Энтони де Ясаи
Государство
Следовательно, подобное государство разработает немногочисленные и простые законы и не станет применять многие из тех законов, которое оно, возможно, унаследовало. Оно четко обозначит свое нежелание разбирать разногласия в типичных ситуациях, возникающих в условиях свободы контрактов, и осторожно вмешается, если это необходимо, но только в качестве последней инстанции.
Оно не станет добиваться блага для общества, не говоря уже о том, чтобы приказать более благополучным из своих граждан поделиться благополучием с менее удачливыми, и не из-за отсутствия сострадания, а потому, что оно не считает, что наличие у него похвальных и благородных чувств является достаточным основанием для того, чтобы принуждать своих граждан к тому, чтобы те предавались им. Здесь мы должны остановиться и не пытаться (да и мы все равно не смогли бы) выяснить, сдерживает государство «вера в laissez faire», или другое, более изощренное представление относительно его должной роли, или просто безразличие к удовлетворению, которое можно найти за пределами минимального государства.
Если бы государств не существовало, следовало ли бы их изобрести?
Люди приходят к убеждению, что поскольку у них есть государства, то они в них нуждаются.
Ни индивидуальные, ни классовые интересы не могут служить оправданием государства с точки зрения предусмотрительности.
Мы выявили некоторые характерные особенности государства, которое было бы «наилучшим» (иначе говоря, «наименее вредным») для капитализма, двигаясь от идеальных условий для капиталистической собственности и обмена к тому, как себя ведет государство, удовлетворяющее этим условиям, и какие у него могут быть на это причины. Возникающий образ – это образ необычного создания, лишь отдаленно похожего на любое из когда-либо существовавших реальных государств. Те немногие настоящие государства, на которые я намекал для того, чтобы проиллюстрировать свою мысль, были выбраны скорее за свой стиль, ауру, отсутствие властного рвения, чем за то, что они точно воплощали этот идеальный образ. Вероятно, можно было бы воспользоваться обратной процедурой для того, чтобы показать, что менее причудливый, более реалистичный вид государства был бы более вреден для капитала и капитализма, даже если бы оно было беспринципным орудием «двухсот семей» и посылало жандармов или национальную гвардию угнетать бедных.
Государства, с которыми люди сталкиваются в реальной жизни, чаще потому, что их далекие предки были побеждены и вынуждены подчиниться захватчику, а иногда – в результате «выбора без выбора», т. е. принимая одного короля только для того, чтобы избежать угрозы заполучить другого, в сущности, не являются «хорошими для того» или «наименее вредоносными для сего». Они не предназначены для удовлетворения функциональных потребностей, связанных с той или иной системой убеждений, предпочтений, стилей жизни или «способа производства». Это утверждение об автономности государства и независимости его целей не исключает полностью некоторого возможного со временем взаимного приспособления, при котором государство начинает соответствовать обычаям и предпочтениям людей, так же как и они учатся принимать, временами даже с восторгом, некоторые требования государства по отношению к ним.
Любое реальное государство, учитывая его de facto[30] происхождение, прежде всего представляет собой историческое явление, к которому общество должно адаптироваться. Это не удовлетворит тех, кто по своим склонностям или в результате обучения считает, что политические обязательства опираются на моральный долг или благоразумную цель. Вместо банальной теории, согласно которой подчинение является результатом угрозы принуждения, больший интерес вызовут теории, в которых государство возникает по собственной воле его подданных, хотя бы потому, что интеллектуально комфортнее находить складные обоснования веры в то, что нам действительно нужно то, что мы имеем.
В частности, существуют две конкурирующие теории с одинаковым базовым тезисом о том, что если бы государство не существовало, то его следовало бы изобрести. Обе, как я покажу, основаны на самообмане. В первой из них утверждается, что государство нужно всем людям и одно лишь оно способно превратить всеобщий конфликт во всеобщую гармонию. Люди не только в этом нуждаются, но и осознают свою потребность, с помощью общественного договора создавая государство и давая ему власть над собой. Вторая теория предполагает, что государство необходимо имущему классу как неотъемлемый инструмент классового господства. Источником политической власти государства является, некоторым образом, экономическая власть, которую наличие собственности дает имущему классу. Две власти, экономическая и политическая, дополняют друг друга в подавлении пролетариата. Чистейшим, наиболее ярко выраженным представителем сторонников теории общественного договора является Гоббс, а Энгельс – столь же недвусмысленным сторонником теории инструмента классового господства.
У обеих теорий есть неотъемлемое общее ядро: обе они требуют, чтобы люди («народ» в одном случае и «класс капиталистов» в другом) отказались от имеющейся de facto возможности обращения к силе. И та и другая, каждая в присущей ей манере, наделяет монополией на обладание силой (а значит, очевидно, и на ее применение) Левиафана, монарха или классовое государство. В первом случае мотивом является страх, во втором – жадность, но и в том и в другом – предусмотрительность, а не моральные соображения.
Ни одна из этих теорий не дает достаточных оснований полагать, что государство, получив монополию на применение силы, не станет использовать ее против тех, от кого она была получена. Ни одна из них, строго говоря, не является теорией государства, т. е. ни одна не объясняет, почему государство будет поступать так, а не иначе. Действительно, почему оно должно останавливать убийства и грабежи вместо того, чтобы самому поучаствовать в грабежах и при необходимости в убийствах ради своих собственных интересов? Почему оно должно помогать капиталистам притеснять трудящихся вместо того, чтобы приняться за притеснение капиталистов (которое, возможно, окажется более выгодным)? Какой показатель (критерий) максимизирует государство, какова его выгода и что оно предпринимает, чтобы эту выгоду получить? Поведение государства постулируется (оно обеспечивает мир, оно притесняет трудящихся), а не выводится из его рациональных устремлений.
И по теории договора, и по марксистской теории все оружие достается государству. Те, кто, разоружаясь, вооружал его, теперь сами находятся в его власти. Суверенитет государства означает, что нет ничего выше его воли, нет высшей инстанции, которая могла бы заставить его поступить так, а не иначе[31]. В действительности все определяется тем, что Левиафан не дает людям повода к восстанию (Гоббс предполагает, что это так) или, соответственно, тем, что государство подавляет тех, кого следует, т. е. трудящихся.
Конечно, существуют серьезные причины, как априорные, так и эмпирические, по которым эти предположения оказываются неверными, по крайней мере частично, не всегда верными. Трудно всерьез рассчитывать на то, что люди в целом или капиталистический класс вступят в такую игру с по сути дела непредсказуемым государством, исходя из мотива предусмотрительности, хотя они могли бы пойти на это в качестве акта веры. Единственное возможное разумное условие, при котором личный интерес мог бы толкнуть людей на такой риск, – когда вероятные последствия отказа от разоружения в пользу государства выглядят еще более опасными.
Изобретение государства: общественный договор
Политический гедонизм требует благожелательного государства или подданного-конформиста. Если нет ни того, ни другого, то это безрассудство.
Гоббс, умевший быть злым, видел, что у каждого человека есть причины бояться своего собрата, если они похожи.
Все люди, которым требуется самоутверждение, стремятся к превосходству над другими. Если я позволю своему собрату стремиться к превосходству, он захватит мое имущество, поэтому я должен напасть на его имущество первым. Самосохранение заставит нас бороться друг с другом, и начнется «беспощадная война за славу». Жизнь для нас обоих будет «беспросветной, жестокой и кратковременной».
Хотя самосохранение считается пружиной поведения по Гоббсу, ясно, что мне не нужно беспокоиться о себе, если мой сосед на покушается на мою собственность, чтобы возвыситься или опередить меня. Есть ли способ убедить соседа воздержаться от этого? Может быть, сообщить ему, что мне не нужно превосходство над ним и ему нечего бояться? Если самосохранение больше не требует от него быть настороже и он ослабил бдительность, я могу нанести удар и добиться превосходства; так же мог бы поступить и он, если бы я ослабил свою защиту. Поскольку он такой же, как я, я должен его бояться и не могу сделать первый шаг, который позволил бы разорвать порочный круг, будь он не таким, как я.
В современной теории принятия решений такие ситуации называются «дилеммами заключенных»[32]. В описанной ситуации у них нет спонтанного кооперативного решения. Предоставленные самим себе, оба «заключенных», если они рациональны, должны стремиться получить преимущество друг над другом, «признавшись» первыми, и в итоге каждого приговорят к более длительному сроку заключения, чем если бы они сыграли в «воровскую честь» и отказались признаваться. По Гоббсу, жизнь обоих станет более беспросветной и короткой. Единственный выход для них – отказаться от естественного состояния и заключить «соглашение о взаимном доверии», по которому назначенному суверену передается власть, необходимая для обеспечения мира (или естественных прав). Тем самым никто может не бояться, что его доверчивым поведением воспользуются остальные, поэтому все могут вести себя доверчиво. По каким-то причинам суверен будет использовать свою абсолютную власть только для достижения этого результата. У его подданных нет права на восстание, но нет и никаких оснований для этого. Неясно, впрочем, имели бы они это право, будь у них такие основания.
Для корректного изучения дилеммы заключенных, неявно присутствующей в рассуждениях Гоббса, требуется естественное состояние, в котором никакая суверенная власть не может воспрепятствовать участникам привести себя в ничтожное состояние, если они того хотят[33]. Государства находятся в естественном состоянии в том смысле, что у них сохраняется возможность применить силу друг против друга, а их вооружение и суверенитет не передаются сверхгосударству[34].
В этом контексте я рассмотрю две гоббсовские дилеммы – дилемму войны и дилемму торговли. При этом я уделю некоторое внимание и проблеме социальной кооперации, поставленной Руссо, хотя последняя весьма отлична по своей природе (это не «дилемма заключенных», и она требует особых психологических допущений для того, чтобы не привести к добровольной кооперации).
Пусть имеются две суверенные страны («синяя» и «красная», если воспользоваться языком военных маневров). Обе стремятся к «превосходству» в гоббсовском смысле. Порядок их предпочтений таков: (1) победа в войне, (2) разоружение, (3) вооруженный мир и (4) поражение в войне. Им необходимо выбрать между двумя стратегиями – вооружаться и разоружаться, – не зная, что выберет другая страна. «Матрица выигрышей» в такой ситуации приведена на рис. 1.
Рис. 1.
Хотя синие не знают, будут ли красные вооружаться или разоружаться, они выберут «вооружаться», потому что в этом случае они избегают поражения, получают мир с определенными издержками в качестве наихудшего варианта и могут добиться победы, если красные окажутся слабее. Красные похожи на синих и мыслят аналогично, выбирая вариант «вооружаться». Результатом будет правый нижний угол рисунка, вооруженный мир, который является «максимином» (наилучшим решением из наихудших) для враждебно настроенных игроков. Хотя левый верхний угол – мир без издержек – является для них обоих более предпочтительным, он становится недоступным, потому что еще более предпочтительной для каждого является победа над соперником. Оказавшись в левом верхнем углу, синие попытаются попасть в левый нижний, а красные – в правый верхний квадрант, т. е. «кооперативное решение» в виде мира без издержек будет нестабильным в отсутствие сверхгосударства, принуждающего к разоружению.
В широком смысле именно этот результат мы и наблюдаем в реальном мире. Большую часть времени государства проводят в правом нижнем квадранте рисунка, т. е. они живут в состоянии (дорогостоящего) вооруженного мира. Время от времени они сползают в левый нижний или правый верхний квадрант и начинают войну. Происходит ли это из-за неравенства военной мощи, надуманного повода или другой из бесчисленного множества исторических причин возникновения войн – это нас сейчас не интересует. Они не отказываются от суверенитета, несмотря на то что предпочитают левый верхний квадрант правому нижнему. Нам необходимо отметить этот факт и проанализировать его.
Дилемма торговли формально идентична дилемме войны. Пусть имеются те же две страны, «красная» и «синяя». Каждой из них нужны товары другой страны. У обеих один и тот же порядок предпочтений: (1) получить чужие товары бесплатно, (2) обменять свои товары на чужие, (3) сохранить свои товары (торговли нет) и (4) отказаться от своих товаров и не получить чужих (полная потеря, конфискация, экспроприация, списание). Две страны заключают контракт на поставку товаров друг другу (или о займе с последующим возвратом, или об инвестициях для получения дохода). Поскольку отсутствует сверхгосударство, обеспечивающее исполнение контракта, то страны могут либо исполнить его, либо не исполнить, как на рис. 2.
Рис. 2.
Теория игр вновь предсказывает, что ни один из участников не даст другому шанса обмануть себя, поэтому «максимин» опять является доминирующей стратегией для обоих, и в итоге они не будут торговать. Структура их предпочтений и структура выигрышей лишают участников выгод от торговли, если отсутствует сила, обеспечивающая исполнение контрактов. Этот вывод, конечно, опровергается широким распространением торговли, инвестиций и кредитования между национальными юрисдикциями, которые их участники находят в целом выгодными, несмотря на возникающие с определенной частотой плохие долги или случаи невыполнения обязательств. В определенных обстоятельствах государства даже готовы предоставить компенсацию иностранцам и обеспечить исполнение своими гражданами обязательств, которых те пытаются избежать, – абсолютно донкихотские действия по стандартным понятиям базовой теории общественного договора. Не менее идеалистической является добровольная передача средневековыми торговцами и банкирами дел по невыполнению обязательств или спорным контрактам на суд своим коллегам, специально для этого назначенным, но не имеющим в своем распоряжении оружия или полиции, особенно если учесть опасность того, что решение может обернуться против них!
Если история показывает, что две очевидным образом идентичные дилеммы постоянно приводят к противоположным результатам: дилемма войны к вооруженному миру (с эпизодическими войнами), а дилемма торговли – к торговле, то видимое сходство должно скрывать существенные различия. Интуитивно войну по сравнению с торговлей проще рассматривать как отдельное самостоятельное действие. Войну можно вести даже для того, чтобы «покончить со всеми войнами» и установить гегемонию в условиях мира на вечные времена. Торговля же обычно представляет собой бесконечный ряд повторяющихся действий, которые их участники намерены продолжать. К торговле, в отличие от войны, применимы все те факторы, которые в математике и психологии считаются способствующими кооперативным решениям в «повторяющихся» дилеммах заключенных. Однако ни одна из дилемм и их решений в реальном мире не является убедительным аргументом в пользу теории Гоббса об изобретении государства и о бегстве из скотского ничтожества естественного состояния в его широкие объятия.
Является ли более сильным тезис Руссо о том, что люди в естественном состоянии неспособны организовать социальную кооперацию, необходимую для реализации их общего блага (общей воли)? Базовая формулировка проблемы содержится во «Втором рассуждении» и известна как притча об охоте[35]. Если двое охотников выслеживают оленя, то они гарантированно его поймают только в том случае, если каждый из охотников будет стоять на своей позиции. Таким образом они могут бессознательно познакомиться с идеей взаимных обязательств (которая, по Руссо, открывает путь от естественного состояния к гражданскому обществу), но только если этого требуют их насущные интересы в данный момент. Однако они не обладают предусмотрительностью и «не помышляют даже о завтрашнем дне». Поэтому если один из охотников заметит пробегающего зайца, он оставит выслеживание оленя и погонится за зайцем, лишив второго охотника оленя, да и вообще какой бы то ни было добычи. Матрица выигрышей в таком взаимодействии будет выглядеть, как показано на рис. 3[36].
Рис. 3.
Поскольку оба охотника предпочитают зайцу оленя или хотя бы половину оленя, то ни у одного из них нет стимула обманывать другого, оставляя того стоять, пока сам он будет гоняться за зайцем. Поэтому, действуя рационально, никто не выберет стратегию «максимина» (гнаться за зайцем в правом нижнем углу). Охота на оленя тем самым кардинально отличается от настоящей дилеммы заключенных в гоббсовском смысле. Социальная кооперация не является дилеммой и по этой причине не требует принуждения. На охоте проблема (но не дилемма) возникает только вследствие недальновидности одного из охотников, который не видит, что гарантированный олень в конце охоты лучше гарантированного зайца. (Если бы оба охотника страдали от полной потери предвидения, то они могли бы «объективно» столкнуться с дилеммой заключенных, не почувствовав этого. Ни одного из них не заботил бы конечный результат охоты, они не подумали бы об упущенном олене, не говоря уже о том, чтобы договориться (т. е. вступить в общественный договор, создающий государство) о том, как им поймать оленя, а не зайца, что является единственной причиной, которая способна помешать охоте идти своим чередом, после чего оба охотника разбегутся после игры, если они ее вообще разглядят.)
Тогда, предполагая, что хотя бы второй охотник осознает преимущества пребывания первого на своем месте, каковы возможные решения для того, чтобы преодолеть недальновидность или безответственность первого охотника? Решение в рамках теории общественного договора состоит в том, чтобы сделать его участником общественного договора, при необходимости добровольно соглашающимся на принуждение. Но тогда трудно понять, почему он увидит преимущество общественного договора, если он не видит преимущества в том, чтобы стоять начеку[37]. Он либо близорук и не видит ни того, ни другого, либо нет, и тогда охотникам не нужен общественный договор.
Более перспективное направление рассуждений – предположить, что охотники раньше занимались совместной охотой и по счастливой случайности, не встретив зайца, добыли оленя. Второй охотник (дальновидный) сохранил четверть от него. На следующей охоте он показал ее недальновидному первому охотнику, чтобы тот остался на своей позиции, и отдал эту часть ему в конце охоты, оставив себе целиком свежего оленя, которого они успешно добыли вместе. (Конечно, не забыв снова отложить четверть оленя в «фонд заработной платы».) Таково в слегка сокращенном варианте повествование об умеренности, накоплении капитала, естественном отборе, дифференциации вклада и вознаграждения за предпринимательскую инициативу и наемный труд и, более того, об организации социальной кооперации и об определении условий, на которых участники готовы эту кооперацию продолжать. (В разделе «Как справедливость отменяет контракты», с. 213–217, мы ответим на утверждение о том, что добровольная социальная кооперация связана не с условиями, на которые соглашаются участники, а с разумностью этих условий. Если условия, которые оказались способными породить социальную кооперацию, не могут уже только по этой причине считаться разумными, то возникает неясность относительно смысла самой социальной кооперации. Что же тогда такое кооперация на неразумных условиях?)
Эта история, однако, не ведет естественным образом к некому счастливому концу, который мы привыкли связывать с выходом из естественного состояния. Она не объясняет, почему у рациональных людей, живущих в естественном состоянии, должны иметься предпочтения в пользу государства и стремление его изобрести (и ничего не говорит о гражданских предпочтениях людей, которые были воспитаны в государстве и государством и никогда не имели случая столкнуться с естественным состоянием).
Люди живут в государствах, жили в них в течение многих поколений, и у них нет практического способа при желании оказаться вне их. Сами государства находятся в естественном состоянии; некоторые из них, будучи частями Римской империи или британскими колониями, испытывали нечто близкое к той степени безопасности, которую дает сверхгосударство; и если бы они захотели передать свой суверенитет сверхгосударству, то для этого существуют по крайней мере некоторые практические шаги, которые они могли бы предпринять. Но ничего подобного не делается. Государства вполне удовлетворены тем, что слышат свой собственный голос в ООН при всей бессмысленности этой организации. И что, разве отсутствуют обоснованные сомнения в том, что люди займутся организацией общественного договора, имея возможность, подобно государствам, этого не делать?
На протяжении истории государства знавали и мир и войну. В результате войн некоторые государства погибли как таковые, хотя возникло гораздо больше новых. Большинство, однако, сумело пережить более одной войны и кое-как существует, не считая, впрочем, свое существование настолько «беспросветным и жестоким», чтобы жизнь в рамках всемирного государства выглядела заманчиво. Даже вполне конкретная дилемма заключенных, в которой две ядерные сверхдержавы стоят перед угрозой уничтожения и вынуждены нести издержки на поддержание контругроз, до сих пор не толкнула их на поиски защиты и гарантированного самосохранения под эгидой советско-американского общественного договора.
На менее апокалиптическом уровне политика «разори соседа» в международной торговле является прекрасной практической иллюстрацией дилеммы заключенных применительно к государствам. Вообще говоря, все государства могли бы выиграть благодаря кооперативному поведению, если бы они создали возможность для полной реализации потенциальных выгод от торговли, точно так же как все заключенные выиграли бы, если бы никто не предавал остальных, сознаваясь в преступлении. Однако «доминантная стратегия» каждого государства (как показывают рассуждения об «оптимальных тарифах») заключается в дискриминационной торговой политике, высоких тарифах, конкурентной девальвации и т. д. Эта стратегия «доминирует» на том основании, что если все остальные государства ведут себя хорошо и придерживаются фритредерской политики, первое государство, отступившееся от нее, получит выгоду, а если отступают все остальные государства, то оно понесет потери, если не отступит само. Предположительным исходом игры, в которой каждое государство применяет свою доминантную стратегию, является эскалация торговой войны, в которой все быстро беднеют и не могут ничего с этим поделать в отсутствие сверхгосударства, обладающего возможностями для принуждения. На деле же большинство государств бóльшую часть времени ведет себя в международной торговле достаточно хорошо. У них либо нет доминантной стратегии, либо есть, но она не связана с отклонением от «хорошего» поведения. Большинство государств бóльшую часть времени придерживаются правил ГАТТ (которые являются «кооперативным решением», если использовать язык теории игр). Торговые войны обычно представляют собой мелкие стычки между несколькими государствами, ограниченные несколькими товарами, и вместо эскалации, которой можно было бы ожидать, они обычно угасают. Такая «частично свободная торговля», как и «частичный мир», достигается при отсутствии государства над государствами и без передачи ему власти. Полностью свободная торговля, как и всеобщий мир, с большинства точек зрения может представляться более удовлетворительной, но издержки от дополнительной удовлетворенности должны представляться участникам запретительными; государства не подчиняются добровольно доминированию, даже если доминирующее образование носит название, например, Демократической Федерации Независимых Народов.
Однако люди, т. е. физические лица, как предполагает теория общественного договора, должны добровольно подчиниться. В отличие от государств, реально существующих в рамках международных отношений, люди как физические лица не имеют возможности возразить этому предположению. На протяжении веков, со времен Гоббса, если не раньше, политическая теория полагала, что людей на самом деле не особенно беспокоит потенциальная угроза принуждения, но они слишком боятся вреда, который им может причинить «хаос», возникающий в отсутствие принуждения (гоббсовская версия общественного договора), или слишком заинтересованы в благотворных результатах такого принуждения (более широкая основа для общественного договора, заложенная Руссо)[38]. Я считаю, что именно так следует прочитывать загадочное и глубокое наблюдение Лео Штрауса (мало кто высказывался более сильно и глубоко об этих вопросах), что Гоббс «создал» политический гедонизм, преобразовавший жизнь «в таком масштабе, какого никогда ранее не достигало никакое другое учение»[39]. Не очень существенно, что вместо удовольствия (к которому, как принято считать, стремятся гедонисты) Гоббс говорил о самосохранении как о цели, объясняющей действия[40]. Со времен Гоббса неявно считается самоочевидным, что люди нуждаются в государстве или хотят иметь его потому, что их гедонистические исчисления удовольствий и страданий ipso facto[41] благоприятствуют этому.
Недавние исследования дилеммы заключенных, как теоретические, применительно к ее логической структуре, так и экспериментальные, применительно к реальному поведению в подобных ситуациях, показали, что согласие участников с принуждением не является необходимым условием для нахождения «кооперативного решения»[42]. Некоторые ключевые шаги к получению этого результата таковы: (а) признать, что дилемма может возникнуть более одного раза (т. е. может быть повторяющейся или последовательной «игрой»), так что принятие «одношаговой» рациональности в качестве исходной точки может привести к неправильному предсказанию реальных ходов рациональных игроков; (б) сделать ход игрока отчасти зависящим от хода другого игрока на предыдущем шаге последовательной игры или вообще какой-либо другой игры (т. е. сделать его зависящим от опыта), так, чтобы каждый игрок учитывал сложившуюся репутацию другого игрока в отношении «твердости» или «мягкости» последнего; (в) сделать так, чтобы он играл, как если бы второй игрок придерживался принципа «зуб за зуб»; (г) ввести тем или иным способом учет относительной ценности настоящего и будущего; (д) сделать так, чтобы более высокий выигрыш при нахождении кооперативного решения подталкивал участников стремиться к кооперативному решению в последующих играх. Интуитивно представляется разумным, что в естественном состоянии, где люди не забивают друг друга немедленно дубинками до смерти в некооперативном решении одношаговой дилеммы заключенных, а выживают и имеют возможность и стимул оценить и учесть способность другого к возмездию, мстительность, взаимную защиту, благодарность, «честную игру» и т. д., дилемма заключенных становится гораздо более сложной и теряет большую часть своей неразрешимости.
Не следует и ограничивать применимость этого результата исключительно bellum omnium contrs omnes[43]. Гоббс заставляет людей выбирать Левиафана, чтобы создать порядок из предполагаемого хаоса. Но людям необязательно выбирать его, поскольку своего рода кооперативное решение, своего рода порядок возникает и в естественном состоянии, хотя это, вероятно, не тот же самый порядок, который создает государство. И количественные, и качественные различия возможны и, более того, весьма вероятны, хотя очень трудно сформулировать разумные гипотезы о том, каким в точности будет добровольное решение. Оценка того, будет ли оно лучше или хуже продукта деятельности государства, неизбежно останется делом вкуса. Важно не смешивать вопрос о том, как нам нравится тот или иной продукт, с гораздо более серьезным вопросом о том, как нам нравится в целом общество, где порядок является продуктом государства, в сравнении с тем обществом (естественным состоянием), в котором он устанавливается добровольно.
Это рассуждение можно легко продолжить следующим образом: что верно для порядка, то верно и для других общественных благ [public goods], производству которых предположительно препятствует дилемма заключенных в ее строгой интерпретации и родственная ей, но более общая проблема безбилетника [free-rider][44]. Когда общественное благо, ска жем, чистый воздух, мощеные улицы или национальная оборона, произведено, то людям нельзя запретить потреблять его независимо от того, оплатили ли они свою долю издержек производства этого общественного блага. (В главе 4, с. 301–304, у нас будет возможность поговорить о том, что может означать «их доля» в смысле части издержек, которые должны быть возложены на конкретного человека.) Поэтому многие не станут нести «свою долю» бремени, и общественное благо не будет производиться или поддерживаться, если только государство не вмешается и не заставит всех потенциальных безбилетников заплатить – одним ударом преодолевая «изоляцию», поскольку превращает каждое индивидуальное действие в элемент общей воли, и «гарантируя» каждому заплатившему индивиду, что он не является единственным глупцом, поскольку все остальные тоже платят[45]. Если общая дилемма воспринимается как последовательная игра, бесконечный процесс обучения общества, кажется очевидным, что она может иметь решение на каждой промежуточной стадии, и будет необоснованным исключать вероятность того, что по крайней мере некоторые из решений будут кооперативными, и в качестве общего утверждения можно говорить о том, что по крайней мере некоторое количество некоторых общественных благ будет производиться на добровольной основе.