Эмпирика Аттонита
Перекрёстки Эгредеума
Поиск научных статей к концу весны сменился пустым прозябанием перед монитором – бесцельным блужданием взора по заголовкам глупых новостей «жёлтых» интернет-изданий.
Постепенно и эта праздная деятельность сошла на нет, и Мария Станиславовна часами бездумно сидела у окна, глядя на небольшой клочок неба, виднеющийся с пятого этажа между высокими новостройками. Она засыпала под утро, проваливаясь в тревожный сон, во время которого иногда не слышала будильника, но даже тогда просыпалась каким-то чудом и заставляла себя идти в больницу, где продолжала учиться с видимым прилежанием, беседуя с пациентами по заученному шаблону, не запоминая ни их имён, ни лиц. По-прежнему аккуратно, но уже чисто механически она составляла стандартные отчёты об этих беседах – анамнезы, первичные осмотры и дневниковые наблюдения – для истории болезни. Впрочем, никто не замечал разницы, кроме самой Марии Станиславовны, укорявшей себя за бесчувствие и безразличие, но неспособной преодолеть внутреннюю опустошённость.
К началу нового учебного года ощущение безнадёжности и бессмысленности собственного существования достигло предела. Жизнь представлялась ей невразумительно бессвязным сном про бесконечное падение в бездну, от которого она почему-то никак не могла пробудиться.
***
Пронзительный телефонный звонок бесцеремонно ворвался в гнетущую тишину тягостных вечерних размышлений, незаметно перетекающих в безрадостный сон без сновидений.
Родители или с кафедры, больше всё равно звонить некому. Со слипшимися, мутными глазами Мария Станиславовна подскочила к столу и, схватив телефон, ответила не глядя.
С кафедры.
Нет-нет, она вовсе не спала. Задание, о котором говорили на собрании? Написать реферат? Конечно, она помнит. Уже начала делать.
Мария Станиславовна врала машинально, силясь придать голосу непринуждённо-бодрый тон.
Персональное поручение? Внезапная конференция? Нужно выступить?
Тяжёлый вздох – в сторону. Недовольное бормотание одними губами, попытка скривить улыбку.
– Хорошо.
Нет, совсем не трудно. Напротив, это большая честь. Она обожает конференции. Когда? Через две недели? Нет, никаких проблем. «Современные проблемы и перспективы развития психиатрии»? Замечательно! Она как раз недавно наткнулась на подходящий материал. Междисциплинарная конференция с международным участием? В другой больнице? Нашу кафедру опять предупредили в последний момент? Некого больше послать? Да-да, она понимает. Она будет рада помочь.
Голос Марии Станиславовны оставался бойким, а на губах играла пугающе-восторженная полуулыбка. Оттого ли, что спросонья она не до конца понимала, на что подписывается? Или притворство стало второй натурой? Пожалуй, подумалось ей, когда в трубке раздались гудки, она и сама на миг поверила в собственную искренность. А теперь ей было от себя тошно.
***
– Пора эвакуироваться с этой планеты, – бросила она как-то в безрадостной переписке.
В ответ на досадную новость из интернета или ещё какое случайное напоминание о несовершенстве постылой реальности – она не помнила, да и не важно это.
– Эвакуироваться с планеты? На неё не стоило и соваться! – Ингвар словно только и ждал такого момента.
Странные фразы хлынули сплошным потоком.
– Ведь я предупреждал, Эмпи́рика, я умолял тебя этого не делать.
Это был её ник в интернете – в честь Фрэнсиса Бэкона и его последователей, идеями которых она вдохновлялась на первом курсе, в пору изучения философии. Познание мира через чувственный опыт, сила – в знании, а знание добывается только на практике и всё в таком духе. Впрочем, больше всего по душе ей пришлись воззрения радикального эмпирика Джорджа Беркли – субъективный идеализм, или солипсизм, предполагающий, что весь окружающий мир – не более чем иллюзия, развёртываемая перед сознанием. Только вот кем?
– Что-что?! – изумилась Мария Станиславовна.
– Надо же было очертя голову прыгнуть прямо в несокрушимые объятия Гедрёзы, – продолжал Ингвар. – А я, конечно, следом – куда деваться?
– Какой ещё Гедрёзы?
– Хю́глы, охраняющей Землю. Люди считают Хю́глир богами – или демонами. В Скандинавии её называли Фрейей, в Древнем Египте – Исидой. Гедрёза ведает тайну Солнца, она оплетает планету паучьими тенётами, обращая память о других мирах во сны, а сны окутывает серебристой пеленой безмятежного забвения.
Но нет, я ни в чём тебя не виню. Такова была твоя судьба – и моя, коль мы связаны клятвой. Каждый раз одно и то же. Каждый проклятый раз в каждой проклятой жизни ты просыпаешься и ничего не помнишь. И каждый раз мне приходится отыскивать тебя. Но это моя ноша, и я не брошу её. И будь уверена: в каждой из следующих жизней я буду рядом.
Пальцы в ошеломлении застыли над клавиатурой.
Мария Станиславовна не знала, что ответить. Беседы с Ингваром изобиловали шутками подобного рода, но сейчас ей было не смешно.
Странное, невыразимое чувство всколыхнулось в груди. Щемящая тоска по чему-то далёкому, потерянному, смутное прикосновение к позабытому навеки миражу. Словно это уже было во сне, затерявшемся на окраинах ослеплённого серостью жизни сознания.
– Прости. Я просто очень устал сегодня, вот и выдумываю всякую чушь, – написал Ингвар. – Не обращай внимания.
Они вместе посмеялись и немного пофантазировали на тему параллельных вселенных и реинкарнаций, а потом больше никогда не возвращались к этому разговору.
Но что-то с тех пор не давало Марии Станиславовне покоя. Что-то настойчиво крутилось в уме – слишком призрачное, чтобы быть осознанным, слишком расплывчатое, неуловимое, не облекаемое в слова.
Тень воспоминания о том, чего никогда не случалось? Непонятное тягостное стремление, не ведающее своей цели? Или… надежда?
***
Во сне всё шло кувырком. Не в первый уже раз Мария Станиславовна видела себя в отделении: взаперти, в полном отчаянии и безысходности. Все, наконец, узнали о безумии, скрывавшемся под благопристойной маской, и теперь на ней не было белого халата с золочёным ключом в кармане. Но чувство стыда и вины за непростительный обман были сущими пустяками по сравнению с явственным и бесповоротным осознанием того прискорбного факта, что никто, абсолютно никто всё равно не сможет ей помочь. Не попытается понять. И, разумеется, не поверит.
Потом она бежала по коридору, превратившемуся в какое-то туманное подземелье, на глазах распадавшееся на подвешенные в пустоте хаотично нагромождённые шаткие конструкции: перекрытия, плиты, балки и невероятные винтовые лестницы, закрученные тугой спиралью. Кто-то гнался за ней, и ужас от погони был столь велик, что ей хотелось скрыться в бесконечном мраке, только бы не быть пойманной. Она выбежала на балкон, висящий над бездной. Преследователь был за спиной, она чувствовала это похолодевшей кожей. Хотелось кричать и выть, но ужас перехватил горло: из бездны прямо перед ней возник фиолетовый вихрь, усиливающийся на глазах и грозящий затянуть её в себя. Она была в западне.
В следующий момент, как это часто бывает во снах, декорации поменялись.
На том же – или похожем – балконе они стояли с Ингваром. В жизни Мария Станиславовна никогда его не встречала, видела только на фотографии, и во сне облик его был неуловимо расплывчатым, но это, без сомнений, был именно он. В длинном чёрном плаще, страшно бледный, с пронзительной синевой в бездонном взгляде и печальной улыбкой. С тёмных волос стекает вода, и капли бесшумно растворяются, не достигнув пола.
Лишающий разума и парализующий волю страх сменился ощущением полной безопасности. В груди разливалось странное щемящее чувство, отчаянно невыразимое, тёплое и тяжёлое, приятное и мучительное одновременно. Будто смешались в нём несовместимые душевные субстанции, проникли друг в друга и сплелись вокруг переполненного сердца тугим узлом: и боль старых вскрывшихся ран, и тоскливо-тревожное ожидание неизвестной беды, и невыносимая нежность, и животворная надежда, и тупое отчаяние от осознания её бессмысленности.
В этом чувстве было больше смысла, чем мог постичь разум, и вихрящиеся переживания никак не хотели складываться в слова или законченный доступный осознанию образ.
Мария Станиславовна улыбалась, хотя сердце её ныло.
– Пора возвращаться, Эмпирика.
– Куда возвращаться?
– На Эгреде́ум. Домой.
Ингвар тоже улыбался, но одними губами. В глазах его заледенел безмолвный и горестный крик.
– Ладно, – охотно согласилась Мария Станиславовна, словно хорошо понимала, о чём идёт речь, а это было совсем не так. – Когда выдвигаемся?
– Скоро, очень скоро.
Глава 2. Горе рождает радость
***
Может, причиной тому разочарование в жизни, подстёгнутое особой безрадостностью первого больничного дня, а может, что другое, но верно одно: следующая за ним ночь – не в пример самому дню – была щедра на события.
Пробудившись от кошмара, Мария Станиславовна долго лежала в кровати с тяжёлой и гудящей головой, и сама не заметила, как снова соскользнула в призрачный мир по ту сторону бодрствования.
Во сне ли, перед сном – на пороге между явью и грёзой, когда из-за тающей завесы реального мира в утомлённое сознание ненароком прорываются загадочные предвестники грядущих видений, – услышала она странное имя: Эйкунда́йо. «Горе рождает радость», – его значение открылось само собой, как часто бывает во снах, где постигаешь сущность вещей без объяснений, каким-то глубинным чутьём.
Имя взрезало память, как молния небесную твердь. В нём призрачно звенело что-то радостное, чистое, как капли росы на утренних цветах. Эйкундайо – сколько таинственного очарования в этом звуке. И сколько скорби! Печатью грозной тайны легло оно ей на сердце – и осталось там, бередя душу смутными воспоминаниями и бесплодными размышлениями, не складывающимися в слова.
***
После дождя густой туман стелился над озёрной гладью, расползался по влажной редкой траве меж серых камней, мягко укутывал подножья пологих взгорий, которые не спеша взбирались к вечно затянутому облаками небу, в невидимой отсюда дали становясь высокими скалами, что круто обрываются в беспокойные воды Льдистого пролива.
Здесь же, вдали от грохота бешеных волн, отделённые от яростных порывов морозного ветра отвесными стенами нерукотворной крепости, в туманной низине у каменистых холмов на берегу одного из бесчисленных и безымянных голубых озёр, стояли шатры одного из столь же бесчисленных и равно безымянных племён непокорных галахи́йцев.
Они считали себя потомками не́реи, или Водного Народа, – первых разумных обитателей планеты, населявших её Первый Океан задолго до появления суши. Собственно, это и было главной причиной их извечного стремления к независимости от ненавистного Объединённого Королевства. Гала́хия – свободная страна, никому её не покорить – по крайней мере, надолго. Вот и теперь, после очередного захвата острова войсками короля Ба́кринда, под сизыми сводами островерхих шатров зрели опасные повстанческие планы.
Эйкундайо сидел на берегу озера, на большом камне, болтая голыми ногами в студёной воде. Лёгкий ветерок трепал снежно-белые пряди волос, приятно холодя покрасневшую от недавних истязаний иссиня-бледную кожу. Слева надбровье и щёку нестерпимо жгла свежая татуировка: голубовато-белый узор, замысловатым полукругом тонких волнистых линий оплетающий глаз и остроконечной стрелой срывающийся к углу рта.
Обряд посвящения только что закончился, и в ушах до сих пор звучали отзвуки ритуальных барабанов и монотонной флейты. Слова шамана текли сквозь них медленно, нараспев, и несколько юношей нестройным хором вторили ему снова и снова, начиная шёпотом и переходя на крик, постепенно впадая в исступление.
«Мы пришли из воды и уйдём в воду, – говорил шаман, – и будем водой. Мы пройдём сквозь мир невредимыми, просачиваясь через любые преграды и подтачивая силы врагов. Всё растворим в себе, но ни с чем не смешаемся. Мы примем любую форму, не теряя нашей сущности. Вода точит камни, смывает города. Однажды вода затопит весь мир. Всё возвратится к первоначалу. И мы победим».
Теперь Эйкундайо стал полноправным мужчиной своего племени. Впрочем, за исключением саднящей боли от татуировки он не чувствовал никаких изменений и, вглядываясь в зеркальную гладь озера, где плыли низкие седые облака, пытался угадать, что ждёт его впереди.
Он был воспитан Ама́ди, шаманом племени. Мать его, пришлая, бесследно исчезла вскоре после рождения единственного сына, а отец – вождь Фола́ми – всегда находил более важные занятия, чем забота о многочисленном потомстве. Несмотря на обилие единокровных братьев и сестёр, Эйкундайо рос одиночкой. Когда другие дети играли и веселились, он проводил время в раздумьях и созерцании, подолгу бродя средь окрестных холмов, скитаясь по берегу океана или плавая в его глубинах. Под скалистым утёсом, у самого дна, где чернели облепленные тёмными водорослями и волнистыми перламутровыми ракушками руины древней башни, пропадал он целыми днями, лишь ненадолго поднимаясь к поверхности, чтобы глотнуть воздуха. Он разглядывал загадочные символы на камнях, и в сумрачной толще воды порой чудился ему неразборчивый шёпот.
Амади чувствовал в Эйкундайо скрытый дар общения с духами и прочил ему судьбу провидца, но вождь настоял на том, чтобы юноша стал воином. В конце концов яростно протестующий шаман был вынужден смириться, пробормотав, что предназначение в любом случае настигнет мальчика.
Позади, у шатров, босые женщины в длинных рубахах разделывали огромную, величиной в половину шатра, тушу странного существа, напоминающего гигантскую длинноногую блоху. Ужасный смертоус – славная добыча. Грубыми топориками они рубили его щетинистые лапы, точно ветки на дрова, шершавые усы и острые жала, похожие на копья, скалывали пластинами крепкий панцирь, как кору, обнажая мясистую, сочащуюся густым оранжевым соком плоть.
Под ногами их, визжа и заливаясь смехом, крутились дети в разноцветных лохмотьях, а поодаль, на холме, покрытом скупыми клочьями колючей травы, сонно ползали полупрозрачные бобовые зёрна размером с корову.
По воде тревожно пробежала крупная рябь. Странно: сейчас Эйкундайо не чувствовал ветра. Он обернулся к шатрам, но там, кажется, всё было спокойно.
Группа белых палаток, разукрашенных голубыми узорами, стояла отдельно от остальных под промасленным полотняным навесом на широкой каменистой платформе у подножия холма. Это были жилища вождя и его приближённых.
Полог центрального шатра откинулся, и снаружи показались несколько воинов в кожаных нагрудниках с красными копьями из жала смертоуса. Они сопровождали незнакомую фигуру в чёрном плаще, чьё лицо скрывал глубокий капюшон.
Прежде Эйкундайо редко доводилось встречать чужаков, если не считать галахийцев из других племён, посланники которых последнее время почему-то всё чаще наведывались к вождю. Изредка мимо пролетали королевские стражи на своих жутких крылатых чудищах – то ли медузах, то ли осьминогах. Как-то раз они опустились неподалёку от шатров набрать воды – как у себя дома! Они оскверняли священные озёра. Они собирались у далёких холмов, где рабочие, подобно бесстыдным червям, копошились в недрах острова, роя глубокие шахты и тоннели. Они уродовали мир одним своим присутствием – мир, который галахийцы тщетно силились защитить, в результате чего и оказались в плену на собственном острове, отгороженные решётчатыми заборами без права покидать отведённые им территории.
У дальних озёр, где больше солнечного света, Эйкундайо однажды видел пленных аюга́ви – болотных дикарей с соседнего острова Уфта́би. Связанные, грязнокожие, в жалких отрепьях, едва прикрывающих наготу, они корчились и кривлялись в жутком безмолвии, а дети кидали в них камни. Просто не верилось, что эти ничтожные существа тоже произошли от славных нереи.
Как-то раз на берегу его сородичи наткнулись на богато одетых путешественников, доставленных тазганским кораблём. Прибыли они издалека – из самой столицы – и охотно раздавали тряпьё и безделушки всем желающим, а один, самый нарядный, в дорогих лоснящихся штанах и высоких сапогах, донимал опешивших галахийцев глупыми вопросами. Фолами поспешил от них избавиться, и в тот же день, получив грозное предупреждение, путешественники двинулись в сторону солнца. Какое безрассудство – там, в глубинах острова, жители куда враждебнее. Эйкундайо не знал, что с ними стало, да и не переживал особо, хотя на удачу носил на шее полученный от приставучего чужака странный круглый амулет с бегающим красным шариком внутри: уж больно затейливая штучка!
Но никогда прежде не видел он, чтобы чужестранцы входили в шатёр вождя.
Незнакомец в чёрном плаще стоял на дальнем краю платформы, глядя на холмы, а воины собрались за его спиной, держа копья наготове.
Осторожно, стараясь не привлекать внимания, направился юноша к белым шатрам.
Он не сводил глаз с тёмной фигуры. В ней было что-то таинственное и зловещее, но вместе с тем жутко любопытное. Глупые мысли лезли в голову – мужчине не под стать, – но Эйкундайо не мог их прогнать, не мог отделаться от ощущения, что эта фигура следит за ним, видит его, даже не поворачиваясь. Видит его насквозь!
«Не бойся, Эйкундайо», – насмешливо шепнул кто-то прямо в ухо – но рядом никого не было.
Пересилив страх и подобравшись ближе, юноша разглядел красные узоры, вышитые тонкой нитью по краю плаща. Изломы и завитки – замысловатые символы, похожие на древние письмена. Как на камнях в затонувших руинах.
Проскользнув мимо женщин, потрошащих смертоуса, Эйкундайо притаился позади шатров, за камнем невдалеке от платформы, скрывавшим его от взора воинов.
Наверху послышался шум.
Раздался голос Фолами – хрипловатый, тягучий:
– Я принял решение. Я это сделаю. Добуду твой меч.
– Ты поверил ему? Поверил в родство с Ландамаром? Одумайся! – воскликнул шаман.
– Нет, он прав, – гневно перебил вождь. – Давно пора покончить с тазганскими нечестивцами. А потом и с остальным Королевством.
– Разве ты не помнишь, что именно так начинается Пророчество Звёздного Пепла: «Чёрный сумрак настигнет жаждущих отмщения и обрушит погибель на их головы…»
«…и в день гибели мира восстанет Спящий Океан, и Последний Пророк будет сражаться с Белым Королём, и Предвечная Тьма разверзнет Бездну», – мысленно продолжил Эйкундайо хорошо знакомые, но непонятные слова передающегося из поколения в поколение грозного предсказания, исток и смысл которого затерян во мраке веков.
Юноша выглянул из укрытия: тёмная фигура бездвижно стояла на прежнем месте, спиной к вождю, и даже полы её плаща не шелохнулись на ветру. Как кусок скалы или…
– Одумайся, пока не поздно, – настаивал Амади, – ты навлечёшь этим проклятие. Суапни́л Нерьянира́й предостерёг меня. Я видел чёрных призраков…
Точно – как призрак. Нечто, не принадлежащее этому миру.
Эйкундайо пробрала дрожь.
– Довольно, – Фолами нетерпеливо махнул рукой и тихо добавил: – Мы и так прокляты.
***
Душераздирающий вопль, от которого содрогался плотный туманный сумрак, окутавший всё вокруг, привёл Эйкундайо в чувство. Вопль этот доносился из тряпичного свёртка, который он безотчётно и крепко прижимал к груди. Узкая ладья причалила к студенистому берегу, сочащемуся густой тёмной зеленью высоких зарослей.
Хотя остров Уфтаби – «зыбкий край» – был ближе к солнечной стороне, чем только что покинутый сумеречный Тазг, небо здесь казалось более тёмным, иззелена-чёрным, и узкая тускло-оранжевая полоса лишь кое-где просвечивала из-за высокой стены тростника.
Эйкундайо всё ещё не мог до конца осмыслить произошедшее. Образы недавних роковых мгновений болезненными вспышками мелькали перед глазами.
Скалистый остров Тазг, приютившийся у тёмного края Галахии, за Льдистым проливом. Бесшумные лодки под прибрежным утёсом. Замок Ка́ртреф в огне.
Всюду крики. Зябкий воздух пронизан страхом, запахом гари и крови.
Королевский стражник, распластавшийся на изящной дорожке, выложенной камнями. Порывистый ветер треплет край янтарного плаща меж разбитыми клумбами с мшистым темнотравьем. Молодая женщина в чёрных мехах, безвольно сползающая в грязь с высоких ступеней. Мерцающий амулет на залитой кровью шее. Серый паук, выползающий из её рта.
Пиршественный зал с перевёрнутыми столами. Страшные тёмные ещё тёплые пятна на ярком мозаичном полу.
Герцог Альва́р, королевский наместник Галахии – он кажется совсем молодым. Рот его открыт, точно от удивления, глаза широко распахнуты. Мгновение назад он беззаботно веселился, окружённый родными и друзьями, принимая в гостях угрюмых, но простодушных и по-детски мудрых кочевников-нуа́ров с соседнего острова Джао́бы, а теперь что-то случилось, и он не мог взять это в толк. Силился – но не понимал. Красное копьё пронзило его сердце, и герцог испустил дух прежде, чем разглядел своих убийц.
Нуары – рослые, бородатые, в чёрных мохнатых шубах – грозные противники, но их слишком мало. В Эйкундайо летит топор, он укорачивается чудом. Один из мальчишек, с которыми он проходил обряд посвящения, хватает топор и возвращает владельцу, с размаху всадив тому в голову. И в следующий миг лишается своей.
– Наверх! Найти меч! Никого не щадить!
Эйкундайо с копьём в руках взмывает по лестнице, за ним – опьянённые бойней воины.
Кажется, он один остался трезв и не знал, что пугало его больше: осознание происходящего или соблазн предаться охватившему соплеменников безумию. Или голос – тот насмешливый голос, что шептал ему на ухо: «Никого не щадить, Эйкундайо, совсем никого».
Он влетает в комнату, захлопывает дверь.
Тишина. Мрак. На стене – тусклый сиреневый блеск. Меч? Должно быть, тот самый, за которым послал его вождь. Невиданный, прекрасный, манящий… Рука сама тянется к нему, касается чарующего призрачного свечения…
Два глаза смотрят из темноты.
Красное копьё с грохотом падает на пол.
Встретить здесь это существо было страшнее, чем наткнуться на разъярённого смертоуса в пустынных холмах.
Это был безмолвно лежащий в колыбели младенец, и сердце Эйкундайо замерло от ужаса, когда он осознал, что ему придётся сделать по приказу вождя.
И он не смог.
***
Над болотами стояло густое, вязкое марево. Плотный полог переплетающихся стволов и ветвей в высоких зарослях совершенно скрыл небо из виду. Машинально переставляя ноги, одной рукой раздвигая стебли тростника и попутно отмахиваясь от туч надоедливой мелкой мошки, а другой держа свёрток, Эйкундайо брёл по колено в зелёном студне в сторону солнца, и только непрекращающийся детский плач не давал ему погрузиться в туманное забытьё. На поясе болталось что-то длинное и тяжёлое – с удивлением юноша обнаружил, что это сиреневый меч. Странно, он ведь совсем забыл о нём, а вот ведь как-то прихватил с собой.
Прошлое сейчас казалось ему призрачным, а о грядущем нечего было и думать. Он смутно помнил, как покинул замок, как спустился к лодкам, пока его собратья упивались лёгкой победой, как пересёк Блёклый пролив между Тазгом и Уфтаби. Его поступками словно руководила некая бессознательная сила, которой неведомы страх и сомнения, способная заставить действовать мгновенно, решительно и без промаха.
Он не представлял, как быть дальше. Одно дело – вынести младенца из горящего замка и совсем другое – тащиться с ним по болотам неведомо куда. Он даже не знал, как с ним обращаться, а надеяться встретить какую-нибудь кормилицу или няньку в этих гиблых краях не приходилось: весь Уфтаби – сплошные болота, где обитают аюгави. Несмотря на предполагаемое родство, галахийцы считают их дикими и даже не вполне разумными – вроде стаи огромных лягушек.
А лучшего пути с острова Тазг нет: на Галахию теперь путь заказан, а в противоположной стороне – суровые пустоши холодной Джаобы, до которых трудно добраться, а выбраться – ещё труднее.
Эйкундайо всё шёл и шёл; ноги, и без того вязнущие в болоте, наливались свинцовой тяжестью, а ребёнок всё вопил и вопил, точно сбросил, наконец, оцепенение недавнего ужаса и был охвачен непоправимым всепоглощающим горем.
Сила, толкнувшая Эйкундайо на это безрассудство, куда-то свернулась так же внезапно, как и появилась, уступив место очнувшемуся сознанию, растерянному и беспомощному.
Охотничье чутьё подсказывало, что со всех сторон за ним наблюдают многие пары глаз, в то время как его собственные не были привычны к столь скудному освещению. До слуха доносились монотонный шум клубящейся над болотами мошкары, мягкий плеск волн вдалеке, бульканье пузырящейся жижи и звук студенистого месива, взбаламучиваемого собственными отяжелевшими ногами.
Наконец, Эйкундайо не выдержал:
– Эй вы там! Выходите!
Но ответа не последовало, только два бледно-зелёных огня вспыхнули и тут же исчезли в зарослях тростника.
– Я пришёл с миром! – Эйкундайо поднял свободную руку. – Я не причиню вам вреда. Мне нужна помощь!
Но вокруг стоял тот же приглушённый шум, в котором лишь инстинктивно угадывалось присутствие затаившихся живых существ.
Прежде, чем Эйкундайо услышал мягкий шелест тростника, в спину ему ткнулось что-то острое.
– Не дёргайся, – зашипело над ухом. – И не шуми.
***
Подталкиваемый сзади, Эйкундайо послушно и торопливо шёл, куда его направляли. Тот, кто был за спиной, ловко расстегнул его пояс и забрал меч, а другого оружия у юноши не было. Впрочем, он и не собирался сражаться.
Почва под ногами понемногу отвердела. Заросли начали редеть, и света стало больше.
Эйкундайо вытолкнули на круглую поляну, где стояла небольшая палатка и возле старого кострища горкой лежали наломанные стебли.
Острый предмет, коловший спину, убрали. Фигура в тёмно-зелёном плаще выскользнула вперёд, держа в руке кусок сухого тростника, и бросила его к остальным.
Она назвалась Аэнда́рой.
Большие изжелта-зелёные глаза. Оливковая кожа. Совсем юная, едва ли старше него по виду – хотя кто их, аюгави, знает.
Как странно: одежда её нисколько не походила на перемазанные грязью отрепья болотных жителей, а напоминала ту, что Эйкундайо видел у столичных торговцев. Плащ с капюшоном, длинная рубаха под широченным поясом, высокие сапоги да богатые штаны с кармашками и ремешками – не в пример лоскутным галахийским обноскам. А за спиной виднелся чёрный гриф настоящей лютни – ну точно как у тех странных чужаков!
– Крики их не на шутку переполошили. Кто знает, что у них в голове. Ещё и эта пыльца… Поэтому пришлось тебя так… Ты уж не обижайся.
Движения Аэндары были порывисты, речь – торопливая и звенящая. Или Эйкундайо так казалось с непривычки, потому что галахийцы обычно говорят глухо, даже хрипловато, растягивая слова.
Пока Эйкундайо недоумевал, девушка выхватила у него младенца и возилась с ним, сидя на корточках возле палатки. Тот уже не кричал – видно, истощил все силы.
– Он давно не ел? Что случилось?
Галахиец объяснил, что проплывал близ Тазга, когда в прибрежном поселении начался пожар. Что больше никто не выжил.
Всю правду открыть он не мог.
– Он из нуаров? – воскликнула Аэндара.
Она указала на крохотное запястье распелёнатого малыша, где темнело серое пятнышко. Приглядевшись, юноша различил тонкие линии жуткого, но по-своему изящного рисунка. Быть не может! Джаобийский паук!
– Нуары делают такие татуировки.
– Не знаю, – ответил Эйкундайо, – может, из нуаров.
– Ладно, – девушка распрямилась и вскочила так резко, что Эйкундайо отшатнулся, – с отдыхом придётся повременить.
Она нырнула в палатку и принялась бросать в сумку какие-то пузырьки, свёртки и свитки, между делом вслух рассуждая о предстоящем путешествии. Так, словно спасение младенцев и помощь иноплеменным незнакомцам в болотистых дебрях – обычное дело.
Малыша надо накормить. И побыстрее сбагрить. Выходит, путь один – на Апса́ру, крошечный островок к югу от Уфтаби. Это, конечно, задворки цивилизации, не то что соседний Ки́то к юго-востоку, где обосновались королевские Стражи Мостов. А тут ничего нет, даже моста. Пара рыбацких поселений, да и только. Зато близко. И уж точно получше болот. Если поспешить, они будут на месте к утру. А если повезёт, там же и оставят опасно хрупкую ношу у какого-нибудь сердобольного рыболова.
– Это я хорошо придумала! – она рассмеялась беззаботно и звонко. – И никаких проблем. Вот увидишь, Аэндара всё мигом провернёт. Как бишь тебя там?
Эйкундайо слушал рассеянно, не понимая значения некоторых слов. Ему до сих пор было сложно поверить, что кто-то из аюгави умеет разговаривать. И он совершенно не мог взять в толк, откуда у странной болотной жительницы столько знаний о мире.
***
Второпях перехватив каких-то хрустящих безвкусных горелок, в сторону солнца шли они молча, вновь по болотам, меся грязь ногами: Аэндара впереди, с длинной палкой в руках, с лютней за спиной и мечом за поясом, за ней – Эйкундайо с дорожной сумкой и беспробудным младенцем. Он чувствовал на себе множество пристальных взглядов и угадывал в монотонном гуле затаённое дыхание растворённых в сумраке аюгави, но, следуя предупреждению спутницы, не оборачивался и не отвлекался от дороги, которую та находила безошибочно, ловко ощупывая палкой дно.
Наконец, зеленоватый туман рассеялся, и заросли оборвались узкой прибрежной полосой. Океан, открывшийся взору, был совсем не похож на беспокойный сумрачный простор близ родной Галахии. Здесь он был оранжевым и у горизонта сливался с самим солнцем, чей непривычно большой диск почти наполовину выступал из воды.
Только войдя в тростниковую лодку, Эйкундайо избавился от странного оцепенения, в котором пребывал всё это время, накрепко увязнув в ощущении нереальности происходящего.
Послушно взявшись за вёсла, он начал расспрашивать спутницу – а вопросов у него накопилось немало.
Аэндара разглядывала спящего у себя на коленях ребёнка с каким-то зачарованным умилением и при этом тараторила без умолку.
Сразу выяснилось, что галахийцы не знают общепринятых названий сторон света. Они определяют направления по солнцу, а не по луне, как все цивилизованные эгредеумцы, и называют юг «жаром», а север – «мраком». День у них – время, когда красного Адари́са не видно на небе, хотя во всём остальном Эгредеуме считают наоборот. За исключением определения времени суток, за луной галахийцы вообще не следят.
От изумления Аэндара даже замолчала на несколько минут. Невероятно: эти чудаки не считают часов! Ведь только по луне это и можно сделать: солнце-то неподвижно. Потом она долго пыталась объяснить Эйкундайо, как пользоваться адарисовыми часами – они же висят у него прямо на шее! Красный шарик, мол, движется точно, как луна… Напрасно: он отказывался понимать.
– Это творение чужаков. Врагов нереи, – бросил он, с отвращением глянув на «амулет».
Он хотел было сорвать его с шеи и едва не упустил весло.
Лодка покачнулась, и младенец вновь подал ослабевший, но всё ещё пронзительный голос. Аэндаре насилу удалось его утихомирить.