Эндрю Пиппос
У Лаки

– Я не часто думаю о себе как об успешном человеке.

– О, да ладно, каково это? – встрял Грегор. – Нам нужен достойный исчерпывающий ответ.

– Иногда я чувствую, что мне повезло, что я избранный, будто я вышел сухим из воды, но с разрешения людей, которые могут отозвать его в любой момент. И тогда мне придется быть буфетчиком в армейской столовой, или солдатом, или работать в закусочной. Иногда я вижу лишь ошибки, которые совершил. Они свидетельствуют, что в следующий раз я должен сделать лучше. Знаю, мне предстоит долгий путь, и в старости, может, я буду думать о том же. В лучшие дни я чувствую, что отдаю долг самому себе. Выполняю условия своего личного контракта.

Лаки не составляло труда представить, каково это – быть исключительным человеком. Человек хорошо знает свои мечты, возможные или невероятные, банальные или экстравагантные, отвергнутые или те, за которые он крепко или глупо цепляется.

– Интересно, какие же условия в моем собственном контракте, – произнес Асквит. – И что я должен делать лучше.

Время от времени, когда вечер продолжался и разговор почти по умолчанию сворачивал к теме карьеры Бенни Гудмена, или повисала пауза и все внимали мнению великого музыканта, Асквит оглядывался и похлопывал Лаки по плечу, особо подчеркивая, как наслаждается его обществом. Другие любители музыки, в основном мужчины, наконец нашли в себе смелось подойти к Бенни Гудмену и теперь робко стояли у стола, поддерживая светскую беседу и бросая на маэстро взгляды, полные почти сексуальной любви. Все это продолжалось, пока Асквит не прочитал по лицу Лаки, насколько тому неуютно, и не отослал их вежливо, сказав, что мистер Гудмен устал.

Грегор принялся жаловаться на планы военного министерства – он не понимал, почему армия США хотела начать демобилизацию солдат до капитуляции Германии: они все подписали один и тот же контракт, период боевых действий плюс шесть месяцев, а в ВВС и ВМФ все еще призывали, – как вдруг Лаки и Асквит отвлеклись на Валию Аспройеракас, которая сидела за высоким столиком, озаренная мандариновым свечением. Ее длинные волосы безупречного черного цвета ниспадали по спине, обвиваясь вокруг ремешка синей, вышитой бисером сумочки. Валия подпирала подбородок рукой, излучая уверенность женщины с какого-нибудь портрета, словно ее забавлял переполненный незнакомцами бар вокруг.

Высокий австралиец, человек, будто бы состоящий из более крупных и грубых молекул, чем Лаки, заговорил с Валией, но понял намек и удалился. Асквит внимательно следил за ними, ожидая развязки.

– Прошу прощения! – повысив голос, обратился он к Валии. – Не желаете познакомиться с Бенни Гудменом? Он очень славный.

– Желаю, – кивнула Валия.

– Мне не стоит слишком многого себе позволять, – продолжал Асквит, – но вы гречанка, не так ли?

– Да, в определенной мере.

– Могу я узнать вашу фамилию?

– Аспройеракас.

– Тогда вы, должно быть, кефалонка.

– Нет, я с Итаки.

– Английский – ваш родной язык? – поинтересовался Асквит.

Валия кивнула, не впечатленная вопросом.

– Вы не хотите посетить собрание, которое я провожу раз в месяц в Элизабет-Бей? Мы читаем на древнегреческом. В следующий раз планируем трагедию «Хоэфоры». Потом – «Эвмениды». Будет интересно, если поприсутствует человек с греческими корнями. Вы, думаю, хорошо проведете время.

– Я не знаю этих трагедий. И не знаю вас.

– Мое имя – Иэн Асквит. Невероятно рад знакомству. Я второй секретарь Верховного комиссариата Великобритании.

– В чем разница между первым и вторым секретарем? – полюбопытствовала Валия.

– Это потребует долгих объяснений.

– Тогда забудьте.

Асквит рассмеялся.

– Мне нравится ваша смелость.

– Не желаете присоединиться? – предложил Лаки.

Асквит практически единолично владел вниманием Валии, задавая ей несерьезные личные вопросы с другого конца стола всякий раз, как Бенни и его менеджер обращались непосредственно друг к другу. Несколько раз он даже говорил по-гречески – пытался, как предполагал Лаки, установить особую, интимную связь.

– Я не очень хорошо знаю греческий, – шепнула Валия Лаки.

– Я тоже, – ответил «Бенни Гудмен»

– С людьми за этим столом что-то не так, – снова тихонько заговорила Валия. – Такое ощущение.

– О чем вы? Вас это беспокоит?

– Нет, я посижу.

Лаки в основном молчал, давая говорить остальным. Может, именно так и поступают профессиональные артисты – вверяют себя другим. Это другие делают из тебя нечто особенное. В незнакомых городах ты встречаешь людей, которых никогда прежде не видел, и надеешься, что все получится. Лаки пытался понять общественную роль, играть которую ему не светило. Почему его так трогала признательность на лице Асквита? Значила бы она что-нибудь для настоящего Бенни Гудмена? В тот вечер Лаки подтвердил свое старое подозрение, что успешному человеку живется гораздо проще.

Зрители расходились. Они прощались с Бенни Гудменом, перекидывались с ним парой слов, просили пожать им руку.

– Вот это настоящая музыка!

– А вы вернетесь?

– В следующий раз хочу увидеть Бенни Гудмена с его бэндом.

В конце концов отель «Коллинз» стал похож на обезлюдевшую мечту. Сверху доносился стук дверей. Грегор и Валия тихо разговаривали друг с другом, а Лаки старался сохранить невозмутимость, хотя на самом деле мысль, что он больше никогда не увидит Валию, вызывала в нем тревогу. Асквит отправился на поиски владельца отеля в надежде, что их маленькой, но важной компании позволят продолжить общение. Где-то за баром гудел и содрогался водопровод.

Лаки чихнул так громко, что чуть не вышел из образа. Валия взяла его под руку.

– Мне кажется неправильным вас обманывать, – произнес Лаки тихо. – Я не Бенни Гудмен. Но думаю, вы и сами уже поняли, что мы самозванцы.

– Может, и не поняла, – отозвалась Валия. Она склонила голову и улыбнулась, блуждая взглядом по бару. – Зачем вам притворяться?

– Для разнообразия стать кем-то другим. Выйти за пределы самих себя. Повеселиться. Хотя до сегодняшнего вечера все шло не совсем по плану.

– Как забавно, – произнесла Валия. – А мистер Асквит всему верит.

– Мое настоящее имя Василис.

– Тогда мы тезки. Валия – это сокращение от Василики.

– Есть греческий миф… забыл, какие там участвовали боги. О том, что все влюбленные – это один и тот же человек, разделенный пополам. Мы ищем недостающую часть себя. И когда находим, происходит нечто странное и хорошее.

– Глупый миф.

– Не был уверен, стоит ли упоминать.

– Мне нравится, что вы признались в афере, пусть это и могло вам дорого обойтись.

– Я рассказал Валии правду, – через стол обратился к Грегору Лаки.

– Ну, ты тут за главного, приятель, – произнес тот.

– Мы сидим за одним столом с величайшим из ныне живущих музыкантов мира! – возвестил Асквит, вернувшись.

– Правда? – спросил Грегор.

– Мой мальчик, разве вы сегодня его не слышали? Я вот не мог насытиться. Бенни так смел! Играть композиции для биг-бэнда – и без биг-бэнда! Как идеально по нынешним временам. Признаю, что рискую показаться претенциозным. Ваш концерт был отражением жизни на родине в сорок четвертом.

Асквит передал через стол свой фирменный бланк с адресом в Элизабет-Бей.

– Валия, вас заинтересовало участие в мероприятии, о котором я упоминал? Литературный салон.

– Нет, не заинтересовало, – ответила та.

– Право слово, какая честность.

С кислой улыбкой и без слов прощания Асквит встал, и Лаки поднялся следом. Они пожали друг другу руки, а Валия дернула себя за прядь, чтобы не рассмеяться. Она думала, что видит Асквита в первый и последний раз. Он оставил после себя уютную тишину. Лаки сложил лист с адресом. Управляющий отеля принес два ключа, за счет заведения – для Бенни Гудмена и его менеджера.

Из своего номера Грегор слышал, как на Центральном вокзале гудят, шипят и нетерпеливо скрежещут локомотивы. Уличные кошки за окном скакали галопом туда-сюда и вопили. Желая, чтобы они замолчали, Грегор закрыл глаза. Через двадцать три дня он доставит цветы Мейв Дойл, управляющей отелем «Герберт Армз», которая нашла для них униформу и кларнет. Они вскользь поцелуются в саду при отеле. Возвращаясь в тот вечер домой, примерно в миле от аэропорта Бэнкстауна Грегор попадет под снабженческий грузовик.

Дальше по коридору Валия и Лаки сидели в его номере в изножье кровати. Их тела, склонившись для поцелуя, образовали букву «А». Займемся любовью в другой раз, сказала Валия, нам некуда спешить. Кто мы друг для друга, спросил Лаки. Скоро узнаем, ответила Валия. Новоиспеченная пара влюбленных, что поженятся в течение года, провела свою первую ночь вместе в номере, забронированном на чужое имя.

1971

1

Эмили играла на заднем дворе, залитом утренним светом. Ветер развевал пряди ее волос, а она танцевала в новенькой яркой одежде, словно ей вот-вот пора на праздник. В руках она держала голубой воздушный шарик. День ее рождения прошел три дня назад, но ей все еще было радостно. Эмили уже не шесть, ей семь. Ленточка обернулась вокруг ее ноги, когда она закружилась, как волчок – и остановилась, прежде чем стало неприятно, – и пузатый шарик заболтался туда-сюда за спиной, пока Эмили, смеясь, длинными комичными па пересекала двор. От ветра у нее текло из носа и слезились глаза, но она не удосужилась вытереть стекающие по лицу слезы и грязь. Девочки постарше катались на велосипедах по улице, и Эмили, увлеченная игрой, отвечала на их крики тоненьким уханьем.

Мать позвала Эмили в дом – прибыл гость из Лондона. В прачечной, за черным ходом, Эмили вытерла лицо салфеткой, подтянула носки и поправила одежду. Не хотелось, чтобы мать суетилась из-за таких вещей: Эмили нравилось за собой следить. Гостем, как и ожидалось, был ее биологический отец, Иэн Асквит. Эмили слышала его голос в гостиной, слишком громкий, слишком серьезный. Прошлой ночью не сомкнул глаз, говорил он, мозг гудел, как старая машина. Не волнуйся, заверил он мать Эмили, взял билет на дневной поезд.

Эмили обняла отца, и тот, плюхнувшись на диван, поведал, что по дороге сюда думал, как сильно скучает по временам, когда дочери было два годика, как сожалеет о детском лепете, которого больше не услышать из ее уст; Асквит дорожил этими лишенными смысла диалогами с дочкой.

– На этой неделе мне уже семь, – сказала Эмили.

– Теперь ты всецело ограничена языковыми конструкциями, – произнес Асквит, касаясь ее волос. – В ловушке логоса.

– Бога ради, Иэн, – вмешалась мать Эмили, стоя у кухонного стола. – Выдумываешь чушь какую-то.

– Где сегодня твой муж?

– Работает в гараже. Прямо по ту сторону стены.

– В этом доме никогда не бывает книг! – заметил Иэн. – Надо было прихватить несколько. Эмили будет читать, когда подрастет.

Отчим Эмили родился в Ипсвиче, а его родители были оба из Суффолка, как и бабушка с дедушкой по материнской линии, и еще два поколения предков – кузен однажды занялся вопросом родословной. Эмили называла отчима Риком; от полного имени, Дерек, он давно отказался, потому что так же звали хулигана из его школы. Рика, который не мог иметь детей, бесконечно забавляла привычка падчерицы обращаться к нему по имени. Он предпочитал не находиться в одном помещении с Асквитом и скрывался всякий раз, когда планировались визиты, – Рик не выносил даже его вида. Явный псих, говорил Рик. Невыносимый, но не опасный, возражала мать Эмили.

Как Иэн и Хайди сошлись? Они познакомились в пабе в Хаммерсмите восемь лет назад, когда Хайди было двадцать два и она только приехала в Англию, намереваясь остаться там жить. Она выросла в центральной части штата Новый Южный Уэльс, в маленьком городке, ранее неизвестном жителям Ипсвича, под названием Невертайр, с населением четыре сотни человек. Хайди нравилось видеть, как название ее родного городка вызывало на лицах новых знакомых недоумение. А оно подтверждало, насколько далеко от своих родителей поселилась Хайди. Она не любила говорить о семье, которую оставила в Новом Южном Уэльсе, даже с близкими друзьями, равно как ей не нравилось объяснять свой недолгий брак с Асквитом. Стоило им услышать какой-нибудь казус про Асквита, то есть практически любую мелочь, как обязательно нужно узнать: с какой стати Хайди вообще за него вышла?

Он был образован. Он был красив. Он был местным. В первый же месяц Хайди забеременела. Они, как положено, поженились, но брак вышел ужасным – ведь Иэн был Иэном, Хайди была Хайди, – и несочетаемая пара рассталась, когда Эмили стукнуло примерно два с половиной годика.

После того, как Хайди встретила Рика и влюбилась, мать, дочь и отчим переехали из шумного Лондона в тихий Ипсвич. Хайди с Риком пытались зачать для Эмили братика или сестричку. Они купили дом в рядной застройке, где все дома одинаковые и очень похожи на тот, где вырос Рик. Хайди называл это решение лучшим из всех, что они когда-либо принимали. Она не скучала по Лондону. В Ипсвиче она не скучала ни по кому и ни по чему.

Эмили скрестила ноги на полу гостиной и сняла с головы повязку, а потом и браслет – детали костюма, который собрала этим утром. В окне она видела, как по заднему двору мечется воздушный шарик.

– У меня есть для тебя подарок на день рождения, но я не взял его с собой, – обратился к дочери Асквит.

– Ты забыл подарок Эмили? – изумилась Хайди.

– Он дома, сохнет, – пояснил Асквит. – Это картина. Я ходил на занятия в библиотеке.

– Ей семь лет. Зачем ей вообще картина?

– Справедливо, – отозвался Асквит, разглядывая свои руки. – Наверное, я плохой отец.

– Нечего себя жалеть, – бросила Хайди.

– Папочка, а ты мне вчера приснился, – подала голос Эмили. – Мы пошли в магазин и поели чипсов. И купили игрушек.

– У меня великая масса сожалений, – сказал Асквит Хайди. – Ты даже не представляешь.

– О чем ты? – спросила Хайди.

– Я плохой человек.

– Продолжай.

– Я хотел сказать… Нет, давай забудем. Я слишком драматизирую. Ты ведь знаешь, каково это, когда я не сплю. Ужасно взвинчен. Налей мне чашку чая, а потом мы все могли бы прогуляться. Как тебе?

– Позову Рика, – не смилостивилась Хайди. – Я на минутку, Эм, хорошо?

Пусть Эмили слышала каждое слово, разговоры взрослых были для нее пейзажем, в котором она часто не могла сориентироваться. Ее отец – плохой человек? Но он не похож на плохиша. Или ему грустно на душе? Может, взрослые так шутят.

Как только Хайди вышла, Асквит спросил дочь:

– Хочешь свой подарок? Мы можем за ним съездить.

– Да, пожалуйста, – ответила Эмили.

Он поднялся с дивана, и они с Эмили вместе вышли на задний двор, а оттуда в переулок за домом. Когда начался дождь, Асквит раскрыл зонтик, под которым они укрылись, продолжая идти до самого поезда в Лондон. Их сиденья в нем были обтянуты красной тканью в узкую полоску, которая слегка искривилась от потертостей. Громко, протяжно взвыл гудок, и поезд, покачиваясь, помчался на запад.

– Посмотри в окошко, если хочешь, – предложил Асквит.

Он закрыл глаза, и Эмили уставилась на пышную зелень сельской местности, величественные церкви, утопающие в ней. Отец почти не разговаривал, скрестив руки на груди. Так они и доехали до самого Лондона, к его равнодушным жителям, которые проходили мимо маленькой Эмили, совсем, как ей казалось, ее не замечая. И она подумала: вот откуда он родом, это место может рассказать мне что-то о нем, о моем настоящем отце, если бы только я пробыла здесь достаточно долго. Эмили вполне могла быть невидимой для всех, кроме Иэна Асквита, который не держал ее за руку, но привел сюда, хотел видеть рядом, шагал вместе с ней к дому недалеко от станции Эктон-Таун. Уже долгое время Асквит работал в администрации боро Илинг и обитал в той же квартире на первом этаже.

Четыре, пять, шесть… Эмили насчитала семь книжных шкафов. Маленькое жилище пропахло сигаретами и чистящими средствами и казалось – по крайней мере Эмили – местом, где никто не смог бы оставаться надолго, кроме ее отца.

– Присаживайся, пожалуйста. – Асквит протянул дочери стакан воды, куда добавил лимонного сока.

Послеполуденное солнце пробивалось сквозь деревья и крыши, подсвечивая книги на полках, пепельницу на подлокотнике свободного кресла и седые волосы Асквита.

– Ты все еще так безмерно юна, – продолжил он. – Если я уйду, если меня не станет, ты потеряешь немного, можно даже счесть, что и вовсе ничего.

– Я не понимаю, папочка.

– Я думал уйти. Даже кое-что подготовил. Но смотри. Вот.

Асквит вручил Эмили подарок: яркую картину с изображением кафе. Оно в Австралии, пояснил он, а я скопировал его с черно-белой открытки, которую выкинул, хотя, если задуматься теперь, стоило сохранить. Асквит рассказал дочери, что жил в гнетущих мыслях о решениях, которые принял вчера, на прошлой неделе, десятилетия назад. Как трудно было отказаться от прошлого!

Эмили спросила, не туда ли он собирается, в Австралию?

– Вовсе нет, слишком далеко. Нравится картина?

– Очень, папочка.

Асквит оглядел комнату и наконец остановил взгляд на книжной полке.

– Хочешь, я тебе почитаю? – предложил он.

Эмили сказала, что да, хочет, и Асквит начал «Илиаду», но потом решил, что для ребенка она не годится. Тогда он выбрал «Мидлмарч» и прочитал первую и вторую главы, о мисс Брук, а затем свои любимые сцены о Ватерлоо из «Пармской обители», после чего вдруг раздался стук в дверь.

Асквит убрал книгу обратно на полку и приглушенным голосом сказал Эмили, что она должна забрать картину с собой.

– Пожалуйста, не забудь ее. Это твой подарок на день рождения. И не прикасайся к краске.

Из-за двери назвали себя два констебля лондонской полиции, затем заколотили в дверь с удвоенной силой. Асквит поднес палец к губам: тихо, ни звука.

Эмили подумала: неужели мне влетит? Ее отец закрыл глаза и мягко кивал, словно кто-то говорил ему на ухо.

Когда стук прекратился и полицейские, похоже, ушли, Асквит взял дочь за руку и открыл дверь, поморщившись от скрипа петель.

– А что мы делаем, папочка?

– Спасаемся бегством.

Не глядя по сторонам, они быстро зашагали в направлении станции. Картину с кафе «У Лаки» нес Асквит. Мальчишки на тротуаре играли блестящими шариками и монетками. В доме через дорогу распахнулось окно, и наружу полилась веселая фортепианная мелодия.

Они добрались до станции. Асквит отдал Эмили картину, которую она схватила обеими руками. Она спросила отца, отправятся ли они сейчас домой в Ипсвич и как долго туда ехать, но он не слушал. Его взгляд застыл на больших станционных часах.

– А что хотели те люди за дверью? – снова спросила Эмили. – Мама их знает?

Стрелки часов, странное течение времени, как будто сбили Асквита с толку. По платформе в их сторону шли двое полицейских.

– Не так я хотел все сделать, – сказал ей Асквит.

Больше он не произнес ни слова и даже не взглянул на дочь. Развернувшись, он направился к платформе позади них. Ой, он сейчас сядет в поезд не в ту сторону, успела подумать Эмили. Он уезжает без меня.

Асквит, пригнувшись, повалился вперед, на рельсы. И Эмили, все еще сжимая картину, увидела, как его тело изломал приближающийся поезд.

2002

1

Некоторые игроманы, включая Лаки, даже завязав, обладали способностью видеть интуитивную или логическую цепочку шагов, например между суммами в пятьдесят долларов и пятьдесят тысяч. Когда эта идея пришла ему в голову, когда одним утром он сдался – после просмотра выпуска «Колеса фортуны», где все комично перевернулось вверх дном, – Лаки погладил свою лучшую рубашку и плотно закатал длинные рукава до локтя. Набил карманы, сунул под мышку сложенную газету.

Лаки направился к Марриквилл-роуд и вошел в паб, низко опустив голову, – так его мучила гнетущая вина. А еще теплилось немного надежды. Сегодняшний день казался праздником.

В этот день можно позволить себе азартные игры. Лаки прошел мимо бара в небольшую комнатку с двенадцатью автоматами, где сел перед тем, что назывался «Золотая пирамида». На стене за его спиной висел черно-белый постер: миска с креветками, подражающая парусам Сиднейского оперного театра; горизонт центрального делового района изображали бокалы для пива и шампанского; мост Харбор-Бридж – долька арбуза на пирамиде из пончиков. Гедонизм и идиотизм этого города. Какая дерзость – повесить такое в игровой комнате паба.

Синий свет, исходящий от машины, дарил ощущение комфорта, она приветствовала его теплым гудением, словно Лаки здесь ждали; идеальное для него место, где принимали в расчет химию его тела. Ради этого он вставил в автомат две банкноты по двадцать долларов.

Он установил кредиты и линии выплат, нажал кнопку. Экран вращался и вращался, пока не дошел до двадцати одного доллара, и Лаки смог выбрать функцию с пятнадцатью бесплатными попытками. Автомат издал строгий «кр-р-дзынь», потом раздался писк. Лаки, сгорбившись на столе, уронил лицо в ладони. Пятнадцать бесплатных круток принесли ему семьдесят шесть долларов. Лаки ткнул в кнопку еще три раза: еще пятнадцать круток, и еще, и триста пятнадцать баксов в сумме – знак, что пора заканчивать с игровыми автоматами.

В то утро настроение Лаки переменилось, и он никак не мог прийти в себя. Он впервые ощутил беспокойство по поводу своего плана выиграть деньги в «Колесе фортуны», открыть ресторан и оставить наследие тем, кто все еще его любит. Прослушивание, чтобы попасть на «Колесо фортуны», было простым. Продюсеры и кастинг-директор увидели в Лаки так называемый фактор человеческого интереса. А именно – то, что он основал и потерял ресторанную франшизу.

Через несколько дней ему предстояло сниматься в первом выпуске. Но в то утро он проснулся и увидел безнадежность своей цели: ему ни за что не сорвать джекпот, не собрать нужную сумму. Банки отказывали ему в кредите или предлагали недостаточно, чтобы начать малый бизнес. Лаки считали ненадежным, слишком старым, его имя обесценилось, его пыл угас. Может, азартные игры и были мостиком, с помощью которого Лаки и Деньги по-прежнему способны общаться. С хорошей ставкой он мог бы ненадолго побороть неудачу и свои паршивые решения. Азартные игры когда-то помогли ему осознать отвращение к себе. Непреодолимое чувство, что он безнадежен, которое усугубляли неизбежные проигрыши во время ставок. Сегодня Лаки сказал себе, что он был молодцом. Он не играл почти два года. Он заслужил это отметить.

В баре он взял газировку и отметил в лотерее «Кено» свои счастливые числа – дни рождения, адреса и цифры, обладающие силой, которую он не мог объяснить. Лаки не мог избавиться от них, как не мог избавиться от прозвища. Да и не хотел. Он ими играл. Проигрывал и продолжал делать на них ставки – маленькие. Другие числа заставили бы его ощущать себя отделенным от ставки, словно он притворялся кем-то другим.

2

Месяц назад Лаки Маллиос, опаздывая, сдерживая нервы, отправился на прослушивание в «Колесо фортуны». Он стоял в фойе, наблюдал, как люди в летней одежде покидают здание, возвращаясь в жаркий день. Техники в мокрых от пота футболках заносили световые приборы. Воздух, циркулировавший по телекомпании, был прохладным и ароматным, бархатистым и сладким. Он быстро проходил через легкие, усваивался в мозгу. Лаки закрыл глаза, отвлекаясь от созерцания.

Затем подошел ассистент продюсера «Колеса фортуны», пожал Лаки руку и вручил именной бейдж. Они перешли в большой конференц-зал, полный участников прослушивания, уже рассевшихся по местам. Продюсер пристально воззрился на Лаки, после чего начал перекличку. Кандидатам порекомендовали вести себя естественно, но притворяться, что на них направлены камеры. По сути, это игра на память, сказал продюсер Дэн. У кого здесь хорошая память?

Группами по трое участники прослушивания выходили вперед, где по очереди крутили колесо и разгадывали тренировочные задания, спроецированные на белую доску. В первом ряду сидели продюсеры и другие сотрудники. Они оценивали личность участника, историю жизни, обсуждали, интересен ли он. Все находились во власти их симпатий. Лаки оказался во второй группе, приглашенной на сцену.

– Чем зарабатываете на корочку хлеба? – спросил Дэн, прежде чем Лаки повернул колесо.

– В настоящее время я на пенсии.

– Чем занимались до выхода на пенсию?

– Основал ресторанную франшизу «У Лаки».

– Вы тот самый Лаки? Любил эти заведения в детстве. Что сделаете с деньгами от «Колеса фортуны»?

– Планирую открыть новый ресторан, – ответил Лаки. – По правде говоря, я разорился.

– Идеально! То есть у вас масса надежд. Готовы побеседовать на телевидении о Третьем апреля?

– Если из этого не раздуют сенсацию.

– Дамы и господа, вот таким должно быть успешное прослушивание на телевикторину!

3

С Марриквилл-роуд Лаки поймал такси до казино и подумал, что мог бы буквально провести так целую вечность – перескакивать с место на место по всему миру, делая ставки. Когда-то на подобных вылазках Лаки первым делом играл в рулетку и ставил приличную сумму на черное. И сегодня оно выпало.

– На что потратишь? – поинтересовался мужчина за столом.

– Вложу в новый ресторан, – ответил Лаки. – Собираюсь начать все заново.

– Повезло, боец! – произнес крупье. – Дайте знать, когда откроется бронь на столики.

В рулетку Лаки сыграл все теми же четырьмя счастливыми числами, по три фишки на каждое. Четыре числа – по количеству букв его прозвища – на три фишки, потому что так он привык играть, так эта схема работала, так он потерял уважение к реальности и через ритуалы двигался к моменту кульминации, так его разум выжил среди надежды, и стыда, и голосов, которые твердили, что он снова проиграет. Остальные игроки напряженно замерли, припав к столу; все казино напоминало собой одну большую, запутанную настольную игру.

Пока крупье убирал фишки, Лаки размышлял о переменах, произошедших с тех пор, как закончился его брак с Валией. Он связывал их расставание с началом своего интереса к азартными играм, с новыми друзьями, с карточными залами над фруктовыми лавками. Друзья – это сильно сказано. Возможно, в его жизни дружба не была важна, большинство этих людей не имели значения для Лаки. После того как его брак распался, он перестал обращать безраздельное внимание на то, что с ним происходило, его разум разделился на две асимметрии: реальная жизнь и непрожитая, в которой он все еще был женат. И одна хаяла другую.

Спустя некоторое время звук вращения рулетки стал похож на протяжный храп. Через час игры Лаки помрачнел и перестал следить за колесом. Он услышал, как крупье называет числа. Узор ковра стал походить на пятна. Затем крупье назвал число Лаки, и стол взорвался аплодисментами, все эти незнакомцы радовались за старика.

– Вы выиграли! – воскликнула молодая женщина. – Крупно выиграли!

Конечная остановка: стол для игры в блэкджек. Лаки сложил фишки столбиком, настойчивые ожидания все росли. Будь рядом с ним друзья, эдакий благожелательный Лаки-надзор, ему бы посоветовали обезопасить себя, вернуться домой с четырьмя тысячами долларов или около, которые лежали сейчас у него в кармане. К этому времени Лаки уже не посещали предостерегающие мысли. Вчера он беспокоился из-за Эмили и вопросов о ее отце, а теперь с нетерпением ждал новой встречи. Эмили была недостающим фрагментом истории. Она хотела написать о наследии франшизы, но не понимала, что сама является его частью, что стартовый капитал Иэна Асквита – горькая правда, лежащая в основе этого бизнеса. Однако сие не означало, что Эмили должна знать о поступке отца.

В Сиднее крупье клали подрезанную карту на предпоследнюю колоду в шузе, потому считать было бесполезно, да и Лаки в любом случае вряд ли бы смог. Для этого нужно регулярно считать, практиковаться дома и за столом, а Лаки вроде как бросил игры, да и временем не располагал. Ему было необходимо перезапустить франшизу.

Крупье оставался на «мягких» семнадцати. Длинные руки Лаки двигались, как щупальца ползущего по стене насекомого. На восемнадцати тысячах долларов официант спросил, не желает ли Лаки напиток за счет заведения. Крупье уточнил, не хочет ли он сделать перерыв. Игрок рядом спросил его имя. Лаки представился как Василис, потому что не хотел слышать дурацкие шутки об удаче за столом.

Он много кивал, его язык заплетался, будто рот был полон непрожеванной еды. Крупье сменился, и новая девушка называла его «дорогуша», «милый», «мистер». Она проиграла первую раздачу, и сумма выигрышей Лаки достигла 31 200 долларов. Еще не ресторан, но его часть. А какая?

Затем девушка-крупье его уничтожила. Когда сумма упала до девяти тысяч или около, Лаки услышал из-за спины: «Старик сдал».

Крупье обчистила его до нитки за шесть партий. Теперь она обращалась к нему «сэр». Горстка зрителей в ужасе разбежалась по столам с рулеткой. Официант поинтересовался, не требуется ли Лаки такси домой, за счет заведения.

Дома он достал из прикроватной тумбочки записную книжку, нашел нужный номер и набрал его, как обещал делать в такие паршивые ночи, как эта. Лаки закрыл глаза, прижал трубку к уху. В квартире было темно, если не считать кухонную лампу. Гудок был для Лаки мрачным предвестником, который сообщал о бедствии человека, зациклившегося на идее. Его спонсором в Анонимных лудоманах был Тхань Чыонг, сорокачетырехлетний комендант здания в пригороде Александрия. Тхань не ответил, он никогда не брал трубку после половины десятого вечера, но Лаки оставил сообщение, что перезвонит завтра, дело несрочное, беспокоиться не о чем. Звонок на этот номер был его способом сказать «я завязал». Это самый последний из последних раз.