, вы не сможете навещать меня каждый день.
