Эрих Мария Ремарк
Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…
Вот лишь немногие примеры, которые бросились мне в глаза при беглом просмотре:
И такая история по всей книге. Вы не скажете мне, зачем это было сделано? И можете ли Вы сказать мне, зачем на странице триста шестьдесят семь абзац, важный для предыдущей сцены, был оторван от предыдущей фразы и перенесен в следующую строку, что сделало обе сцены совершенно бессмысленными, уничтожив их воздействие на читателя?
Я тщательно исправлял все неточности на каждой странице, так скажите на милость, зачем надо было потом все менять? Радость моя безнадежно испорчена, и я теперь буду очень внимательно следить за тем, чтобы этого больше не повторилось.
Не будет ли Ваша бухгалтерия любезна предоставить мне выписки о Ваших мне выплатах за 1951 и 1952 годы? (Выписки за 1953 и 1954 годы у меня есть.)
Кроме того, мне надо знать, сколько я получил от Вас к 1955 году, то есть суммарно за 1951, 1952 и 1955 годы.
Эти сведения мне нужны для составления налоговой декларации. Буду благодарен, если Вы вышлете мне эти сведения.
С сердечным приветом, Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Большое спасибо за присланные экземпляры.
Гансу-Герду Рабе
Нью-Йорк, 09.05.1957 (четверг)
Дорогой Ганс-Герд!
Я только что получил твое письмо и не стану дожидаться возвращения в Оснабрюк (как я поступил в прошлый раз), а отвечу тебе немедленно. Это странно, но я питаю к Оснабрюку любовь, граничащую с ненавистью, и всегда с неприязнью воспринимаю вести оттуда. Нет для меня ничего более чуждого, чем этот город. Уже много лет, правда, мне хочется один рз побывать там, но, добравшись до Европы, я еду через Париж или Милан к себе домой в Швейцарию, а время всегда летит так быстро, что я просто не успеваю повидать Оснабрюк. Этот город запечатлен в моем сердце так же, как и в твоем, – ведь мы оба родились и росли там. Для вас я «дитя мира», но здешние друзья называют меня «оснабрюкцем». Человек не должен ни от чего отрекаться, и, как ты видишь, во всех моих книгах невольным фоном является О.
Что ты сейчас делаешь? Я помню, что в последнюю войну ты был майором, – почему ты об этом не пишешь? И почему ты вообще ничего не пишешь? Из нас двоих ты всегда был более одаренным, и в 1919 году я был уверен, что ты станешь писателем. Никогда не поздно: примеры позднего созревания таланта ты и сам знаешь – К. Ф. Мейер, Конрад и т. д. Германии нужны новые зрелые таланты, а не слишком молодые. Вчера я сформулировал из трех слов мое жизненное кредо: независимость, терпимость и юмор (это не ограничение, это – основа), отсюда уже можно исходить. Делай то же самое.
С любовью
и наилучшими пожеланиями,
твой
Эрих.
Феликсу Гуггенхайму, Лос-Анджелес
Нью-Йорк, 19.11.1957 (вторник)
Дорогой Феликс!
Пересылаю Вам письмо господина Артура относительно кинематографического кредита.
Мое мнение: сценарий, над которым я работал, был так сильно изменен – собственно, он оказался написанным заново вплоть до мелких деталей, – что я не могу требовать указания моего авторства, да и не хочу этого делать. Напротив, я бы лучше с полной ясностью заявил, что не являюсь его автором, а поскольку сценарий уже опубликован, то я бы хотел найти способ как-то это исправить.
Для того чтобы Вы хоть отчасти представили себе, насколько со мной не считались, как с автором, я приведу маленький пример. В моем варианте была одна строчка, ярко рисующая характер Польмана. Когда Гребер спрашивает его, не сомневался ли он когда-нибудь в существовании Бога, Польман отвечает: «Сомневался. Часто. Как бы я иначе мог верить?» [9] Это окно, позволяющее заглянуть в измученную душу. Человек, который писал последний вариант сценария, превратил эту фразу в банальное общее место: «Без сомнения нет оснований для веры» (что, само по себе, весьма сомнительно).
Я взял на себя смелость вернуть на место прежнюю строчку, ту, которую написал я. Через десять дней, прошедших после того, как истек срок действия договора, меня пригласили на студию, где заново снимали сцену в соответствии с новым вариантом. К тому времени сценарий был у меня в руках, и на нем (не спросив меня) напечатали: «Автор – Э. М. Ремарк». Какая наглость! Однако это должно показать Вам, что я не являюсь более автором этого сценария.
В конце фильма есть две сцены, сцены очень опасные, и мне кажется, что они опускают весь фильм на уровень дешевой слезливой мелодрамы. Первая сцена касается письма от Элизабет, которое читает Гребер. Голос Элизабет доносится до зрителя, как сигнал спутника из-за облаков, этот голос дышит сентиментальностью, она оповещает Гребера о том, что ждет ребенка, – эту сцену можно исправить: Эрнст держит письмо в руке и обсуждает его с другим солдатом – как я предлагал. Вторая сцена: на поле боя, словно призрак, возникает образ Элизабет, которая протягивает букет цветов умирающему Греберу. Тяга к такому ублюдочному хэппи-энду наполняет решающую сцену фильма таким дурным вкусом, что я уже предвижу разгромные статьи критиков и смех зрителей в зале – смех в том месте, где его ни в коем случае не должно быть.
Несмотря на то что я хотел изменить собственные строки, продюсеры фильма заявили о своих полных на него правах и строго-настрого приказали ничего не менять в сценарии. Они должны, однако, понять, что я, несмотря на мои дружеские чувства к Элу Даффу, Э. Мулю и Дугласу Серку, не хочу иметь никакого отношения к подобным сценам и должен со всей определенностью объявить: я не писал ничего подобного.
Поверьте, мне очень неприятно на этом настаивать – до этого мне казалось, что все шло хорошо и будет так же идти и дальше, и я сделал все, что было в моих силах для сохранения этого положения. Я очень сожалею, что вынужден согласиться с произведенными изменениями и сыграть роль, о которой я Вам рассказал, но отныне я не могу считаться автором сценария. Я уверен, что существует способ как-то это уладить, не испортив фильм, – но это надо уладить.
С наилучшими пожеланиями,
Эрик.
P.S. С сегодняшнего дня и до 25 ноября я буду находиться в Чикаго, а потом вернусь в Нью-Йорк. Может быть, еще удастся вернуть последним сценам первозданный вид, если Ф. Муль или Эл Дафф пустят в ход весь свой авторитет. Дорогой Ф., все это уже выходит за рамки одного только сценария. Прошу Вас, попытайтесь изменить хотя бы две заключительные сцены. Мне кажется, что сначала надо поговорить с Мулем – он первый помощник продюсера, но, впрочем, я предоставляю выбор на Ваше усмотрение. Наверное, будет легче изменить, для начала, всего две сцены. Конечно, самое лучшее – это прийти к какому-то удовлетворительному соглашению. (Возможно, заключить новый договор.) Вижу, как Вы смеетесь. Давайте же посмеемся вместе.
Привет Вам обоим,
Ваш
Э.М.Р.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 04.08.1958 (понедельник)
Дорогой доктор Витч!
Примите мою сердечную благодарность за Ваше письмо и дружеские слова. Очень прошу Вас не высылать мне газетные вырезки. Я никогда не выписывал газет и надеюсь впредь придерживаться этого обычая. Самое плохое пусть обрушивается на меня без участия друзей.
Примите также благодарность за книги. Если Вы издадите что-то по египетскому искусству, то мне хотелось бы испросить экземпляр и для себя (если возможно, то на английском языке, чтобы моя жена* тоже могла ее прочесть), если такая просьба не покажется Вам чересчур нескромной.
Греческое дело* – вещь абсолютно типичная – такое в наше время происходит повсеместно, и мне кажется, что Общество защиты авторских прав проявило скорее некоторое благородство и отсутствие понимания иронии, заявив, что виновником является одно из его отделений.
Будьте так добры, получив более подробные сведения, перешлите их Гуггенхайму и попросите его действовать дальше самостоятельно. Вполне вероятно, что были украдены и другие книги, и он сможет это выяснить. Впрочем, эта мелочь едва ли достойна Вашего внимания. Если Вы черкнете об этом пару строк Гуггенхайму, как я Вас попросил, то я смогу спокойно вернуться к написанию новой книги*, которая очень неплохо продвигается.
Я не уверен, что буду здесь в сентябре, и будет очень жаль, если мы не увидимся, но надеюсь, все получится.
С наилучшими пожеланиями, Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Иоахиму Пьеру Пабсту, Гамбург
Нью-Йорк, 22.05.1959 (пятница)
Дорогой господин Пабст!
Посылаю Вам первые три главы романа. Сожалею, что он получился длиннее, чем я рассчитывал, но, когда делаешь работу, она начинает выбиваться из задуманных схем, и ты получаешь верный, зрелый, настоящий роман. Надеюсь, Вас это порадует. Для меня это означает, что работать придется больше, чем я думал. Через короткое время за этими главами последуют и другие. Мы решили 28 июня лететь в Порто-Ронко, а так как нам пришлют машину, то этим летом мы сможем* поехать в Гамбург, потому что мне и без того надо побывать в Северной Германии, чтобы повидаться с сестрой*.
Пожалуйста, простите за задержку с книгой, но Вы же понимаете, что не всегда человек волен распоряжаться своими фантазиями. Взамен Вы получите книгу, которая, как я надеюсь, станет моим главным сочинением.
С сердечным приветом, преданный Вам и Вашей жене
всегда Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Я здесь, в Порто-Ронко, завладел внушительными запасами «Шато Лафита», «От Бриона» и «Шво» для летних вечеров на озере. Приезжайте дегустировать!
В следующем письме я пришлю Вам мои предложения по заглавию, так как прежнее – «Падение в жизнь» – Вам не понравилось (признаюсь, мне оно тоже не очень нравится).
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 06.04.1961 (четверг)
Дорогой доктор Витч!
Отвечаю Вам, вопреки моему прискорбному обыкновению не всегда это делать, сразу и без промедления, так как сама мысль видеть Вас в положении скулящего обиженного пуделя мне очень неприятна. (Едва ли оно нравится и Вам).
Я был страшно рад видеть Вас здесь, у себя, – так рад, что могу повторить свою глупость о том, что не может быть и речи о «неудаче», как раз напротив. Мне очень по душе (и это мое собственное предложение) лично передать рукопись «любимчикам» – к тому же мы получили огромное удовольствие от совместно выпитого здесь вина.
Это правда, что я удивлен заявлениями «любимчиков» – так же, как я был удивлен и более ранними заявлениями в Вашем журнале, которые всегда производили впечатление предпочтения, каковое Вы мне выказывали. Я всегда считал это дурной рекламой, и странно, что среди всех моих издателей такое приключилось у Вас. У автора возникает неуверенность, и само собой разумеется, что он, когда это повторяется, начинает думать: не будет ли он лучше чувствовать себя в другом месте. Так далеко я пока не заходил, но время от времени спрашивал Гуггенхайма, какие у этого могут быть причины. Он всегда меня успокаивал, однако, когда я показал ему последние отзывы, в которых новая моя книга была поставлена в один ряд с другими, ему это тоже не слишком понравилось, не считая того, что остальные книги не являются моими главными произведениями.
Поскольку такие отзывы (я когда-то был шефом рекламного отдела в «Континентале») я воспринимаю хуже, чем вообще их отсутствие, я попросил Гуггенхайма передать Вам, чтобы Вы впредь не упоминали моих книг, по крайней мере, в такой форме. Такого же мнения я придерживаюсь и сейчас.
Все прочее касательно того, что и как говорят о самом Гуггенхайме, лучше не воспринимать всерьез – естественно, никто на самом деле так не думает, и его потрепанные перья еще засверкают.
Что касается расчета побочных прав на аванс, то об этом мы уже кратко переговорили. Я против того, чтобы издательство начисляло себе пятьдесят процентов, но в нашем случае это оправданно, так как аванс достаточно большой (даже американская авторская гильдия против дележа пятьдесят на пятьдесят). В аванс нельзя включать часть автора, так как издательство также не включает в него свою долю.
Если Вы хотите отказаться от своей доли, то стоит подумать о том, чтобы включить побочные поступления целиком в аванс. (Вижу, как Вы усмехаетесь. Поверьте, я делаю то же самое.)
Мне приятно, что Вы собираетесь выпустить проспект. Правда, если распространять его осенью, то для книги это будет поздновато, но, насколько я понимаю, Вы хотите выпустить его раньше.
Впрочем, однако, мне стоит доверить все деловые переговоры Гуггенхайму. Он в этом вопросе будет заодно с Вами.
Очень надеюсь, что приеду в Кельн, правда, не знаю, когда.
С сердечным приветом, как всегда,
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 20.05.1961 (суббота)
Дорогой доктор Витч!
Только что я встретил в Асконе Вальтера Меринга. Вид у него растерянный и несчастный. Насколько я понял, он ждет контракта с Вами на свою последнюю книгу* и, естественно, аванса, а также оплаты перепечатки, которые Вы ему, как он мне сказал, обязались включить в условия контракта.
Он, бедный человек, очень неопытен в житейских делах, и я не знаю, насколько верно я передаю Вам то, что он мне сказал. Если все, что он сказал, – правда, то Вы поступили бы очень достойно и великодушно, если бы немного отклонились от традиционных процедур, учитывая его отказ от предложения другого издательства в пользу Вашего. Теперь он чувствует себя человеком, сидящим одновременно на двух стульях, и с Вашей стороны было бы достойно принять нужное решение.
Я обнаружил здесь длинное письмо, пришедшее от Вас в мое отсутствие. То, что Вы думаете о Гуггенхайме, не вполне соответствует действительности – напротив, он всегда был за то, чтобы я издавался у Вас. Именно он увел меня из «Деша» и направил к Вам.
Между тем я получил авторский экземпляр «Жизни взаймы»; суперобложку я считаю очень эффектной, понравилась мне и печать. Надеюсь, что теперь у Вас есть книга, удовлетворяющая Вас и как делового человека, но поживем – увидим. Надеюсь также приехать после работы в Кельн. Уеду я на следующей неделе. Потому что возле моего дома затеяли ремонт дороги, и всю следующую неделю здесь будут грохотать отбойные молотки. Поеду в «деревню», в Нью-Йорк, чтобы отдохнуть и прийти в себя.
Сердечный привет от Вашего
Эриха Марии Ремарка.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 15.06.1961 (четверг)
Дорогой доктор Витч!
С непривычной для меня быстротой возвращаю Вам фотографии. Можете использовать их, как Вам угодно, мне нравятся обе.
Относительно Меринга я думаю приблизительно то же самое, что и Вы. Эти нервные авторы никогда не воспринимают события в их реальном виде.
Меня очень заинтересовало то, что Вы пишете о молодых редакторах, ученых и т. д. Сильное неприятие прошлого мне в целом понятно – куда, собственно говоря, завело их наше и предыдущее поколения? При этом страдают и те, кто был против, но это ничего не меняет – совершенно ничего, хотя, возможно, это неприятие заходит слишком далеко в подсознательное нежелание быть пойманным в ловушку. Полностью очистить стол, убрать с него абсолютно все и тщательно проверять все, что на нем появляется, – такой подход кажется мне неплохим основанием и началом.
Критику в «Зюддойче цайтунг»* я нахожу разумной. Эта книга может вызвать отторжение, так как она выбивается из ряда написанных мною ранее произведений, и многие критики будут настроены против того, что действие разворачивается в отеле «Ритц» и дорогих ресторанах.
Отправляю Вам также две вырезки из «Книжного обозрения «Нью-Йорк таймс»*, в котором из приблизительно пяти тысяч романов выбрано двадцать три. Один из них – «На Западном фронте без перемен», ставший в Германии объектом спецпропаганды и уже поэтому заслуживающий благодарности.
Меня радует, что Ваши отношения с Гуггенхаймом снова наладились. Меньше радует то, что Вы с таким упрямством хотите изменить уже заключенный договор. С легкой усмешкой вспоминаю я свой старый афоризм: никогда не сближайся с издателями, потому что эта дружба часто приводит к тому, что они начинают снижать авансы и пересматривать договоры в свою пользу.
Издатели охотно забывают, когда хотят включить побочные права в аванс, что они в качестве вознаграждения получают их львиную долю и что это является причиной сопротивления авторов, не желающих отдавать кровно заработанное издателю.
Я считаю, что доля издательства в побочных правах явно завышена, и вместе со мной так считает Писательская лига Америки, которая советует авторам – своим членам – не подписывать подобные кабальные договоры.
С тем, что Вы платите высокие авансы, решительно не согласен Гуггенхайм. Он сказал мне, что мог бы в другом издательстве найти и более высокие авансы.
Мы можем поступить просто – аннулировать договор, если задним числом он показался Вам невыгодным и затратным; я ни в коем случае не собираюсь настаивать на том, что Вам кажется невыгодным. С другой стороны, Вы, естественно, понимаете, что договоры должны составлять не я или Гуггенхайм, что я не могу и не хочу задним числом дезавуировать Гуггенхайма. Он мой деловой консультант, и Вам придется быть с ним в нормальных отношениях.
В том, что касается условий выплат, мы уже пошли Вам навстречу и, возможно, будем поступать так и в дальнейшем.
То, что в качестве одного из оснований для изменения договора приводят аргумент, что мне же «слава Богу, неизвестны доходы издательства», как веселое противоречие здравому смыслу позабавило меня от души. Куда мы зайдем, если будем продолжать в том же духе?
Думаю, что все дело в затянувшихся дождях в Кельне. Забудем пока об этом и будем ждать, что принесет нам год. Надеюсь, еще до августа побывать в Кельне.
С наилучшими пожеланиями, всегда преданный Вам
Эрих Мария Ремарк.
Моя секретарша отправила Вам выдержку из критической статьи в «Чикаго трибьюн»* на «Жизнь взаймы», и вы попросили уточнить дату и номер газеты. Мне эти данные неизвестны – «Харкор» прислал мне только вырезку, к тому же мне не совсем понятно, зачем Вам нужна дата. Когда перепечатывают слова критика, обычно обходятся без даты. Если же она Вам все же необходима, то напишите в «Harcourt, Brace & World», New York, 750, Third Avenue. Там точно знают дату и номер.
Роберту М. В. Кемпнеру
Порто-Ронко, 05.01.1962 (пятница)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой дон Роберто!
Я заставил Вас бесконечно долго ждать моей рецензии на Вашу книгу – но она жгла мне пальцы, и я за это время написал целую дюжину рецензий. Всегда недоставало многого, да и сейчас немного недостает – но я понимаю, что обсуждения не должны затягиваться чрезмерно, дабы они имели эффект.
Несмотря на это, мне все время хочется что-то добавить, что-то исправить, и так могло бы продолжаться до бесконечности (именно поэтому я за тридцать лет едва ли написал пять рецензий, «беллетристика» и описание действий мне даются не в пример легче), потому что очень важно, чтобы Ваши издатели получили рецензию вовремя, а именно в этом и заключается цель, и я посылаю ее Вам с некоторой задержкой, не будучи полностью удовлетворенным написанным. Естественно, Ваши издатели имеют право публиковать рукопись целиком или частями в газетах и т. д., выпускать проспекты, включать в каталоги, а также, если Вы захотите, поместить критические отзывы либо в книгу, либо вынести их на суперобложку.
Примите мою сердечную благодарность за Вашу блистательную работу! Благодарю Вас также и за то, что Вы обратились ко мне! Скоро я напишу Вам и о том, что Вам еще пригодится. Наилучшие пожелания с надеждой на скорую встречу от верных Вам
Полетт и Эриха Ремарк.
Копию я отослал в издательство «Европа»!
Ирене Вегнер, Йена
Порто-Ронко, 16.01.1962 (вторник)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогая фрейлейн Вегнер!
К сожалению, книг обо мне или о моей жизни не существует в природе – если, конечно, не считать пары пасквилей из нацистских времен, каковые, впрочем, мне неизвестны и давно канули в небытие. Издатели часто обращаются ко мне с просьбой написать автобиографию, но я всегда им отказываю, ибо считаю, что мою никому не интересную личную жизнь не следует выставлять напоказ.
Точно также я никогда не высказываюсь о своих книгах; пусть они говорят сами за себя. После того как они написаны, я уже ничего не могу для них сделать. Однако я работаю над ними до тех пор, пока они не начинают выглядеть так, будто написаны сами собой. Я убираю все, о чем, как мне кажется, современный читатель уже знает – сто раз пережеванную психологию, переходы, описания и т. д., то есть то, что уже и без того хорошо известно, и пытаюсь быть ясным и кратким настолько, насколько это у меня получается. Мои книги, возможно, выглядят как репортажи – но на самом деле это не так. За текстом всегда стоит идея. Идея «На Западном фронте без перемен» такова: молодые люди, только начавшие жить, лицом к лицу внезапно сталкиваются со смертью и вынуждены приспосабливаться к этой действительности, и что из этого получается. Это по-настоящему человеческая идея, а не простое описание сцен войны.
Видите ли, в той книге я написал о себе больше, чем во всех остальных за многие годы. Надеюсь, Вы сможете этим воспользоваться.
Всего наилучшего,
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 26.06.1962 (вторник)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой доктор Витч!
Могу с большим удовольствием сказать Вам, что Вы доставили мне необычную и неожиданную радость, прислав прекраснейшие в мире розы. Я, как смею надеяться, принадлежу к людям, которые скорее склонны дарить, а не получать подарки – тем сильнее моя радость от того, что иногда случается и нечто противоположное моим привычкам, тем более когда подарки приходят от издателя, то ее просто невозможно скрыть, и она всегда бывает смешана с приятным волнением. Примите мою сердечную благодарность за исполинский букет, он оказался как нельзя кстати на открытии новой террасы, выходящей на озеро. Мало что может так хорошо гармонировать с ароматом таких темных роз, как рейнские, пфальцские, а также – особенно сейчас, когда расцвело так неожиданно наступившее лето, – мозельские вина. Я припас несколько бутылок для Вас и надеюсь, что Вы приедете на исходе лета. Терраса большая, просторная, на ней прохладно, а кроме того, очень приятно сидеть при полной луне.
Сердечный привет и еще раз огромное спасибо – и до скорого,
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 02.10.1962 (вторник)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой доктор Витч!
Объем книги составляет триста десять машинописных страниц.
Пока я продолжаю над ней работать*. Я понимаю, чувствую и переживаю Вашу тревогу – будет ли книга готова к сроку или нет.
Фактор неопределенности, естественно, всегда довлеет над автором. Есть книги, работая над которыми я ежедневно приходил в отчаяние, опаздывал со сдачей на два года, и за эти два года не добивался ничего, кроме инфаркта. Поэтому я, заботясь о своем здоровье, уже много лет стараюсь не назначать точных сроков окончания книг. С этой новой книгой я попал в положение быка, которого гонят с пастбища на Кирмес, и вот мы все оказались в интересном положении: Вы, исполненные благих намерений, а я в сильнейшем напряжении – успею или не успею. Десять дней назад из-за небольшого сердечного недомогания я был вынужден прервать работу на неделю – теперь я снова в строю, но по-прежнему не могу с уверенностью сказать, когда все будет готово.
Для того чтобы и Вы, и я смогли избежать ненужных треволнений, я предлагаю для этой книги сделать иной выбор. Для этого еще есть время, и я не хотел бы стать тем человеком, который все портит, задерживает работу типографии, срывает сроки и вгоняет себя и Вас в отчаяние.
Я доделаю книгу так скоро, как смогу. Если успею к сроку, тем лучше. Я в любом случае прошу Вас заранее позаботиться о возможной замене. Поверьте, только добросовестность заставляет меня делать Вам такое предложение, и я с великой благодарностью принимаю Ваше доброе ко мне отношение.
С наилучшими пожеланиями, Ваш
Эрих Мария Ремарк.
В редакцию «Рурского вестника»
Порто-Ронко, до 10.11.1962
Глубокоуважаемые господа!
Я охотно подтверждаю, что цитированное интервью содержит неверные сведения, которые, вероятно, попали туда по недоразумению. Естественно, я не был «изгнан» из Германии – Боннское правительство не стало «милостиво приглашать меня для подачи заявления о восстановлении германского гражданства», и я не воспринял это как «наглость, на которую я не счел нужным реагировать».
Собственно, не произошло ровным счетом ничего – ни со стороны Бонна, ни с моей стороны. Я был лишен гражданства гитлеровским правительством и в 1947 году стал американцем.
Впрочем, я почти каждый год бываю в Германии. В Германии выходят мои книги, и я принимаю посильное участие в делах новой Германии, в преодолении ее прошлого – в том, чтобы ничего не забыть, ничего не простить, но мужественно и основательно разбирать старые завалы, а также бороться с уцелевшими сторонниками прежнего режима под лозунгом: никогда снова!
С наилучшими пожеланиями, Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Гансу Залю
Порто-Ронко, 18.11.1962 (воскресенье)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой Ганс!
Все твои жалобы я передал Курту Вольфу, который позавчера был у меня на обеде. Курт – духовный наставник и лучший друг Джовановича, так что это самый подходящий человек, к которому следует обратиться. Их издательства теперь объединились. Вероятно, Джованович в декабре приедет сюда. Тогда я с ним и поговорю. Письма не нужны. (Он приедет сюда повидаться с Вольфом.)
Лично я думаю, что ты сделал все что мог. То, что «Таймс» опубликовала твои письма – очень достойный жест со стороны газеты. У меня тоже жена, которая постоянно на меня нападает уже много лет (за то, что я двенадцать лет назад не соизволил поухаживать за ней на какой-то вечеринке) и сильно меня критикует (думаю, что в «Таймс», но возможно, что и в «Геральд трибьюн»). Я в ответ лишь пожимаю плечами, но не без зубовного скрежета. Такие события происходят все время, каждую минуту. У меня в запасе еще много таких примеров. Утешай себя тем, что полезна любая реклама – даже отрицательная. Почти всегда к делу примешивается зависть. Разве миссис Бойль не пишет на подобные темы? (Также и К. Вольф – это между нами – сказал, что она всем известная злюка.)
Я хорошенько возьму в оборот Джовановича. Но – knowing the American publishers for 30 years [10] – я не думаю, что сейчас, два месяца спустя, можно помочь продаже каким-нибудь простым объявлением и что Джованович тоже ничего не сделает. (Другие тоже не будут ничего делать.) То, что никто не упомянул о твоих достоинствах, глупо, но не имеет никакого значения для продаж. Первоклассным я считаю твое решение писать новую книгу. Это самый лучший ответ. Мне самому пришлось бороться двадцать пять лет, прежде чем мои издатели опубликовали первое объявление о моей новой книге.
Довольствуйся тем, что тебе удалось достичь. Одна дурная критика не должна затмить множество хороших отзывов. И тысяча четыреста экземпляров трудной первой книги – это, несомненно, большой успех для Джовановича.
Не грусти, художник, пиши! (Я понимаю, что сейчас ты в ярости – но воплоти ее в буквы!) Говоришь, легко сказать? Но что остается делать?
С наилучшими пожеланиями, твой
Эрих.
Мне нравится, что ты снова разозлился!
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 25.11.1962 (воскресенье)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой доктор Витч!
Я снова вынужден подготовить декларацию о налоге на добавленную стоимость, а именно, за 1961 год.
Прошу Вас, поручите бухгалтерии выяснить размер суммы. Комиссия в десять процентов, которая идет Гуггенхайму, должна быть тоже включена, ее я вычту сам.
Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы сделали это поскорее; я много задолжал во время работы, а финансовое ведомство требует представить декларацию до десятого декабря.
Частные переводы с моего счета на счет Гуггенхайма, естественно, должны считаться моими доходами.
Не могли бы Вы, кроме этого,
Гансу Хабе, улица Серодине, Каза Тульмонелла, Аскона
Курту Шойрену, район Форх, Цюрих,
Фридриху Люфту, Берлин (улицу я не помню, но это легко выяснить) выслать по экземпляру моей книги*.
Также Иоахиму Кайзеру из «Зюддойче цайтунг» и редактору отдела фельетонов той же газеты (я его знаю, но его имя выпало из моей памяти – старость, однако, дает о себе знать).
Вышлите и мне пару экземпляров, но в последнюю очередь.
Сердечный привет и поздравления с рождеством Вашему прекрасному издательству! Вы выситесь над остальными, как могучая башня! Здесь тихо и по-настоящему красиво – синее небо, солнце и обед на террасе.
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 11.02.1963 (понедельник)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой доктор Витч!
1) Как я и предсказывал, Вы, естественно, не прислали Полетт из Берлина газетные вырезки, которые она хотела отправить своей матери*, показать, что ее зять и т. д., хотя и обещали это сделать, глядя на меня невинными голубыми издательскими глазами. Наверное, их просто случайно выбросили. Как прикажете мне теперь быть здесь, в Лос-Анджелесе? (Не хотите ли, заодно, прислать мне пару критических статей Г. Хабе?)
2) Также и обещанные экземпляры «Лиссабона» до сих пор не пришли, но это только полбеды. Дело в том, что оба эти упущения можно было поставить в ряд под вторым и третьим номером, потому что я наконец вспомнил и еще кое-что —
о книге (рецензии!) для Иоахима Кайзера из «Зюддойче цайтунг»,
(статьи!) господина Небауэра из мюнхенской «Абендцайтунг».
Не слишком ли медленно движется эта рекламная деятельность? То, что уже начало медленно катиться, надо, следуя Ницше, лишь немного подтолкнуть.
Хайнц Липман из Цюриха начинает профильное обсуждение моих книг на Северогерманском радио и на других радиостанциях.
Было бы неплохо печатать объявления и в биржевом листке, я так думаю, как старый рекламщик – это принесло бы мне огромную пользу! Вы уже один раз это сделали, и это было превосходно!
Тысяча приветов из страны, где +8 градусов уже считают нестерпимым холодом,
от Вашего
Эриха Марии Ремарка.
Гансу-Герду Рабе
Порто-Ронко, 30.06.1963 (воскресенье)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Дорогой Ганс-Герд!
Большое спасибо за твои письма и прекрасную статью*, в которой содержится многое, о чем я не думал уже несколько десятилетий, и которая уже только поэтому доставила мне большую радость – не говоря уже о дружеских чувствах, громко звучащих в ней. Можешь мне поверить: все напоминает о нашей юности, – тоска и печаль о том, что она так скоро пролетела, о том волшебстве ожидания, которое позже было уже нечем заменить.
