Энни Кей
Колокол, мельница, хлопковый мед

– Почему сразу решили, что это убийство?

Генри вздрогнул и вернулся в сегодняшний день.

– Не знаю, наверное, так принято думать у полиции – предполагать самое плохое. Но, если честно, другое и не приходило в голову, когда мы увидели Джинни. Как могла маленькая хрупкая девочка нанести себе кровавые раны, а потом повеситься? Такое просто не укладывалось в голове. Конечно, решили, что это мог сделать кто-то другой.

– И кто бы это мог быть, как считаете?

Генри пожал плечами:

– Понятия не имею. Холмсли Вейл – не самое дружелюбное место на земле, но страшно представить, что кто-то мог сотворить такое. Конечно, наша семья не пользуется расположением или особенной любовью соседей, но у нас никогда не было открытых конфликтов ни с кем. И особенно все это не вязалось с Джинни, которую все обожали. Чтобы кто-то мог прийти и убить лучшего человечка в округе? Нет, это в голове не укладывалось, хотя поначалу и казалось убедительнее версии самоубийства.

– Когда вы узнали, что это был суицид?

– На следующий же день. Если вид мертвой Джинни принес с собой самые бурные реакции, то известие о самоубийстве парализовало родителей. Они, да и я тоже, поверить не могли в это. Джинни была не таким человеком. Да она была последним человеком, от которого этого можно было бы ожидать. Тем более вся эта жестокость и какая-то… Не подумайте, что я хочу обесценить эмоции Джинни, но в том, что она сделала, была какая-то театральщина, истерия, какой-то кич. Все это было на нее так не похоже, так вызывающе дико.

– Еще и стихи эти… – не сдержалась я.

– Ах да, стихи, – кивнул с усмешкой Генри. – Жутковатый стишок Джинни Харди. До сих пор не понимаю, что это было, что на нее нашло. Но эта страшилка в рифму не укладывается в характер моей сестры больше, чем самоубийство. Да, она была творческой личностью, притом совсем еще юной. Ну, знаете, подростки и сами по себе довольно экзальтированные, впечатлительные, рассуждающие абсолютными категориями. Но Джинни все это как будто обходило стороной, с ней никогда не возникало проблем. Вернее, так казалось. А проблемы, конечно, у нее были, раз случилось то, что случилось.

– Наверное, сложно не винить себя за то, что не замечал проблем близкого человека, – сказала я.

Генри, кажется, почувствовал в моих словах понимание:

– У вас тоже покончил с собой кто-то из близких?

– Нет, – запротестовала я. – То есть да. Но там немного другое было дело.

Я совершенно запуталась и растерялась. Все еще не могла до конца осознать, что далекое и печальное прошлое имело непосредственное отношение ко мне и к моей семье.

– Почитаете, может, когда-нибудь мою книгу, думаю, будет понятнее, – неловко подытожила я.

– Обязательно это сделаю, – ответил Генри, внимательно меня рассматривая. – В тот момент, когда все произошло, я не винил себя. Тогда на меня просто напал ступор, не было понимания, как это произошло и что делать дальше. Из-за того, что от версии убийства отказались, мы с отцом смогли вернуться домой. Полицейские расспрашивали нас о Джинни, копались в ее вещах, но ничего интересного не нашли. Вселенная Джинни была наполнена учебой и стихами. Никаких тайных параллельных жизней Лоры Палмер, абсолютно нормальное существование слишком хорошей для этого мира девочки-подростка.

– Она не оставила других записок, кроме стихотворения?

– Нет, ни одной.

– Возможно, она вела дневник?

– Да, вела, но там не нашлось ничего, что объяснило бы ее поступок. Да и в пару последних месяцев она его забросила. Словом, одни вопросы, но никаких ответов. Отец был совершенно сломлен, вот кто действительно себя винил. Бегал по всему Холмсли Вейл, разговаривал со всеми, чтобы разобраться в причинах. Но все без толку. Никто не мог ему ответить, почему его дочь убила себя. Знаете, чужое горе пробуждает в людях внутренний эгоизм, думаешь: хорошо, что это не случилось со мной, с моим ребенком. Или начинают выдумывать причины типа: «Ну, это же богатая семейка, они там все избалованы, наверное, родители купили ей пони не того цвета». Не удивлюсь, что многие даже злорадствовали и говорили, что так нам и надо. Вот только Джинни ни в чем не была виновата. Она этого не заслужила.

Рассказ расстраивал Генри все больше, а мне все больше хотелось ему как-то помочь.

– Мне кажется, отец поступил так с собой в итоге, потому что не нашел ответов. И как будто хотел таким образом стать ближе к Джинни. Он так и написал в записке: ушел за своей маленькой девочкой, чтобы ей не было одиноко. Хотел на том свете узнать, что он сделал не так, почему не смог ей помочь. Почему не был хорошим отцом, чтобы она пришла к нему и рассказала, что ее волнует. Он бы мир перевернул для нее. Но она не пришла, а он себя за это не простил.

– А ваша мама?

– Мама надолго зависла в стадии отрицания: не принимала смерть Джинни. Когда она вернулась из больницы, начала жить своей обычной жизнью. Меня это пугало, отца раздражало, но его почти и не бывало в доме в то время. Врачи прописали маме различные таблетки, не уверена, что она их принимала. Наш дом пару недель напоминал сцену какого-то театра абсурда. И когда я думал, что хуже уже быть не может, отец покончил с собой. Для мамы это стало новым триггером, который вывел ее состояние на новый кошмарный уровень. Я уже никогда не видел ее прежней, такой, как до смерти Джинни. Сейчас она находится в одной хорошей больнице в паре часов езды. Я иногда приезжаю, хотя она уже не узнает меня. Или делает вид, что не узнает. Такая вот печальная история семьи Харди. Если честно, не представляю, как вы из этого сможете сделать роман, который люди будут с интересом читать.

Я растерялась:

– Думаю, можно поговорить еще с кем-то из тех, кто знал Джинни и собрать разные свидетельства о событиях тех лет. Если у вас будет еще время, мы могли бы поговорить подробнее о вашей сестре. Если вы, конечно, не возражаете.

Генри облокотился на стол и с самой очаровательной улыбкой на свете спросил:

– А есть хотя бы крохотная надежда на то, что во время нашей следующей встречи мы поговорим и о вас тоже? Мне бы этого очень хотелось.

Глава пятая, в которой я попадаю в страну чудес и встречаю самую красивую женщину Холмсли Вейл

– Вот уж в чем сомневаться не приходилось, так это в том, что Мэдди немедленно засунет свою голову в самый жуткий дом в округе, – голос Джей Си по местному телефону звучал еще более саркастично, чем обычно, но все-таки по-доброму.

Со связью в Холмсли Вейл была настоящая беда, и мне пришлось звонить другу по старому проводному бледно-голубому аппарату с закрученным шнуром. Для создания иллюзии конфиденциальности моего разговора Джордж даже пообещал мне не поднимать в это время параллельную трубку аппарата на стойке.

Джей Си первым делом отчитал меня за то, что пропала, хотя и догадался, что я осталась без мобильной связи. Ему не терпелось узнать все новости, но я всерьез переживала, что меня могут подслушать. Спрятавшись с головой под одеяло с телефоном, я пересказала ему мои разговоры за последние сутки. Мне казалось, что я находилась в Холмсли Вейл уже пару недель, потому что событий прошлого в этой деревне хватило бы на несколько месяцев.

Выслушав мой рассказ о разговоре с Дилан, Джей Си очень заинтересовался.

– Думаю, тебе стоит сразу все записывать, Мэдди, потому что анализировать материал так будет намного проще. И найди где-нибудь интернет, и присылай все мне, будем вместе думать. Что касается призрака Джинни Харди и его встреч с парнями перед исчезновением, думаю, история мутная, и вряд ли связывает одно с другим. Мало ли кто это был. Думаю, ты и сама там встретишь пару десятков таких призраков, похоже, в Холмсли Вейл это не редкость. Но вот письма со стихами – точно не совпадение, тут я с Дилан согласен. И значит, похититель целенаправленно выбирал именно этих детей. Но почему? И что он хотел сказать этим сообщением? Тем более одним и тем же. Стихи, откровенно говоря, так себе, хоть ты и читаешь их с подходящим подвыванием. Да-да, и не закатывай глаза, я слышу, как ты это делаешь, – добавил он с улыбкой.

Поймал, я действительно закатила глаза.

– Ла-а-а-дно. Согласна, с письмами история странная. И стих этот странный. Но ясности не добавляет, к сожалению.

– Да, не очень, конечно, помогает то, что эту историю с Харди знает вся округа. Это может быть буквально кто угодно. А там, где одновременно на улице двух человек не встретишь, можно похищение организовать и средь бела дня.

– В таком тумане, как здесь, похититель может даже пропустить потенциальную жертву, если уж на то пошло. Но в целом да, пока наш преступник – иголка в стоге сена, неудивительно, что поиски парней заглохли на старте. Как бы то же самое не случилось с моим романом: не представляю, как из этой истории сделать что-то большее, чем криминальную сводку в местной газете. Генри Харди был прав: когда люди слышат о чужом несчастье, в первую очередь начинают эгоистично думать о себе.

– Ах да, Генри Харди. Наш последний из рода Баскервилей, – Джей Си даже не пытался скрывать своего пренебрежительного отношения.

– Есть чувство, что тебе уже не нравится человек, которого ты в глаза не видел, – заметила я.

– Да я просто слышу по голосу, что наш загадочный Дориан Грей что-то очень быстро начал нравиться тебе.

Хорошо, что мы говорили по телефону: я немедленно залилась краской.

– И вовсе нет, – пробурчала я.

– Мэдди, я тебя знаю. Ты говоришь о нем тем же голосом, что и о Томе Хиддлстоне.

– Вовсе нет, – упрямо повторила я. – Ничего тебе рассказывать вообще не буду.

– Ну, не сердись, Мэдди, я же любя. Просто не хочу, чтобы ты увлекалась слишком сильно человеком, чья семья явно оставила ему набор психологических травм.

– По твоей логике, тебе и со мной общаться не следует, – совсем разозлилась я.

– Согласись, что у вас все-таки очень разные ситуации: ты не доставала из петли пятнадцатилетнюю сестру, покромсавшую себя ножом. И не продолжила спокойно жить в том же доме, где двое ближайших родственников покончили с собой.

– То есть в мой дом мне тоже возвращаться не следует.

Теперь неслышный звук закатываемых глаз донесся и до Холмсли Вейл.

– Мэдди, если ты перестанешь на пару минут обижаться и задумаешься, то согласишься, что он пережил масштабную травму, и большой вопрос, пережил ли. За двадцать лет он не обзавелся ни семьей, ни какой-нибудь девушкой, живет затворником, что само по себе, конечно, не конец света, но в совокупности с анамнезом – не звоночек, а набат. Поэтому ты, конечно, материал собирай, но будь осторожна. Я же волнуюсь за тебя.

И хотя это было очень мило, мне очень не нравилось такое отношение Джей Си. Скрывать от самой себя это было бессмысленно: я увлеклась Генри Харди самым наивным и смешным образом.

Конечно, Джей Си был прав, мне стоило быть осторожнее в местечке, где пропадали такие крепыши, как Бобби Джентли, а я вынюхивала все с таким очевидным рвением. Друг поддержал мою идею развивать историю Джинни Харди, а не давить на больную мозоль горевавших родителей подростков.

Сама Джинни вызывала у меня противоречивые чувства. Я видела ее взрослой талантливой женщиной в теле маленькой девочки, которую внезапно переключило и сделало тем странным человеком, который пишет жуткие стишки и режет себя ножами. Что же с тобой случилось, Джинни? Пока ответ на этот вопрос терялся в тумане прошлого. И была ли причина в Генри Харди или нет, но меня история умершей двадцать лет назад девочки волновала все больше. Сколько бы мне ни хотелось на следующий день снова отправиться в замок Харди и придумывать миллион вопросов о Джинни, чтобы просто побыть с Генри, нужно было найти и других людей, знавших мою вынужденную героиню лично.

Генри предложил мне поговорить с приходским священником, который сегодня, как и двадцать лет назад, руководил местной паствой. Признаюсь, я без энтузиазма восприняла это предложение, потому что бессознательно боюсь служителей церкви безо всяких объективных причин. Ну, скажем, не совсем без причин: большая набожность моей матери не уберегла ее, а, на мой взгляд, даже усугубила и без того печальное состояние. А в свете разговора о суициднице перспективы казались мне еще более бесплодными: ну, что мне может рассказать престарелый священник о молодой девчонке? Что он иногда встречал ее на улице? Но выбирать мне особенно не приходилось, а Генри даже настаивал на том, чтобы я поговорила. Ему, конечно, было виднее.

Мыслями я то и дело возвращалась к отправителю письма. Первоначальная гипотеза, что это была Дилан, быстро исчерпала себя. Но кто-то же все-таки отправил письмо. И если это не был никто из семьи Микки, может, кто-то из семьи Бобби?

После «радушного» приема матери второго мальчика врываться в семью Джентли я не спешила. Дилан рассказала, что, в отличие от их собственной семьи, у этих она была полной: муж, жена и даже ребенок – совсем еще маленькая сестра Бобби, появившаяся на свет несколько месяцев назад. Мне всегда было интересно, есть ли жизнь после того, как судьба отбирает у тебя единственного сына, дочь, любимого человека. Кажется, Джентли пытались жить дальше и создали себе новый смысл, который сейчас занимал все их время. Маме Микки на такое надеяться не приходилось.

Бередить их раны мне совсем не хотелось. Но я была эгоистом, который пытался им помочь, как бы парадоксально это ни звучало. А значит, мне требовалось собрать в кулак всю свою смелость или даже откопать наглость и хоть как-то пообщаться с Джентли, выбрав любой подходящий повод.

Это было моим планом на следующий день. День, который следовало непременно занять, чтобы после него снова встретиться с Генри на конюшне, где он обещал «лишить меня лошадиной девственности».

После первого эмоционального завтрака с Джорджем и Ритой я решила, что буду есть в своей комнате, других ресторанчиках или в присутствии других посетителей «Кабана и хряка». Последний способ был легко реализован вечером: пивные закуски в окружении местных жителей, которые хотя и продолжали бросать на меня противоречивые взгляды, все же утратили первоначальный интерес и делали это все реже. Остаток вечера заняла систематизация полученных сведений, которая меня совершенно вымотала, и я завалилась спать с ноутбуком на коленях.

Раннее туманное и откровенно холодное утро вырвало меня из сна и подсказало быстренько сбежать от утренней встречи с моими хозяевами: о том, что они еще не вставали, можно было легко догадаться по абсолютной звенящей тишине. Впопыхах натянув на себя половину содержимого чемодана, я выскочила на улицу.

Погода в Холмсли Вейл уже не вызывала того удивления, что еще два дня назад. Тем не менее утренний туман крепко захватывал легкие в тиски холода, так что я даже стала хватать ртом воздух, как рыбка на берегу. Быстро перебирая ногами, я пошла на свет ближайшей горящей витрины, даже не понимая, что там внутри, да и не особо об этом заботясь. «Вот так и начинаются фильмы ужасов», – промелькнула быстрая мысль, прежде чем я ввалилась в двери… и тут же попала в сказочную страну, сотканную из тепла и запаха выпечки.

Повсюду царил мягкий желтый цвет, как обычно и бывает в пекарнях. Может, это какой-то заговор, благодаря которому невозможно не покупать эти коварные углеводы, пахнущие детством и покрытые масляной корочкой, которой покрыты все самые безжалостные изделия на свете. Ровно таким же уверенным образом, каким меня схватил туман за окном, уют и тепло этого места немедленно сняли с меня капюшон и расстегнули парку.

Все вокруг состояло из светлого дерева и стекла. И из теста, конечно. Огромные прозрачные шкафы с выпечкой сияли, как рождественские елки. Крутящиеся полки внутри показывали самые заманчивые булочки со всех их привлекательных сторон. Стеллажи демонстрировали хлеб различных оттенков и форм, подписанный черными ценниками с меловыми буквами и цифрами. А за мной, ошарашенно рассматривающей все это чудо ручного труда, с довольной улыбкой наблюдала симпатичная полноватая женщина неопределенного возраста, с крупными каштановыми локонами. Она скрестила на груди кругленькие и румяные руки.

Заметив ее взгляд, я смутилась, а она расхохоталась, совершенно удовлетворенная такой реакцией. Тут и я уже не могла не улыбнуться – такой она была заразительно светлой.

– Ну, вы, вероятно, наша модная писательница, которая живет у Джорджа? – без вступления заявила она воркующим альтом.

– Здравствуйте, меня зовут Мад, и я действительно пишу книгу, скрывать что-либо в Холмсли Вейл, кажется, совершенно невозможно, – я обескураженно развела руками.

– А зачем что-то скрывать? – спросила она риторически, вытирая влажные ладошки о фартук и протягивая мне одну для знакомства. – Минни Джентли.

Я задержала ее руку в своей, стараясь прикрутить услышанную фамилию к уже известным мне фактам, а имя – к габаритам. Судя по возрасту, Минни вполне походила на хорошо сохранившуюся маму девятнадцатилетнего сына. Но я помнила, что у родителей Бобби был грудной малыш, с которым мама, скорее всего, находилась бы дома, а не с утра пораньше в этой красивой булочной. Да и, честно говоря, жизнерадостная Минни совсем не тянула на женщину, недосыпающую из-за младенца или потерявшую взрослого сына пару лет назад. Так или иначе в моем представлении это должно было отразиться на внешности, настроении и возможности присутствия на рабочем месте ни свет ни заря. В конечном итоге я вспомнила, что нахожусь в деревне, где люди живут годами, расползаясь огромными семьями по всему Холмсли Вейл, да и фамилия Джентли – не самая уникальная на земле.

Все это пронеслось, как мне казалось, за долю секунды в голове, но не ускользнуло от внимательных бойких глаз Минни:

– О, я чувствую, и моя фамилия вам тоже знакома, Мад, правильно я говорю?

Ничего от нее было не скрыть.

– Отпираться бесполезно, – с извиняющимся видом я пожала плечами. – Мне действительно знакома ваша фамилия. В ваших местах, насколько я знаю, нечасто происходят из ряда вон выходящие случаи, и да, один из них связан, кажется, с вашей семьей.

Конец предложения я постаралась сделать вопросительным. Теперь уже Минни пришлось согласно кивать:

– Все верно, Мэдди, Бобби – мой племянник.

Я не могла не заметить, что она сказала не «был моим племянником». Все же исчезновение оставляет родным надежду на то, что их близкие живы.

– Мне жаль, что с ним это произошло, – надеюсь, мои слова прозвучали искренне.

– Что уж тут, – Минни всплеснула полотенцем. – Чаю с булочкой хотите или просто погреться зашли?

– Да, с удовольствием выпью чаю. А с сыром булочки есть?

Булочки у Минни были со всем возможным, и я внутренне порадовалась, что в Холмсли Вейл нет общественного транспорта и всю эту сладко-ароматную вкусноту я смогу согнать с помощью долгих пеших прогулок.

В ванильном раю не хватало только столиков, но возле окна была пристроена короткая стойка, рядом с которой уверенно стояли на ногах два высоких барных стула с деревянными сиденьями. Там Минни и устроила мой завтрак с травяным чаем, слойкой с ветчиной и тостом с расплавленным до неприличия сыром.

Убедившись, что я поела и могу отвечать на вопросы, не думая без конца о еде, она спросила:

– Вы приехали, чтобы написать о нем? Написать о Бобби?

– Да, – сначала сказала я. – Нет.

Даже сейчас не могу сказать, какой из этих ответов был честным, а какой – истинным. Минни не стала цепляться к словам, только покивала, как будто понимающе.

– И как продвигается? – поинтересовалась она.

– Пока непонятно, – я развела руками. – Только приехала. Информации много и одновременно мало. Может, вы мне что-нибудь расскажете.

Бровь Минни поползла вверх с нескрываемым негативом.

– Ого, так ваш визит – не случайность, – протянула она.

– Нет-нет, – замахала руками я. – Чистая случайность. По правде говоря, я шла в ресторанчик, чтобы позавтракать, а сюда завернула не иначе как чудом, честное слово. Нет, если вы не хотите обсуждать эту тему, я допью свой чай и удалюсь, конечно.

С секунду Минни размышляла, пока не решила, что я все же безобидна:

– Ладно уж, поболтаем. Все равно делать нечего, так рано к нам никто не добирается, а если и зайдут, рассиживаться все равно не будут, возьмут хлеба и круассанов и снова оставят нас вдвоем.

Хотя я и запланировала встречу со священником, спешить к нему совершенно не хотелось. У Минни было так тепло, вкусно и хорошо, а на улице – напротив, влажно, мокро и противно, что я без малейших сомнений удобнее расположилась на неудобном стуле, готовая слушать историю Бобби Джентли.

– Да рассказывать особенно нечего, – рубила мои надежды на новый роман Минни. – Бобби – сын моего брата. Его тоже зовут Бобби.

Видя, как я не смогла подавить улыбку, Минни развела руками и сделала преувеличенный поклон:

– Да, мы не из клана Харди, но Роберт – наше семейное имя, его носил и наш отец, так что все в духе традиций.

Я постаралась сделать извиняющееся лицо.

– Ну так вот, – продолжала Минни. – Бобби – обычный парень. Не самый умный, но и не дурак какой-то там. Бобби и Бобби. Здоровый, большой такой…

– Как вы думаете, Минни, а где сейчас Бобби?

Разговор о парне в настоящем времени вызывал противоречивые чувства – ведь прошло два года, с тех пор как он исчез. И если тетя говорила о нем так, значит, считала, что с ним все в порядке где-то в другом месте.

Но Минни замялась, вопрос ей явно не нравился.

– Где Бобби? – она закатила глаза, как школьник, которого поймали на невыученном уроке. – По правде говоря, не знаю. Никто не знает. Сами ведь слышали: Бобби пропал.

– Думаете, он еще жив? Все же два года прошло… – продолжала атаковать я.

Минни все меньше нравился этот разговор:

– Даже думать об этом не хочу. Бобби – действительно, крупный, сильный парень. Таких в школе все боятся. Не представляю, каким нужно быть силачом, чтобы напасть на великана. У нас таких и нет больше. Если кто и пошел на него с дурными намерениями, то точно не в одиночку. Чтобы утащить куда-то такого здоровяка, как Бобби, нужно самому быть немаленьким.

Я вспомнила фото парня в интернете. Он выглядел не сильным, а, скорее, грузным, имеющим избыточный вес. Но кругленькой Минни я об этом, конечно, говорить не стала.

– Думаете, его кто-то украл?

– Ну а что еще остается думать? Тела Бобби не нашли, а значит, надо думать, что где-то он есть.

У меня были на этот счет другие соображения: все же спрятать тело можно, особенно, если похититель увез Бобби куда-то за пределы Холмсли Вейл. В конце концов тело можно и утопить, расчленить, сжечь. Никогда не высказывайте таких предположений родственникам жертв.

– Как вы думаете, его украл кто-то из Холмсли Вейл? Или это был кто-то не из этих мест?

– По правде говоря, я не сомневалась, что Бобби похитил какой-то чужак. Потому что ну кому это нужно в нашей деревне? У нас никогда ничего не происходит. Похитить Бобби ради выкупа бессмысленно. Брат живет, конечно, неплохо, но у нас так живут примерно все. Если думать о педофилах, а мы, конечно, и о них тоже думали, то Бобби и тут последний из парней, на которых можно было бы положить свой извращенный глаз: огромный детина быстрее сам нападет, чем будет ждать, чтобы на него напали. Ну, словом, не тот типаж. Вот мальчик Хитов был именно такой, если бы он пропал первым, я б даже не сомневалась: его украл какой-то извращенец, по мальчикам.

Я внутренне обрадовалась, что Минни вышла на связку «Бобби-Микки», и мне не пришлось подводить к этому самой.

– Считаете, Микки украл тот же человек, что и Бобби за год до того?

– Абсолютно уверена. Потому и говорю, до пропажи Микки я думала, что Бобби украл кто-то не из Холмсли Вейл. Сначала это было совершенно бессмысленное и нелепое преступление: Бобби пропал, и сколько бы мы ни искали, мы не находили его ни живым, ни мертвым. А знаете, это хуже всего – не знать, что произошло. Жена Бобби Натали просто онемела, ни с кем не говорила. Только слонялась по округе в поисках Бобби. Потому что невозможно принять, что ты никогда не увидишь своего единственного ребенка, если не знаешь наверняка, жив он или мертв. У меня нет детей, но я это очень понимаю. Да и кто не поймет. Это же как почву из-под ног у матери выбить.

– А ваш брат как это переживал?

– Ну-у, – протянула Минни, – Бобби никогда не был особенно эмоциональным. Конечно, он был подавлен и, уверена, даже плакал тайком ото всех. Но не показывал свое горе на людях. И он почти сразу решил, что Бобби больше нет. Нет, он искал его вместе со всеми, конечно, но, когда прошла неделя, уже не сомневался, что сына нет в живых. Может, так он пытался принять горе.

– А может, он знает это наверняка? – спросила я с осторожностью многотонного слона.

Минни завелась моментально:

– Намекаете, что мой брат убил собственного сына?!

Я поняла, что меня неправильно поняли, и поспешила исправить ситуацию:

– Нет-нет, я совсем не это хотела сказать. Но, может, ваш брат получил какое-то подтверждение того, что все кончено…

Минни замерла в одной эмоции (остатках ярости) и испытывающе смотрела на меня, как бы решая, насколько можно быть со мной откровенной.

– Вот это да, уже и вы прознали про письмо, да? – наконец выдохнула она.

Я неопределенно пожала плечами: не исключено, что письмо было не одно и меня могла ожидать новая интересная информация.

– Грош цена полицейским предупреждениям: «Никому не рассказывайте об этом», если все говорят со всеми, и в далеких и крупных городах посторонние люди оказываются в курсе всего, что происходит, – раздраженно пробурчала она.

– Я действительно знаю, что ваша семья получила письмо после исчезновения Бобби…

– Не просто после исчезновения – отправлено письмо было еще до того, как Бобби пропал.

Это я тоже знала, но вежливо покивала головой.

– Письмо, конечно, было, вот только оно ничего не прояснило, а еще больше запутало. Похититель как бы дал нам понять, что специально охотился именно за Бобби. Но для чего он дал это понять бедным Бобби и Натали? Брат сразу решил, что это письмо как черная метка. Там ведь стихи были, про смерть, про то, что она всех забирает. И Бобби решил, что это наверняка значит, что сына больше нет в живых, хотя, на мой взгляд, доказательств этому нет никаких. Полиция, конечно, письмо забрала и попросила никому о нем не рассказывать. На этом, казалось бы, делу и конец. Сколько бы ни опрашивали друзей Бобби и вообще всех, кто был на той хэллоуинской вечеринке, а ничего нового выяснить не удавалось: он ушел ближе к полуночи, и все, пропал. Никто не встретил его на улице. Хотя в наши туманные ночи, наверное, и сами можете себе представить, можно и собственного носа не найти.

Колокольчик над входной дверью зазвенел, и в булочной показалась стройная и высокая женщина в длинном черном пальто. После уличной влажности вся она была покрыта капельками воды, как блестящими бисеринками. Посетительница сняла капюшон, под которым обнаружилась объемная и сложная прическа прямиком из латиноамериканских сериалов восьмидесятых. Накрашена она была так, словно собиралась в миланскую оперу, причем прямиком на сцену, а не в булочную к Минни. Все в ней казалось таким необыкновенным и неуместным случаю, что даже я со своей неместностью это понимала. Но при этом она выглядела настолько безупречно красивой и по-своему стильной, что неуместными казались и мы с Минни, и сама булочная.

Женщина стряхнула влагу с высоких замшевых сапожек на каблуке и стянула длинные мягкие черные перчатки, обнажив изящные тонкие пальцы с перстнями и ярко-алым маникюром на миндалевидных, совсем не фермерских ногтях. В руках она держала большую плетеную корзину. За всем макияжем и объемом волос в ней угадывалась женщина лет тридцати пяти.

– Доброе утро, Минни, – с улыбкой пропела она. Тут ее взгляд упал на меня: – Ой, прости, ты занята, мне зайти попозже?

Хотя она и говорила совершенно обычные и даже милые вещи, тон ее нес толику приторного издевательства: никуда она уходить не собиралась, даже если бы мы с хозяйкой ее об этом попросили. Минни ушла за прилавок, показывая свою готовность выполнять рабочие обязанности.

– Доброе утро, Глория, как обычно?

Женщина с именем Глория, удивительно ей подходившим, удовлетворенно кивнула и протянула ей корзинку, уставившись на меня сверху вниз с улыбкой Моны Лизы. Пока Минни складывала ей несколько кирпичиков хлеба и пару стенобитных багетов, я думала о том, как эта фея понесет их по Холмсли Вейл на своих тонких каблучках. Пялиться в ответ было совсем не вежливо, поэтому я уткнулась в чашку чая.

Когда Минни протянула ей корзину через прилавок, Глория жестом показала, что корзину нужно поставить, и даже сделала полшага назад, как бы подтверждая, что сама она ее не возьмет ни при каких обстоятельствах. Быстро рассчитавшись с Минни, она медленно надела свои длинные перчатки, а когда закончила, подняла указательный палец вверх:

– А вот и Гарольд, – проговорила она безмятежно.

Никакого Гарольда ни я, ни Минни не видели, но буквально через несколько секунд в булочную вошел высокий и очень красивый парень в кашемировом белом кардигане и горчичных брюках. Вероятно, он подъехал бесшумно на машине, потому что даже несмотря на очевидное качество его одежды, в Холмсли Вейл он замерз бы крайне быстро.

То, что они с Глорией были родственниками, немедленно бросалось в глаза: высокий рост, тонкие черты лица, очевидная привлекательность. Гарольд коротко кивнул Минни, забрал корзину с хлебом, и они с Глорией удалились так же внезапно, как появились. Через десять секунд послышался тихий гул машины.

Мы с Минни многозначительно переглянулись. Я не стала ничего спрашивать, но у нее на языке уже вертелись ответы.

– Глория Мид с сыном. Это ж надо так разряжаться, чтобы за хлебом сходить, да? Даже Харди такого себе никогда не позволяли.

– Наверное, ее работа требует соответствующего внешнего вида? – осторожно предположила я.

– Ха-ха, – развеселилась Минни. – Да кем же надо работать, чтобы это было подходящим нарядом? Если ты не трансвестит из шоу в соответствующем баре, то даже не знаю, где так можно появиться. Вроде уже и в театры так не разряжаются.

Я вынуждена была согласиться.

– А работа… да нет у Глории никакой настоящей работы. Они живут в доме за церковью, в доме отца мужа Глории. У ее отца ферма, самая большая ферма в округе, там несколько человек за зарплату работает. А сама Глория в жизни палец о палец не ударила. Всегда была папочкиной принцессой, ей и осталась. Удивляюсь, что она никого не наняла, чтобы родить своего Гарольда. Видели же сами: ведет себя, как королева всего на свете. А на самом деле, дочь фермера и жена фермера, больше ничего. Но некоторым тесно в собственной шкуре, вот и ходят за багетами в жемчугах. Чудная, что и сказать. Но незлобивая вроде, так, может, пусть и ходит как хочет, да?