Энн Гарвин
Ты сказала, что это сработает
Ann Garvin
I THOUGHT YOU SAID THIS WOULD WORK
Copyright © 2021 by Ann Garvin
This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency
© Бугрова Ю., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Всем моим друзьям, которые моя семья, и наоборот
Счастье – это станция на пути между слишком мало и слишком много.
Финская пословица
Глава 1
Если Кэти позвонила Холли
Что я принялась делать, узнав по телефону, что у моей лучшей подруги Кэти рак? Дыхательные упражнения, как советует приложение для снятия стресса, когда тело не справляется с реакцией «сражайся или беги». Влажный воздух поступал в легкие, а я спрашивала себя: «Ты в безопасности? Хочешь что-нибудь раздолбать или задать стрекача? Может, капельку румчаты в кофе?»
На выдохе я, стараясь контролировать гипервентиляцию, дала себе ответы, которые звучали максимально по-взрослому. Да, я в безопасности. Нет, бить мы ничего не будем и физкультурой заниматься тоже, еще чего. И, Саманта, никакого алкоголя на завтрак, хотя бы на этот раз. Поэтому я всего лишь швырнула тарелку, которая угодила в шторы, а затем совершила мягкую посадку в корзину с грязным бельем – получилась какая-то пародия на битье посуды.
Потом я собрала волю в кулак и позвонила по номеру, который не набирала со времен первого сражения Кэти с раком. Правда, перед этим накатывала, пожалуй, пару бокалов вина и недолго вспоминала студенческую жизнь. Но как только соединение устанавливалось, я нажимала отбой, потому что знала, какой голос будет у Холли. Сдержанный, отчужденный, неприветливый.
Сегодня мне предстояло выяснить, в курсе ли Холли. Известно ли ей о том, что наша общая лучшая подруга, с которой в колледже мы делили одну комнату, снова смертельно больна? Я прижалась головой к холодному стальному боку холодильника. Я пережила смерть мужа Джеффа и родителей и растила дочь одна – потерять еще и лучшую подругу выше моих сил. У Холли сработала голосовая почта: «Вы позвонили Холли Данфи». Я быстро нажала отбой – в голове со свистом пронеслось «ух!».
Сначала я не понимала, что побуждает меня звонить Холли. Той, которая когда-то так много значила в моей жизни, но уже многие годы не желала меня знать.
Я пошлепала в спальню, сняла пижамные штаны и натянула джинсы, из которых не вылезала всю неделю, помогая Мэдди собираться в дорогу.
В зеркале над комодом отразилась моя физиономия – волосы стояли дыбом, точно я спала вниз головой в трубе. С помощью геля и воды я вернула прическу в норму, а потом стерла остатки туши под глазами. Неловко признаться, но Холли я звонила отчасти потому, чтобы узнать, чей номер в телефоне Кэти забит как экстренный контакт – Холли или мой. Кому из лучших подруг в случае чего она будет звонить первой?
Будь ты действительно убита известием о раке у подруги, скажете вы, тебе было бы не до таких гадких мыслишек. Июнь в Висконсине выдался теплый, но я натянула шерстяной кардиган, потому что меня знобило.
Экстренным контактом Кэти, первым номером, полагалось быть мне. Мы с ней в шутку называли друг друга спутницами жизни, но это не было шуткой. После двадцати с лишним лет дружбы мы действительно стали спутницами жизни. Сунув ноги в теннисные туфли, я попрыгала на одной ноге, а затем на другой, чтобы натянуть их на пятки.
Роли ключевой персоны в жизни дочери мне было недостаточно – это подразумевалось само собой, по крайней мере, пока Мэдди жила дома. Кто знает, как все обернется, когда дочь освободится от моей опеки и станет самостоятельной. Можно только догадываться, какое чувство пустоты накатит на меня после ее отъезда. И пока этого не случилось, мне требовалось знать, что другой человек, которого я так же сильно люблю, моя Кэти, в случае чего будет первой звонить мне. Я сказала себе, что для вдовы, стоящей на пороге кардинальных перемен, ощущать себя гелиевым шариком со свободно висящей ниточкой – вполне нор- мально.
Но это, конечно, было не все. Далеко не вся история Саманты, Кэти и Холли. Даже близко не вся.
Схватив ключи, я выскочила за дверь и завела видавший виды «Субару». Один раз мы с Кэти уже сразили рак. Как истинная уроженка Висконсина я подняла всех на ноги, собирала запеканки и возвращала пустую посуду с благодарственными бирюзовыми наклейками онкогинекологии. Я создавала графики лечения, делала посты в «Фейсбуке»[1] и вела страничку Кэти в «Инстаграме»[2]. Иногда Кэти говорила, что я спасла ей жизнь, но это не так. Она была моей самой близкой подругой, и роль начальника штаба спасала меня от переживаний о том, как я буду жить без нее. Каково мне будет в этой холодной и пустынной тундре. Я была счастлива рулить деталями жизни, пока она старалась держаться на плаву.
На знакомом повороте к больнице Святой Марии покрышки взвизгнули, и я мысленно дала себе обещание проверить давление, о чем, безусловно, вскоре забуду.
Когда незадолго до рождения Мэдди мой муж Джефф скончался из-за аневризмы сосуда головного мозга, Кэти переехала ко мне. В полночь и в четыре часа утра она брала на руки осиротевшую малышку Мэдди и несла мне на кормление. Кэти готовила мне брокколи и выводила на прогулки, чтобы мои мышцы не размягчились до консистенции сыра, который я поглощала в огромных количествах с заказной пиццей. У нее были пароли от всех моих гаджетов, она оплачивала ипотеку, следила за отоплением и нанимала подростков на уборку снега.
Когда Кэти заболела, у меня появилась возможность отплатить ей за любовь и заботу. Будь моя воля, я бы поменялась с ней местами. Каждый раз, когда ее мутило, я жалела, что не сама блевала в тазик вместо того, чтобы прижимать к ее затылку влажную тряпку. Это о чем-то говорит, потому что меня всегда выворачивает по полной программе, это знают все. Я реву, зарекаюсь, что больше ни-ни, блевотина попадает мне в нос и на волосы. И потом я много дней говорю только об этом. Можно подумать, блевать – это новость.
Ради Кэти я бы не только все организовала и облевала, я бы сделала гораздо больше. Будь моя воля, я бы вытерпела за нее химиотерапию. Только с раком так не работает. Он не пускает на поле запасных игроков. Именно поэтому мы все содрогаемся, когда звучит это слово. Оно подразумевает утрату контроля для всех, кого это касается.
Я покосилась в зеркало заднего вида и стиком три-в-одном провела по губам, щекам и векам, чтобы не выглядеть столь же погано, как ощущала себя внутри. Возможно, звоня Холли, я руководствовалась не чувством ложного соперничества, гордыней или страхом, а иной причиной.
Если Кэти позвонила Холли первой, значит, возможно, ей не требовался Эксперт по Полномасштабному и Радикальному Исцелению – ЭПРИ, как я в шутку называла себя, чтобы облегчить бремя. Я гордилась нашей с Кэти дружбой и тем, что могу идти по жизни с человеком, к созданию которого моя утроба – и чужие причиндалы – не имеют отношения. Это доказывало, что я могу быть другом и меня нельзя бросить просто так, на пустом месте. Что мое присутствие в жизни значимо.
По ходу дела я завернула в «Уолгринз», кое-что купила и быстро добралась до больницы. В вестибюле привычно воняло моющими средствами – здешние уборщики уважали цитрусовые запахи. Этот напоминал «Апельсиновый краш» – так пахло на роллердроме, где я каталась подростком, – но сегодня меня от него мутило.
По пути в онкологию я снова попыталась набрать Холли. И кого же я первым делом увидела, когда с прижатым к уху айфоном зашла в палату 425? Холли, сидящую на стуле у кровати. Меня сковала усталость, захотелось вильнуть в сторону и затаиться. Всем своим видом Холли как будто говорила: Я здесь. Ты не нужна. А затем я увидела улыбку Кэти – в ней были и радость видеть меня, и смирение, и чувство неловкости из-за того, о чем она собиралась нас попросить.
Кэти позвонила Холли первой. С этим приходилось считаться. И тому могла быть только одна реальная причина. Если моя дорогая подруга, которая была мне больше чем сестра, первой позвонила Холли, значит, Кэти не требовались запеканки, посты в «Фейсбуке» и та, которая будет на время болезни осуществлять мониторинг ее жизни.
Если она позвонила Холли, значит, ей требовался человек, способный взглядом пригвоздить быстро делящуюся клетку, скрутить в бараний рог заносчивого доктора и заткнуть рот представителю страховой компании. Ей требовалась безапелляционная, беспардонная и циничная сука.
И Холли подходила идеально.
Глава 2
Посмеялись – прослезились
При виде Холли, которая выглядела как прежде и даже лучше, холенее, но столь же отчужденно, я испытала шок. Я вспоминала ее по дороге сюда. Как-то мы с ней, направляясь на семинар, подпевали Hootie & the Blowfish. В машине я всегда пела только с Холли и тогда отчаянно горланила: «Хочу любить тебя, сказал медведь, сказал медведь!», на что она отреагировала с утрированным возмущением:
– Что за фигня? Какой медведь? Откуда он взялся? Как «ты мне поверь» превратилось у тебя в «сказал медведь»?
Я принялась спорить, и мы заржали так, что Холли пришлось остановить машину. Она трижды била по рулю, я держалась за живот и хватала ртом воздух. Так, как с Холли, я никогда ни с кем не угорала. Она стебала так, что я не чувствовала себя при этом дурой.
На мгновение у меня возникло идиотское предположение, что Холли оставила в прошлом наши разногласия. Возможно, мы будем смеяться снова. Но сейчас, оказавшись с ней в одной комнате, я видела, что Холли крайне дискомфортно. На щеках у нее проступили пятна, заметные даже сквозь макияж. На друзей Холли реагировала иначе, и я это знала. Стыд, чувство вины и мое излюбленное стремление избегать конфликтов тотчас сработали и заглушили воспоминания о давно ушедшей дружбе.
Медсестра, наклонив голову, измеряла давление Кэти, и Холли поднесла палец к губам, мол, давай потише. Можно подумать, я не знаю, как надо вести себя во время процедур. Можно подумать, это не я была рядом с Кэти, когда ей сотни раз измеряли давление. В другой ситуации я бы отправилась на поиски тихого уголка и ненадолго прикорнула, но сейчас я боролась с желанием врезать Холли.
В каком-то смысле стремление бороться и забыться характеризовали в целом мою жизнь и сложные взаимоотношения в ней. Если кто-то – отец или муж – действовал мне на нервы, я испытывала стресс, а затем впадала в спячку, именно в такой последовательности. Так у меня проявлялось расстройство сна.
Моя гиперсомния впервые заявила о себе в старшей школе на занятиях экономикой – предметом, на котором мой въедливый папаша собаку съел. Он заставлял меня заниматься после ужина до глубокой ночи, злобно приговаривая:
– У тебя вата вместо мозгов!
Если я допускала ошибку и пыталась объяснить, что мне непонятно, он тыкал меня в лоб со словами:
– Перестань болтать!
Увидев, что у меня слипаются глаза, мама приходила на помощь и отправляла меня спать. Возможно, мой организм установил причинно-следственную связь: выход из безвыходного положения – это сон. Она гладила меня по тому месту на лбу, где я по-прежнему чувствовала палец отца:
– Везет тебе, Сэм. Если бы я могла притвориться мертвой перед твоим папулей, я бы весь день валялась на боку, как опоссум, не снимая пижаму.
Мама выключала свет и говорила:
– Спокойствие стоит того, чтобы отступить.
Даже когда в колледже я периодически впадала в спячку и врач выписывал мне гору лекарств, мама, звоня из другого города, приговаривала:
– Отключиться всегда полезно. Любая кручина со сном уйдет в пучину.
Позднее я поняла, что так она боролась с заученным бессилием и депрессией, сопутствующими жизни с фриком, помешанным на контроле. Мама обреченно вздыхала и говорила:
– Сэм, ляг поспи, и все пройдет. Было бы из-за чего копья ломать.
Она была права и в то же время ошибалась.
Я раз за разом говорила ей, что у меня серьезное расстройство сна и проблемы с учебой. Мама со вздохом отвечала:
– Кто это может знать?
И в этом была ошеломляющая правда. Годы самоотрицания, и в итоге тебя действительно нет. Полная неизвестность.
Холли, моя соседка по комнате и лучшая подруга, взяла дело в свои руки. Она заводила будильники, чтобы я не пропускала занятия, отслеживала стрессовые факторы и объяснялась с друзьями, когда мне требовалось ненадолго прикорнуть.
Острая потребность уснуть накрывала меня по сей день, точно туман, и от одного вида Холли после стольких лет я вдруг ощутила усталость.
– У вас отличное давление, 120/70, – сказала медсестра.
– Вот как? – подала голос Холли. – Может, для надежности измерите еще раз?
Медсестра, не обращая внимания на просьбу, обратилась к Кэти:
– Вам что-нибудь нужно?
Кэти покачала головой и потянулась мне навстречу.
Я сунула телефон в карман.
– Прошу прощения, девочки, что задержалась. По пути заскочила в магазин.
В руках у меня была охапка пакетов из вторсырья с логотипами «Гудвилл», «ИКЕА» и «Трейдер Джо», и, пытаясь добраться до другой стороны кровати – противоположной той, где сидела Холли, – я больно ударилась локтем о белоснежную стенку. Я опоздала и переживала все те смешанные чувства, которые испытывала всегда, когда мы трое оказывались вместе, а последний раз это было восемнадцать лет назад, тем вечером, когда родилась Мэдди.
Я взяла Кэти за миниатюрную ручку. Она сжала меня холодными пальцами. Мне захотелось пошутить в духе моей восемнадцатилетней дочери и сказать: «Как оно, ничего?»
А получилось:
– Какала ничего?
Я попыталась объяснить:
– Мэдди так говорит, имея в виду, что происходит и какие новости. Типа 911.
– 411? – переспросила Холли.
– Что?
– Сэм, я тебя обожаю, – сказала Кэти тоном, в котором слышалось: Ты такая лапочка, просто до идио- тизма.
– 411 – информационный сервис, а 911 – служба спасения, – пояснила Холли.
– Ну ладно. Тогда какие новости на 411, что происходит?
Я поставила на пол пакеты и попыталась задвинуть их под кровать. У меня что ни заход, все не в тему. Когда подруга выходит из ремиссии, к ней надо не с эфирными маслами и молодежными приколами, а с заряженным телефоном и светлыми мозгами, как у Холли.
– У меня нестабильные показатели крови, и поэтому меня положили на обследование, – сказала Кэти.
– Ясно.
Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. У нее на пальце был пульсоксиметр, а к тыльной стороне кисти прикреплена инфузионная система. Кэти ненавидела, когда ее ставили в это место. Жаль, что меня раньше тут не было, а то бы я поспорила. Под катетером был прикреплен браслет, на котором значилась ее фамилия – Кэти Мартин. И дата рождения – та же, что у меня.
– И все это ради нескольких анализов? – спросила я.
У Холли заиграл телефон, и она ответила:
– Ральф. Отлично. Что выяснилось?
Она встала – крутой адвокат Холли – и направилась к двери.
– Большое спасибо, что приехала, Сэм, – сказала Кэти.
– А как иначе? Я серьезно, Кэти. Разумеется, я всегда приезжаю.
– Я знаю.
Она поднесла к щеке мою руку и прижалась к ее костяшкам.
– Что за дела у Холли?
– Там какая-то неувязка с моей страховкой, она разбирается. Если придется заново проходить через все это, мне потребуется покрытие.
– Только лапшу мне на уши не вешайте, – слышался из коридора голос Холли. – Просто скажите, что необходимо сделать.
– Тогда правильно, что ты обратилась к ней. Если нужно кого-то построить, звоните Холли. А нужна помощь в больнице – я всегда на подхвате.
И, чтобы не звучало совсем жалостно, я добавила:
– Мы отличная команда.
Холли вернулась в палату со словами:
– Наличность.
Это могло означать как наличие чего-то, так и форму платежа. В этом была вся Холли: если вместо полного предложения можно было обойтись емким словцом, она не упускала такой возможности. Чем меньше слов, тем больше ты сто`ишь. Когда мы жили вместе, я эту ее манеру обожала. У нас был собственный язык – многозначный и понятный только нам. Например, «финиш!» означало готовность свалить с вечеринки или из бара и одновременно, что нам нравится чей-то наряд.
– Эти брюки – просто финиш! – говорила она, и я чувствовала себя на пике моды.
«Золотце» означало, что парень, сидевший перед нами на занятиях или стоявший в баре, очень недурен собой, но в то же время годилось для ласкового обращения друг к другу.
– Привет, золотце, – говорила я, и мы клевали друг друга в щеки.
Словарь создавала Холли, а мы уточняли и расширяли его, но эта игра была понятна только нам троим.
Кэти подвинулась немного и похлопала по кровати, приглашая меня присесть. Потом она сделала знак Холли подойти ближе, и я пригляделась к ней внимательнее. Щеки у Кэти разрумянились, точно она только что вернулась с весенней прогулки. На виске виднелся след от ветрянки, красивые волосы ниспадали на плечи. В тот раз нам удалось спасти ее каштановые локоны при помощи охлаждающей шапочки, которую пациенты носят во время химиотерапии. Благодаря ей волосы остаются на голове, а не на расческе. По всем внешним показателям Кэти выглядела лучше меня при полном макияже.
– Вот что, девочки, нам нужно поговорить. Скоро сюда приедут Брэдли и Бебе, – сказала Кэти.
– Твои родители? Из Аризоны?
Если они приезжали, значит, Кэти, похоже, действительно была больна. Бебе настолько боялась путешествовать, что они ехали максимум два часа в день, и все это время она, сидя на заднем сиденье, курила одну за другой «Пэлл Мэлл» без фильтра. Брэдли боялся, что в этом сигаретном чаду любая их поездка, даже в ближайший магазин, может стоить им жизни. Поэтому они переехали в местечко, где все было в двух шагах, и почти никогда оттуда не уезжали.
К Кэти они летали всего один раз. Тогда Бебе закурила в туалете и вступила в схватку с бортпроводником – видео с этой сценой попало на ютуб и стало почти вирусным. Брэдли с трудом удалось уговорить ее сесть на место при помощи красной лакрицы и коктейля из «Лоразепама» и бета-блокаторов. Когда они добрались до места, уровень сахара в крови у Бебе зашкаливал. Она была непривычно расслабленной, и Кэти, увидев ее в таком состоянии, заплакала.
– Значит, это не просто обследование?
– Легче на поворотах, Сэмми, – сказала Холли.
Это имя я ненавидела, но только в ее исполнении. Когда другие ласково или в шутку звали меня так, это не напрягало. Холли знала, что для моего отца это имя было уничижительным, а отнюдь не ласковым. Из-за ее авторитарного тона и парализующего чувства фрустрации остроумная реплика застряла у меня в горле. Позже я, безусловно, ее озвучу – глядя в зеркало заднего вида своей машины.
– Я пытаюсь наверстать упущенное. Я здесь всего ничего, а оказывается, родители Кэти уже в пути.
– А нечего наверстывать. Пока мы ничего не знаем, – произнесла Холли, по-королевски напирая на «мы», которое, как было известно Кэти, меня заденет.
– Родители едут не просто так. Мне нужно, чтобы вы двое кое-что для меня сделали, – сказала Кэти. – Вчера вечером звонила Мисти.
– Мисти? Новая жена Тома?
Говоря это, я практически слышала, как Холли прикусывает себе язык. А много еще Мисти ты знаешь, Сэмми?
Но вместо этого Холли сказала:
– Что еще ей нужно? По-моему, у нее уже все есть. Или Том еще кому-то присунул своего дружка?
– Если я скажу, что очень на это надеюсь, это будет плохо, да? – робко спросила Кэти. – А лучше пусть Мисти бросит Тома ради личного тренера или массажиста.
– У надежды дамские причиндалы, – сказала Холли. – Мы с Роузи хотим сделать к следующему гей-прайду такие футболки. Или дамские причиндалы звучит тупо?
– По-моему, дамские причиндалы говорят сами за себя, – рассудила Кэти.
Я перевела взгляд с Кэти на Холли. Если шутка предназначалась и для меня, значит, можно засмеяться?
Кэти хихикнула. С Роузи, подругой Холли, она была знакома. Холли вернулась в город год назад, но я лично с Роузи еще не встречалась. После окончания колледжа прошло десять лет, когда Кэти однажды сказала мне по телефону:
– У Холли подружка. Она – лесбиянка.
Я почувствовала острую боль. Бороздки и ямочки сухой персиковой косточки, которая, как казалось, живет у меня в животе, заполнило кислое чувство утраты Холли. Меня томили вопросы, и, чтобы ответить на них, мы с Кэти говорили по телефону, встречались за кофе и выбирались в бары. Когда Холли поняла? В колледже? Она хотела сказать мне, но не сказала? Поэтому она так разозлилась из-за Майка?
– Тебя не смущает, что она лесбиянка? – спросила Кэти.
Она даже не сказала мне!
Но все-таки что, Сэмми? спрашивала я саму себя. Она любила тебя не так сильно, как ты думала? Как только вы разъехались, ты перестала быть для нее важной? Твоя значимость, о которой у тебя и без того было невысокое представление, по факту оказалась еще ниже?
Я знала, что Кэти, Роузи и Холли периодически ужинали или пили пиво в здании Мемориального союза с видом на озеро. Я догадывалась, что те несколько раз, когда Кэти не сразу отвечала на мои эсэмэс, она была с Холли. Выходило так, что двадцати с лишним лет, которые Холли провела на Манхеттене, будто не существовало, и все, кроме меня, между собой дружили. Я с папашей-брюзгой, бесхребетной мамой и обманщиком-мужем вызывала у людей неловкость. У меня была одна подруга и дочь, которая того гляди выпорхнет из гнезда. И все это в каком-то смысле было моих рук дело.
Когда Кэти сказала: «У надежды есть промежность», я решила, что пора вклиниться в разговор.
– Я неравнодушна к промежностям, – сказала Холли.
– Говоря промеж нас, – сказала я.
Мне хотелось сказать что-то забавное, напомнить Холли о том, что когда-то мы смеялись над одним и тем же, но шутка не получилась, и тогда я решила ее подсластить и брякнула:
– У надежды есть яичники.
И только прозвучало это слово – «яичники», – все сразу вспомнили, по какому хреновому поводу мы собрались в больничной палате.
– Классный слоган для фандрайзинговой кампании, – мягко сказала Кэти.
Посмеялись – прослезились. Так мы всегда говорили, когда что-то, казавшееся смешным, мгновенно становилось несмешным. Точно мы снова были студентками и перенеслись в тот вечер, который начинали лучшими подругами, а под конец остались каждая сама по себе. Откатиться назад мы уже не могли, а как друг без друга двигаться вперед – не знали. Вечер, начавшийся пьянкой-гулянкой, окончился тем, о чем никто из нас не знал как говорить.
– Так вот, девочки, – сказала Кэти. – Том сдал Арахиса в собачий приют, у них там, в Лос-Анджелесе. Мисти считает, что это одно из тех мест, где усыпляют собак, которых нет возможности пристроить. Кому нужна страдающая диабетом пиренейская горная собака, особенно таких размеров? – Она посмотрела на настенные часы. – Сейчас девять утра, и я начну обзванивать все приюты, пока не найду его. Если необходимо, я любую сумму заплачу, чтобы его там подержали. И потом поеду за ним. Ненавижу Тома.
Вовсе она не ненавидела Тома, это было по ней видно. Она необъяснимым образом любила его, и Том почему-то винил Кэти в своей интрижке – в том, что она не могла родить, переживала из-за бесплодия и болела раком. А еще в том, что он был вынужден искать счастья на стороне – по мнению Тома, это было оправданно. При мысли об этом меня всякий раз охватывала лютая ярость, подобная торнадо, я была готова рвать и метать.
– Ты не можешь ехать за собакой, – сказала Холли, кладя руку на руку Кэти.
Она не понимала отношений людей с их питомцами. В 2013 году мы с Кэти ездили в Колорадо-Спрингс после наводнения и спасли белого пушистого щенка. Это и был Арахис. Увидев его, облепленного грязью, с просвечивающей кожей, мы обе дрогнули. Его била дрожь, он жался к ботинку и тут увидел Кэти. Он посмотрел на нее глазами умудренного старика, и в это мгновение родилась их любовь.
Арахис рос, и их с Кэти обоюдная привязанность становилась все крепче, а Том изыскивал способы эксплуатировать эту любовь. В спасательной экспедиции он не участвовал, хотя к тому времени они с Кэти были женаты уже шесть лет. А два года спустя, когда шел развод, Том, у которого были деньги и время, устроил из-за Арахиса настоящую битву, так что Кэти унесла ноги от них обоих. Когда в прошлом году Том и Мисти перебрались на другое побережье, мне казалось, что Кэти никогда не оправится от печали.
– Нет, я могу за ним ехать, – сказала Кэти.
Она сжала челюсти, ее бледное лицо выражало ре- шимость.
– Я достаточно хорошо себя чувствую. Не для того я спасала его после наводнения, каждый гребаный день колола ему инсулин и науськивала мочиться в ботинки Тома, чтобы вот так все кончилось. – Она судорожно вздохнула. – Я бы все равно поехала. Иначе быть не могло. Просто в последнее время я устаю.
Тут я заметила, что Кэти сжимает в руке бумажный платок, испачканный чем-то вроде туши. При мысли о том, что Кэти, отправляясь в больницу, навела марафет и приоделась для встречи с раком, у меня сжалось сердце.
– Холли права, – сказала я, – тебе нельзя сейчас никуда ехать. Но…
– Ты хоть представляешь, что сейчас творится в его огромной башке? – сказала Кэти.
– Кто-нибудь его возьмет, – сказала Холли.
Кэти охнула. Предположение о том, что Арахис может окончить свои дни с кем-то другим, для нее было кощунством. Неловко сознаваться, но я почти возликовала, когда безупречная Холли совершила такую грандиозную оплошность.
Кэти резво спустила ноги с кровати, потянув за собой систему.
– Скажите родителям, что мне пришлось уехать. Придумайте что-нибудь. А я поехала.
Я опустила руки ей на плечи, пока игла совсем не слетела.
– Нет уж, лежи. Я за ним поеду. Найду и самолетом доставлю сюда.
Мне вдруг захотелось всосать слова обратно в рот, точно свисающие спагетти. Кого я обманываю? Подушки взбивать и с медсестрами раскланиваться – это по мне, а мчаться на другой конец страны, вступать в единоборство с бывшим мужем подруги и освобождать большого пиренея – боже упаси. Собаки этой породы ростом с гору. А у меня расстройство сна, и, судя по тому, как я пасую перед Холли, я – трусиха. Что я скажу Тому, если наткнусь на него в Лос-Анджелесе? Я живо представила себе, как пытаюсь отобрать у Тома поводок, а он держит меня на расстоянии вытянутой руки, его мясистая лапища нацелена мне в лоб, а руки у меня болтаются в воздухе.
– Самолетом ему нельзя. Для салона он слишком большой, а в клетке в багажном отделении он окочурится – кто будет его успокаивать и следить за уровнем сахара? Я должна его привезти. Для этого мы в свое время купили старый кемпер «Фольксваген». У Арахиса падает сахар при одном взгляде на малогабаритную машину, так что о перелете речи быть не может. Помнишь, я взяла на тест-драйв «Мини Купер», и стоило мне заехать на подъездную дорожку, как Арахис вырубился? Увидел машину через окно, рухнул тут же и не шевелился до тех пор, пока я не вернула машину в автосалон.
– Том потратил несколько тысяч, чтобы оставить пса себе. Почему он сейчас от него избавляется? – спросила Холли.
– У Мисти аллергия.
– И как вы побеседовали? – Холли заговорила капризным голоском, передразнивая Мисти. – Мы тут, сражаясь с тобой, ужас как на адвоката потратились, теперь у меня и твой пес, и твой муж, но вот какая жалость, у меня из-за него глаза чешутся.
Когда Кэти обижали, она смотрела как ожившая Белль из «Красавицы и Чудовища», только очень и очень уставшая от опадающих под стеклянным колпаком лепестков розы. Мы с Холли знали, что это были слезы той, которая редко плакала. В колледже мы ходили на стендап и заставляли Кэти смеяться, энергично толкая ее в бок, лишь бы не видеть странной улыбки, предваряющей всхлип. Мы всегда защищали Кэти – не потому, что она была слабой, а потому, что была слишком сильной. Если она плакала, значит, случилось что-то ужасное.
Меня охватил азарт. Я торговалась на аукционе, а моими конкурентами были Холли и смерть. Поэтому я подняла руку и сказала:
– Я привезу его. Без проблем.
– Ты привезешь пса? Не смеши! – заявила Холли. – Тебе на это год потребуется. Будешь заваливаться спать в каждом «Макдоналдсе», на каждой стоянке и возле национальных памятников. В мире нет такого количества кофеина, чтобы ты бодрствовала, была в состоянии вести машину и следить за псом.
Я открыла рот, готовясь возразить, но мне было так обидно от того, насколько хорошо она меня знала, хотя мы уже не были подругами. И потом, я избегаю конфликтов, но я не врунья. Она действительно была права.
Выдав последний аргумент, Холли повернулась к Кэти.
– Если Мисти так жаль, то, может, она антигистаминные таблетки попьет?
– Она говорит, они притупляют сексуальное влечение.
– Что за чушь. Нет, в самом деле, что ли? Сейчас погуглю.
Холли достала телефон и, наклонив голову, так что пряди градуированного боба упали ей на лицо, принялась свирепо стучать по экрану ногтями с идеальным маникюром.
– Да я справлюсь, правда, – настаивала я.
Я должна была сделать что-то такое, чтобы все присутствующие поняли: ради подруги я готова рвануть на край света. А тот, кто в моих друзьях не значится, пусть пеняет на себя.
– А Мэдди может с тобой поехать? – с надеждой спросила Кэти.
– Нет. Она уезжает на практику в Колорадо.
Кэти дотронулась до моей руки, зная, в какое уныние повергает меня слово «уезжает».
– У Мэдди престижная практика в Боулдере, – пояснила она для Холли. – Она будет жить у моей двоюродной сестры и по вечерам присматривать за детьми.
– Так что все идеально складывается. Мне нужно чем-то заниматься летом. А вы, девочки, будете держать меня в курсе, пока я отправлюсь на поиски приключений, – сказала я, а у самой в голове крутилось: дома я с ума сойду, буду время от времени заходить в пустующую комнату дочери и все лето ждать приемных часов в больнице у лучшей подруги.
К моему позору и к чести всех прочих, на этом поле у меня конкурентов не было. Когда ты вдова, и гнездо пустует, дома ты никому не нужна. Я подавила зевок. Стресс подступал, круша нейронные связи, и они тухли, как свечи после рождественской мессы. Мне всегда представлялась такая картинка. Стресс провоцировал сонливость, и ее зов был непреодолим. Но у меня было не так, как в видео на ютубе, когда страдающие нарколепсией снопами валятся на землю. Я чувствовала приближение сна.
Если я собираюсь их убедить, что смогу пересечь страну из конца в конец, то прикорнуть на краешке кровати было никак нельзя. Я бросила взгляд на телефон и сказала:
– Я отскочу, надо ответить. Это Мэдди.
Я выбралась из палаты, попутно ударившись о кровать и металлический косяк, и в коридоре почувствовала себя немного лучше. Мимо, толкая большую серебристую тележку, проследовал мужчина, на голове у которого была тонкая сетка для волос. В тележке громыхали грязные тарелки. В противоположном направлении мчалась женщина в белом халате. Я проследила за ней взглядом. О том, чтобы улечься, речи не было. Я вполне могла минут десять поспать сидя. Пусть мозг получит что хочет, а потом вернется в строй.