bannerbannerbanner
Мисс Моул

Эмили Хильда Янг
Мисс Моул

Полная версия

– Ужин подан, сэр! – И, шагнув ближе, добавила: – Так вот чем вы занимаетесь по вечерам! Должно быть, прекрасный способ времяпрепровождения.

Мистер Бленкинсоп пораженно взглянул вверх и нахмурился.

– И требует сосредоточения, – уточнил он многозначительно.

– Именно это я и имела в виду, – притворившись, что не понимает намеков, сообщила Ханна. – Я принесла вам ужин, потому что у миссис Гибсон болят ноги.

– Миссис Гибсон и не обязана подавать мне еду.

– Страх, – заметила Ханна, – одна из сильнейших человеческих эмоций.

– Боюсь, что я потерял нить разговора, – с подчеркнутой вежливостью произнес мистер Бленкинсоп.

– Бедняжка просто боится лишиться вас в качестве постояльца!

– Ей известно, как меня удержать. – Мистер Бленкинсоп пересел за стол и развернул салфетку. – И я действительно не понимаю, – продолжил он, маскируя возмущение вежливостью, – какое ко всему этому отношение имеете вы?

– Да, вы не понимаете, – мягко сказала Ханна, – а я не извиняюсь. Я говорю, как если бы лежала на смертном одре. Moriturus te saluto! [5] Вы будете рады узнать, что завтра я съезжаю. Собираюсь жить с мистером Кордером – в качестве его домохозяйки, господи помилуй! – Заметив слабый проблеск интереса в лице мистера Бленкинсопа, она воспользовалась преимуществом. – Да, только представьте! – воскликнула она. – Уж лучше бы я жила с Риддингами. Почему бы вам не обучить мистера Риддинга игре в шахматы? Это отвлекло бы его от духовки! А представьте, в какие хлопоты для вас выльется поиск другого жилья! И сердце миссис Гибсон будет разбито. Оставайтесь там, где вы есть, мистер Бленкинсоп, и вспомните обо мне завтра в это же время, когда вы по-прежнему будете в своей уютной гостиной, а я окажусь в неведомых землях. Впрочем, возможно, мы будем видеться иногда в молельном доме. Это меня приободряет.

– Маловероятно, – заявил мистер Бленкинсоп, растоптав в зародыше всякую надежду на встречи, и принялся ужинать, тем самым давая понять, что разговор окончен.

Глава 7

Зеленщик миссис Гибсон согласился перевезти вещи мисс Моул на Бересфорд-роуд, и туда она и направлялась в сумерках, следуя пешком за его тележкой и чувствуя себя единственной скорбящей на собственных похоронах. Тележка медленно катилась по дороге, а Ханна нога за ногу шла за ней, и собственный старенький сундук казался ей гробом, а сама она – призраком прежней мисс Моул, плетущимся в похоронной процессии. Слабый ветерок мёл вдоль мостовой, шурша листьями, шелестели кусты в садах, цоканье копыт усталого пони и скрип колес добавляли мрачности атмосфере, и Ханна жалела, что не потратилась на кэб, чтобы явиться хотя бы с видимостью энтузиазма. Это была унылая процессия, одинокий представитель бесчисленной армии женщин, подобных ей самой, переходивших от дома к дому со своими пожитками, женщин с заботливо-приятными лицами, скрывающих свои недуги, занижающих возраст и с благодарностью принимающих меньше, чем заработали. Что с ними всеми стало? Что стало с ней самой? Старость неудержимо надвигалась, а Ханна так ничего и не скопила; скоро ей скажут, что она по возрасту не годится для такой работы, и на мгновение холодная рука страха сжала ей сердце, а шорох мертвых листьев напомнил, что, как и эти листья, она окончит свои дни в придорожной канаве, и никто не спросит, куда она исчезла, и тогда страх сменился жаждой, чтобы на свете нашелся хоть один человек, для кого исчезновение мисс Моул станет катастрофой. «Никто», – зловеще шуршали листья, а ветер донес из-за кустов взрыв смеха, на что Ханна остановилась и бросила уничижительный взгляд в ту сторону. Никто не смеет над ней смеяться! Никто не смеет смеяться над ней и никто ее не запугает! Гордо вздернув подбородок, она зашагала быстрее и поравнялась с тележкой, и рубиновое свечение эркера в доме номер 16 поаплодировало ее боевому настрою. Было приятно сознавать, что сосед сидит у огня за красными шторами со своими попугаем, канарейкой и кошками. То‐то он удивится, увидев недавнюю знакомую с метелочкой для пыли в окне дома номер 14, а удивлять людей Ханна любила. По крайней мере, этого можно было ждать с нетерпением, и она не расстроилась, не увидев приветственной иллюминации в окнах дома мистера Кордера.

Зеленщик взвалил сундук на плечо, а Ханна проследовала за ним по асфальтированной дорожке и позвонила в звонок. В прихожей тускло горел свет, но никакого движения в доме не было слышно.

– Похоже, никого нет, – сказал зеленщик и тихо присвистнул.

Ханна позвонила еще раз, энергичнее, зеленщик склонил голову к плечу, прислушиваясь, и на этот раз они оба различили прогрохотавшие по лестнице шаги.

Спустя полчаса, когда Ханна, стоя на коленях, доставала вещи из сундука, этот грохот все еще раздавался у нее в ушах. Когда она только услышала торопливый топот, он поразил ее странной значительностью, будто сама судьба спешила впустить мисс Моул в дом, но дверь открылась, и на пороге показалась маленькая худенькая девочка, которая не знала ни как поприветствовать незнакомку, ни как извиниться за то, что никого из взрослых нет дома, а служанка, в чьи обязанности входит встреча гостей, ими пренебрегла.

Ханна сделала мысленную заметку насчет этой служанки, и еще одну: что девочка, видимо та самая, с дырками на чулках, вовсе не рада ее видеть, поэтому на настороженность мисс Моул ответила так же сдержанно, но когда зеленщик с трудом втащил сундук по лестнице, а Рут отыскала коробок спичек, чтобы зажечь газ в чердачной комнатке мисс Моул и в порыве угодить пошла к окну, чтобы опустить жалюзи, Ханна забыла, что решила вести себя с достоинством, и крикнула:

– Ой, не надо! Я хочу посмотреть в окно. Оно же выходит почти на юг, да?

Это было то самое слуховое окошко, которое она заприметила с дороги, и мисс Моул почувствовала себя голубкой, выглядывающей из голубятни. Дом был выше, чем казался, и за крышами на другой стороне улицы открывался вид на тысячи мерцающих огней и смутные очертания целого моря новых крыш и печных труб. И этот вид будет так же прекрасен утром, когда шпили и башни бесчисленных церквей Рэдстоу и фабричные трубы с вымпелами дыма будут четко вырисовываться на фоне скопления зданий. Она повернула голову чуть правее и увидела, что ветер дует прямо из тех мест, где среди скромного сада стоит ее розовый коттедж, но в характере Ханны было обращать внимание на удовольствия и отвергать напоминания о боли, которую принес ветер, поэтому она щедро переплатила зеленщику и улыбнулась Рут, сообщив той, что собирается распаковать вещи.

Оставшись одна, мисс Моул весело огляделась и решила, что ей нравится узкая комнатка с покатыми стенами, и только потом, с осмотрительностью старого служаки, проинспектировала одеяла (которые оказались чистыми) и простыни (на ощупь грубоватые) и с критическим видом похлопала по матрасу.

– Комковатый! – нахмурясь, вынесла она вердикт. Но ничего страшного! Зато у нее шикарный вид из окна, и она сможет слушать гудки кораблей, снующих вверх и вниз по реке, а совсем неподалеку раскинулся настоящий Верхний Рэдстоу с его старыми улочками с утопленными вглубь полукруглыми скверами, таинственными узкими переходами и лестницами, и наша героиня открыла сундук, и думать забыв, что недавно он представлялся ей гробом.

Размер сундука заставлял ошибочно предположить, что мисс Моул обладает обширным гардеробом. Однако и шкаф, и комод зияли пробелами пустых вешалок и ящиков, когда она развесила и разложила всю одежду, при этом в сундуке оставалось довольно много предметов, поскольку все сокровища мисс Моул путешествовали вместе с ней, и главным из них была модель парусника, чудесным образом заключенная в бутылку светло-зеленого стекла. Ханна бережно высвободила сосуд из ваты и, любуясь, водрузила на узкую каминную полку. Ей нравилось смотреть, как парусник вечно плывет в полном одиночестве, никуда не продвигаясь и никогда не утрачивая изящества; он навевал воспоминания об очень раннем детстве, когда стоял глубоко на каминной полке в гостиной, чтобы девочка не могла достать его, и сам по себе был загадкой и намекал на другие тайны. Вид парусника вызывал в памяти немногие картины, звуки и запахи, сохранившиеся от тех дней: басовитое жужжание пчел среди розовых кустов в жаркий полдень, поворот садовой дорожки, где за самшитовой изгородью рыскала опасность, хруст накрахмаленного передничка маленькой Ханны, звяканье молочных ведер и скрип отцовых кожаных бриджей на шнуровке.

Мне есть за что быть благодарной, подумала Ханна. Хорошо иметь такие чистые деревенские воспоминания, и поразительно, насколько прочным основанием они послужили в дальнейшей жизни. Сознательно или бессознательно, она всегда могла на них опереться, и какие бы мрачные и грязные периоды ни случались в ее жизни, корни уходили в здоровую почву, и росла она среди сладкого благоухания природы. Никто не любил городские улицы больше Ханны Моул, но втайне она испытывала удовлетворение от знания, откуда берутся вещи, необходимые надменным горожанам, которые все принимают как должное, и это давало ей ощущение постоянства в течении жизни, чего‐то прочного и настоящего в сравнении с ее беспокойным порханием с места на место и переменчивыми взглядами на то, кто она есть и кем могла бы быть.

Она как раз закончила переодеваться для очередной роли, на которую подписалась, когда в дверь постучали и на пороге снова возникла худенькая девочка, которую явно против ее желания отправили звать мисс Моул к ужину. Девочка слегка запыхалась, но было ли то от волнения, возмущения или просто подъема по лестнице, трудно было сказать.

«Малышку нужно откормить», – подумала Ханна, решительно улыбнувшись, и дала себе слово, что в один прекрасный день девочка сама будет искать предлог, чтобы постучаться в ее дверь. Даже сейчас в глазах ребенка блеснул интерес, когда она украдкой скользнула взглядом по паруснику в бутылке, и это Ханна тоже отметила в уме.

 

Если спальня оказалась приятным сюрпризом, то остальная часть дома была такой, какой Ханна ее и представляла. В холле витали запахи готовки, газовый рожок скрывался под абажуром из красного и синего стекла, и хотя в столовой на столе, накрытом к ужину, не было саржевой зеленой скатерти, порыжелый папоротник был и красовался под трехрожковой свечной люстрой. Один из плафонов переделали в светильник, и раскаленный газ пузырился внутри матового шара; два других рожка не использовались и торчали, как засохшие ветви на дереве; помимо этого столовая – все равно темноватая – дополнительно освещалась двумя обычными газовыми лампами по обеим сторонам камина, и огонь, сгорая, тихо шипел в белом и розовом шарах.

Все эту обстановку мисс Моул оценила наметанным глазом мгновенно и не успела лишь подтвердить подозрение, что видит на столе холодную баранину, как была перехвачена за руку молодой девушкой, которая подскакала к ней гарцующей походкой.

Когда Этель Кордер нервничала или радовалась, ее походка всегда становилась подпрыгивающей, и этим она напоминала Ханне неуклюжую, но норовистую молодую лошадку. Она сверкала зубами и белками глаз, что вместе придавало ей игриво-злобный вид, за который были в ответе особенности ее внешности. Редкие светлые волосы росли слишком высоко надо лбом, бровей почти не было, но при всей некрасивости в старшей хозяйской дочери горел лихорадочный огонь, который притягивал и удерживал внимание.

«Кто‐то лягнул ее в стойле или украл у нее овес, – думала Ханна, пока Этель пространно объясняла, как срочное собрание комитета задержало ее саму и отца. – Мне следует быть осторожной. А младшая выглядит как заморенный ослик. Счастье, что меня наняли на эту ферму». Ей хотелось погладить и успокоить обеих, сказать, что она сделает их пухленькими и счастливыми, если они ей доверятся. Хотелось заткнуть горелки, одна из которых булькала, как индюк, а две другие шипели, как пара рассерженных гусей. Ханна поняла, что для дочери фермера тут работы непочатый край, и хотя для себя мисс Моул никогда не выбрала бы это место, но здесь в ней нуждались, и мысленно она уже превращала холодную баранину в сытное рагу к завтрашнему обеду и избавлялась от пожухлого папоротника, как вдруг услышала желающий ей доброго вечера голос человека, чьи шутки взбодрили не одно швейное собрание.

– Так вы и есть мисс Моул, – сказал он, точно подобрав тон, подходящий для посланника миссис Спенсер-Смит, который не является самой леди, и Ханна, заранее предубежденная против проповедника, подумала, что он бегло оценил ее как пустое место: полезную, но неинтересную личность.

При всем желании, о мистере Кордере нельзя было сказать того же. Его высокий рост, густая шапка каштановых волос, чуть тронутых сединой, бородка клинышком, чуть светлее волос, вид физически здорового и энергичного человека и несомненно доминирующее присутствие заставили Ханну, стоявшую с прямой спиной, но несколько павшую духом, признать, что мистер Кордер тоже оказался своего рода сюрпризом.

Она смиренно села напротив Рут, служанка внесла блюдо с водянистой картошкой, а мистер Кордер взял разделочный нож и вилку. Этель замолчала, а Рут, кажется, и до этого не собиралась ничего говорить. Она сердито зыркнула на баранину и на мисс Моул по другую сторону стола, но усердно склонилась над тарелкой, когда отец начал говорить.

– Это прекрасный старинный город, мисс Моул, – заявил он, – полный исторических ассоциаций, здесь находится одна из красивейших приходских церквей в стране… Если вы, конечно, интересуетесь архитектурой, – добавил он тоном, намекающим, что это маловероятно.

Ханну так и подмывало спросить, какой эффект ее равнодушие может оказать на здание, но мистер Кордер не стал ждать заверений, что архитектурный шедевр в безопасности.

– Рут может как‐нибудь отвести вас полюбоваться ею. Может, в субботу после обеда, Рути?

– В субботу после обеда я играю в хоккей, – проворчала та.

– Ах да, конечно, эти твои игры, – добродушно усмехнулся мистер Кордер. – Ну, думаю, мисс Моул и сама сможет найти дорогу. Кафедральный собор не так хорош. Сам он меня не волнует, а вот зданием капитула мы гордимся. Вас, возможно, удивляет… – Он оборвал сам себя и спросил: – А кстати, где Уилфрид? Уилфрид приходится мне племянником, и предполагается, что он изучает медицину в университете, – пояснил преподобный для Ханны. – Ты не знаешь, где он, Этель?

Этель нервно вытаращила глаза.

– У него какое‐то дело, – выпалила она, и Ханна подозревала, что расчетливая улыбка Рут заставила сестру сердито воскликнуть: – Это правда, Рут! Он сказал мне об этом вчера.

– А я знала еще неделю назад, – холодно возразила девочка, и Ханна поняла: маленькая грубиянка намекает, что ее кузен загодя позаботился о том, чтобы не пересечься с мисс Моул в первый ее вечер.

Роберт Кордер приподнял брови, умудрившись при этом выглядеть вежливым, и сказал:

– Думаю, Рут разделяет мое мнение о подлинности дел Уилфрида. Однако нам не стоит тратить на него время. Я говорил о том, мисс Моул, что вас, возможно, удивляет мой интерес к церковной архитектуре, но, каковы бы ни были наши религиозные различия, эти здания являются общим наследием, и, впервые приехав в Рэдстоу пятнадцать лет назад, я взял на себя труд увидеть все самое важное и интересное, и эти знания оказались очень полезны для меня. Думаю, мне удалось пробудить гражданскую гордость в великом множестве людей, но, увы, – игриво заметил он, – только не в собственных детях. Вы ведь знаете поговорку о пророке? Я лично уверен, что Рут ни разу не заходила под своды Сент-Мери – а, Рути?

Девочка сердито покраснела и заявила, что ненавидит церкви.

– Рут – стойкая нонконформистка, мисс Моул, но мы должны избегать узости взглядов. Кроме того, в Рэдстоу найдутся и другие красоты. «Радость прекрасного вечна» [6]. Рут, Этель, узнаёте, откуда это? Есть и другое, что может тут заинтересовать. Когда‐то Рэдстоу был одним из важнейших портов Англии, но с увеличением тоннажа судов утратил свое значение. Большие корабли не могут подняться вверх по реке. Это приливная река – и очень живописная в своем течении, ее вам тоже непременно надо увидеть, – но русло очень узкое, а на дне скопились отложения ила. – И пространно, но неизвестно, насколько верно (этого Ханна оценить не могла), проповедник объяснил, как сформировались эти отложения. – Работы по углублению дна ведутся постоянно, но приносят мало пользы. Большое несчастье для нашей торговли.

– Да, – сказала Ханна, поскольку решила больше не притворяться тупой, раз уж глухой она не была, – но это того стоит. При отливе ил выглядит великолепно. Переливается всеми цветами радуги и представляет прекрасный променад для морских чаек.

Мистер Кордер казался сбитым с толку, как лошадь, остановленная на полном скаку.

– Так вы видели нашу реку?

– О да, – легко согласилась Ханна. – Я знаю Рэдстоу всю свою жизнь.

– А, в самом деле? – пробормотал мистер Кордер и внезапно потерял всякий интерес к Рэдстоу. – Рут, позвони в колокольчик. Думаю, самое время подавать пудинг.

Глава 8

Согласия и разногласия внутри семьи подобны морским течениям: они смешиваются, выталкивают друг друга, меняют русло и разделяются или объединяются в зависимости от силы встречающихся на пути препятствий; Ханна, которая, подобно кораблику в бутылке, совершала одинокое плавание в этом незнакомом ей океане, вдруг обнаружила, что ее маленькое суденышко, рискующее опрокинуться в любой момент, оказалось достаточно прочным, чтобы влиять на эти течения. Рут, несомненно, было стыдно за поучительный монолог отца, но и стерпеть выходку незнакомки, поставившей его в неловкое положение, она тоже не могла, пусть даже намерения будущей экономки были невинны. До самого конца ужина девочка проявляла чуть большее дружелюбие по отношению к родителю и, если судить по нескольким репликам в адрес Этель, которая вообще не уловила, чем вызвано возмущение сестры, тем самым заявила о своей приверженности клану Кордеров.

Язык Ханны всегда был ее врагом, и склонность к опрометчивым высказываниям грозила однажды ее погубить. Она прекрасно владела лицом, но искушение ввернуть меткое словцо или выдать обескураживающее заявление всегда пересиливало, и мисс Моул была бы сверхчеловеком, если бы на этот раз сумела ему не поддаться; однако она проявила бы преступную безалаберность по отношению к своему будущему, если бы не попыталась рассеять подозрения спокойной и благоразумной манерой поведения, пока Этель проводила ей экскурсию по дому, попутно разъясняя обязанности экономки.

Когда они вернулись в столовую, Рут разложила на зеленой саржевой скатерти, которой снова застелили стол после ужина, свои уроки, а у камина, подсунув плечи под каминную полку, грел спину молодой человек. А он красавчик, подумала Ханна, оценив стройность фигуры и нарочитую небрежность укладки темных волос, но такой, решила она в следующую секунду, которого нужно не забывать вовремя ставить на место, потому что на прямой взгляд юноша ответил вопросительным, приподняв брови в выражении сочувствия, в то время как его лукавая улыбка приглашала разделить веселье из-за неудобного положения, в котором оба они оказались. Этот купидон рассылал стрелы наугад, а если не попал в цель, то никто и не знал, куда он метил, так что он чувствовал себя в безопасности, и сдержанный ответ Ханны на его приветствие нисколько его не огорчил.

– Я пытался расспросить о вас Рут, – весело заявил он, – но она как Дэвид Бальфур [7]: совершенно не обладает даром к описанию.

– Я тебе ни слова не сказала! – воскликнула Рут.

– А вот теперь мне кажется, что эта дама слишком много наобещала! [8]

– Зато я могу рассказать кое-что о тебе! Так и знала, что ты с ходу начнешь рисоваться!

– Нет-нет! – искренне возмутился Уилфрид. – Я просто дал понять мисс Моул, что у нас культурная семья – все как полагается. Среди книг имеются «Знаменитые цитаты», они избавляют от множества хлопот и лишнего труда.

– Если ты намекаешь, что отец не прочитал так много книг, как ты…

– Милое дитя, я ни словом не упомянул дядюшку, – мягко сказал Уилфрид. – Но все равно, – и он отбросил позу ироничного молодого человека и стал обычным юношей своих лет, – я уверен, он и не читал. На что хочешь спорю. Однако я его не осуждаю. Он занятой человек. Как раз тот тип джентльмена, для кого и создавались сборники цитат, и дядя был бы дураком, если бы не воспользовался этим инструментом.

– Да в папином мизинце больше ума… – начала Рут. Вид у нее был такой, словно она сейчас расплачется. – Сам ты дурак! И я не могу делать уроки, когда в комнате толпится столько людей! Придется перейти в спальню. И неважно, что я подхвачу там простуду, – возразила она в ответ на уговоры Этель и уже в дверях покосилась на Ханну: – Не я буду в этом виновата в любом случае.

Этель тоже тревожно посмотрела на экономку.

– Не представляю, что на нее нашло, – попыталась оправдаться она. – И не представляю, что теперь о нас подумает мисс Моул, – добавила она специально для Уилфрида.

– Вряд ли мы когда‐нибудь это узнаем. Что ж, приношу свои извинения за то, что дразнил ребенка. Дядя дома?

– Да, – так же нервно ответила Этель. – Я сказала, что у тебя была назначена встреча.

– Так и есть. Важное заседание Общества трезвости студентов-медиков – на случай, если дядя поинтересуется.

– Ох, Уилфрид! Правда? – Этель судорожно вцепилась в синие бусы и улыбнулась так счастливо, что это вызывало тревогу.

Уилфрид опустил глаза и протянул:

– Но если ему неинтересно… никакого собрания не было! – и грациозно выскользнул из комнаты.

 

– Очуметь! – воскликнула мисс Моул. Это были первые ее слова, и она жалела, что Уилфрид их не услышал. Таков был единственный возможный комментарий, и Ханна подумала, что юноша понял бы его как раз в том смысле, который она туда вложила.

Этель же интерпретировала ее возглас как удивление и поспешила объяснить, что, хотя Уилфрид обожает всех поддразнивать, намерения его беззлобны. Он просто не понимает, насколько серьезно его кузина относится к борьбе за трезвость. А может, всё он понимает – а вы, мисс Моул, как считаете? – но делает вид, что не способен ничего воспринимать серьезно. Лучше бы он не был студентом-медиком. Эти ребята слишком разнузданны, однако врач – благородная профессия, а лучше всего быть врачом-миссионером. Она и сама хотела посвятить себя миссионерской деятельности, например в Китае, но с тех пор, как умерла мать, ее долг – оставаться дома.

– Ну теперь, когда появилась я, если сложатся благоприятные условия, возможно, вы и сумеете поехать.

Этель прянула, как испуганная лошадь, в то же время не спуская глаз с объекта, который ее напугал.

– Не знаю, – протянула она. – Я так много делаю для отца. И веду в миссии клуб для девушек… Я отказалась от мысли поехать.

– Миссионерство или сцена, – кивнула Ханна. – Девочки-подростки, как правило, бредят либо тем, либо другим, хотя сама я не видела себя ни на одном из этих поприщ. Но весь мир – театр, это вам и «Знаменитые цитаты» подтвердят.

– А значит, в определенной степени – и поле миссионерской деятельности, – радостно подхватила Этель. – Возможно, оставаться дома в каком‐то смысле сложнее.

– Я бы не удивилась, – согласилась Ханна. – Наверное, мне следует заняться штопкой или чем‐то по хозяйству?

– О, но не в первый же вечер, мисс Моул! Корзинка с вещами для штопки стоит в том шкафу; боюсь, вы обнаружите, что в ней полно носков.

– Тем больше причин приступить к делу немедля. Так вы говорите, мистер Кордер предпочитает, чтобы чай ему подавали в десять?

– С печеньем.

– С печеньем, – повторила экономка. – Наверное, оно помогает ему проснуться, – сказала она, шаря в корзинке. – Да, тут есть к чему приложить руки.

Этель снова отшатнулась.

– Я все время так занята, – пробормотала она, теребя бусы, в то время как Ханна перебирала чулки и носки, засовывая в них руку и рассматривая на свет. – Очень рада, что вы согласились на это место, мисс Моул; я знала, что, кого бы ни порекомендовала миссис Спенсер-Смит, она мне обязательно понравится.

– А служанку тоже она для вас выбирала? – между прочим спросила Ханна.

– Нет, что вы! Это одна из моих девочек. Из клуба. Поэтому по средам она всегда отсутствует, мисс Моул. Мы проводим в клубе светские вечеринки. А в молельне вечерние службы на неделе тоже проходят по средам, поэтому и отец, и я, и Дорис уходим, и в этот день у нас пятичасовой чай.

– И бутерброды с сардинами, полагаю?

– Не всегда, – просто ответила Этель, и Ханна, которая была готова предложить разделить кучу штопки, а заодно и занять беспокойные руки Этель, почувствовала, что смягчается по отношению к этой молодой женщине, которая и рада бы пойти на сближение, но любое резкое движение заставляет ее шарахаться. И мисс Моул начала зашивать чулок, продолжая вести себя с девушкой как с нервным жеребенком, делая вид, что не смотрит, давая привыкнуть к себе и подойти ближе, прежде чем самой сделать шаг навстречу, и постепенно уверенность Этель крепла, хотя страх и заставлял ее вздрагивать.

А вслух Ханна с хитрым умыслом сказала:

– Боюсь, я распугала всех домочадцев. Может, вашей сестре не стоит сидеть одной наверху в холоде?

Этель сверкнула белками глаз, но в этот раз не отпрянула.

– Думаю, сейчас лучше оставить ее в покое, мисс Моул. Никто не знает, как с ней справляться. А вот мама знала. – Теперь настала очередь Этель выглядеть так, будто она сейчас заплачет. – Рут прекрасно ладит с моим братом – с ним все ладят, – но, по-моему, она не хочет, чтобы я ее жалела.

– Она не выглядит сильной девочкой.

– Может быть, именно поэтому? – с надеждой спросила Этель, и тут мисс Моул поняла: вот и еще одна, которая чувствует себя несчастной, если все вокруг не восхищаются ею и не ценят ее усилия, а ведь бедняжка не обладает даже минимальными умениями, чтобы вызывать восхищение, которое желает заполучить. Ханна была склонна думать, что это чисто женское стремление, обусловленное личностными особенностями, но ей предстояло узнать, что в доме Кордеров все так или иначе страдают от недостатка внимания. Роберт Кордер – тот да, не прикладывал особых усилий: он обнаружил, что в этом нет необходимости, и принимал как должное своего рода льстивое низкопоклонство, которым щедро одаривали человека его положения, и поражался только, если ему отказывали в восхищении. А уж когда Ханна увидела, как в молельне после службы он одаривает ласковым словом и жестом свою послушную паству, словно домашних питомцев, и получает поглаживания в ответ, легко было понять, почему с экономкой преподобный общается с подчеркнутой холодностью. Она поставила ему подножку в первый же вечер пребывания в доме, и хотя тщеславие мистера Кордера и внешность мисс Моул и смогли убедить его, что то было несчастливое стечение обстоятельств, преподобный старался больше не попадаться ей на пути. Понятно стало и то, почему Лилия захотела нанять сторожевую собаку. Мисс Пэтси Уизерс, пухленькая, увядающая, но все еще миловидная блондинка, могла бы стать нежной и спокойной подругой преподобному Роберту; эта женщина всегда говорила бы лишь то, что имеет в виду, а имела бы в виду (что в высшей степени похвально) лишь то, что доставляет ему наибольшее удовольствие; и когда Ханна метелочкой обметала пыль с увеличенного фотопортрета миссис Кордер, который стоял у проповедника на столе, она задалась вопросом: удавалось ли этой леди когда‐либо поставить в тупик своего мужа? У почившей хозяйки был вид человека, умеющего хранить молчание, но вовсе не из-за недостатка идей, и чем больше Ханна изучала ее лицо, тем больше жена преподобного ей нравилась и тем сильнее она убеждалась в том, что показная верность Лилии памяти покойницы является романтическим способом оставить за собой лидирующее место среди прихожанок общины.

Ханне нравилось наблюдать, как Лилия идет по проходу к именной скамье, или встречаться с ней на крыльце, обмениваясь приличествующими случаю поклонами, а то и рукопожатием, и мисс Моул никогда не упускала возможности, хоть и вела себя предельно осторожно, незаметно для других чуть дольше задержать взгляд, чуть сильнее сжать руку, что вызывало мгновенное подозрение во взгляде Лилии. Труднее было смотреть на Эрнеста, обходящего прихожан с блюдом для подношений, и удержаться от улыбки, а еще труднее – не поощрять его доброту, которой он щедро одаривал Ханну. Его приветствия всегда отличались чрезмерной восторженностью, что хоть и выглядело странновато, поскольку для всех он был мужем ее покровительницы, но на фоне общего воодушевления и сердечности, с которыми общались между собой участники духовного пиршества на крыльце храма, перед тем как разойтись по своим частным и более приземленным пирушкам, его братское отношение не слишком бросалось в глаза.

Каждое воскресное утро Ханна сидела под синим, усыпанным блестками сводом и тщетно высматривала мистера Бленкинсопа. Миссис Гибсон кивала издали, и пару раз им удалось шепотом перекинуться парой слов, но поделиться откровениями получилось лишь после того, как Ханна заглянула на обещанную чашку чая и узнала, что мистер Бленкинсоп по-прежнему живет на Принсес-роуд и никакие новые несчастья не омрачили его покой. Миссис Гибсон призналась, что ей приятно было заметить мисс Моул на скамье проповедника между Рут и красивым молодым человеком. Ей и вовсе нравилось видеть в церкви молодых людей. Когда мать мистера Бленкинсопа была жива, тот тоже регулярно посещал храм, любо-дорого было смотреть, а теперь ходит только на вечерние службы, и то изредка, но, по крайней мере, сейчас он достаточно уравновешен, а она не из тех, кто судит о людях по частоте появления в церкви.

– Ну конечно нет, – серьезно сказала Ханна, – но я получала бы от служб гораздо меньшее удовольствие, если бы не присутствие племянника мистера Кордера. – Она не стала рассказывать миссис Гибсон, как смешно он переделывал слова гимнов и напевал их ей на ухо, или как они толкали друг друга локтями, когда что‐то веселило их в проповеди или импровизированных молитвах. Уилфрид был одной из многих трудностей и немногих радостей Ханны, поскольку в доме Кордеров он один признавал, что она обладает определенными достоинствами (что, конечно, ей льстило), и уделял экономке внимание, которого она всеми силами старалась избежать, поскольку, как Ханна быстро выяснила, быть на хорошем счету у Уилфрида означало злить Этель и вызывать у Рут поток презрения в адрес кузена. Этель была само дружелюбие, когда никто другой не обращал внимания на мисс Моул, но, по мнению и Ханны, и Уилфрида, оказалась не самой интересной собеседницей, а когда Этель расстраивалась, Рут цепляла ее, чтобы разозлить еще сильнее, в то время как Уилфрид дразнил обеих сестер по очереди без разбора. Правда заключалась в том, что Этель открыто, а Рут тайно обожали кузена за красивую внешность, беспечность и пренебрежение ко всему, что их учили почитать священным, и Ханна, обмирая от ужаса и забавляясь в то же самое время, обнаружила себя в том же положении, хотя видела происходящее намного яснее. Несмотря на очевидные недостатки, Уилфрид был привлекательным молодым человеком, а самой привлекательной его чертой в глазах Ханны являлась скорость, с которой он находил ее взгляд, когда преподобный выдавал что‐нибудь особенно проповедчески-напыщенное. Их перепихивания локтями в молельне служили признаком того, что, невзирая на все попытки, Ханне не удалось провести юношу. Она могла притворяться простушкой мисс Моул, экономкой мистера Кордера, усердно выполняющей свою работу, упорно игнорировать неизменную враждебность Рут, спокойно отвечать на порывы дружбы Этель и не замечать ее ревности, позволять Уилфриду обойти себя в остроумии, но, как свидетельствовали взгляды молодого человека и толчки локтями, обмануть его не удалось.

5Идущая на смерть приветствует тебя! (лат.)
6Первая строка поэмы Джона Китса «Эндимион».
7Дэвид Бальфур (1903–1989) – английский католический священник, позже перешедший в православие и сделавший дипломатическую карьеру.
8Цитата из «Гамлета» У. Шекспира (акт III, сцена 2; пер. Н. Гнедича).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru