bannerbannerbanner
Лондон в огне

Эндрю Тейлор
Лондон в огне

Полная версия

Объяснить, каковы обязанности Джема в Барнабас-плейс, было бы затруднительно. В прежние времена он работал на отца Кэт в качестве и доверенного секретаря, и личного слуги. Но когда начались их беды, отец отправил его вместе с Кэт к тете в Чампни. Позже Джем переехал вместе с ней к дяде Олдерли.

Джем уже тогда достиг преклонного возраста, однако дышал он легче, а его суставы сгибались лучше. В Барнабас-плейс его не ценили. Джем ночевал на чердаке над конюшней вместе со слугой, который убивал крыс, выносил помои и занимался прочей грязной работой. Ел он на кухне для прислуги и делал все, что прикажут. Джем работал без жалованья, только за еду и кров, но Кэт время от времени давала ему несколько пенсов или даже пару шиллингов.

– Так нечестно, – однажды сказала Джему Кэт. – Ты трудишься день-деньской и все для них делаешь. Они должны тебе платить.

– Хозяин ничего не отдает просто так.

– Но ты ведь приносишь ему пользу.

– Вы не понимаете, госпожа. Я никто. По крайней мере, для вашего дяди. Пропади я, его высокородие даже не заметит, так зачем ему мне платить? Если он хоть раз об этом задумывался, то понимает – я и без денег тут останусь, потому что идти мне некуда. Ваш дядя просто так с деньгами не расстается. Поэтому он и разбогател.

Вечером в день званого обеда, после того как сэра Дензила Кроутона проводили до кареты, Кэт отправилась на поиски Джема. Она нашла его на малом дворе за прачечной. Сняв ливрею Олдерли и переодевшись в свои повседневные обноски, он варил щелок – смесь пепла и мочи, в которой замачивали сильно испачканные вещи. Обычно это женская работа, но прачка осталась без двух своих помощниц, – скорее всего, обе девушки и их родные пополнили число погорельцев.

Стены двора поднимались высоко, запирая внутри горячий воздух, а сверху тяжело нависало серое небо, подсвеченное оранжевым сиянием. Даже здесь земля была усыпана пеплом. Кэт некоторое время наблюдала за работой Джема, прежде чем слуга ее заметил. Он перемешивал щелок, склонившись над бочкой, и пот струился по его рубашке и рукам. Тонкие седые волосы уныло свисали до плеч.

Кэт окликнула Джема, и старик обернулся. От жары и тяжелой работы его лицо раскраснелось и блестело от пота. Он глядел на Кэт без улыбки.

Кэт сморщила нос.

– Иди сюда. Не могу же я разговаривать с тобой издалека.

Она вошла в сарай. За ее спиной раздавалось шарканье Джема. Кэт остановилась и развернулась к нему.

– Как ты это терпишь? – выпалила она первое, что пришло на ум: у Кэт болела голова и ей трудно было собраться с мыслями. – Вонь, жару?

Джем пожал плечами, и Кэт сообразила, что для него этот вопрос не имеет смысла.

– Лейн не возвращался? – в свою очередь спросил Джем.

– Насколько знаю, нет. А что?

– Мне кажется, что-то с ним нечисто, госпожа. – Джем поглядел на нее. – Вечно ему надо выяснять, где вы.

– Правда? Это еще зачем?

– Кто ж его знает? Но я несколько раз слышал, как он спрашивал про вас горничную вашей тетушки, а еще я заметил, что Лейн с вас глаз не сводит. Кажется, на днях он рылся в моих вещах, хотя наверняка не скажу. Если так, то он мог наткнуться на…

– Мне сейчас не до Лейна, – перебила Кэт. – Сегодня вечером хочу пойти в город. Мне снова понадобится одежда. – (Джем покачал головой.) – Старая рубашка и штаны, только и всего.

– Нет, госпожа.

– В доме наверняка отыщутся подходящие вещи. Загляни в сундук с лохмотьями для бедных. Непременно что-нибудь подберешь. Плащ у меня уже есть. Я его вчера нашла.

– Опасное дело вы затеяли.

– Это не тебе решать. Хочешь, денег дам? Может, тогда тебя будет легче уговорить?

– Не стану я вам помогать.

– Но почему?

Джем смотрел ей глаза в глаза:

– Потому что вы можете попасть в беду.

– И что с того? – возразила Кэт. – Я должна увидеться с отцом. Меня выдают замуж за сэра Дензила. Я лучше умру.

Джем оставил ее слова без внимания.

– Зря я вас вчера отпустил, – произнес он. – Сити во время пожара – ну просто сумасшедший дом.

Кэт топнула ногой:

– Нет, ты найдешь для меня одежду. А потом будешь ждать у двери и впустишь меня, когда я вернусь.

– Не бывать этому.

– Я тебе приказываю.

– Уж простите, госпожа.

Кэт шагнула к двери:

– Без тебя у меня ничего не получится.

Но Джем не сдавался:

– Вы даже не знаете, с чего начать поиски. В соборе Святого Павла вы с ним теперь не встретитесь.

– Я его обязательно найду. Может быть, он на Боу-лейн.

– От Боу-лейн ничего не осталось.

Кэт понадобилось некоторое время, чтобы уложить в голове эту мысль: дома, где она выросла, больше нет.

– Значит, он где-то поблизости.

– Ваш отец может быть где угодно, госпожа. Конечно, если он жив.

– Ну разумеется, жив. – Кэт едва не испепелила Джема взглядом. – Ты можешь передать ему весточку?

– Нет. Он всегда первым передает весточку мне. Так надежней.

– Каким образом?

Джем встал поудобнее, чтобы перенести вес с хромой ноги.

– Мне не велено вам рассказывать.

Кэт состроила гримасу:

– Отец не видел меня шесть лет. Он забывает, что я уже не дитя. Ты, кстати, тоже, хотя тебе оправдаться нечем.

Джем долго глядел на нее.

– Есть один человек, – наконец проговорил он. – Иногда он приносит мне письмо, а бывает, просто записку. А я передаю свои письма и записки через него. Вчера этот человек сказал мне, что вы должны прийти в собор и ваш отец подойдет к вам в проходе Святого Павла.

– Кто этот человек? Где его искать?

– Не знаю, госпожа.

Кэт рассердилась:

– Ну должен же ты хоть что-нибудь знать!

Джем ответил не сразу, но затем медленно произнес:

– Он живет где-то возле Курситор-стрит. Кажется, он портной. В прежние времена я его иногда встречал.

– Значит, я отправлюсь туда и найду его. Если отец не у него, возможно, этот человек знает, где он.

– Я вас не пущу, – возразил Джем. – Не позволю вам глупости делать. Давайте я поищу вашего батюшку. Или еще лучше: наберитесь терпения, и он сам объявится.

– Нет, я пойду. А ты должен мне помочь.

Джем покачал головой:

– Опасность слишком велика. Если узнают, что ваш отец в Лондоне, его будут судить за измену. А вместе с ним всех, кто его укрывал.

Кэт вскинула руку, собираясь отвесить Джему пощечину, но потом медленно опустила ее.

– Ну что ты упрямишься, старик? Достаточно одного моего слова – и тебя вышвырнут на улицу.

– Раз так, скажите это слово.

Наконец длинный вечер подошел к концу.

Дядя Олдерли и кузен Эдвард побывали в Сити, а потом отправились дальше на запад, в сам Уайтхолл. За ужином только и разговоров было о том, что они видели. Пожар утрачивал свою силу, но Сити по-прежнему в огне, и все боятся, что пламя доберется до большого порохового погреба в Тауэре, особенно если ветер опять переменится. Великий исход из Сити продолжается. Сбежали семьдесят-восемьдесят тысяч человек, не меньше. Все они хлынули в уцелевшие предместья, в Хаундсдич и Чартерхаус, в Западный Смитфилд и Кларкенуэлл и даже в Хаттон-Гарден, где они обосновались прямо у стен Барнабас-плейс.

– Они все будто во сне, – рассказывал господин Олдерли. – Люди просто не в состоянии осознать, что случилось.

Беглецы разбили лагеря везде, где только можно. Парк в Мурфилдсе был забит ими до отказа: двадцать акров земли заняла рыдающая, причитающая или спящая человеческая масса. Некоторые переправились через реку и поселились в Сент-Джордж-Филдс, хотя даже этим засушливым летом земля там остается заболоченной и по ночам от нее поднимаются скверные испарения. Другие – то ли неленивые, то ли просто напуганные – ушли еще дальше, на холмы Ислингтона.

– Бог знает чем это все закончится, – произнес господин Олдерли. – Если люди покинут Сити, для чего им сюда возвращаться?

Во взгляде Оливии отразилась тревога.

– Что же нам делать, сэр?

– Вам не о чем беспокоиться, моя дорогая. Куда бы люди ни отправились, деньги им понадобятся. Я предпринял необходимые меры предосторожности. Поэтому наши дела будут идти хорошо, какая бы судьба ни постигла пепелище Лондона.

Тетя перегнулась через стол и погладила мужа по руке:

– Вы так мудры, сэр!

Господин Олдерли тут же отдернул руку: публичные проявления чувств его смущали. Однако восхищение супруги польстило ему.

– Лейн вернулся? – спросил господин Олдерли.

– Нет, сэр.

– В таком случае придется его рассчитать. Да, я помню, он ваш слуга, но я не потерплю в доме человека, который пренебрегает своими обязанностями.

– Может быть, Лейн не виноват. Что, если он задержался из-за Пожара? Вдруг с ним что-то случилось?

Господин Олдерли нахмурился:

– Посмотрим. А пока нужно найти другого слугу, чтобы прислуживал нам за столом. Не желаю больше видеть этого калеку.

– Да, сэр. Хорошо, сэр.

– Мы встретили сэра Дензила, – через некоторое время сообщил Эдвард. – Он был у герцога Йоркского. – Кузен повернулся к Кэт, чтобы отец и мачеха не видели его лица. – Мы с ним выпили за вашу помолвку, кузина, и за скорейшее появление наследника Кроутон-холла.

– Это нам всем пойдет на пользу, – заметил господин Олдерли и в кои-то веки улыбнулся Кэт. – К Рождеству обвенчаетесь, а на следующий год к Михайлову дню подаришь мужу здорового сына.

– Советую наладить отношения с его французским поваром, кузина, – прошептал Эдвард так, чтобы не услышал отец. – Повара-французы изобретательны и горазды на всякие хитрости. Он наверняка поможет тебе разжечь пыл сэра Дензила.

После ужина Оливия ушла с Кэт в свою спальню, чтобы обсудить свадьбу: где состоится торжество, кого пригласить и какие платья заказать.

Пока они беседовали, Энн помогала хозяйке раздеться. Оливия сидела за туалетным столиком в пеньюаре из голубого шелка, отделанном кружевом. Четыре свечи отражались в зеркале, тускло освещая ее лицо. В теплом воздухе стоял густой запах духов.

 

Оливия находила тему разговора чрезвычайно интересной, и беседа – без сомнения, первая из многих, как заметила тетя, – продолжалась дольше, чем рассчитывала Кэт.

Взгляд девушки остановился на погруженной в тень огромной кровати с балдахином. Кэт представила, как дядя Олдерли, этот чопорный противный старик, кряхтит, раскорячивается и подпрыгивает на ней. От этой картины в сочетании с запахом благовоний и чересчур женственной обстановкой в комнате тети Оливии Кэт стало трудно дышать.

Оливия и дядя Олдерли не подходят друг другу. Не может быть, чтобы ей были приятны знаки его мужского внимания, рассуждала Кэт, однако в чужом присутствии она во всем старается угодить супругу. Но Кэт слышала, как они громко спорили за закрытыми дверями.

Значит, вот что такое брак? Искусственно созданный союз? Возня и кряхтение в спальне? На людях – выражения преданности, наедине – ссоры, и все это приправлено тайным вожделением, удовлетворяемым на стороне?

Энн пошла за горячей водой.

– Ах, как это все волнующе, не правда ли? – произнесла тетя Олдерли. – Тебе есть что предвкушать. Рассказывают, Кроутон-холл – великолепное поместье.

Кэт подалась вперед и увидела в зеркале подрагивающее отражение тетиного лица.

– Мадам, я не хочу выходить замуж за сэра Дензила, – проговорила она. – И это не каприз. Неужели нет другого пути?..

– Дитя мое, ты должна слушаться тех, кто старше и умнее тебя.

– Он мне не нравится.

– Ты уже говорила. Но это такой пустяк, моя дорогая! Если на то будет воля Божья, симпатия придет позже, как и у большинства семейных пар. А пока не забивай себе голову. Главное, что сэр Дензил – превосходная партия, и твой дядя одобряет ваш союз.

– Но он такой…

Тетя Олдерли покачала головой:

– Больше ни слова, дорогая. Ты переутомилась, вот и говоришь всякие глупости. К тому же этот ужасный Пожар выбил нас всех из колеи.

Раздался стук в дверь, и вошла Энн с кувшином горячей воды.

– Украшения обсудим позже, – быстро сменила тему тетя. – А сейчас, милая, тебе пора спать. У тебя под глазами огромные круги. Хочешь, Энн поможет тебе раздеться?

– Нет, спасибо, мадам.

Наконец освободившись, Кэт со свечой в руке поднялась по лестнице на этаж над хозяйскими спальнями. Она так часто проделывала этот путь, что не заблудилась бы даже в темноте.

Время от времени она проходила мимо окон, в которых мелькал ночной Лондон, светившийся, будто тлеющий костер. Кэт показалось, что пламя уже не такое яркое, – похоже, разъяренная стихия постепенно унимается. Время от времени доносились приглушенные звуки взрывов. Снос домов продолжался.

На секунду перед мысленным взором Кэт предстал новый Лондон, который вырастет на этом пепелище: город площадей и широких улиц с величественными церквями и добротными зданиями из кирпича и камня. Как только Кэт благополучно доберется до спальни, она достанет свой ящичек с принадлежностями для рисования и бумагу и наметит контуры этого нового прекрасного города. Ящичек ей подарила другая родственница, тетушка Эйр, и он напоминал Кэт о тех временах, когда она была счастлива.

Отперев дверь, девушка вошла в комнату. Потом, не выпуская из руки свечу, вставила деревянный клин над щеколдой, чтобы ее нельзя было открыть снаружи. Этот клин она вытесала сама из щепки для растопки, воспользовавшись ножом, который по ее поручению купил Джем.

Кэт поставила свечу на стол под окном и распустила шнуровку на корсаже платья.

И тут у нее за спиной раздался смешок. Кэт вздрогнула и обернулась.

– Дай я тебе помогу, красотка.

Эдвард стоял почти вплотную к ней. На секунду Кэт показалось, что он возник из воздуха, будто злой дух, – тем более что злобы у него хватает. Но Кэт быстро сообразила, что кузен поджидал ее в углу между большим шкафом для белья и стеной.

Эдвард улыбался ей. На нем был стеганый шелковый халат, отороченный мехом, а на голову он повязал шелковую косынку. Без парика Эдвард выглядел моложе, и в нем было проще узнать прежнего мальчишку, только располневшего.

Мальчишка, который дергал ее за волосы и как-то раз подложил ей в кровать дохлую ворону.

Кэт попятилась.

– Уходи, – велела она. – Я закричу.

– Кричи сколько хочешь, милая. Никто не услышит.

Еще не успев договорить, Эдвард схватил ее. Левой рукой он зажал ей рот и нос и притянул Кэт к себе. Его правая рука обхватила ее за талию.

Задыхаясь, Кэт попыталась вырваться. Она попробовала лягаться, но ее мягкие домашние туфли оказались плохим оружием.

Левая рука Кэт скользнула по столу и нащупала подсвечник. Девушка схватила его и ткнула горящую свечу Эдварду в щеку. Свет погас. Кузен выругался и вцепился в нее еще крепче.

– Ах ты, дикая кошка, – прошипел Эдвард.

А потом – темнота. Темнота и боль.

Глава 7

«Ничто не длится вечно, – думала Кэт. Разве смерть не обрывает любые страдания?»

Она лежала в темной комнате на спине: ноги раздвинуты, подол платья задран. Какой теперь смысл скромничать? Боль была сильной, но Кэт ощущала ее отстраненно, будто чужую. Казалось, эту боль испытывала девушка, которую Кэт раньше близко знала, но теперь та стала для нее посторонней.

Время от времени били церковные часы. Это тоже казалось Кэт странным: подумать только, в разрушенном городе до сих пор сохранились церкви с часами и колоколами, по которым можно узнать время.

Церкви посреди мертвого пепелища.

Постепенно в голову Кэт пришли другие мысли. Можно пойти к тете Оливии, молясь, чтобы не обнаружить под балдахином дядю Олдерли.

Но Оливия скажет, что именно этого и следовало ожидать: вот почему джентльмены все время крутятся возле хорошеньких горничных – и даже не очень хорошеньких. Тетя упрекнет племянницу в том, что она была недостаточно осторожна, а главное, заявит, что Кэт сама виновата.

Так уж устроен мир. Мужчины всегда пристают к женщинам. Об этом Оливия рассуждала весной, когда рассчитала служанку за то, что та понесла. Кэт заметила, что хотя бы часть вины следует возложить и на мужчину.

– Но виновата женщина, Кэтрин, – возразила Оливия. – Так же, как Ева повинна в изгнании из рая. Твой дядя всегда говорит, что женщина вводит мужчину в грех, и, конечно же, он прав. Этой девице следовало вести себя осмотрительнее, а теперь пусть расхлебывает последствия. Больше тут обсуждать нечего.

Что, если Кэт вышвырнут на улицу, ведь падшей женщине место в канаве? Нет, вряд ли – родственники просто сделают вид, будто ничего не случилось. Дядя твердо намерен выдать ее за сэра Дензила, а если господин Олдерли принял решение, ни за что не передумает.

Тут Кэт посетила еще одна мысль. Если она все расскажет дяде и тете, разве они ей поверят?

В детстве ее сбросила лошадь, и Кэт неудачно приземлилась на груду камней. Это случилось почти за год до того, как ее тело стало меняться и у нее начались месячные. Но после падения кровь у Кэт шла оттуда же, откуда у женщин в определенные дни месяца.

Кэт ощупала себя, но единственным следом произошедшего была боль. Кто же ей поверит без пятен крови, доказывающих, что она лишилась невинности? В таком случае слово Эдварда будет против ее слова, а слово Кэт в этом доме ничего не стоит. В глазах отца Эдвард непогрешим. А она всего лишь нежеланная племянница, родня по закону, но не по крови, дочь человека, чье имя не произносят вслух. Для Олдерли она лишь товар, который можно обменять, купить или продать.

А еще товар можно украсть или испортить.

Даже Джем от нее отвернулся. Он не станет ей помогать – хотя какая помощь от слуги-калеки? Этот старик ничего не понимает – только и знает, что твердить про осторожность.

Время шло.

Этого Кэт никогда не забудет – и не простит.

Внезапно у нее созрел план. Решение сразу оформилось у нее в голове, и в долгих раздумьях не было нужды. Других путей у нее не осталось.

Щелкнула задвижка, и у Кэт перехватило дыхание. Она открыла дверь и прислушалась.

Вокруг раздавались звуки Барнабас-плейс: скрип, беготня грызунов, шепот сквозняков. Воздух по-прежнему был душным и теплым.

Кэт подняла свечу, но от ее сияния тени стали еще гуще. Глаза Кэт медленно привыкали к темноте. Предрассветный час темней всего. Но Пожар по-прежнему окрашивал ночное небо. В конце коридора в окне с незадернутыми шторами виднелось мрачное алое зарево.

С узлом под мышкой Кэт вышла из своей комнаты и закрыла дверь. Она надела самое простое платье. Туфли лежали в узле вместе с кожаной сумкой, куда Кэт сложила кое-какие вещи и среди них ящик с принадлежностями для рисования.

С ее плеч свисал серый плащ, который Кэт украла вчера вечером у молодого человека возле собора Святого Павла. На секунду ее настигли угрызения совести. А ведь тот молодой человек хотел помочь ей и, возможно, спас ей жизнь, когда охваченная паникой девушка кинулась к собору в отчаянной надежде разыскать отца. Кэт толком не разглядела, как выглядел незнакомец, помнила только, что из-за болезненной худобы его голова походила на череп, обтянутый кожей. А еще у него были густые темные брови: такие больше подошли бы мужчине покрупнее и постарше.

От каждого движения боль пронзала Кэт изнутри. Она прошла под аркой, повернула направо и у подножия парадной лестницы замерла в нерешительности. Единственным источником света здесь была ее свеча.

Лестница вела вниз к площадке с балюстрадой. Пол застелен коврами, на отполированных деревянных панелях настенные канделябры, на потолке изысканная гипсовая лепнина. Но в темноте всей этой роскоши не видно.

Комната Оливии с кроватью под балдахином располагалась внизу. Рядом спальня господина Олдерли: там стояли кровать, стол, а также большой инкрустированный шкаф работы голландских мастеров и несколько шкафчиков для белья. Третья комната пустовала.

Кэт прислушалась, но в доме царила тишина.

Она прошла к арке, за которой скрывалась винтовая лестница. Кэт шла на ощупь, по памяти, ориентируясь лишь по глубине теней за пределами круга света от ее свечи. После каждого шага она останавливалась, чтобы прислушаться, хотя нужно было спешить. Этот же путь, только в другую сторону, она проделала вчера вечером, когда Джем провожал ее в спальню.

На нижнем этаже дверь вела на боковую площадку. В отличие от главной площадки, находившейся на месте покоев настоятеля монастыря, в былые времена размещавшегося в нынешнем Барнабас-плейс, с этой площадки можно было попасть в другую часть дома, расположенную перпендикулярно этой. Спальня Кэт была на верхнем этаже.

Вот площадка превратилась в коридор, тянувшийся вдоль внешней стены. Справа через равные промежутки располагались четыре двери. Все они были закрыты. Кэт проскользнула по коридору к третьей двери. Потом застыла и вся обратилась в слух.

До нее донесся низкий ритмичный храп. Кэт опустила узел на пол. Она села, потом прижалась щекой к полу. Через щель под дверью проникал сквозняк. Но главное, в комнате было темно.

Кэт встала, поморщившись от резкой боли. Соседние комнаты не заняты: они обставлены как спальни для гостей, но в доме Олдерли редко кто-то останавливается. Раньше Эдвард ночевал в третьей спальне рядом с опочивальнями отца и мачехи, но его привычка возвращаться домой под утро, вдобавок пьяным, доводила господина Олдерли до белого каления, и в конце концов он велел сыну перебраться в дальнее крыло.

Кэт сунула руку в карман платья, вытащила нож и подняла щеколду.

Дверь распахнулась беззвучно: Оливия не терпит в своем доме скрипучих петель. Храп зазвучал громче. Кэт почувствовала омерзительное зловоние, напомнившее ей о диких животных в зверинце Тауэра.

Прикрыв ладонью огонек свечи, Кэт шагнула в темноту. При слабом свете она разглядела, что балдахин вокруг кровати задернут. А еще она заметила рядом темную фигуру, похожую на силуэт карлика в высоком парике. На одну кошмарную секунду Кэт испугалась, что ее подстерег сэр Дензил Кроутон. Подсвечник в ее руке дрогнул, и Кэт чуть его не выронила. Но к ней быстро вернулась способность соображать здраво: это всего лишь подставка с париком Эдварда.

Кузен продолжал храпеть. Кэт отдернула полог и посветила на кровать.

Эдвард раскинулся на спине. В первое мгновение она его не узнала: он снял шелковую косынку, которую носил дома, когда ходил без парика. Его лысая голова оказалась совсем голой, как только что почищенная картофелина, да и формой она мало чем отличалась от нее. Из-за жары Эдвард сбросил одеяло. На нем была белая льняная сорочка с распахнутым воротом.

Храп оборвался без предупреждения. Внезапно наступила зловещая тишина, и Эдвард устремил взгляд на Кэт. Свеча отражалась в его глазах, в каждом зрачке по огоньку.

Думать было некогда. Кэт ткнула ножом в глаз, который был ближе к ней. На секунду острие встретило сопротивление, а потом вонзилось в глазное яблоко, отчего то затряслось, будто вареное яйцо без скорлупы, когда режешь его ножом.

 

Все тело Эдварда дернулось, и он завизжал – пронзительно, будто девушка. Его рука потянулась к ней. Кэт отпрянула. Свеча в подсвечнике качнулась, и огонь перекинулся на край полога.

В тусклом свете кровь казалась черной. Она сияла, будто жидкое черное дерево.

Огонь взбежал вверх по пологу, и вот он уже полыхал в двух, а потом и в трех местах.

Эдвард с завываниями и рыданиями корчился на матрасе, закрыв лицо руками.

Кэт повернулась и бросилась бежать. В руке у нее по-прежнему была свеча. Каким-то чудом она не погасла, но огонек подпрыгивал и дергался в диком танце.

В спину Кэт неслись крики, а пламя разгоралось все сильнее, заливая спальню ярким светом.

– Госпожа…

Она ахнула и выронила узел.

Шепот донесся слева. Кэт уловила тяжелое дыхание, впрочем она сама едва переводила дух. В подвале, где сквозь стену просачивалось зловоние от выгребной ямы, стояла звенящая тишина. Отсюда было не видно и не слышно ничего, что происходило наверху. Ни криков, ни огня.

– Джем. – Слова вылетали у нее изо рта отрывисто, по одному зараз. – Что ты здесь делаешь?

– Жду вас, госпожа.

В темноте Джем пошевельнулся рядом с ней. Кэт подняла свечу и увидела рядом бледное лицо старого слуги.

– Ты же отказался мне помогать, – произнесла девушка.

– Я здесь не за этим. – Дыхание Джема с хрипом вырывалось из груди. – Я боялся, что вы уйдете. Я должен вам помешать. Вы ведь совсем не подумали. Очень может быть, что вашего отца нет в живых.

Кэт нагнулась за своим узлом:

– После нашего разговора произошли события, которые все меняют.

– В городе ничего не изменилось. На улицах так же опасно.

Кэт не стала подбирать слова:

– В доме еще опасней. Эдвард взял меня силой.

– Взял силой?..

Ужас в голосе старика доставил Кэт извращенное удовольствие. Она добавила:

– Вечером он зашел в мою спальню и подкараулил меня. Эдвард меня изнасиловал.

– Вы же еще совсем дитя!

– Не говори глупостей, я уже взрослая, – сердито бросила Кэт, от возмущения забыв понизить голос. – А когда Эдвард уснул, я пошла к нему в спальню и ударила его ножом в глаз.

Джем коснулся рукой ее локтя. Не сдержавшись, девушка громко всхлипнула.

– Он мертв? – спросил Джем.

– Надеюсь, что да. – Кэт набрала полную грудь воздуха и выпалила: – Мне надо бежать. Куда угодно. Здесь я оставаться не могу.

– Тогда я вам помогу.

– Но ведь мне некуда идти. Везде опасно.

– Есть одно место.

Кэт повернулась и наугад шагнула к Джему. Он обнял ее. Девушка вся дрожала, но не плакала.

– Дитя мое, – произнес старый слуга. – Вы должны уйти одна. Я вас только задержу. Идите в «Три петуха», это рядом со Стрэндом. Заходите в дом слева, на нем висит вывеска с зеленой ступой и пестиком. Спросите госпожу Марту Ноксон. Она моя племянница, в доме Олдерли про нее не знают. Отдайте ей это, и она поймет, кто вы. Может быть, там вас найдет отец.

Джем вложил что-то Кэт в руку – какой-то маленький гладкий предмет, изогнутый, холодный и твердый.

– Спрячьте в карман, – велел Джем и чуть-чуть подтолкнул ее в спину. – А теперь идите, и побыстрее.

Издалека донесся приглушенный лай, однако его резкие звуки становились все громче. Подали голос Гром, Лев, Жадина и Голозадый.

Глава 8

Я и так уже рассердил Уильямсона, поэтому не мог допустить, чтобы он осерчал на меня еще больше. В тот день я работал допоздна, а на следующее утро прибыл в Уайтхолл пораньше. Это был четверг, пятый день Пожара.

Новости радовали. Ветер стих и сменил направление: теперь он дул на север, и бороться с огнем стало проще. Докладывали, что возле Темпла герцог Йоркский остановил продвижение огня в западном направлении. Даст Бог, особняки на Стрэнде уцелеют, а вместе с ними и Уайтхолл. В других частях города огонь еще полыхал вовсю, однако его упорное наступление почти везде удавалось сдерживать.

Когда Уильямсон вошел в свой кабинет в Скотленд-Ярде, я уже работал. Я заранее знал, что он сейчас придет, потому что видел его в окно: мой начальник стоял во дворе и увлеченно разговаривал с дородным джентльменом с бородавкой на подбородке. Я ожидал, что Уильямсон будет в добром расположении духа, ведь Пожар утихал, однако его лицо было мрачным и встревоженным. Едва войдя, Уильямсон сразу подозвал меня, велев принести список погибших, а затем быстро проглядел его.

– Хорошо. За ночь ни одной новой жертвы. Господь к нам милостив. – Уильямсон понизил голос. – Но кстати, о погибших. Марвуд, одного человека в этом списке нет.

Уильямсон выдержал паузу, будто обдумывая некий важный вопрос, который выходил за пределы моего понимания. Я привык к этой его манере: к подобной тактике Уильямсон прибегал, чтобы усилить чувство собственной значимости, и, возможно, не только у других, но и у самого себя.

– Обнаружено тело, – сообщил Уильямсон. – Полагаю, вам следует взглянуть на него прямо сейчас.

Мы спустились по каменным ступеням, и от наших шагов вокруг разносилось гулкое эхо. Уильямсон шел впереди. На первом этаже он отправил привратника за фонарем, а пока мы ждали, Уильямсон обратился ко мне.

– На рассвете дозорные проходили возле собора Святого Павла, – понизив голос, стал рассказывать мой начальник. – Там до сих пор жарко, как в печи. Нищий сказал им, что в проходе Святого Павла лежит тело. Слева, в северной часовне, – вернее, в том, что от нее осталось.

– Там еще торговал продавец баллад, – припомнил я.

Проход Святого Павла в последние годы превратился в нечто среднее между рынком и местом для прогулок, а также для тайных свиданий. Основную часть дохода продавец баллад получал благодаря своему второму ремеслу – сводничеству.

Уильямсон кивнул:

– Перед тем как зайти в собор, двое сторожей оставили свой порох за его пределами и вытащили тело.

– Этот человек погиб при Пожаре, сэр?

– Он определенно не торговец. И вряд ли тело пролежало в часовне долго. Иначе кто-нибудь заметил бы его до Пожара.

– Но зачем тело привезли в Уайтхолл, сэр? – Я был так удивлен, что в моем голосе не прозвучало должного уважения.

Ответом мне была хмурая гримаса.

Привратник принес фонарь. Уильямсон жестом велел мне идти первым и освещать ему путь.

Мы спустились в подвал еще по одной лестнице. Раньше я ни разу здесь не бывал: дворец напоминает гигантский лабиринт, и мне знакома только малая его часть, и то приблизительно. Через весь подвал тянулся коридор с низкими сводами. В верхней части стены слева были проделаны маленькие зарешеченные отверстия, через которые внутрь проникало немного света и воздуха. Справа тянулся ряд запертых дверей.

Уильямсон достал из кармана ключ и отпер самую последнюю дверь. Мы вошли в комнату без окон, с низким цилиндрическим сводом из кирпича. Единственным предметом мебели здесь был стоявший посередине массивный стол. В подвале, как и во всем Лондоне, сильно пахло гарью, а также нечистотами и сыростью.

Под простыней на столе высился неровный бугор.

– Уберите простыню, – велел Уильямсон.

Я поставил фонарь на стол и подчинился. Передо мной предстал обнаженный мужчина. Он лежал на боку лицом ко мне.

– Господь милосердный, – выговорил я.

Мужчина лежал на столе в неловкой позе: его руки были заведены за спину, отчего плечи выпятились вперед, а туловище выгнулось вбок. Казалось, мужчина хотел скатиться со стола, да так и застыл.

Свалявшиеся волосы до плеч казались серыми – видимо, и от пепла, и от седины. Мужчина был очень худ – кожа да кости. Голова поднята, шея вытянута – ни дать ни взять нос баржи.

– Кто он, сэр?

– Не знаю.

Уильямсон взял фонарь и посветил на тело. Оно было усыпано пеплом. Вблизи я заметил, что под слоем грязи кожа трупа желтая, как пергамент. От жара она вся сморщилась и покрылась волдырями. Смрад от тела не исходил, но это еще не значило, что смерть недавняя: под воздействием горячего воздуха оно быстро превратилось в мумию.

Подбородок мужчины зацепился за край стола, и его рот был открыт, отчего погибший казался удивленным. Уцелевшие зубы были обнажены в оскале. На виске темнел синяк.

– Его так и нашли – без одежды? – спросил я, поняв, что Уильямсон ждет от меня вопросов.

– Нет. Одежда здесь. – Уильямсон кивком указал на скамью у стены.

– Должно быть, когда собор загорелся, этот несчастный не смог выбраться наружу.

Уильямсон пожал плечами.

– Переверните его, – распорядился он таким небрежным тоном, будто приказывал мне перевернуть страницу или отпереть дверь.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru