Энн Мэйджер
Куда падал дождь
В дни, когда она посещала его, Миднайт часами вышагивал после ее ухода, чтобы успокоиться и сесть за обычные нудные вечерние занятия: он изучал юриспруденцию, читал газеты и журналы, в том числе юридические, просматривал дела, которыми они занимались с Дж. К. Он читал до самого рассвета, потому что читал теперь не так быстро. Потом смотрел телевизор, чтоб развеяться. Но стоило ему заснуть, и смутные тени из его подсознания толпой выходили на сцену. Он всеми силами пытался во всем сравняться с Лейси, пока не поздно. Доктор Лескуер неоднократно говорила ему, что он чересчур давит на себя и Лейси, что он и так все вспомнит в свое время.
– Но к этому времени Лейси не будет, – возражал он.
– Она оставалась с тобой, когда это тебе было очень нужно.
– Но у нее есть и свои дела. Она чего-то боится. Но чего?
– Уж очень ты настырный. В конце концов, раз она не считает нужным говорить тебе, надо уважать ее право. Расслабься. Ведь главное – это то, что ты выздоравливаешь на глазах. В моей практике ничего подобного не бывало. Но отныне у вас с Лейси пути расходятся.
– Ты не права, Инносенс. Выздороветь – это еще не все. Может, без Лейси для меня это ничего не значит.
Дж. К. помогать отказался наотрез:
– В тот последний раз, когда я пытался защитить ее, ты очутился на утесе. Будь я проклят, если еще раз влезу в это дело!
– Да неужели правда столь чудовищна?
– Ты привык так думать.
– А ты?
– Нет. Но как я уже сказал, именно оттого, что я так не думаю, ты чуть дуба не дал. Ни одна женщина не стоит твоей жизни.
– Она – стоит.
Глава восьмая
Лейси никогда не опаздывала. Ерунда. Сегодня она явно опаздывает. Может, все оттого, что она так же боится этого последнего свидания, как он мечтает о нем. Но можно ли ее винить за это, с внезапной болью подумал Миднайт. Может, он и встал на ноги, но разве его назовешь надежным мужиком, каким он некогда был? А ее всегда тянуло к героям и принцам – а не к каким-то недоумкам, разбивающимся в лепешку на машине.
Только спокойнее. Надо продержаться еще несколько часов.
Миднайт, стоя перед зеркалом, приглаживал влажной черной щеткой свои иссиня-черные волосы в ожидании Лейси. Он никак не мог привыкнуть к бледному, как призрак, незнакомцу с коротко подстриженными волосами – все, что осталось от его задорной петушиной прически и от самого задиристого Джонни Миднаита. И дело было не в потере веса или в шрамах на смуглом лбу и одного – более глубокого на правой щеке. И даже не в этом ежике волос. Его пугали более глубоко запрятанные раны, от которых он может никогда больше не оправиться, если Лейси снова упорхнет из его жизни.
В коридоре раздались неуверенные шаги. Джонни впился глазами в дверь.
Сквозь щель просунулись крошечные беленькие пальчики – гораздо ниже того уровня, на котором могла быть рука Лейси. Темное лицо Миднаита расплылось в доброй улыбке. Отложив в сторону щетку, он присел на корточки. В комнату смущенно вошла его восьмилетняя соседка, прижимая к груди носки, кроссовки и большущего мишку. Увидев Джонни, она, забыв о смущении, бросилась ему в объятия.
Коротко остриженные кудряшки Амелии были чуть длиннее его волос – несчастный случай с выстрелом, после которого половину ее лица парализовало, произошел за несколько месяцев до его катастрофы.
Девчушка протянула свои носочки молча и с улыбкой – это был их любимый ритуал, повторяющийся каждое утро. Джонни аккуратно приподнял ее со всеми ее вещичками – носочками, кроссовками и игрушечным мишкой – и отнес к кровати.
Она стала приседать на одной ножке – ее новое достижение за неделю на сеансах физиотерапии.
– Ну, теперь-то ты наденешь носки сама, – напомнил ей Джонни об ожидающем ее задании.
Амелия с торжествующей улыбкой и с очаровательной неуклюжестью нагнулась и шлепнулась, пытаясь натянуть носочек на ножку.
– Я и кроссовки могу надеть. Смотрите, мистер Миднайт.
Джонни нагнулся к ней, глядя, как она воюет с обувью.
– Вот только со шнурками пока не справиться, – пожаловалась девочка.
– Скоро у тебя и с этим будет все в порядке, – подбодрил он ее, демонстрируя, как завязывать шнурки; он делал это очень медленно, этап за этапом и закончил все большими петельками.
Амелия схватила шнурки своими пальчиками и попыталась завязать их сама, но петельки не слушались ее и запутались в узел. Девочка пыталась повторить все с самого начала. Закусив губку, она старалась сосредоточиться, не отчаиваясь от своей неуклюжести.
– Вы видели, как получился узелок?
– Просто потрясающе!
– Вот с петельками плохо. Сделайте их еще разок, – приказала она.
Внимательно следя за его движениями, она нетерпеливо отвела его руки и стала делать петельку сама. На этот раз пусть не очень аккуратно, но завязала кроссовки, правда петли шнурков оказались столь большими и нелепыми, что тут же развязались.
Однако это не помешало их взаимному удовольствию: оба смотрели на запутавшиеся концы шнурков с восторгом.
Миднайт закинул свою черную голову и расхохотался. Амелия обхватила его ручонками за шею и поцеловала в щеку.
– Мне кажется, я вас очень люблю, мистер Миднайт, – прошептала она ему на ухо. И, покраснев от смущения, спрятала головку у него на груди.
Джонни был так тронут, что тоже вдруг залился румянцем.
– Когда я вырасту, у меня будет дружок, похожий на вас.
А я бы хотел, чтоб у меня была девчушка, похожая на тебя.
Шнурки на второй ножке Амелии Миднайту пришлось завязывать самому, потому что, как ни билась девочка, это ей не удавалось. Они только справились с Амелиным туалетом, как послышались стремительные легкие шаги Лейси. Амелия спрыгнула с кровати и спряталась за дверью, прижимая к груди медвежонка и с озорным видом хихикая.
Лейси разговаривала в коридоре, и Миднайт почувствовал, как теплеет в груди от ее голоса. Все медсестры и санитары души в Лейси не чаяли и с нетерпением ждали ее прихода – совсем как он. И уж никак не из-за того, что это знаменитая Лейси Дуглас, она нравилась им сама по себе.
– Как сегодня Джонни? – обращалась она к кому-то из медперсонала.
– Что-то грызет его, но сейчас к нему забежала Амелия, так что, думаю, все в порядке.
Ах, вон оно что. Что-то грызет его. Его уязвило это замечание. Значит, все за версту видят, что он чувствует.
Сделав безразличное лицо, Миднайт подошел к зеркалу и поправил черный кожаный пиджак. В этот момент Лейси приоткрыла дверь. Джонни надел на палец свое стэнфордское кольцо.
Уронив мишку, Амелия выскочила из засады, Лейси подпрыгнула от испуга и вскрикнула, выполнив правила игры, и вся троица покатилась со смеху.
– Ах ты негодница! – закричала Лейси, подхватив большущего медведя.
– Я первый раз завязала шнурки на кроссовках. Вот! Мистер Миднайт показал как. Он каждое утро показывает мне.
– Здорово, – улыбнулась Лейси.
– Ну, ладно, пойду, пожалуй, – заявила Амелия, подхватывая своего мишку. – А то мама должна прийти – с Эдит. – Амелия выбралась в коридор и уже оттуда крикнула Лейси: – А вы привели Джо?
Лейси оцепенела.
Миднайт отвернулся, почувствовав укол ревности при упоминании Джо.
– Нет… сегодня нет, – пробормотала Лейси.
– Вы познакомите нас когда-нибудь?
Лейси стояла бледная и растерянная.
– Может, как-нибудь удастся.
– Вы всегда так говорите.
Лейси прикрыла дверь. Ей было не по себе. Уж кому, как не ей, было знать, что ему до ее сына не было никакого дела.
От одной мысли, что у Лейси ребенок от Сэма, Миднайт пришел в бешенство. Он взял щетку и сделал вид, что занят своей прической. Но аромат роз неумолимо делал свое дело, и он постепенно оттаивал. Их взгляды встретились в зеркале. Щетка повисла в воздухе.
– Ты так мил с ней, – сказала она.
– Я люблю детей. – Джонни помолчал. – По большей части люблю. Она на меня действует благотворно. У нее были еще более тяжелые ранения, чем у меня, и малышке предсказывали самое мрачное будущее. Но она не сдается – даже если что-то ей не под силу. Доктор Лескуер говорит, что все это просто невероятно, она не может сказать, что будет через год, – может, Амелия полностью выздоровеет.
– Да, она прелесть, – согласилась Лейси. Ты тоже.
Сэм прикасался к ней, обладал ею. Целых десять лет. Он дал ей ребенка. У Миднайта сжались кулаки – от этих мыслей он просто сходил с ума. Но, глядя на нее в зеркало, он чувствовал, что желание быть с ней вытесняет ревность.
Сэм мертв.
А Миднайт жив. Пусть она не позволяет ему прикасаться к себе, смотреть-то она не запретит.
Прекрасная, чуть тронутая солнцем кожа, шелковистые волосы, фиалковые глазищи с длинными ресницами, дивные формы, подчеркиваемые мягким глянцевитым шелком. Он так и поедал ее глазами: каждое ее движение, мерцающая игра шелка – все манило его. От исходящего от нее благоухания у него кружилась голова. Верхняя пуговка на блузке, как всегда, не застегнута.
– Ты и сам неплохо выглядишь, – послышался ее мелодичный голос.
Джонни повернулся, чтобы посмотреть на саму обладательницу отражения. Лейси зарделась и опустила глаза, но Джонни успел уловить вспышку страсти в ее глазах, отчего его гордое, тоскующее сердце заколотилось.
– Если по правде, то ты просто великолепен, – запинаясь, продолжала она, отважившись, однако, поднять глаза.
Джонни сделал шаг в ее сторону, Лейсй снова опустила глаза, давая ему понять, что он не вправе сделать то, что хочет, то, что она позволяла Сэму, – прижать ее крепко к груди, и зарыться лицом в благоуханный шелк ее волос, и упиваться нежным теплом ее тела, тающего в его объятиях.
– Боюсь, ты преувеличиваешь, – сердито откликнулся он, бросил щетку и оценивающим взглядом посмотрел на свое отражение в зеркале. – А ведь было время, ты меня считала героем. Ты можешь в это поверить? – Губы его сжались. – Настоящим героем.
– Я уже давно перестала верить в героев. Потому что я не оправдал твоих надежд. Она молчала.
Он тоже.
– Джонни, ты правда здорово выглядишь. Зеркала отражают только поверхность.
– А что ты такое видишь под поверхностью? Лейси осмотрела его снизу доверху, остановив взгляд на его груди, не отдавая себе отчета, что от такого взгляда у него все внутри перевернулось. Она пыталась придать голосу легкость и беспечность, но это на него подействовало возбуждающе.
– Я вижу человека, который встал на ноги, может прекрасно обходиться без костылей, проделал огромную работу, чтоб заново научиться многому, что умел делать раньше, который ужасно мил с маленькой девочкой, доброго, храброго, решительного.
– Если я так хорош, отчего же ты спишь и видишь, как сбежать от меня и жить своей жизнью?
Лейси прикрыла глаза и стала пятиться к двери.
– Ради Бога, Джонни, не надо.
Стоп, Джонни, остановись, пока не поздно.
Попробуй остановись, когда он хочет ее больше всего на свете.
– Ах, конечно, нельзя нарушать твои растреклятые правила. – Джонни, я оставила машину Дж. К. в неположенном месте.
– Да в гробу я видал Дж. К. с его машиной.
– Если не хочешь поехать со мной покататься…
Она пятилась к двери, но он оказался проворнее.
– Хочу – но попозже. Сейчас я хочу кое-что другое.
– Джонни, не…
– Целый месяц я жду, когда ты скажешь «да», – взорвался он, схватив ее за шелковые плечи и прижимая к себе. Одна часть в нем предупреждала его, чтоб он не переступал черту, но другая, каждый раз все сильнее уязвляемая ее чрезмерной неуступчивостью, явно вышла из-под контроля и больше не Хотела сдерживаться.
Сначала все тело ее напряглось и она оцепенела, но, когда он крепче прижал ее к себе, что-то в ней изменилось. Она уже не могла больше бороться. Он был слишком силен, слишком решительно настроен и памятью тела помнил, как трогать ее и играть на ее слабостях. Руки его скользили по ее рукам – вверх-вниз, пока она не затряслась как в ознобе. А они все бродили по ее рукам, по бокам, по спине и все крепче прижимали ее.
Она подняла на него свои огромные глазищи. Они были полны затаенной страсти и неприкрытого страха.
– Джонни, ты обещал…
– Я был последний идиот, что слушал тебя. А сейчас так здорово! Кажется, и тебе не так уж плохо.
– Мы уже уничтожили друг друга однажды. – Она отчаянно уперлась кулаками в его широкую грудь, забыв о его еще не заживших ребрах.
Невероятная боль пронзила его. Он чуть не потерял сознание, но боль усиливалась, и он еле сдержался, чтоб не закричать.
В его темном лице не было ни кровинки, и он стоял словно статуя. Комната плыла перед глазами. Но больнее всего был страх, что она увидит его слабость и беспомощность.
– Отпусти, и я уйду, – взмолилась Лейси, все с тем же ужасом в глазах.
Джонни сжал побелевшие губы, но не ослабил объятия.
– Если я терплю, тебе-то чего?
– Ничего. – И она крепче уперлась тонкой рукой в больное место.
Он судорожно набрал воздух в легкие и продолжал стоять, не шевелясь. Несмотря на пылающую боль, от ее прикосновения он почувствовал дрожь. Он не отрывал глаз от нее. Она видела, что он в полуобморочном состоянии, и лицо ее исказилось гримасой боли, словно она сама вот-вот потеряет сознание. Держа ее в своих объятиях, Джонни кое-как дотянулся до стены, чтоб найти опору.
В тот самый момент, когда силы совсем покинули его, ее рука ослабела. Джонни откинул голову и набрал полную грудь воздуха.
Постепенно из плывущего перед его глазами тумана вновь проступили ее нежные черты. Первое, что ему бросилось в глаза, – это слезы на кончиках опущенных ресниц.
Не произнося ни слова, он взял ее за плечи и прижал ближе к себе.
– Какой же ты настырный, – сокрушенно прошептала она. – Ты б меня не оставил, как бы тебе ни было больно.
– Это говорит о том, как я к тебе отношусь. Да и ты б не отступила, не испытывай ко мне того же.
– Сколько можно говорить, что мы уже раз уничтожили друг друга!
– Надеюсь, на сей раз все будет лучше. – Он отвел пальцами пряди волос на висках, чтобы поцеловать ее в лоб. Как только губы его прикоснулись к ней, по всему ее телу прошел озноб.
– Ты же обещал…
Он поцеловал ее в нос, затем коснулся губами влажных ресниц.
– И держал это дурацкое обещание, Тростиночка. До сегодняшнего дня. – Голос его стал хриплым. – Тебе не кажется, что ты воспользовалась моей слабостью, заключая эту нечестную сделку? А? – Кончиками больших пальцев он поглаживал ее скулы. Костяшки пальцев касались ее губ. – У меня тогда с головой было не в порядке.
– Ты все эти годы ненавидел меня.
– Я был тупым идиотом, – живо откликнулся Джонни, целуя ее с такой силой, что губы ее поневоле приоткрылись, и она чуть не задохнулась.
– Я тоже тебя ненавидела.
– Главное то, что сейчас. Ты прекрасна, божественна.
– Я завтра уезжаю.
Он ласкал нежную, шелковистую кожу на ее шее, покрывал поцелуями лицо.
– Тем более лучше не откладывать на завтра.
– Джонни, слишком поздно.
– Ты уверена?
Он продолжал целовать ее, и она задышала чаще, закрыла глаза и больше не сопротивлялась. Потом стала отвечать на его поцелуи со страстью, не уступающей его, и руки ее бегали по его крепкому телу. Еще секунда – и все ее тело запылало огнем.
Ничего подобного он в жизни не испытывал. Волна радости захлестывала его с головой и вздымалась выше, потому что это чувство было явно взаимным. Поцелуи его стали настойчивее, она прижалась к нему крепче, и пальцы ее ерошили его короткие жесткие волосы на затылке. Тело ее уже пылало той же страстью. Она словно растаяла в его объятиях. Поцелуи стали долгими, затяжными. Она целовала его, и он целовал ее. Тела их слились в одно целое и плыли в каком-то древнем изначальном ритме, в вечном танце мужчины и женщины.
Он чувствовал, как бешеная темная страсть клокочет в нем и как одновременно все его существо полнится несказанной нежностью.
Снова мужчина. Целый и невредимый.
Руки его нырнули вниз и прижали ее бедра, чтоб она почувствовала его мужскую силу.
Задыхаясь, она внимательно рассматривала его лицо, пристально глядя в глаза, а руки безостановочно двигались по всему его телу. Они уже с трудом различали, где чье тело. Лейси дрожащими пальцами провела по лицу Джонни, как бы заново узнавая его черты.
Вдруг руки ее безвольно опустились, глаза остановились в немом вопросе, и у него с удвоенной силой заколотилось сердце.
– О, Джонни, что мы делаем? – Она была в этот миг такой невероятно красивой, такой слабой и испуганной…
– То, что должны были делать, – спокойно ответил он.
Он хотел сказать еще что-то, но в этот момент зазвонил телефон. Джонни не отпускал ее и пытался убедить, чтоб она не реагировала, но она вырвалась и бросилась к столу.
Джонни оперся о дверь и, ероша волосы, смотрел на нее с восхищением. Лейси поправила прическу и пыталась говорить по телефону как ни в чем не бывало. Потом, почувствовав, что он на нее смотрит, отвернулась, и щеки ее покрылись румянцем.
У него на губах заиграла улыбка. Он хотел ее – хотел ее всю, от пальчиков на ногах до макушки. Только не надо торопиться. От этой мысли его охватила паника: времени оставалось в обрез.
Стараясь не смотреть на него, Лейси повесила трубку.
– Если мы сейчас не спустимся, они отбуксуют машину Дж. К. Сказали, чтоб через пять минут были.
Джонни ухмыльнулся с озорным видом, как когда-то до несчастного случая.
– Пять минут, ха!
Лейси снова стала поправлять волосы. Нетвердой рукой она разгладила воротничок блузки.
– И не думай об этом, – с неожиданной твердостью сказала она.
Джонни осклабился еще шире, глядя на ее полные соблазнительные губы, заметно припухшие от его поцелуев.
– Каждый раз, глядя на тебя, Тростиночка, я только об этом и думаю.
Он сделал шаг. Она отпрыгнула. Но это ему тоже пришлось по душе.
– Лучше нам распрощаться.
– Эгей – ты же обещала меня покатать. Разве можно нарушать свои обещания, да еще инвалиду?
Лейси теребила свою сумочку.
– Ты нарушил более серьезное обещание.
– Но нам обоим, кажется, понравилось? Пальцы ее продолжали теребить волосы. Она поправила ремешок сумочки.
– Это к делу не относится. Ты нарушил свое обещание, я теперь могу нарушить свое.
– Но ты этого не сделаешь – потому что ты мне не чета, ты порядочная.
– Ты что-то раньше так не думал.
Она отвела глаза, но он успел заметить мелькнувшую в них невыносимую боль.
Он понял, что причинил ей такую же боль, как она ему. Может, большую. И потому она полна решимости оставить его – навсегда.
Глава девятая
День выдался прохладный, серенький, лишь время от времени пробивалось солнце. К ночи обещали шторм, но Лейси и Джонни ехали с открытым верхом.
Впервые за долгие месяцы пребывания в клинике Миднайт оказался на воле. Он должен был бы чувствовать себя так, словно вырвался из тюрьмы, но ничего подобного он не ощущал. Напротив, свобода означала, что он навсегда теряет Лейси, а после этого терять ему будет нечего.
Вместо того чтобы любоваться красивыми видами, он пытался запомнить, как ветер и солнце играют в ее развевающихся волосах. Лейси повезла его на Норт-Бич, а он настоял на том, чтобы выйти из машины и посмотреть на Алкатрас, возвышавшийся как раз над домом Дж. К. на Телеграфном Холме.
– Когда-то ты думала, что Алкатрас – замок, – негромко проговорил он, подходя к ней поближе. Лейси, делая вид, что не замечает его, рассматривала окрестности в телескоп. Он ласково запустил пальцы в ее густые волосы на затылке. – Помнишь, как я возил тебя туда? Как мы целовались в тумане и чуть не опоздали на последний катер?
Лейси отпрянула в сторону, застигнутая врасплох его прикосновением; ее глаза затуманились.
– К тебе возвращается память. Ты мне не говорил этого.
– Ты тоже далеко не все мне говорила, – резко бросил он и притянул ее к себе, целуя.
Она не сразу оттолкнула его, напомнив, что поцелуи не входят в программу.
– Ах, простите, – не без сарказма извинился он и отпустил ее. Она прошагала мимо, как будто его тут вообще не было, и он выругался про себя и поплелся за ней.
Он даже немного удивился, увидев, что она дожидается его в машине.
От этого маленького происшествия Лейси на какое-то время стала вести себя настороженно. Молча доехали они до Эмбаркадеро. Молча поели буйабесс у Причала Рыбаков. Потом поехали через Бей-Бридж в Беркли, оттуда опять к побережью и, остановившись в Марина-Грин, вышли из машины. К этому времени настороженность в ней прошла, и Джонни с удовольствием гулял бы по парку, если б не горькая мысль о том, что эти сияющие мгновения их последнего дня утекают, словно песчинки в песочных часах.
Лейси сидела на одеяле, расстеленном на траве, окруженная воображаемой оградой, и делала вид, что следит за ребятишками, гоняющими мяч, и яхтами, скользящими по голубой поверхности залива. А он следил только за ней.
Лейси захватила с собой сандвичи и кофе. Все так же не произнося ни слова, она жевала их и запивала кофе. Она даже позапускала змея, а потом отдала его детишкам и снова легла на одеяло рядом с ним, не так скованно, как раньше.
– Я люблю этот город, – сказала она, глядя на темнеющие облака, проносящиеся над головой. – Когда я была еще девчонкой, я мечтала сбежать отсюда. Хочешь, скажу что-то забавное? Иногда мне кажется, что тогда я была счастливее.
– Я точно был счастливее, – резко вставил Джонни.
До того, как мы обрели весь мир – и потеряли друг друга.
Можно было не говорить этого. Она и так знала. Больше она не произнесла ни слова. Он тоже.
Вечернее солнце расцветило красноватым светом края черных штормовых туч, крыши домов и позолотило стволы и листву деревьев. Тени стали сине-фиолетовыми. Наконец она поднялась.
Лейси ежилась от холода, и Джонни снял свой черный кожаный пиджак и набросил ей на плечи, отчего она стала еще привлекательнее и желаннее. На какую-то долю секунды, пока он обнимал ее, сердце его забилось. Ее тоже.
Джонни и не помышлял больше о том, чтобы прикасаться к ней, но руки его действовали помимо его воли. Взяв ее за подбородок, он поднял ее голову и поцеловал в губы. Она задрожала, но он не мог разобрать – от страха или от желания. Однако руки ее обвили его за шею, и на миг они слились в объятиях, словно она тоже хотела в последний раз пережить это острое возбуждение. Но потом она словно вспомнила, что должна его бояться, и, резко вырвавшись, убежала к машине.
– Надеюсь, мы посмотрели все самые лучшие виды, – прошептала Лейси, не поднимая на него свое бледное лицо, когда он догнал ее и открыл дверцу черной машины Дж. К. – Я никогда не забуду этот вечер.
Огромная черная туча скрыла солнце.
– Верно. Все было прекрасно. Но все кончилось. Спасибо.
– Сны всегда кончаются, Джонни. Во всяком случае, мои-то точно.
– Мои тоже, – с трудом выдавил из себя Джонни.
И в тот же миг, как по мановению волшебной палочки, нежный розоватый вечерний свет померк. Все вокруг стало серым. Повеяло холодом. Как у Джонни в душе.
Лейси направлялась к клинике. Она так крепко вцепилась в руль, словно это были ее чувства, которыми она пыталась овладеть. Вдруг она спросила:
– Может, ты хочешь еще куда-нибудь съездить?
– Если уж ты спросила…
Их взгляды встретились, и она угадала, о чем он подумал.
В глазах ее мелькнул страх.
– Куда? – нетвердым голосом спросила она, словно губы ее не слушались. Она упорно смотрела на дорогу, потому что уже знала, чего он хочет.
– Может, махнем на старые места?
– Джонни, – в отчаянии только и пробормотала Лейси, и лицо ее посерело.
– Если тебе неинтересно, зачем было спрашивать?
– Вот уж куда бы я не хотела ехать. Это опасно.
– Для кого?
Лейси не нашлась что ответить.
– Не для двух старожилов вроде нас, а, Тростиночка? Мы же там выросли, ты что, забыла? Ах, в этом-то все и дело. Ты бы не хотела вспоминать.
В голосе ее послышалось волнение:
– Там могут угнать машину Дж. К.
– Еще чего. Там Хани в школе преподает. Он все время туда ездит, так что местная шпана его знает как облупленного. И его машину.
– Ну, тогда… – Лейси широко раскрыла глаза и покусывала нижнюю губку. Пряди волос бились на ветру вокруг ее головы.
– Может, хватит, а? – Джонни нагнулся к ней и, перехватив руль, стал выкручивать его резко влево. Спортивная машина круто повернула, промчавшись мимо рынка на двух колесах.
Они чудом не врезались в автобус. Водитель яростно нажимал на гудок.
– Джонни!
– Хватит спорить. Ты знаешь дорогу или мне вести?
– Знаю. – И Лейси перехватила руль.
Джонни, нахмурившись, убрал руку, бросив ненароком взгляд назад. Маленькая синяя иностранная машина с вдавленным бампером сделала такой же крутой поворот и ехала за ними.
Случайное совпадение? Джонни сделал глубокий вдох. Может, да, а может, и нет.
Они проехали несколько домов, и Джонни как бы невзначай отодвинул козырек с переднего стекла. Теперь он мог видеть в зеркале, что делается сзади. Синяя малолитражка висела у них на хвосте, хотя теперь держалась подальше. Они повернули. Она тоже. Миднайт чертыхнулся про себя и, украдкой бросив взгляд на Лейси, с облегчением убедился, что она ничего не заметила.
Солнце село, последние его лучи догорали, когда они наконец добрались до своей улицы.
Большинство безобразных баров исчезло – наверное, благодаря новым веяниям по части сексуальной свободы, – зато заметно прибавилось ломбардов и граффити. Два дома в стиле королевы Анны переделали в меблирашки с крошечными квартирками. В окнах третьего этажа колыхались замызганные занавески. Пожарная лестница совсем заржавела и держалась на честном слове. Краска облупилась на обоих зданиях. На карнизе не хватало пряничных украшений.
– Останови машину, – скомандовал Джонни.
– Зачем?
– Потому что я хочу выйти и глянуть на памятные места.
– Джонни…
– Эй, я что, прикасаюсь к тебе? Задаю вопросы о личной жизни? Разве я нарушаю твои чертовы запреты?
– Я не хотела приезжать сюда, – вяло возражала Лейси.
– Ну так выпусти меня и вали.
– Я не могу.
– Ну, тогда как знаешь, Тростиночка.
Лейси остановила машину у своего бывшего дома, но даже не посмотрела на него. Два мальчугана гоняли мяч посреди погружающейся в сумерки улицы. Лейси сжалась, как раненое животное, закрыла глаза и лицо ладонями.
Какого дьявола он мучает ее, заставляя действовать по-своему, как это всегда было? И зачем он мучает себя? Миднайт сжал кулаки. Затем расслабился и легонько похлопал Лейси по плечу.
Но стоило ему дотронуться до нее, как она отодвинулась и прижалась к дверце.
– Не все воспоминания столь уж невыносимы, – серьезно проговорил Джонни. Его смуглая рука, от которой она забилась в угол, взъерошила ее развевающиеся волосы. – Я помню день, когда мы впервые встретились. Ночь, когда мы впервые любили друг друга… – В голосе его зазвучали волнующие нотки. – Знаешь, дождь ночью и сегодня действует на меня. В такие ночи я не могу заснуть, не вспомнив о тебе, и так хочу тебя…
Она повернула к нему голову, с трудом проглотив комок в горле. В ее милых глазах стояла невыносимая боль. Она пристально посмотрела на его красивое лицо.
– Это самые ужасные воспоминания.
– Но не для меня, – сказал Джонни шепотом. – Во всяком случае, с каких-то пор. Они мне нужны. Все, все. Ты мне тоже нужна. Я бы хотел оградить тебя… простить…
Она издала странный всхлип.
– Ну ладно, – сердито заговорил он снова, убирая руку. – Не буду давить. Можешь идти.
– Нет. Я подожду тебя здесь.
Джонни вышел из машины и подозвал ребятишек, игравших в футбол. Достав из портмоне двадцатидолларовую бумажку, он расправил ее, чтоб им было видно.
– Присмотрите за машиной, ребята. И с леди тоже глаз не спускайте.
Мальчишки выпучили глаза на бумажку, потом друг на друга и стали что есть силы кивать головами.
Миднайт зашагал по направлению к пустырю, где когда-то был магазин Дугласов. На другом конце боковой улочки он заметил синюю «тойоту» с вдавленным бампером.
Хлопнула дверца машины Лейси. Затем раздались ее торопливые шаги. Джонни остановился и подождал ее.
Сэм впервые держал ее здесь в объятиях, пока догорал магазин. Пока отец Миднайта валялся здесь с жуткими ожогами и с этой чертовой зажигалкой в руке.
Миднайт увидел слезы в ее глазах и осторожно обнял ее одной рукой, сплетя свои пальцы с ее пальцами, стараясь успокоить ее, как когда-то успокаивал ее на этом самом месте Сэм, а проклятый фоторепортер обрек их всех на адские мучения, сделав ту знаменитую фотографию.
Эта фотография преследовала бы Миднайта, даже если б она не пришла сегодня в белом конверте. Любил ли ее когда-нибудь этот ублюдок Сэм? Или он просто пустил пыль в глаза впечатлительной девушке, потому что она могла стать столь выигрышной фигурой для прессы, ее незапятнанный имидж так удачно подвернулся, чтобы вытеснить нежелательные слухи в связи с гибелью его жены?
– Я… я не могу здесь находиться, – прошептала Лейси. – Здесь слишком много призраков.
– По мне – тоже. – Миднайт провел большими пальцами по ее обтянутым нежной кожей скулам. – Мы оба здесь стояли в ту ночь, когда жизнь наша пошла под откос и Дуглас ввергнул нас обоих в ад. Давай начнем все сначала – здесь, где начались все беды. Мне кажется, что я могу простить за прошлое, если мы с этого момента будем честны друг с другом.
– Джонни, это не детские игры.
– Ты думаешь, я сам этого не знаю? Здесь была убита первая жена Сэма. А также наши отцы. Мой умирал в страшных мучениях. И в довершение всего Сэм Дуглас умудрился опорочить его.
– Джонни, не начинай эту старую песню про Сэма. Его тоже убили.
Кровь бросилась Джонни в голову, когда он услышал, как Лейси защищает Сэма.
– С какой стати кому-то нужно было убивать такого славного мужика, как Сэм?
– Не могу сказать.
– Но ты же была женой этого ублюдка. Ты была с ним, когда он умер.
– Ради Бога, не спрашивай меня о той ночи… Миднайт выругался про себя.
– Да почему? Или тебе есть что скрывать? Лейси упорно не смотрела на него, уставившись в сгущающуюся темноту.
– Я не убивала Сэма.
Миднайт чувствовал, что она насмерть перепугана.
– Но кто же, кто? – уже спокойнее проговорил он.
– Коул. А теперь он охотится за мной. Это еще одна причина, отчего я хочу уехать из Сан-Франциско.
– Ты видела его в ту ночь?
– Я слышала его голос в соседней комнате… во всяком случае, мне так казалось. Да и кто еще…
; – Я ни в чем больше не уверен. В моей памяти провалы… – признался Миднайт, как ему ни было трудно. – До смерти Сэма я был убежден, что это он устроил пожар и подставил моего отца. Я считал, что он воспользовался своими связями и деньгами, чтобы подкупить прессу и заткнуть глотку полиции – чтобы купить тебя и выставить себя святым, взявшим в жены бедненькую сиротку. Для Дугласов имидж всегда был на первом месте. А сейчас я начинаю думать, уж не запихнул ли Сэм Коула в дурдом, чтоб заткнуть ему глотку.
– Джонни, ты опять заблуждаешься. Сэм любил Коула и хотел защитить его. Своим нервным срывом сын разбил ему сердце.
– Сэм Дуглас не любил никого, кроме самого себя, – взорвался Миднайт.
– Давай лучше оставим все это.
– Уже четверо умерло насильственной смертью. Моего отца очернили. И я хочу докопаться – почему. А если кто-то охотится за тобой, я хочу этому помешать.
