Эмма Скотт
Зажечь небеса
© Ефимова Е., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Благодарности
Трудно писать о том, как создавалась эта книга, и поблагодарить человека, которого нужно поблагодарить, не выдав кое-какие особенности сюжета. Некоторые детали я оставила для послесловия в конце. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЧИТАЙТЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ до тех пор, пока не закончите книгу, если не хотите РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ узнать важные сюжетные ходы.
Выражаю благодарность Робин Рене Хилл. Никакими словами не описать, что ты для меня сделала: за минувшие три месяца ты порой даже откладывала собственную работу, чтобы помочь мне закончить книгу. Мы сделали это вместе. Это наша книга, не моя. Люблю тебя.
Мелисса, спасибо за твои потрясающие, мастерски выполненные обложки – ты очень точно ухватила дух книги – и спасибо, что ты стала моим проводником во внешний мир, а также моим утешением в моем маленьком мирке. Без тебя я бы пропала.
Спасибо, Сьюэнн, за то, что применила свой дар редактора в работе над этой книгой, и за часы любви, вдохновленные страницами и подаренные просто так. #labu
Джоанна, Сара и Джой, спасибо, что направили меня в верное русло, когда я сбилась с курса. Ваш вклад в эту книгу бесценен.
Дэни, спасибо за помощь, без тебя я не нашла бы средств к существованию и сгинула бы в бурных водах. Я очень тебе благодарна.
Анджела, спасибо, что отложила собственные дела и помогла наполнить эту книгу красотой. Ты всегда меня выручаешь, так что спасибо.
Грей, спасибо, что ты всегда оказываешься на один текст впереди; люблю тебя.
Выражаю благодарность Колину Лениану, доктору медицинских наук, за его ценные советы и опыт.
Спасибо Марку Андерсону, военнослужащему морской пехоты США, за то, что поделился своими знаниями и опытом: благодаря ему я постаралась достоверно нарисовать суровое лицо войны, однако все ошибки и вольности, допущенные ради сюжета, на моей совести. И благодарю за вашу службу, сэр.
Спасибо всем моим друзьям за любовь и поддержку: Кейт Стюарт, Кеннеди Райан, Кейти Регнери, Шанора Уильямс, Райн Миллер, Джейд Уэст, Ребекка Ши, Лиза Пол со товарищи, Ники Грант, Дезире Адель и Дилан Ален.
Спасибо всем, кто помогал мне в работе. У меня просто нет слов, чтобы сказать, как много вы для меня значите. Я всех вас люблю.
Спасибо всем фанатам этой книги, которые всё еще со мной: я до сих пор здесь и продолжаю писать во многом благодаря вам.
Спасибо всем военнослужащим этой страны. Работая над книгой, я пришла к более глубокому пониманию того, сколь многим жертвуют они и их семьи изо дня в день. Примите мои глубочайшие уважение, благодарность и любовь. Спасибо.
Плей-лист
«Switchblade» LP
«Happier» Marshmello
«Love Me Like You Mean It» Kelsea Ballerini
«In My Blood» Shawn Mendes
«It Ain’t My Fault» Brothers Osborne
«broken» lovelytheband
«Africa» Toto
«Natural» Imagine Dragons
«You Should See Me in a Crown» Billie Eilish
«You’re Somebody Else» Flora Cash
«Don’t Speak» No Doubt
«Recovery» LP
«Something Just Like This» The Chainsmokers
Посвящение
Для Робина, потому что он взял меня за руку и до сих пор крепко держит.
Для Мелиссы, потому что она всегда ведет себя хорошо.
Для Роберта, который встал и сказал: «Я ее не отпущу».
И для Изабель.
Это и всё остальное я делаю с любовью, я делаю это для тебя, малышка. Отныне и навеки.
Часть I
Аль-Раи, Сирия
Пролог
Коннор
Я судорожно втянул в легкие воздух и пришел в сознание, вновь погрузившись в царящий на земле хаос. И боль – на меня обрушилась боль.
Перед глазами всё расплывалось, как будто я находился под водой. Я не мог сдвинуться с места, меня пригвоздило к земле; что-то тяжелое давило на грудь, так что я с трудом мог вдохнуть. Выстрелы, крики и минометный огонь звучали где-то вдалеке, их заглушал звон у меня в ушах. Левая рука налилась тяжестью и дико болела.
Я отчаянно заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд, и понял, что тяжелым якорем, прижавшим меня к земле, был Уэс.
Он лежал на мне лицом вниз, уткнувшись шлемом мне в грудь, и не двигался. Я не видел его глаза, их заслонял шлем. Я не знал, жив он или мертв.
«Жив. Он обязан быть живым».
Меня охватил такой ужас, какого я никогда прежде не испытывал, в кровь хлынул адреналин.
– Уэс, – прохрипел я. – Уэс!
Мой взгляд заметался по сторонам, я хотел оценить обстановку. Из-под тела Уэса вытекала лужа крови, и при виде этого зрелища мой страх усилился. Я забарахтался, пытаясь сесть, и боль стальными зубами впилась мне в локоть. Дрожа, как в лихорадке, я повернул голову и увидел, что из моего предплечья, ближе к локтю, торчит осколок шрапнели.
– Зараза.
Этот кусок металла, воткнувшийся мне в тело, пугал меня до икоты, но я отбросил панику.
«Уэс».
Нужно понять, что происходит. Мы находились на южном краю деревни, большая часть построек осталась у нас в тылу. Сражение еще продолжалось, но сдвинулось на восток; за полуразрушенными остовами домов я видел бегущих в дыму людей.
Мы с Уэсом торчали на открытой местности. Ярдах в восьми от нас чернела воронка, забрызганная кровью, рядом лежала детская сандалия. Я вспомнил, как бежал к ребенку, чтобы увести его в укрытие. Я уже протянул к нему руку… и на этом воспоминания обрывались, но я уже догадался, что случилось потом.
«Уэс погнался за мной, оттолкнул меня от взрыва снаряда, который я не видел, и спас мою задницу».
Тут до меня дошла вся правда, и в груди заклокотало рыдание. Уэс заслонил меня собственным телом, и пока мы лежали у противника на виду, в него попало несколько пуль.
«И теперь он мертв».
– Уэс! – закричал я. – Боже, нет…
Закусив губу, чтобы не заорать от боли в руке, я кое-как выполз из-под тела своего лучшего друга и осторожно опустил его голову на землю. Глаза Уэса были закрыты, рот слегка приоткрыт. Я приложил два пальца к его горлу, и слезы начали жечь мне глаза: я нащупал пульс, слабый и медленный, но пульс.
– Спасибо… – выдохнул я.
Встав на колени, я осмотрел его раны, и сиюминутное облегчение сменилось страхом. В задней части его бедра темнело пулевое отверстие, вся нога была залита кровью. На спине по крайней мере три отверстия – пули пробили камуфляж и плоть под бронежилетом; из раны в верхней части бедра торчали раздробленные фрагменты кости.
– Господи, нет. Ну же, Уэс, ну же…
Пришлось сделать над собой усилие, чтобы подавить рвотный позыв и не разрыдаться. Мы на виду. В десяти ярдах от меня темнело нагромождение кирпичей – самое ближайшее укрытие. Паника и страх подхлестнули меня, а долгие часы тренировок сделали остальное.
Поднявшись на трясущиеся ноги, я пригнулся, ухватил Уэса за лямки его рюкзака и поволок в укрытие. Я стиснул зубы и тянул изо всех сил. Под Уэсом заскрипел песок, он сдвинулся на дюйм или два. Слишком медленно, он слишком тяжелый.
Я трижды глубоко вдохнул и выдохнул сквозь зубы. В паре десятков ярдов от нас прогремели выстрелы, раздался взрыв, и нас накрыло волной мелких обломков. Не сила, а адреналин заставил меня двигаться. Через несколько мучительных секунд я затащил Уэса за нагромождение кирпичей и упал рядом с ним на колени.
– Ты останешься со мной, Уэс, слышишь? – выдохнул я, снимая с себя рюкзак. – Ты останешься со мной, мать твою. Не смей мне тут помирать, или я сам тебя прибью.
Лямка рюкзака зацепила торчащий из моей левой руки обломок, и я подавился криком.
– Врача! – завопил я, вытаскивая из рюкзака аптечку. – Помогите мне, пожалуйста! Нужен врач!
В каждом взводе был медик, и я надеялся, что наш – Уилсон – не умер; впрочем, в тренировочном лагере мы все прошли курс первой помощи. Одной рукой я кое-как наложил на правую ногу Уэса жгут, расположив его над раной, и затянул его так туго, как только смог. Красная кровь перестала вытекать из пулевого отверстия в ноге Уэса.
– Врача! – снова заорал я. – Ради всего святого, помогите мне! Мне нужен врач!
Я снова полез в аптечку и достал шприц для остановки кровотечения. Давным-давно мы в шутку называли эту штуку «снарядом с тампонами». Зубами разорвав упаковку, я вытащил огромный шприц, приложил наконечник к ране на бедре Уэса, нажал на поршень, и абсорбирующие губки заполнили зияющую рану, мгновенно пропитавшись кровью.
Поглядев на остальные его раны, я поморщился – отверстия в нижней части спины, под бронежилетом. С ними нужно было что-то делать, но мне не хватало опыта, я изо всех сил старался не потерять сознание. У меня закружилась голова, нахлынула слабость. Больше я ничего не мог сделать для Уэса.
Я тяжело, обессиленно плюхнулся на пятую точку, судорожно втянул в себя воздух и завопил во всю мощь легких:
– Врача!
Я кричал так громко, что надсадил голос. Из глаз брызнули слезы.
– Господи Иисусе, кто-нибудь, помогите мне!
В грохоте сражения мои слова прозвучали совсем тихо.
Превозмогая тупую, пульсирующую боль в руке, я наклонился к лицу Уэса и слабо похлопал его по посеревшей щеке.
– Очнись, Уэс, – хрипло попросил я. – Просыпайся сейчас же, черт возьми. Не умирай, Уэс, пожалуйста…
Я обессиленно привалился к груде кирпичей. Звуки стрельбы стихли; сквозь звон в ушах я слышал крики, женский плач. Я не знал, победили мы или проиграли, знал только, что с каждой секундой Уэс всё ближе к смерти.
Я взял его обмякшую руку и крепко сжал. Покачал головой, не отрывая ее от груды кирпичей.
– Держись, хорошо? – пробормотал я. – Слушай меня, мой голос. Не уходи, Уэс. Останься и слушай меня, ладно?
На миг я зажмурился, чтобы не дать пролиться слезам, потом судорожно перевел дух, отгоняя от себя горе.
– Помнишь, как нам с тобой было лет по… четырнадцать… как мы столкнулись с Кайлой Мерфи после школы? Она была с подружками и улыбнулась тебе… Ты долго по ней сох. Позже вечером ты рассказал об этом нашим приятелям. Мы сидели… болтали о девчонках, которые нам нравились… и строили из себя крутых.
Я тяжело сглотнул, в горло как будто набились трава и песок.
– Мы все… похвалялись, мол, «я оприходую эту милашку»… хотя все были еще девственниками. – Я устало усмехнулся. – Все, кроме тебя. Ты играл в дартс и… ты же был влюблен в Кайлу Мерфи. Помню, как ты всё бросал дротики и сказал, что хочешь ее поцеловать… Ты сказал «в маленькую ложбинку рядом с ключицей, туда, где бьется ее сердце».
Сквозь заволакивающий глаза туман я смутно различал фигуры бегущих к нам людей. Наши.
– Все парни вытаращились на тебя, – продолжал я, – а ты обернулся… с дротиком в руке, и у тебя такой вид, типа, «ой, черт, неужели я сказал это вслух?» Но ты не стушевался, не попытался пошутить… ты пожал плечами и сказал: «Ага, вот что я сделаю». И продолжил метать клятые дротики.
Я тихо смеялся, когда к нам подбежали Уилсон, Джеффрис и еще пара ребят. Уилсон, наш медик, немедленно склонился над Уэсом, а Джеффрис сказал мне – его голос доносился издалека, – что вертолет вот-вот будет.
Я всё говорил с Уэсом и не выпускал его руку.
– Остальные парни… понятия не имели, как реагировать. Они уставились на тебя, а потом начали хохотать, помнишь? Они подумали… что ты прикалываешься. Я тоже засмеялся, хотя знал, что ты не шутишь. Ты вовсе не шутил, правда, Уэс?
Наверное, на какое-то время я вырубился, потому что когда очнулся, Уилсон и его команда забинтовали торс Уэса и теперь готовились перевернуть его на счет «три», чтобы положить на спину, на носилки.
Они сняли с него бронежилет, и что-то выпало из кармана его рубашки. Согнутая пополам, испачканная кровью тетрадь. Прилетел вертолет; песок, ветер и крики хлестали меня по лицу, но я всё равно протянул руку и схватил тетрадь, как раненую птицу, которая вот-вот улетит.
Уилсон говорил, чтобы я был готов забираться в вертолет, что нужно заняться моей рукой, но я его не слушал. Пока они грузили Уэса, я перелистнул несколько страниц тетради. Мой затуманенный взгляд упал на последнее стихотворение, и я стал его читать; некоторые слова расплылись, как будто на бумагу капали слезы, страница была испачкана кровью.
Это слезы Уэса.
Кровь Уэса.
Внизу страницы стояла подпись: его имя, не мое. Словно признание.
– Да, Уэс, – проговорил я, чувствуя, как по щекам текут слезы. – Правда. Вот она – правда.
Мы забрались в вертолет, и над Уэсом склонилось еще несколько врачей. В ход пошли капельница, кислородная маска, но я увидел, как один из медиков мрачно покачал головой.
Кто-то помог мне снять бронежилет и попытался заняться моей рукой.
– Оставьте, – сказал я. – Дайте ручку.
– Чего? – переспросил врач, перекрикивая шум, создаваемый вертолетными лопастями. – Ручку?
Я посмотрел на Уэса – глаза закрыты, лицо страшно осунулось и побледнело.
– Дайте чертову ручку! – пронзительно заорал я.
Парень исчез из поля моего зрения, потом вернулся с шариковой ручкой. Я вырвал ее у него из рук, прижал тетрадь к ноге левой рукой – рука онемела, я ее почти не чувствовал – и накорябал на чистой странице:
Отем,
Это и всё остальное написал Уэс. Для тебя.
К
Я попытался указать адрес, но ручка выпала из пальцев. Я прижал тетрадь к груди медика, голова у меня кружилась, глаза закрывались. Вертолет взлетел.
– Вы должны отправить это почтой. Отправьте это…
– Что? Твоя рука…
– К дьяволу мою руку, вы должны это отправить. Отем… Отем Колдуэлл. Университет Амхерста… Риден Холл. Нет. Роудс?.. – В глазах опять потемнело, и на этот раз я не смог открыть глаза. – Черт, не могу… Это в Амхерст. Поняли? Отем…
Наступила темнота.
Часть II
Небраска – Июль
Глава первая
Отем
Солнце поднималось над горизонтом, заливая всё вокруг расплавленным золотом, а темно-синие и фиолетовые краски ночи медленно таяли.
– Только посмотри. – В голосе отца звучало благоговение. – Невероятно, правда?
Я крепче прижалась к его боку и кивнула. Мы сидели на качелях, установленных на крыльце, и любовались восходом.
– Да, действительно, невероятно.
– Когда видишь такой восход… Сразу появляется ощущение, будто грядет нечто удивительное.
Я снизу вверх заглянула в его посеревшее, осунувшееся лицо. Его волосы, прежде ярко-рыжие, как у меня, совершенно поседели после операции на сердце, через которую папа прошел в прошлом октябре. Папины плечи и грудь казались у́же, чем прежде, клетчатая рубашка висела на нем мешком. Он снова работал на земле, хоть и не так интенсивно, как раньше.
– Нечто удивительное, – повторила я и тихо вздохнула.
Я почувствовала, что папа смотрит на меня сверху вниз.
– Почему ты никогда не хочешь говорить об этом парне, о Конноре? Ты ни разу его не упомянула с тех пор, как приехала.
Это имя наполнило мое сердце тихой тоской и пронизывающим страхом. Стоило мне подумать о Конноре, и в душе оживали потаенные, обжигающие мысли, которые я так долго от себя гнала.
«Уэстон…»
– Я боюсь за него, – проговорила я. – С тех пор как он уехал, я получила лишь несколько электронных писем. Только «привет, как дела» и основные новости.
«И ни слова об Уэстоне».
– Война творит ужасные вещи с сердцем и разумом человека. – Отец покачал головой. – Ты не знаешь, скольким трудностям и бедам он там противостоит. Возможно, эти электронные письма – всё, на что он способен.
– Знаю, мне просто хотелось быть уверенной, что с ним всё в порядке, что он обязательно со мной поговорит.
Виктория Дрейк сказала мне, что Коннор часто им звонит, если позволяют обстоятельства. По большей части новости о нем я получала от его матери, а не от самого Коннора.
«Рассказал ли ему Уэстон, что мы сделали? Коннор знает, что я ему изменила?»
Если да, то это лучшее объяснение молчания Уэстона и редких, скупых сообщений от Коннора. До отправки на фронт Уэстон поклялся не рассказывать другу про наш с ним поцелуй – поцелуй, который едва не перерос в нечто большее. Уэстон сказал, что боится рисковать, что душевное состояние Коннора слишком шатко, что лучше сделать это признание потом, когда они вернутся с войны.
Наверняка его терзает чувство вины. Иначе почему Коннор перестал мне звонить?
– Думаю, Коннор старается вообще не думать обо мне, – пробормотала я, глотая слезы. – И, возможно, это к лучшему.
Отец крепче обнял меня за плечи.
– Не теряй надежду, верь в своего мужчину и его любовь к тебе. Она слишком ценна для вас обоих.
– С каких пор ты стал таким сентиментальным?
Папа указал на поле – куда ни глянь, зеленело море кукурузы, высокие стебли отливали золотом в лучах восходящего солнца.
– С тех пор как попал в больницу и едва не потерял всё это, – ответил он. – Болезнь лучше чем что бы то ни было показала мне, что на самом деле важно. – Ты, твой, брат, твоя мать. Люди, которых я люблю.
Мужчины, которых любила я, сейчас находились за полмира от меня, смотрели в лицо страшной опасности, а я застряла здесь и даже не знала, живы они или нет.
Я вздохнула и крепче прижалась к отцовскому боку. Мне хотелось всё ему рассказать. Папа выслушает и не станет меня осуждать. Он всё равно будет мною гордиться, всё равно будет благодарен за деньги, которые дал мне Коннор на спасение фермы. Но, похоже, мне нечем было гордиться по окончании третьего курса: все мои достижения сводились к кое-как натянутым до проходного балла оценкам и разбитому (в очередной раз) сердцу.
«Нет, мое сердце разделено надвое».
Я проследила за взглядом папы, посмотрела на зеленое поле и восходящее солнце, пытаясь обрести покой в этом дивном пейзаже или разглядеть что-то удивительное, нечто прекрасное, ожидающее меня в будущем.
– Всё так запуталось, – пробормотала я. – Я запуталась. Каждый день я молюсь за Коннора и Уэстона, но с каждым днем всё меньше верю в наше счастливое будущее.
«Для нас троих».
Отец надул губы.
– Я слышу всё, что ты говоришь, милая. Только ты одна ведаешь, что для тебя лучше. Но я знаю одно: какие бы события ни подкидывала нам жизнь – хорошие, плохие или того хуже, – они всегда нас закаляют. Делают сильнее. Мудрее.
– Я просто хочу любить кого-то, кто будет любить меня в ответ. Никаких игр. Никакой неопределенности.
Во взгляде отца светились доброта и любовь, он погладил меня по щеке мозолистой ладонью.
– Ты ее найдешь.
Я посмотрела на часы и встала.
– Мне пора идти, если я хочу успеть на самолет.
– Жаль, что тебе приходится возвращаться так рано. Скоро четвертое июля…
– Знаю, но я собираюсь сразу же приступить к работе над гарвардским проектом и провести немного времени с Руби перед ее отъездом в Италию. – Я потерла глаза. – Эх… и придется привыкнуть к новой соседке.
– Жаль, – сказал папа, медленно поднимаясь на ноги. – Мне нравится эта Руби.
– Я ее обожаю.
«И ее я тоже теряю. Все, кого я люблю, либо ушли, либо уходят».
Проклятый рассвет не предвещал никаких чудес, только одиночество.
В кухне мама вынимала из духовки свежеиспеченные булочки.
– Это тебе на дорожку до Омахи, – сказала она, не поднимая глаз, и принялась паковать булочки в пластиковый контейнер. – Трэвис! Спускайся сюда. Твоей сестре нужно ехать в аэропорт.
– Я в курсе, – откликнулся Трэвис, размашистым шагом входя в кухню. В июне он закончил старшую школу и с тех пор еще больше вырос, раздался в плечах, возмужал. Меня это радовало: папе нужна помощь, а мой младший брат больше всего хотел работать на земле и поддерживать ферму на плаву.
– Ты готова, Отем? – спросил Трэвис.
– Думаю, да. Пока, мама, – проговорила я, обнимая мать. – Ты меня еще не простила?
– За что? – Она поджала губы. – Не будем говорить о деньгах, слишком приземленная тема.
В начале лета я перевела на банковский счет родителей тридцать пять тысяч долларов, полученные от Коннора. Привези я домой чек – и, не исключено, моя гордая мать разорвала бы его. Я сама едва его не порвала, но вне зависимости от того, насколько больно было мне, я не могла спокойно смотреть, как страдает моя семья, особенно после того, как здоровье отца оказалось подорвано. Всё лето мама отказывалась говорить на эту тему, но я чувствовала: она испытывает облегчение.
«Наверное, именно так чувствовал себя Уэстон, – думала я, – когда Дрейки купили его матери дом. Облегчение и стыд одновременно».
– Я тебя люблю, – сказала мама. – Поезжай аккуратнее. Слышишь меня, Трэвис? Веди внимательно и туда, и обратно. Вот. – Она протянула мне пластиковый контейнер и замахала на нас руками, выгоняя с кухни. – Отправляйтесь. Кыш-кыш!
Папа проводил нас до видавшего виды пикапа Трэвиса и уже у самой машины обнял. Я прижалась к его груди и зажмурилась.
– Знаю, ты за них боишься, – сказал он.
Я кивнула, уткнувшись щекой в его рубашку.
– Сейчас они находятся в той части мира, где опасно, рискуют своими жизнями, но не позволяй страху разрушить твою любовь.
Мою любовь. Я больше не знала, что это такое.
«Точнее, кого именно я люблю».
– Постараюсь не сдаваться, папа, – заверила я его. – Я тебя люблю.
– И я тебя люблю, солнышко.
Я махала ему из окна и смотрела, как папа становится всё меньше и меньше. Из пластикового контейнера поднимался аромат маминых теплых булочек, и я вдруг поняла, куда направить свою любовь: на ферму моей семьи и на помощь ей.
В своем гарвардском проекте я сосредоточусь на сельском хозяйстве. Экономическая справедливость в отношении систем ведения фермерского хозяйства или изучение потенциала возобновляемого биотоплива. Не слишком воодушевляющая тема, но пришла пора оставить личные желания и переживания – всё равно они не принесли мне ничего, кроме сердечных мук.
Пока мы ехали по федеральной автостраде из Линкольна до Омахи, я окончательно утвердилась в этом решении, а золотистая рассветная дымка превратилась в ясный день.
«Вот то удивительное, что я всегда ждала. Я наконец-то знаю, чем буду заниматься в этой жизни».
Но от этого открытия в моем сердце не возникло ни фейерверков, ни радостного возбуждения. Никакого «дзинь».
Я вздохнула, подперла щеку ладонью, стала смотреть на проплывающий за окном сельский пейзаж и несколько раз мысленно повторила себе, что это правильное решение.
Ϛ.
На парковке перед аэропортом Логан меня встречала Руби – в своем ярко-желтом сарафане она так и светилась. Ее смуглая кожа сияла, как будто за время каникул впитала всю красоту Ямайки.
– Эй, подруга, чего такой унылый вид? – спросила Руби.
– До меня только что дошло, как сильно я буду по тебе скучать, – ответила я.
– Я тоже буду скучать, Отем. – Руби крепко меня обняла, потом открыла багажник своей черной «Акуры». – Но я буду время от времени возвращаться сюда, чтобы навестить родителей. Может быть, на выходные. Вообще-то… – Она запихнула мою сумку в багажник и захлопнула его. – У меня для тебя сюрприз.
– Выкладывай. От тебя я приму всё, что угодно, – заверила я ее, устраиваясь на пассажирском сиденье.
Руби пристегнулась и вырулила с парковки.
– Тебе, подружка, не придется привыкать к новой соседке по квартире.
Я захлопала глазами и повернулась к Руби.
– Серьезно? Погоди, что ты имеешь в виду?
– Я рассказала маме с папой о твоей ситуации с застопорившимся проектом, о том, что твой парень сейчас на войне, и о том, что всё это угрожает твоим большим планам. Родители согласились, что необходимость уживаться с новой соседкой окончательно тебя добьет, поэтому выкупили у Амхерста комнату на целый год.
У меня отвалилась челюсть.
– О, боже.
– Здорово, правда?
– Здорово? Я уже представляю, как буду заниматься по вечерам в тишине и покое в своей квартире. В нашей квартире.
Руби ослепительно улыбнулась.
– Подумала, тебе это понравится.
– Я в восторге. Но, Руби…
– Даже не начинай, – перебила меня подруга. – Ни слова о деньгах. К тому же папа рассчитывает, что я в любой момент смогу вернуться в свою комнату, а значит, буду часто их навещать. Так я и поступлю.
– Твои родители так щедры, – проговорила я, ощущая уже знакомую смесь облегчения и стыда.
«Уэстону это чувство хорошо знакомо».
Руби покосилась на меня.
– У тебя опять грустный вид.
Я постаралась придать лицу нейтральное выражение и выкинуть Уэстона из головы.
– Наверное, скучаю по семье.
– Как поживает твой папа?
– Лучше, но еще слаб. Выглядит так, будто постарел лет на десять.
– Мама сильно тебя пилила из-за денег, которые дал Коннор?
– Она не ругалась, но долго молча дулась в своем фирменном стиле. Будь папа здоров, она, скорее всего, отказалась бы принять эти деньги.
– Упрямство – фамильная черта Колдуэллов.
Вернувшись в дом на Роудс Драйв, рядом с кампусом Амхерста, я вкатила в квартиру чемодан и обвела взглядом наше жилище.
– И всё это мое, да? – пробормотала я, не в силах скрыть улыбку. Надо же, я буду работать над своим сельскохозяйственным проектом в тишине и покое!
Руби посмотрела на меня и возвела глаза к потолку, потом плюхнулась на диванчик.
– О, боже. Так и вижу череду разухабистых вечеринок, которые ты не планируешь закатывать.
Я села рядом с ней.
– Аминь. Знаешь, не далее как сегодня утром я придумала, о чем будет мой гарвардский проект.
Руби выпрямилась.
– Да ты что? Молодец, подруга. И что же ты выбрала?
– Ну, я еще не продумала всех деталей, но, думаю, проект будет посвящен действиям правительства по облегчению налогового бремени фермеров, чтобы они получили возможность инвестировать в возобновляемое биотопливо.
У Руби глаза полезли на лоб.
– Звучит очень… интересно.
Я рассмеялась и пихнула ее локтем в бок.
– Это важно. Для моей семьи и для всех американских фермеров, которые прямо сейчас переживают трудные времена.
– Ну, тогда это и впрямь прекрасно. Удачи тебе.
– А ты тем временем проведешь целый год на Итальянской Ривьере, – сказала я. – Контраст между нашими жизнями довольно сильно бросается в глаза.
– Тебе следует гордиться собой, дорогая. Ты собираешься спасти мир. Я просто не создана для такой высокой цели. – Она похлопала меня по руке. – Я так рада, что ты нашла свое призвание.
– Мое призвание, – пробормотала я, всё еще надеясь, что в голове прозвенит веселый звоночек – знак того, что я на верном пути.
Руби склонила голову набок.
– Ну вот, опять на твоем лице грусть. Ты в последнее время получала весточки от Коннора?
– Прошло уже несколько недель. – Я посмотрела ей в глаза. – Мне кажется, всё кончено, Руби… Думаю…
«Думаю, Уэстон рассказал Коннору о том, что случилось в ночь накануне их отправки на фронт».
Боже, да я же не рассказала Руби о том, что целовалась с Уэстоном – и не просто целовалась. Он разорвал на мне платье, а я успела расстегнуть молнию на его брюках.
Я кашлянула. Слова застревали в горле. Всё случившееся было неправильным, и в то же время казалось правильным. Как же мне это объяснить?
Руби подалась вперед.
– Ты думаешь?..
– Думаю, нам с Коннором следует жить дальше. И Уэстону тоже. – Я потеребила подол своего зеленого сарафана – модель из дизайнерской коллекции, я откопала его этим летом на распродаже в Небраске. – Я наконец выбрала тему проекта, а у Коннора и Уэстона сейчас есть дела поважнее. Похоже, всем нам следует идти по жизни дальше, ни на что не отвлекаясь.
Руби надула губы и поглядела на меня с подозрением.
– Ты не согласна? – спросила я. – Или согласна? Мне срочно нужен совет. Папа говорит, что мне не следует сдаваться.
Подруга вскинула руки.
– Даже не знаю, что и сказать. Весь последний год ты пыталась понять, что у вас с Коннором за отношения. И, кажется, всё это время ты страдала.
– Так и есть. Возможно, между нами действительно всё кончено, или мне нужно самой порвать с ним.
При мысли о том, что я потеряю Коннора, мое глупое сердце решительно запротестовало.
– Как я могу с ним порвать, пока он на фронте? – спросила я. – Одному Богу известно, через что им приходится проходить каждый день.
– И всё же он мог бы сказать, что ты для него важна, небось не развалился бы. Как тебе, должно быть, тяжело! – Руби посмотрела на меня. – Ты заслуживаешь лучшего, чем вот такое молчание. Ты же для него не друг по переписке, ты его девушка.
– Знаю, но это вопрос жизни и смерти. – Я подошла к стоявшему у окна столу и открыла свой ноутбук. – Отправлю ему электронное письмо. Напишу, что думаю о нем, что он может ответить мне в любое время или не отвечать вовсе, что мы поговорим, когда окажемся лицом к лицу.
– Справедливо, – заметила Руби. – Но так ты ничего не решишь.
– Пускай, – ответила я, щелкая по значку почты на экране, – но, по крайней мере, так я хоть что-то сделаю. Я…
У меня вырвался полузадушенный возглас. Самое верхнее письмо пришло от Армии Соединенных Штатов, Департамент помощи семьям военнослужащих. Отправлено сегодня днем, менее десяти минут назад.
– О, боже мой…
Сердце так громко заколотилось у меня в груди, что я почти не слышала собственных слов.
– Что такое? – встревожилась Руби.
– Иди сюда. Скорее.
Трясущейся рукой я провела по тачпаду и открыла письмо. Руби подошла и положила руки мне на плечи. Дочитав до второй строчки, я услышала какой-то отдаленный крик. Думаю, его издала я сама. Я пошатнулась на стуле, и Руби меня обняла. Мы читали вместе:
Семьям и друзьям 1-го батальона 22-го пехотного полка
13 июня 20–, пехотный полк 1–22 участвовал в столкновении, в результате которого один солдат был убит в бою. Родственники погибшего извещены.
От имени пехотного полка 1–22 выражаю свои соболезнования семье погибшего солдата. Мы проведем торжественную церемонию поминовения, когда будет определено время и место.
Пожалуйста, поминайте в своих молитвах всех членов пехотного полка 1–22, а также всех военнослужащих действующей армии. Благодарим вас за вашу неизменную поддержку.
– Это… – голос Руби сорвался, и она начала снова. – И всё? Это всё, что они написали? Один человек убит в бою, но они не говорят, кто именно?
– Сначала они сообщают семье, – сказала я ничего не выражающим тоном. – Пока одну конкретную семью не известят, все остальные будут пребывать в неведении.
«Вот почему в последнее время от Коннора не было никаких вестей. Потому что он мертв. Коннор мертв. Или Уэстон…»
– О, черт, Руби…
Мы сидели и потрясенно молчали, осмысливая только что прочитанные слова. «Один солдат был убит в бою». Меня охватил невыразимый ужас, мысли путались, я думала то об одном, то о другом своем любимом человеке, сердце ныло и болело – я в равной степени боялась за них обоих. Каждый удар моего сердца звучал как имя. Коннор, Уэстон, Коннор, Уэстон… каждый мой выдох превратился в молитву за одного из них.
За них обоих.
«Я не могу потерять ни одного из них. Боже мой, пожалуйста…»
Тишину разорвал звонок моего телефона, и я едва не упала со стула.
– Господи Иисусе… – воскликнула Руби.
Я встала и на трясущихся ногах, точно зомби, доковыляла до сумочки, которую оставила на диване.
– Это мама Коннора. – Медленно, как ядовитую змею, я приложила телефон к уху. – Здравствуйте, миссис Дрейк.
– Здравствуй, милая, – сказала Виктория Дрейк напряженным голосом. – У меня есть новости.
