Эмили Сент-Джон Мандел
Стеклянный отель
IV
Сказка
2005–2008
Полет лебедя
Порядок – залог душевного здоровья. В течение месяца после того, как Винсент ушла из отеля «Кайетт» и поселилась в невообразимо огромном доме Джонатана Алкайтиса в пригороде Коннектикута, у нее появился четкий распорядок дня, от которого она редко отступала. Она вставала в пять утра, на полчаса раньше Джонатана, и шла на пробежку. Когда она возвращалась в дом, он уже был на пути к Манхэттену. Она принимала душ и одевалась к восьми, и водитель Джонатана отвозил ее на вокзал – он не раз предлагал ей доехать с ним до города, но Винсент поезда нравились больше, чем дорожные пробки. На Центральном вокзале она любила не торопясь пройти по главному вестибюлю, разглядывая созвездия на бирюзовом потолке, часы Тиффани над справочной и потоки людей. Она всегда завтракала в дайнере рядом с вокзалом, потом прогуливалась до любимого кафе в нижнем Манхэттене на юге города, пила эспрессо и читала газеты, затем делала покупки, или заходила в парикмахерскую, или прохаживалась по улицам с видеокамерой – а иногда все сразу; если оставалось время, шла в Метрополитен-музей, оттуда возвращалась на вокзал и садилась на поезд в северном направлении, чтобы успеть нарядиться к шести вечера – самое раннее, когда Джонатан мог вернуться домой с работы.
Она проводила вечер с Джонатаном, но перед сном у нее всегда оставалось полчаса, чтобы искупаться в бассейне. Казалось, вместе с миром больших денег открывается бездна свободного времени, и Винсент смутно боялась отдаться на волю его течению, отступить хоть на день от своего четкого плана.
– Многие убить готовы, лишь бы жить на Манхэттене, – ответил Джонатан, когда она спросила, почему бы им не переехать в его квартиру на площади Коламбус-Серкл, где они останавливались, когда шли в театр, – но я предпочитаю держаться от него чуть в стороне. – Он вырос в пригороде и с детства любил простор и спокойствие.
– Я понимаю, – отозвалась Винсент, но саму ее влекло к большому городу, к чему-то совершенно непохожему на буйную природу из ее детских воспоминаний. Ее манили строгие геометрические формы, острые углы, небо, зажатое между небоскребами, резкий свет.
– Тебе бы все равно не понравилось жить на Манхэттене, – сказал Джонатан. – Подумай, как бы тебе там не хватало бассейна.
Будет ли ей не хватать бассейна? Винсент размышляла над этим вопросом, пока плавала. У нее были двойственные чувства к бассейну. Винсент плавала в нем каждую ночь, чтобы укрепить силу воли, потому что отчаянно боялась утонуть.
Она всегда плавала по ночам: летом Винсент окружали пятна света, который отбрасывал на воду дом, а когда становилось холодно, бассейн подогревался, и она окуналась в облако пара. Она испытывала себя на прочность и оставалась под водой как можно дольше. Поднимаясь на поверхность, она любила воображать, что кольцо на ее пальце было настоящим и что ей принадлежало все вокруг: дом, сад, газон, бассейн, в котором она плескалась. Бассейн был из тех, у которых замаскирован край, поэтому возникала тревожная иллюзия, будто вода растворяется в лужайке – или лужайка растворяется в воде. Она ненавидела смотреть на эту смазанную границу.
Толпы
Между ней и Джонатаном действовала негласная договоренность: она была рядом в любой момент, когда бы он ни пожелал, в спальне или за ее пределами, и выглядела безупречно элегантно. «Ты настоящее украшение дома», – говорил он, а она в обмен пользовалась его кредитной картой, даже не заглядывая в счета, жила в мире красивых домов и путешествий, словом, в мире, который был противоположностью ее прежней жизни. Никто не произносил вслух выражение «трофейная жена», но Джонатан был на тридцать четыре года старше Винсент. Она понимала, в чем заключается ее роль.
К переменам нужно было привыкнуть. Поначалу жизнь в доме Джонатана Алкайтиса напоминала сон, где находишь на кухне тайную дверь, ведущую в коридор, затем в комнату гувернантки, которую никогда не замечал, за ней впервые видишь детскую, а в конце коридора – огромную спальню, больше, чем весь твой дом, и внезапно обнаруживаешь, что из спальни можно попасть на кухню коротким путем, минуя обе гостиные и коридор внизу.
Во времена работы в отеле Винсент казалось, что вместе с деньгами появляется и уединение – у самых богатых гостей всегда было больше личного пространства: апартаменты вместо комнат, личные террасы, выход в отдельный конференц-зал; но в действительности чем больше было денег, тем больше становилось людей вокруг, люди окружали их дом круглосуточно, поэтому Винсент купалась в бассейне только по ночам. Днем вокруг нее сновал управляющий Джил, он жил вместе с женой Аней в коттедже рядом с подъездной дорожкой; Аня работала поваром и следила за тремя девушками из местных, которые убирали дом, стирали одежду, закупали продукты и прочее; еще был водитель, живший в квартире над гаражом, и молчаливый садовник, отвечавший за обстановку вокруг дома. Рядом с Винсент всегда были другие – подметали полы, протирали пыль, говорили по телефону с водопроводчиком или подстригали кусты. Ей приходилось мириться с присутствием кучи людей, но по ночам все работники расходились по своим личным делам, и Винсент могла поплавать в тишине, будучи уверенной в том, что за ней не наблюдают из каждого окна.
«Я рад, что вам так понравился бассейн, – сказал Джил. – Дизайнер столько времени на него потратил, и до вас в нем никто не плавал, честное слово».
Винсент впервые встретила дочь Джонатана Клэр, когда плавала в бассейне. Стоял прохладный апрельский вечер, от воды шел пар. Она знала, что в этот день приезжает Клэр, но не ожидала вынырнуть и увидеть у бассейна женщину в костюме: она стояла абсолютно неподвижно, заведя руки за спину, и пристально смотрела на Винсент сквозь пар, как чертово привидение. Винсент громко выдохнула – без особой радости от встречи, осознала она позже. Очевидно, Клэр только что приехала из офиса. Она выглядела как строгая бизнес-леди лет тридцати.
– Вы, наверное, Винсент. – Она взяла полотенце, брошенное на шезлонге, протянула его, словно говоря «вылезай-из-бассейна», и Винсент поняла, что выбора у нее, кроме как подняться по ступенькам и взять полотенце, нет. Это вызвало у нее раздражение, потому что ей хотелось поплавать подольше.
– А вы, судя по всему, Клэр.
Клэр не удостоила ее ответом. На Винсент был вполне благопристойный цельный купальник, но она почувствовала себя голой, когда начала вытираться.
– Винсент – странное имя для девочки, – сказала Клэр с ударением на слове «девочки», и Винсент это неожиданно показалось неуместным. «Я не настолько юна», – хотелось ей сказать, потому что в свои двадцать четыре она вовсе не ощущала себя юной, но Клэр могла быть опасна, а Винсент надеялась на мирные отношения, поэтому ответила как можно мягче:
– Родители назвали меня в честь поэтессы. Эдны Сент-Винсент Миллей.
Клэр скользнула взглядом по кольцу на руке Винсент.
– Что ж, – сказала она, – родителей не выбирают. А чем они занимаются?
– Мои родители?
– Да.
– Они умерли.
Лицо Клэр немного смягчилось.
– Сочувствую.
Они еще несколько секунд стояли и смотрели друг на друга, потом Винсент потянулась за купальным халатом на кресле. Клэр сказала, уже скорее смиренным, чем раздраженным тоном:
– Ты знаешь, что ты на пять лет моложе меня?
– Свой возраст мы тоже не выбираем, – ответила Винсент.
– Ха. (Клэр не усмехнулась – просто произнесла слово «ха».) Ну, мы ведь взрослые люди. Я просто хочу сказать, что считаю все это абсурдом, но не вижу причин портить отношения. – Она повернулась и пошла обратно в дом.
Призраки
Мать Винсент увлекалась поэзией и когда-то сама писала стихи. В 1912 году, когда Эдне Сент-Винсент Миллей было девятнадцать, она начала сочинять поэму под названием «Возрождение» – Винсент тысячу раз читала ее в детстве и юности. Миллей написала эту поэму для участия в конкурсе. Приза она не получила, но поэма стала толчком к переменам – она помогла ей вырваться из унылой и нищей жизни в Новой Англии в Вассар-колледж и перенестись прямиком в круг богемы, о котором она всегда мечтала: нищета здесь была другого сорта, в квартале Гринвич-Виллидж[4] хоть и жили бедно, но по ночам читали стихи и водили дружбу с дерзкими и талантливыми художниками.
– Суть в том, что она сама создала для себя новую жизнь, чистым усилием воли, – говорила мать Винсент, и даже тогда, в одиннадцать лет, она задумывалась, что же означают эти слова. Была ли ее мать счастлива, выбрав ту жизнь, какой жила? Она мечтала писать стихи посреди дикой природы, а в итоге погрузилась в утомительные повседневные заботы, вела хозяйство и воспитывала ребенка в глуши. За идеей жизни на природе скрывается будничный труд: нескончаемые хлопоты с заготовкой дров; нужно ходить за продуктами на немыслимо большие расстояния, ухаживать за огородом и поправлять изгороди, чтобы олени не съели все овощи, чинить генератор, не забывать запастись газом, компостировать отходы; летом заканчивается вода; денег вечно не хватает, потому что в лесу не так-то просто найти работу; тем временем твой единственный ребенок не разделяет любви к природе и каждую неделю яростно негодует, отчего нельзя жить в нормальном месте, и прочее.
Но мать Винсент едва ли могла бы себе представить жизнь-сделку, – в которой Винсент носит обручальное кольцо, не будучи замужем. «Я хочу быть с тобой, – сказал Джонатан в самом начале, – но просто не хочу еще раз жениться». Его жена Сюзанна умерла всего три года назад. Они никогда не упоминали ее имя. Несмотря на то что он не хотел жениться на Винсент, ему все же казалось, что обручальные кольца создают иллюзию стабильности. «Моя работа – распоряжаться чужими деньгами, – говорил он, – и стабильность в этом деле – самое главное. Будет лучше, если я представлю тебя клиентам за деловым обедом как свою молодую красивую жену, а не молодую красивую подружку».
– А Клэр знает, что мы не женаты? – спросила Винсент в тот вечер, когда они с ней встретились у бассейна. Когда Винсент вернулась в дом и приняла душ, Клэр уже не было. Джонатан сидел один в гостиной в южной части дома с бокалом красного вина и газетой Financial Times.
– Об этом знают всего два человека в мире, – ответил он. – Ты и я. Иди сюда.
Винсент встала перед ним в свете лампы. Он пробежал пальцами по ее руке, повернул к себе спиной и стал медленно расстегивать платье.
Кто станет врать собственной дочери о том, что женат? В этой сказке были стороны, о которых Винсент старалась не думать слишком много, и позже ее воспоминания об этих годах стали размытыми, не похожими на реальность, – будто бы она на время забыла саму себя.
Соучастники
Они пили коктейли в баре в Мидтаун вместе с парой из Колорадо, вложившей миллионы в фонд Джонатана, Марком и Луизой. Винсент провела в царстве денег всего три недели и пока еще не свыклась со своей странной новой жизнью.
– Это Винсент, – представил ее Джонатан, положив руку чуть ниже ее талии.
– Приятно познакомиться, – сказала Винсент. Марку и Луизе было лет по сорок-пятьдесят, и спустя еще пару месяцев жизни с Алкайтисом она отнесла их к подвиду типичных богачей с Запада – таких же состоятельных, как и прочие подвиды, только их лица раньше старели и выглядели обветренными из-за пристрастия к горным лыжам.
– Рады познакомиться, – сказали они, и пока все пожимали друг другу руки, взгляд Луизы упал на кольца Винсент и Джонатана. – О господи, Джонатан, – воскликнула она, – так тебя можно поздравить?
– Спасибо, – ответил он как счастливый и смущенный новобрачный, и его тон был столь убедителен, что на секунду в голове Винсент промелькнула нелепая мысль, будто они и вправду женаты.
– Что ж, поздравляю, – сказал Марк и поднял бокал. – Поздравляю вас обоих. Чудесная новость, просто чудесная.
– Можно поинтересоваться? – спросила Луиза. – Свадьба была пышная или только для своих?..
– Если бы мы затеяли большую свадьбу, – сказал Джонатан, – вы были бы первыми в списке гостей.
– Можете представить, что мы устроили свадьбу в мэрии? – добавила Винсент.
– Боже, – произнес Марк, а Луиза сказала: – Мне нравится ваш подход. Донна скоро выходит замуж – наша дочь, – и это кошмар, столько суеты с организацией, логистикой, столько переживаний и головной боли, меня так и тянет посоветовать им взять пример с вас и просто тайно пожениться.
– Есть свой смысл в том, чтобы пожениться тайно, – ответил Джонатан. Свадьба – это сложное предприятие. Нам не хотелось никакой шумихи.
– Пришлось уговорить его, чтобы он взял выходной, – вмешалась Винсент. – А то сначала он предлагал пожениться во время перерыва на обед.
Все засмеялись, и Джонатан обнял ее. Винсент чувствовала, что ему нравится ее импровизация.
– У вас был медовый месяц? – спросил Марк.
– На следующей неделе мы поедем в Ниццу, а потом в Дубай на выходные, – ответил Джонатан.
– Да, – сказал Марк, – помню, ты говорил, что тебе там нравится. Винсент, а ты уже была?
– В Дубае? Нет, еще ни разу. Жду с нетерпением.
И так далее и тому подобное. Ей не хотелось врать, но она ясно осознавала свое положение. Работа в баре научила ее притворяться. Ложь давалась ей на удивление легко, и это даже беспокоило. В ту ночь, когда Джонатан подошел к бару в отеле «Кайетт», кто-то оставил на окне ужасную надпись, а Винсент тем временем натирала бокалы, считала минуты до конца смены и задавалась вопросом, как ей вообще пришло в голову сюда переехать. Она пыталась представить свою дальнейшую жизнь и не видела для себя никакого будущего: можно было, конечно, уйти из этого отеля и устроиться в другой, а потом в еще один, и еще один, и так до бесконечности, но увольнение из «Кайетт» не изменило бы сути вещей. Беда Винсент тянулась из года в год: она знала, что отнюдь не глупа, но можно быть умным и не знать, чем заняться в жизни, равно как можно понимать важность университетского диплома, но не желать взваливать на себя непомерную ношу в виде кредита за обучение; к тому же среди коллег Винсент в баре были люди с высшим образованием, поэтому очевидно, что диплом не всегда спасает. Одни и те же мысли преследовали ее по кругу, и ее затошнило и от них, и от себя самой, когда к барной стойке подошел Джонатан. В том, как он с ней разговаривал, в его богатстве, бросавшемся в глаза, и не менее очевидной заинтересованности в ней, она увидела путь к гораздо более легкой жизни или, во всяком случае, другой жизни; шанс пожить в другой стране, заняться чем-то другим, помимо работы в баре, и в другом месте, – перед такой перспективой было трудно устоять.
Необходимость лгать, что они женаты, омрачала ее мысли, но все же не настолько, чтобы ей захотелось сбежать. «Да, я плачу за эту жизнь, – говорила она себе, – но цена за нее вполне разумна».
Вариации
Джонатан не рассказывал о Сюзанне, своей настоящей жене, но прошлое всегда маячило где-то рядом. Иногда он был в настроении послушать истории Винсент из ее прошлой жизни. Она осторожно делилась своими воспоминаниями.
– Однажды, когда мне было тринадцать, – сказала она, лежа в постели воскресным утром, – я покрасила волосы в синий, и меня исключили из школы за то, что я оставила граффити на окне.
– Ну ты даешь. И что ты написала?
– Последние слова одного философа – как тебе такое? Я наткнулась на эту фразу в какой-то книге, и мне она очень понравилась.
– Похоже, ты была развита не по годам, но звучит довольно мрачно, – откликнулся он. – Я боюсь даже спрашивать.
– Смети меня. В ней есть какая-то прелесть, правда?
– Ну, может быть, для впечатлительной тринадцатилетней девочки, – ответил он, и она запустила в него подушкой.
Она не стала говорить, что за две недели до этого умерла ее мать и что за ней исподтишка следил брат и видел, как она оставила эту надпись, да и не упомянула, что у нее вообще есть брат. В любой истории всегда можно опустить массу подробностей.
В этой фразе нет ничего мрачного, подумала она на следующее утро в поезде по пути в город. Дело было совсем в другом. Она никогда не была уверена, чего хочет от жизни, у нее не было вектора, но она знала одно: ей хочется, чтобы ее смели с ног, выделили из толпы, и когда это случилось – когда Джонатан протянул ей руку и она ее приняла, когда она всего спустя неделю сменила пораженные плесенью комнаты для работников в отеле «Кайетт» на огромный дом в чужой стране, – на удивление, она ощутила растерянность, и ее удивляло собственное удивление. Она сошла с поезда на Центральном вокзале и растворилась в потоке людей на Лексингтон-авеню. Как я оказалась на этой незнакомой планете, так далеко от дома? Но странным и чуждым этот мир казался не только и даже не столько из-за перемены места – дело было в деньгах. Она дошла до Пятой авеню и бесцельно бродила, пока ее внимание не привлекла пара желтых перчаток из тончайшей кожи в витрине. Все вещи в этом магазине были прекрасны, но от желтых перчаток исходило особое сияние. Она примерила их и купила, не глядя на ценник, потому что кредитная карта в мире денег была волшебной, неосязаемой сущностью.
Она вышла из бутика с перчатками в сумочке, и ее мысли начали блуждать. В то время ее жизнь была настолько иллюзорной, что она часто начинала представлять другие версии реальности, другие цепочки событий: например, в альтернативной версии своей жизни она могла уволиться из «Кайетт» до приезда Джонатана и вернуться на прежнее место в отеле «Ванкувер», или он мог заказать завтрак себе в номер, вместо того чтобы сесть в баре, или же заказать завтрак в баре, но остаться равнодушным к Винсент; в иной реальности она по-прежнему жила на служебном этаже отеля «Кайетт» и год за годом ночи напролет проводила, подавая напитки богатым туристам. Ни один из этих сценариев не казался менее реалистичным, чем ее нынешняя жизнь, и порой ее охватывала острая тревога: возможно, где-то существуют другие версии ее жизни, другие Винсент в других обстоятельствах.
Она постоянно читала газеты, так как остро чувствовала нехватку образования и хотела быть эрудированным человеком, осведомленным, но в мире денег за чтением какой-нибудь новости она все чаще начинала размышлять на отвлеченные темы: какой была бы альтернативная реальность, скажем, без войны в Ираке; что случилось бы, если бы жуткую эпидемию свиного гриппа в Грузии не удалось остановить; она представляла, как вспышка гриппа в Грузии охватывает весь мир и приводит к краху цивилизации. В параллельной реальности Северная Корея не стала бы запускать ракеты, в Лондоне не взорвались бы бомбы, а у премьер-министра Израиля не случился бы инсульт. Можно было углубиться и дальше в историю: в другой версии Корейский полуостров не был разделен, Советский Союз не вторгался в Афганистан, «Аль-Каида» не существовала, а Ариэль Шарон умер в молодости в бою. Она продолжала эту забаву, пока не начинала кружиться голова, и тогда, наконец, усилием воли останавливала себя.
Экран
Одной из первых покупок Винсент была дорогая видеокамера Canon HV10. Она начала снимать видео в тринадцать, через несколько дней после того, как пропала мать и бабушка Каролина приехала из Виктории ее поддержать. В первую ночь после приезда, когда Винсент сидела за столом после обеда, пила чай – эту привычку она переняла от матери – и неотрывно смотрела на холм у воды, ожидая, что мать вот-вот поднимется по лестнице к дому, бабушка положила на стол коробку.
– Я кое-что привезла для тебя, – сказала она.
Винсент открыла ее и увидела видеокамеру Panasonic. Она знала, что это новая модель формата DV, но на ощупь камера была неожиданно тяжелой. Что ей делать с этой камерой?
– В молодости, когда мне было 21 или 22, – начала свой рассказ Каролина, – у меня был тяжелый период.
– Почему тяжелый период? – Винсент впервые за много часов или даже весь день что-то сказала вслух. Слова застряли у нее в горле.
– Неважно. Подруга-фотограф отдала мне камеру, которая стала ей не нужна. И она мне сказала: «Просто фотографируй что-нибудь каждый день, может, тебе станет лучше». Мне, если честно, показалось, что это дурацкая идея, но я попробовала, и мне правда стало лучше.
– Вряд ли… – начала Винсент и осеклась. Вряд ли камера поможет мне вернуть маму.
– Мне кажется, – осторожно продолжила Каролина, – линза камеры может быть защитным экраном между тобой и миром, когда жизнь в этом мире кажется немного невыносимой. Если тяжело смотреть на мир напрямую, может быть, легче увидеть его через объектив. Твой брат бы меня высмеял, если бы я ему сказала что-то подобное, но ты подумай.
Винсент молча размышляла над ее словами.
– Сначала я хотела тебе купить фотоаппарат с 35-миллиметровой пленкой, – со смущенным смешком сказала Каролина, – но потом подумала: на дворе 1994 год, дети, наверное, уже и не фотографируют. Все же сейчас видео снимают?
Винсент быстро нашла для себя подходящую форму видеозаписей. Она снимала фрагменты ровно по пять минут, маленькие зарисовки: сначала пятиминутное видео с пляжем и небом у пристани в Кайетт, потом пятиминутные записи тихой улицы, на которой она жила у тети в бесконечных пригородах Ванкувера; пять минут из окна поезда метро SkyTrain по пути в центр города, пять минут манящего, но жуткого района, в котором она жила с Мелиссой в 17 лет, – однажды наркоман на улице захотел отобрать у нее камеру и пришлось броситься наутек; затем снятые в том же году пятиминутные видео в моечной зоне отеля «Ванкувер»: камера в пакете на полке была поставлена на таймер и запечатлела, как Винсент споласкивала тарелки горячей водой и ставила их в посудомоечную машину. Затем пятиминутные нарезки из «Кайетт», а после встречи с Джонатаном – пять минут бесконечного бассейна в Гринвиче: она снимала, как он незаметно перетекает в газон именно потому, что ненавидела смотреть на место, где стиралась граница, и хотела испытать себя; пять минут из окна личного самолета Джонатана во время первого полета над Атлантикой: далеко внизу в стальной серой воде виднелись редкие корабли, а суша пропала из виду.
– Что ты делаешь? – донесся до нее голос Джонатана.
Она сидел в хвосте самолета с Иветт Бертолли, невероятно элегантной женщиной, которая была его партнером по бизнесу и поехала вместе с ними во Францию; она жила в Париже, и Джонатан довез ее до Ниццы, где у него была вилла. Винсент утопала в огромном кресле у окна и на миг вообразила, что осталась в одиночестве.
– Красиво, правда? – сказала она.
Джонатан склонился над ней, чтобы рассмотреть видневшиеся внизу волны. – Ты снимаешь на видео океан?
– У каждого свое хобби.
– Сколько сюрпризов в этой женщине, – сказал он и поцеловал ее в голову.
Тени
Джонатана преследовала тень. Он заговорил о ней спустя пару часов после приезда на виллу в Ницце, когда они сидели на террасе после обеда. Весна только наступила, но уже было тепло, и с моря дул приятный бриз. Винсент ощущала себя как в тумане от усталости после перелета и пыталась взбодриться с помощью кофе и капель для глаз, которые она закапала в ванной. Иветт, деловой партнер Джонатана, незаметно удалилась в комнату для гостей, оставив его наедине с Винсент. Перед ними высились пальмы, а за спиной билось море неземного бирюзового цвета; этот вид казался ей удивительно знакомым по фильмам, снятым на Средиземноморье, – в большинстве из них были гоночные машины, казино и Джеймс Бонд. Джонатан был в настроении пофилософствовать.
– Может, эта мысль покажется банальной, – сказал он, – но, когда добиваешься успеха, начинаешь привлекать к себе внимание.
– В хорошем или плохом смысле?
– И то и другое, – ответил он, – но я сейчас думаю о плохом.
– О каком-то конкретном человеке?
За их спиной открылась дверь, и на террасе появилась Аня с двумя чашками кофе на маленьком серебряном подносе. Винсент не ожидала ее здесь увидеть – она даже не знала, что Аня тоже поехала с ними во Францию, хотя внезапно поняла, что последние несколько дней не видела ее в особняке в Гринвиче.
– Спасибо, – поблагодарила ее Винсент, – это как раз то, что мне нужно. Аня кивнула. Джонатан взял чашку с подноса, ничего не сказав, – возникающий словно из ниоткуда кофе для него был настолько в порядке вещей, что он не обращал на него внимания.
– Да, – ответил он. – Я про конкретного человека. Есть одна одержимая.
Он встретил Эллу Касперски еще в 1999 году, и не где-нибудь, а в отеле «Кайетт». Она обсуждала с ним возможность инвестировать в его фонд, но решила – разумеется, безо всяких на то оснований, – что безупречная схема выплаты процентов по вкладам – не что иное, как подлое мошенничество. Абсолютно нелогичный и необоснованный, даже безумный вывод, но что он мог поделать? Люди вольны думать все, что им заблагорассудится. Вместе с успехом начинаешь привлекать к себе внимание, возможно, даже некую темную энергию.
– Я думаю, хорошая прибыль от инвестиций как раз доказывает, что ты профессионал в своем деле, – сказала Винсент.
– Именно. Я никогда не считал себя гением, но я кое-что смыслю в том, чем занимаюсь.
– Точно, – согласилась Винсент и взмахнула рукой, будто указывая не только на террасу, но и на виллу у самого Средиземного моря, личный самолет, на котором они сюда прилетели, и всю их роскошную жизнь.
– Я все делал правильно, – продолжил он. – Но Касперски все равно обратилась в КЦББ. Прости, что забиваю тебе голову непонятными аббревиатурами. Это Комиссия по ценным бумагам и биржам. Они контролируют отрасль, в которой я работаю.
Винсент знала, что такое КЦББ, потому что старалась следить за новостями экономики и финансов, но лишь кивнула в ответ.
– Они все досконально проверили. И естественно, ничего не нашли. Потому что нечего было искать.
– А что с ней стало потом, ты не знаешь? После расследования?
– Я с ней не говорил. Но мне рассказывали люди, с которыми она общалась.
– Если она распускает лживые слухи, – спросила Винсент, – ты ведь можешь засудить ее за клевету?
– Надо понимать, – сказал он, – что в моем бизнесе самое главное – это репутация. Я не могу ею рисковать и попадать в сводки новостей.
– То есть даже потенциальная возможность скандала – это почти так же плохо, как и сам скандал.
– Умница. Но я как-то задумался над этой историей, когда улеглось безумие с КЦББ, и понял, в чем суть. Дело в деньгах, которые она хотела вложить. Это было наследство ее отца. Он умер незадолго до того. Денежные вопросы иногда решаются под влиянием эмоций – что правда, то правда.
Аня незаметно перемещалась по террасе и расставляла свечи для вечера. Что она успела услышать из сказанного? Стоит ли придавать этому значение? Было ли ей вообще дело до их разговоров?
– Элла Касперски отправила мне бредовое письмо, – сказал Джонатан, – с какой-то чепухой про наследство отца и прочее. Но, если честно, теперь я понимаю, что она переживала утрату, а от горя любой начнет мыслить немного иррационально.
Запретная тема покойной жены Джонатана на секунду повисла в воздухе, как призрак; они обменялись взглядами, но не стали называть ее имя. Джонатан откашлялся.
– В общем, я рассказал тебе об этом, чтобы ты не удивлялась, если прочтешь о ней в интернете или столкнешься с ней вживую. Ты ведь ни разу не видела ее в «Кайетт»?
– В отеле? Если честно, я мало кого помню из гостей. Я там работала всего шесть или семь месяцев.
– Пока я не смел тебя с ног, – сказал он и поцеловал ее. Его губы были холодными и неприятно пахли несвежим кофе, но Винсент все равно улыбнулась.
– Думаю, зависть можно понять, – сказала она. – Не все добиваются успеха.
(Добилась ли успеха сама Винсент?) Она понимала, что вела по любым меркам необычный образ жизни, но, с другой стороны, цель ее была не совсем ясна. Позже она стояла в одиночестве на террасе, снимала вид на Средиземное море и думала: «Может быть, этого достаточно. Может, не каждому нужны четкие цели и амбиции. Я могу быть просто человеком, который путешествует по красивым местам и окружает себя красивыми вещами. Возможно, я могу снимать пятиминутные видео всех морей и океанов и найду в этом проекте смысл, своего рода миссию».
Астронавт
Она встретилась с подчиненными Джонатана тем же летом, на вечеринке по случаю Дня независимости, которая продолжалась почти до самого рассвета и задействовала целую флотилию служебных автобусов. Гостей на празднике обслуживал отряд официантов, а на лужайке играл джаз-банд. Все приглашенные работали на Джонатана. Собралось чуть больше ста сотрудников: пятеро из них были из группы управления активами, остальные – из брокерской компании.
– Мне кажется или люди в группе управления активами держатся слегка обособленно? – спросила Винсент. Они собрались маленькой группкой, отдельно от других. Один из них, Оскар, пытался жонглировать пластиковыми стаканчиками, а коллеги наблюдали за ним. «Нет, погодите, – говорил Оскар, – клянусь, я раньше умел это делать…»
– Они всегда были немного изолированными, – ответил Джонатан. – Они работают на другом этаже.
Когда все разошлись, лужайка показалась огромной; в сумерках вырисовывались силуэты круглых столиков с мерцающими свечами и скатертями, испачканными вином, а в затоптанной траве поблескивали пластиковые стаканчики.
– Ты так спокойно держишься, – заметил Джонатан.
Они сидели у бассейна, опустив ноги в воду, пока официанты задували свечи, складывали столы и собирали в ящики грязную посуду. «Это моя работа», – подумала Винсент, но промолчала. Называть отношения с ним работой было бы бесчувственно с ее стороны, ведь он действительно ей нравился. Пускай не любовь всей жизни, но такого и не требовалось; разве не достаточно того, что ей нравилось проводить с ним время, думала она, жить вместе с ним и спать с ним? Так ли необходима любовь для настоящих отношений, что бы ни значило слово «настоящие», если есть уважение и нечто вроде дружбы? Винсент задавалась этими вопросами чаще, чем хотелось бы, и потому догадывалась, что ее мучает некий неразрешимый вопрос, но была уверена, что еще долго сможет продолжать в том же духе – возможно, много лет. Четвертого июля выдалась самая жаркая ночь за все лето, и они едва не плавились от духоты.
– Спасибо. Стараюсь. – По ее спине пробежала струйка пота.
– Да, но выходит так естественно, как будто тебе даже стараться не нужно, – сказал он. – Ты даже не представляешь, насколько это редкое качество.
Винсент разглядывала мерцающее отражение огней в бассейне. Когда она подняла голову, то поймала взгляд одной из официанток, молодой женщины, которая поправляла стулья. Винсент поспешно отвернулась. Она тщательно изучила привычки богатых людей. Она копировала их манеру одеваться и разговаривать и умела изображать беззаботность. Но она чувствовала себя неуютно рядом с домашней прислугой и официантами, потому что боялась, что если люди с ее планеты пристально посмотрят на нее, то увидят насквозь, несмотря на маску.
