Эмери Лорд
Миг столкновения
– Доброе утро!
На нас сверху вниз смотрит девчонка с платиновыми кудрями, с помадой оттенка коктейльной мараскиновой вишни. В нашей школе такие не водятся. Я таких вообще живьем никогда не видел. Выражение лица у нее… счастливое. В смысле, девчонка от нашего присутствия не скисла.
– Привет.
Встаю резко, чуть не теряю равновесие.
– Вы хотели заняться росписью?
Девчонка указывает на дверь студии. Лия кивает, я продолжаю блистать красноречием:
– Да.
– Ну так заходите.
Широкая улыбка, приглашающий жест, возня с замком. Я тем временем смотрю на Лию. Мол, мы должны ее знать, верно? Она ведь здесь работает, следовательно, живет в нашем городе. Но Лие не до меня – она во все глаза разглядывает девчонку.
– А вы местные или отдыхающие?
Девчонка распахивает дверь, мы с Лией входим в студию.
– Местные.
– Отлично.
Она хлопает в ладоши, закрывает дверь, плюхает на пол сумку.
– Не знаете, полиция в Верона-ков очень суровая? В смысле, полиция сурова к человеку, который раньше не привлекался к ответственности, но, допустим, несанкционированно украсил резьбой экземпляр местной флоры? Разумеется, выяснить это меня попросила подруга.
Раскрываю рот, слабо представляя, как ответить. Но девчонка уже со смехом ведет Лию к столу.
– Вот вечно я так! Сама впереди себя бегу. Дело прежде всего. Роспись по керамике! Сюда, сюда. За то, что рано проснулись, вам приз полагается. Знаете какой? Можете выбрать любой стол, вот! До чего ж я рада, что в такую рань у меня посетители. В смысле, не поймите меня неправильно. Мне и одной нескучно. Я – сама себе компания.
Девчонка продолжает в том же духе. Лия выбирает стол в квадрате света, что льется из окна; остальные столы освещены гораздо хуже. Я иду за Лией, кошусь на девчонку. До чего же хороша. Девчонка исчезает в подсобке. Честное слово, она на вид – точь-в-точь как лимонный меренговый пирог на вкус. Солнце с пикантной кислинкой. Она появляется вновь, надевает на Лию розовый фартучек, наклоняется, завязывает тесемки.
– Ну и как тебя зовут?
Лия взглядывает на меня. Она всегда так разрешения спрашивает – одними глазами. Я киваю – тоже как обычно. Для разговоров мое разрешение необязательно. Но Лия молчит, и тогда девчонка тоже кивает:
– Вот умница. Не разговариваешь с незнакомыми людьми. Я вот, когда была маленькая, всегда с чужими болтала. Впрочем, я и до сих пор не научилась держать язык за зубами. Правда, на работе такая болтовня называется «обслуживание клиентов».
Алые губы двигаются быстро-быстро, раскрываются, округляются, артикулируя каждый слог.
Девчонка протягивает Лие руку:
– Меня зовут Виви. Мне шестнадцать, а скоро будет семнадцать, я приехала сюда на лето, живу на Лос-Флорес-драйв. Мой любимый цвет – синий, я обожаю собак и мороженое, а еще – смеяться так сильно, чтоб чуть-чуть в трусы не намочить.
Лия поджимает губки, давит улыбку в зародыше. Девчонка – то есть Виви – глядит победительницей.
– Ну вот, я больше тебе не чужая. Ты теперь знаешь про меня всякие вещи, в том числе – один постыдный факт. И все равно, если не хочешь, можешь не говорить, как тебя зовут.
– Меня зовут Лия.
Лия чуть стискивает и поспешно отпускает руку Виви.
– Я очень рада познакомиться с тобой, Лия. А тебя как зовут, лакомый кусочек?
Виви склоняет голову набок, в мою сторону. Она что, меня лакомым кусочком назвала? Меня только один человек так называет – Бетти. Но ей – шестьдесят с хвостом, она меня знает с рождения.
– Или ты тоже не доверяешь чужим?
– Джонас.
Говорю низким голосом, в доказательство, что я – парень. А никакой не лакомый кусочек. Ее смех – как звон китайского колокольчика. Не понимаю, что смешного. Она становится на цыпочки, чтобы набросить мне на шею хомут фартука.
– Я не собираюсь заниматься росписью. Я просто привел сестру.
– Глупости, Джонас.
В мгновение ока Виви оказывается позади меня, завязывает тесемки фартука у меня на талии, точь-в-точь как она это проделала с Лией. Я не возражаю. Она оглядывает меня в фартуке, улыбается, переводит глаза на Лию.
– По-моему, краски по тебе уже просто истосковались. Очень советую с ними не церемониться. Знаешь, сколько в мире оттенков? Восемьдесят шесть тысяч! Наверняка ты сможешь использовать как минимум половину из них. Чем больше, тем лучше!
Лия загребает столько пузырьков, сколько способны удержать ее ручонки, и прихватывает две чашки. Значит, я тоже буду заниматься росписью. Окунаю кисточку в темно-синюю краску. Лия склонилась над своей чашкой, уже полностью ушла в работу. У меня кисточка широкая, я методично вожу ею по керамической поверхности. Возвращается Виви с рулоном бумажных полотенец и большой банкой чистой воды. Садится рядом со мной. На сей раз я намерен заговорить первым. Может, развею впечатление о себе как о законченном пентюхе.
– Ну и как тебе Верона-ков?
– Как любовь с первого взгляда. Я думала, здесь сплошные пафосные виллы и отели-небоскребы. Оказалось – ничего нарочитого, ничего показного. Душа во всем чувствуется. Винтажные домики; гостиницы «постель и завтрак». Я просто очарована.
Киваю, не отвлекаясь от чашки. Закрашиваю шероховатую поверхность широкими синими мазками.
– У нас в постановлении о зонировании городской территории запрещено выделять больше трех тысяч квадратных футов на одно домохозяйство. И отели строить запрещено, кроме трешек «постель и завтрак».
Виви моргает, усваивает новую информацию. Боже, что я несу! Не ожидал от себя такого идиотизма. Эта девушка, возможно, на трех языках говорит. У нее, пожалуй, есть крутой парень лет этак на семь старше и акустическое пианино. Или и то, и другое. А я выдаю выражения типа «зонирование городской территории»!
– Это очень интересно.
Ресницы дрожат. Они темные-претемные, затеняют синие глаза. Стоп. Она что, сказала «очень интересно»? Без намека на сарказм?
– Меня интересует история Верона-ков, потому что я никогда подобных городов не видела. Хочу знать, почему все здесь устроено так, как устроено, а не иначе. Понимаешь, о чем я?
С языка так и рвется: «Да! Да, красавица, я все понимаю. Я проник в твою суть. Мы с тобой родственные души». Но, по причине упомянутого ранее идиотизма, я только плечами пожимаю:
– Я тут с рождения живу.
– Ну так вот что я тебе скажу. Ты везунчик; ты самый счастливый билет вытянул. Не каждый, далеко не каждый человек проводит детство в таком красивом городе. Нет, даже не так. Город не просто красивый, он – маленький. Ты называешь свое имя – и люди его сразу же запоминают.
Черт возьми, где же эта девушка живет, что люди ее имени не помнят? Наверно, в Нью-Йорке.
– А ты сама откуда?
– Да я в разных местах жила. Последнее – Сиэтл. Собственно, в Сиэтле я жила дольше всего по времени. Я там родилась, потом мы переехали в Боулдер, но через год вернулись в Сиэтл. Опять переехали – в Юту, потом в Сан-Франциско – и снова обратно в Сиэтл. Там мы жили несколько лет. И вот теперь здесь живем.
– Сиэтл. Город, где часто идут дожди.
Гениально. Мне явно светит титул «Собеседник года». Буду продолжать в том же духе – выдавать основные факты об американских городах, – пока Виви не пожелает прошвырнуться со мной вечерком. К моему изумлению, она улыбается.
– Ну да, дожди там часто идут. Но часто и не идут.
Об этом в энциклопедиях не написано. Дождливая пора кошмарна, зато солнечные дни в Сиэтле гораздо лучше, чем где-либо еще.
– Значит, здесь ты поселилась на Лос-Флорес. А в каком доме?
– В том, который самый современный. Ричард – это хозяин – главный покупатель у моей мамы. На лето он уехал в Китай и вот пригласил нас пожить у него. Ричард предположил, что морские пейзажи будут вдохновлять маму. И оказался совершенно прав.
Виви подвигается ко мне, прикрывает рот ладошкой:
– Вдобавок Ричард неженат. Между нами: мне кажется, он от моей мамы без ума.
Меня дергают за рукав. Лия принесла показать свою работу – разноцветные сердечки, нарисованные нетвердой рукой. Пространство между сердечками закрашено в цвет морской волны.
– Очень красиво получилось, Лия. Маме понравится.
Лия улыбается, но тут вступает Виви:
– Боже, это ведь просто ах! Ты художница, да?
Лия морщит лобик:
– Не-а.
– Ну так вот что я тебе скажу. Ты очень, очень талантливая. Многие люди гораздо старше тебя в жизни так не нарисуют. Уж я-то в этом разбираюсь, потому что моя мама – настоящая художница. В смысле по профессии. Я сразу вижу, у кого есть талант, а у кого нету. Вот у Джонаса, например, ни малейшего таланта к живописи.
Лия хихикает. Ее щеки розовеют от гордости. Мои, наверно, тоже порозовели. Открываю рот, чтобы высказаться в защиту своей однотонной синей чашки, но Лия меня опережает:
– Твоя мама правда художница?
Я в шоке. Дома Лия всегда говорит что думает. Но при посторонних, даже при своих подружках из садика, отмалчивается.
– Правда. Поэтому-то мы сюда и приехали. Чтобы мама рисовала солнце и океан.
Лия обдумывает информацию.
– И ты здесь никого не знаешь?
Виви пожимает плечами:
– Ну, кое с кем я успела познакомиться. А что? Ты мне можешь друзей порекомендовать? Или развлечения? Или скажешь, где лучше всего кормят?
– Скажу, – отвечает Лия. – У нас дома.
– У вас дома? – улыбается Виви.
Лия кивает.
– Джонас, можно Виви сегодня придет к нам ужинать?
– Ну…
В смысле, я бы с радостью пригласил эту девчонку на ужин. Но только не к себе домой. Незачем ей знакомиться с моей крезанутой семейкой. Лия и Виви смотрят на меня. Отговорки в голову не приходят. У нас продуктов нет? Вранье: я всегда покупаю продукты оптом – так дешевле. Правда слишком тяжела: моя мать в глубокой депрессии, и у меня пятеро братьев и сестер, каждый со своим заскоком. Виви заглядывает мне в глаза, я телепатирую: пожалуйста, избавь меня от этой пытки – наблюдать твой шок от моих родных. От препирательств и грызни. От бьющего в глаза отсутствия родителей.
– Конечно. Если Виви так хочется.
Виви хлопает в ладоши, Лия улыбается. Я пока ничего не сделал. Значит, ничего и не потеряно. Лия подбросила идею – будто бомбу с часовым механизмом вручила, – а я расписался в получении. Теперь эта бомба взорвется у меня в руках.
– Что у нас на ужин? – спрашивает Лия.
– Пока не решил. А что ты хочешь?
– Пиццу. Только не магазинную. Я хочу твою пиццу.
Лия взглядывает на Виви:
– Джонас так пиццу печет – пальчики оближешь.
Что ж, пицца – удовольствие недешевое, но я ее испеку, так и быть. Лия встает, идет выбирать очередной оттенок краски. Она отошла достаточно далеко, можно повесить голову. Что я и делаю.
– Если не хочешь, принимать приглашение совсем не обязательно. Лия поймет.
– Очень даже хочу.
Виви прищуривается на меня, словно я несусветную глупость выдал. Словно принять приглашение пятилетнего ребенка – дело самое обычное.
– Я уже сказала – я здесь недавно, никого толком не знаю. И потом, моя мама не готовит, я на ужин хлопьями пробавляюсь. Уже целую неделю. Хлопья, правда, вкусные, но неплохо бы поесть чего-нибудь горяченького. Питательного чего-нибудь. Так во сколько у нас ужин?
– Гм…
Я медлю с ответом. Прикидываю, сколько времени нужно, чтобы купить продукты, дойти с работы до дому, замесить тесто. А заодно прибраться, сделать братьям и сестрам внушение, чтобы прилично вели себя при Виви. И решить, нужно ли рассказывать ей о родителях. И/ или объяснять их отсутствие за столом. Получается две недели. Минимум.
– Вот как мы поступим.
Виви хватает меня за левое запястье, тянет к себе всю руку. Сырые прикосновения к коже, прохлада кисточки, обмакнутой в краску. Секунда – и дело сделано, на моей руке – десять темно-синих цифр. Ее телефонный номер размахнулся от бицепса, от края рукава футболки, до основания ладони.
– Скинь сообщение, когда определишься со временем.
И вот мы с Лией на улице. Мы пробыли в студии меньше часа. За это время Лия завела новую подружку, а я получил номер сотового этой подружки длиной во всю свою руку.
– Полная аномалия, да, Лия?
– Ага, номалия, – эхом отзывается сестренка.
Словом, у меня полдня на лакировку собственной жизни. Пусть хотя бы выглядит обычной, пусть не сразу отпугнет эту удивительную девушку. Мне нужен план. Мне нужна стрижка. И, пожалуй, дротики со снотворным для Исаака и Беки. Лия идет по бордюру, воображает себя воздушной гимнасткой. Выжидаю секунду, потом спрашиваю:
– Лия, можешь оценить аномальность нашей семьи по десятибалльной шкале?
– Сто, – сразу отвечает Лия. – У нас – полная номалия.
По большей части мне кажется, что я едва-едва справляюсь. Но, если моя младшая сестренка не считает нашу жизнь кошмарной, даром что у нас нет отца, а вместо матери – призрак, значит, мои усилия не напрасны. «Полная номалия». Для кого-то – сомнительно звучит. Для меня – в самый раз.
Глава 3
Виви
– Доброе утро, Виви!
Уитни на всех парах бросается к стойке. Лицо в обрамлении мелких завитков, при дневном свете каштановый цвет отливает рыжиной. Мне сразу хочется такую же бордовую юбку – с запа́хом, длиной в пол.
– Доброе утро!
– Ну что, дела идут?
Уитни достает коробочку с новыми красками.
– Идут, идут! Пятнадцать клиентов за шесть часов.
Да, правильно – за шесть. Причем один клиент две посудины расписал. И у меня новая подружка. А ещщще… – Я играю бровями, интригую. – Еще я познакомилась с парнем.
Уитни заранее расплывается в улыбке, вся подается ко мне.
– Что ты говоришь!
Так и вижу Джонаса – вихрастого, с глазами того оттенка, какой приобретает кофе, когда долго глядишь в полную чашку. Знаете, такой глубокий коричневый цвет с переходом в черный. Теплый. Дразнящий вкусовые рецепторы.
– Он просто красавчик.
– Я его знаю? Он местный или отпускник?
Уитни потирает руки, словно готовится принять целый букет смачных подробностей.
– Местный. Его зовут Джонас.
Имя прямо просится, чтобы его растягивали, произносили по слогам. Джооо-нааа. Мне нравятся эти долгие «о» и «а»; мне нравится сонорный «н», заставляющий коснуться нёба языком. Чтобы произнести мое имя, требуется задействовать только нижнюю губу да передние зубы. Бровь Уитни подпрыгивает на целый дюйм, бронзовеет в луче послеполуденного света.
– Джонас Дэниэлс?
– Фамилии не знаю. Среднего роста, темноволосый. У него очень славная сестренка Лия. И переутомленный вид.
– Ну да, это Джонас Дэниэлс.
Уитни, минуту назад пускавшая слюнки, теперь взволнованна. Не пойму, какая подробность ее так напрягла. У Джонаса что, девушка есть? Значит, мои акции резко упадут. Потом я их подниму, конечно, но все равно это неприятно. Понадобится время, а я не отличаюсь терпеливостью. У меня – планы. Хорошие планы. Уитни плотно сцепляет пальцы.
– Он тебя куда-то пригласил?
– Он – нет. Меня пригласила Лия. К ним домой на ужин. Джонас согласился. Но, кажется, ему эта идея понравилась. В смысле, может, я и опережаю события, только к тому времени, как я выйду из-за стола, Джонас точно уже не будет жалеть.
Сверкаю своей самой победной улыбкой, которая совсем не убеждает Уитни.
– Господи! У него что – проказа? В чем дело? Если Джонас кого топором зарубил, лучше мне сразу об этом узнать, чтобы все риски от совместного ужина взвесить.
– Да нет, дело не в этом… просто…
Уитни замолкает.
– Его семье в этом году туго пришлось. Мы опасаемся, что…
Я резко обрываю ее:
– А знаете – не надо ничего говорить. Тем более что вам это нелегко. Ничего не имею против личного знакомства с домашними скелетами. Я вам больше скажу. Мне нравится прямо протопать к шкафу, пожать костлявую руку и сказать: «Привет».
Уитни смеется.
– Хорошая ты девчонка, Вив.
– Спасибо.
Делаю книксен и добавляю:
– Меня спугнуть не так-то просто, особенно если парень даже не представляет, до чего он классный. На мой вкус, это усиливает привлекательность. И меня заводит, что Джонас так заботится о сестренке. По-моему, это очень сексуальная черта; а вы как думаете?
Уитни снова смеется.
– Мне двадцать шесть лет, Вив. Оценивать сексуальность шестнадцатилетних мальчишек – не по моей части.
– Ну так поверьте мне на слово.
Подмигиваю, беру сумку из-под стойки. По дороге домой только укрепляюсь во мнении, что правильно поступила, не дав Уитни выдать секрет Джонаса. Мне самой в этом году туго пришлось. Если бы с моими тайнами кто-то вздумал обойтись как с флайерами на концерт или с купонами на открытие ресторана, я бы точно не обрадовалась. Захочу – сама расскажу, не захочу – не расскажу.
Думать об этом неприятно; на подступах к Лос-Флорес-драйв я уже думаю о том, как водила кисточкой по руке Джонаса Дэниэлса.
Дом Ричарда представляет собой современное пляжное бунгало, типичное обиталище немолодого холостяка. Сплошные скругленные углы и твердые поверхности. Посреди кухни, над столом, укреплены светильники, которые более уместно смотрелись бы в фабричном цеху; диван стоит на заостренных деревянных ножках. В целом стильно, только мебель неудобная. Дом – самый новый из всех, что я видела в Верона-ков. Это открытие меня не порадовало, да только не нам с мамой придираться к бесплатному жилью. В своей комнате я развесила по стенам лампочки, чтобы было хоть немного похоже на выставку Яёи Кусамы[1].
Что мне в этом доме нравится, так это окна от пола до потолка в гостиной. Не окна даже, а стеклянные стены. Сходятся под прямым углом, который нацелен строго на океан. Просто бесподобно. На закате – полное впечатление, что солнце садится непосредственно в гостиной.
Нажав на кнопку, можно задернуть плотные шторы, но нам с мамой это претит, кажется проявлением неблагодарности. Вечерами мы смотрим на океан. Не верится, что бывают такие огромные пространства, и такая чернота, и что волны не успокаиваются, даже когда весь остальной мир спит. А что за луна! Господи, да она весь космос собой заполняет. Прямо чувствуешь божественный дух.
Сама я после таких зрелищ склонна верить маме. По ее словам, Ричард, конечно, бизнесмен и, конечно, денежный мешок – но у него душа глубокая. Вроде вымоины в приливной акватории – о ней ни за что не догадаешься, глядя на безмятежную водную гладь.
Мама сидит за мольбертом в углу гостиной. Она словно капитан, что правит в открытое море, крутит руль на стеклянном носу корабля. Картину она начала, едва ее взору открылся этот восхитительный вид; интуиция подсказывает, что картина близка к завершению.
Это – абстракция. Спутанные, длинные разноцветные мазки по всему холсту. Почти все мамины работы неподготовленному зрителю кажутся мешаниной красок. Оптимистичной, яркой, невозможной мешаниной. Нетрудно догадаться, что и меня она зачала в том же настроении и в тех же обстоятельствах. Мама оборачивается, наконец-то ощутив мое присутствие.
– Привет, родная.
– Привет.
– Как рабочий день прошел?
– Отлично. Просто замечательно.
Мама встает, потягивается. Наверняка уже долго позу не меняла. Смотрит на меня – сначала просто, потом все внимательнее и внимательнее. Подходит ближе. Достаточно близко, чтобы тронуть мою щеку мягкой ладонью.
– Ты вроде похудела?
Я замираю, отстраняюсь от ее прикосновения.
– Нет. Не знаю. Не похудела.
– Точно?
Я вздыхаю. Терпеть не могу такие разговоры. Причин – две. Во-первых, не хочу снова превратиться в набор костей. Мне идет, когда бедра пышные; я все еще надеюсь, что и грудь подрастет. Во-вторых, понятно, к чему клонит мама.
– Мам, слушай, мы с тобой в Калифорнии. Лето на дворе. Наверно, я больше потею, вот и все.
– Вив.
Она вздыхает, на миг закрывает глаза, словно чтобы мысленно произнести: «Боже, дай мне сил».
– Пожалуйста, не заставляй меня задавать этот вопрос.
– Я тебя вообще ничего делать не заставляю.
Маме достается сердитый взгляд.
– Может, просто не будешь спрашивать?
Ненавижу, когда мне об этом напоминают. Ужасно, что мама до сих пор об этом думает. Я вот не думаю, то есть думаю, но редко и вскользь, потому что не вижу смысла мусолить плохое. В начале этого года у меня случился спад. Слишком резкий. А потом подъем. Тоже слишком резкий. Мне выписали таблетки, которые выкурили-таки меня из кроличьей норы, и одним из побочников был набор веса. Поэтому мама стала подозрительной, все время задает вопросы и так и норовит сделать вывод.
Я вот, когда расстраиваюсь или когда зло начинает разбирать, такую штуку практикую: весь гнев мысленно отправляю по рукам, к ладоням. Потом щелкаю пальцами обеих рук, как бы давлю эмоции. Звук щелчка, ощущение гадливости. Иногда помогает.
Мама идет за мной в мою комнату. Оглядываюсь, щелкаю пальцами. Никакого эффекта. Злость никуда не делась.
– Мне почти семнадцать. Ты меня оскорбляешь и мучаешь своим недоверием.
Останавливаемся возле двери. Вид у мамы подавленный, будто она не в силах смолчать.
– Вив, просто скажи, что принимаешь лекарство. Скажи «да» – и я тебе поверю.
Я переступаю порог, резко разворачиваюсь к маме. Рука уже на двери, я готова захлопнуть дверь перед маминым носом.
– Да. Годится? Да, я принимаю эти дурацкие, эти гребаные таблетки.
Дверь захлопывается с грохотом, эхо разносится по дому. Я бросаюсь на кровать, готовая разрыдаться от злости. Что неудивительно, ведь этой злости хватило, чтобы бросить маме в лицо слово «гребаные». Впрочем, мне все равно. Я ее восемьдесят тысяч раз просила не поднимать тему таблеток. Неужели это так трудно – избегать одной-единственной темы среди великого множества других тем, приятных, интересных, захватывающих?
Некоторое время я плачу, вся такая разнесчастная, растянувшись на одеяле, зарывшись лицом в Сандаликов мех. Сандалик – это плюшевый пес, мой лучший друг детства. Мама мне его подарила и сказала, что такой оттенок называется сандаловым, я не совсем поняла этимологию – отсюда и кличка. Сандалик живет в изголовье моей кровати вместе с розовой пони Розабеллой и черепашкой Норманом.
Посреди рыданий раздается писк мобильника. Сообщение.
Привет. Это Джонас. Который с утра.
Как будто мне нужно особое напоминание! Как будто с утра мне встретился другой, более колоритный Джонас. Улыбаюсь сквозь слезы. Очень трогательно, что Джонас опасается, будто я за шесть часов о нем забыла. Переворачиваюсь на кровати, держу телефон обеими руками, набираю текст.
Привет, Джонас, который с утра. Ты не передумал насчет ужина?
Пицца в 6, если тебе все еще интересно.
Так-так-так. Конкретно, без намека на заигрывание. Джонас, Джонас, Джонас – ты же меня этим только провоцируешь. Я будто пришла в собачий приют и хочу завоевать симпатии самого пугливого песика.
Мне все еще интересно.
Отлично. 404 Си-Сайд-стрит. Лия ждет с нетерпением.
Ох, Джонас, глупыш. Погоди же, я тебя заставлю на мои заигрывания ответить.
Только Лия? А ты?
Не выпускаю телефон из рук, жду, улыбаюсь. Именно это мне летом и нужно – солнечный свет, океан, флирт без правил. И заведомо выполнимая миссия.
Наконец сотовый пищит снова.
Конечно, я тоже.
Ха! Вот Джонас и попался! Этого достаточно, чтобы воспрянуть духом. Секунда – и сидение в комнате становится несносным, и совершенно необходимо помириться с мамой. Я спускаюсь по лестнице, покусывая губу.
Мама сидит посреди кухни за столом, со ступенек ее хорошо видно. Скрещиваю руки на груди, прислоняюсь к дверной раме, вздыхаю погромче. Не хочу заговаривать первая, потому что не представляю, что именно сказать. Мама чувствует мое присутствие, встает из-за стола, смотрит на меня. Глаза у нее покрасневшие – она, как и я, тоже очень, очень ранимая.
– Ты отлично знаешь, до чего мне претит тебя строить.
Это правда: мама терпеть не может указывать и распоряжаться. Верит, что во мне от рождения заложена способность полагаться только на свои силы (от нее унаследованная, конечно); пожалуй, переоценивает эту способность. Поощряет мою креативность, мои импульсы, все присущие только мне черты. Но лишь до известных пределов.
– Я горжусь, что ты у меня – настоящая личность. Я тебе доверяю. Но должна же я тебя отслеживать, ведь ты – моя девочка. Потребность защищать свое дитя – это инстинкт, от него никуда не денешься, как бы он ни действовал тебе на нервы.
– Знаю.
Голос у меня еле слышный – так лепечет малыш, которому надоело стоять в углу. Дергаю левый рукав, закрывающий длинный шрам. Движение чисто рефлекторное.
– Прости, что вышла из себя. Просто я терпеть не могу этих напоминаний.
– Да, я в курсе. Но между нами не должно быть секретов. Доктор Дуглас говорит, что мы…
– А давай закроем тему. Честное слово, мне прямо в груди больно от этих разговоров и даже от мыслей, и еще…
– Ладно, ладно.
Мама хватает меня в охапку, но я держу руки скрещенными на груди, баюкаю себя, в то время как она баюкает меня. Устраиваю голову у нее на плече, и так мы стоим под Ричардовыми мини-прожекторами, на которые он наверняка целое состояние ухлопал. Мама отстраняется, но ее ладони – по-прежнему на моих предплечьях.
– Я хотела заказать к ужину суши. Ты не против? Какие будешь – филадельфию или спайдеры? Может, хочешь сашими?
По-моему, нет ничего вкуснее суши. Я понимаю: мама протягивает мне оливковую ветвь примирения; в обычных обстоятельствах я бы взяла эту ветвь, не задумываясь.
– Суши – это классно, но давай в другой раз. Я совсем забыла сказать – меня сегодня на ужин пригласили. Только не в ресторан, а домой.
– Ого! Здорово!
Мама хлопает в ладоши. И сразу же вновь становится моей лучшей подружкой, а не бдительной воспитательницей. Она садится на ближайший табурет, я прислоняюсь к притолоке.
– К Уитни в гости идешь?
– Нет, кое к кому другому. Точнее, к другим. Потому что их двое – моих новых друзей. Утром в студию пришла маленькая девочка. Сначала дичилась, потом оттаяла. Она-то меня и пригласила, когда узнала, что мы недавно приехали и никого толком не знаем. Она сказала, нигде в городе так не кормят, как у нее дома.
Мама смеется.
– Какая прелесть. Значит, ты ужинаешь с воспитанницей детского сада?
– Ну да. И с ее старшим братом. Который даже не представляет, насколько он классный.
– Понятно.
Мама улыбается.
– Что ж, судя по всему, тебе предстоит приятный вечер. Не то что суши в компании престарелой маменьки.
– Мама…
Закатываю глаза. Маме отлично известно, что мне с ней очень хорошо. Собственно, поэтому мы почти все время вместе.
– Шутка. Не обращай внимания.
Обеими руками она берет мою руку, грустнеет.
– У нас ведь все в порядке, правда? Если бы что-то пошло не так, ты бы мне сказала, да?
Киваю, стискиваю мамину ладонь.
– Конечно, у нас все в порядке.
