Эльвира Барякина
Аргентинец
Глава 4. Всемирный потоп
1
EL CUADERNO NEGRO
Чёрная записная книжка
Чернил нет, остатки конфисковал представитель квартального комитета – ходил по домам и плакался: им надо справки выписывать, а нечем. Я не посмел отказать, так как комитетчик обещал саботажникам страшную кару, а именно запрет на чистку выгребной ямы.
Буду писать карандашом.
В России началась всеобщая забастовка – с требованием, чтобы большевики немедленно передали власть законно избранному Учредительному собранию. Но те оттягивают его созыв: они набрали на выборах только двадцать четыре процента голосов. Не работает ничего, кроме увеселительных заведений и рынков. Жалованье не выдаётся, и на что люди живут – непонятно. Все проедают то, что осталось по карманам, в том числе и новоявленная власть.
Некоторое время большевики ждали, что в других странах тоже вспыхнет революция, капитализм исчезнет сам собой и нужда в деньгах отпадёт. Не знаю, что происходит за границей, но у нас вспыхнул только склад медицинского спирта, осаждённый «верными сынами трудового народа». Дивное зрелище эти сыны: в расхристанных шинелях, в одной руке маузер, в другой – чайник с пойлом.
Когда весь спирт был выпит, а мука из разгромленных провиантских складов съедена, большевики направились по банкам и вскрыли сейфы. Официально – для того чтобы проверить, у кого трудовые, а у кого нетрудовые доходы. Неофициально это был обыкновенный налёт в духе Дикого Запада. Так что, если мои деньги не успели уйти в Аргентину, от них ничего не осталось – они пошли на нужды революции.
Все крайне удивились, узнав, что я остался в Нижнем Новгороде с Ниной.
– С ума сошёл! – сказала мне Любочка. – Ведь ты мог успеть на последний поезд!
Ничего бы не поменялось: я бы застрял если не здесь, так в Москве. Только там ситуация ещё хуже: большевики стреляли по городу из орудий.
Впрочем, никуда бы я не поехал без Нины. Как ни странно это звучит, я здесь счастлив. Всё вышесказанное проходит мимо сердца: я иностранец тут не потому, что у меня аргентинский паспорт, а потому, что я нисколько не интересуюсь борьбой за светлое будущее.
У меня уже есть светлое настоящее. Я брожу с Ниной по белым улицам: сугробы выше меня, на берёзах – парадная форма. Нина читает мне стихи Блока, а я пою ей кабацкие песенки на испанском, нещадно перевирая слова и мотив.
Мы смотрим революцию, как фильм в синематографе, и радуемся тому, что Матвей Львович бесследно исчез. Нас куда больше пугает Софья Карловна, чем Военно-революционный штаб: ведь старая графиня может сделать нам замечание! Один раз она застала нас за неприличным занятием: мы сидели у печки в обнимку, – и это повергло бедную женщину в ужас. Она вдруг осознала, что я представляю для неё ещё худшую угрозу, чем Фомин: я ведь могу увезти Нину в Буэнос-Айрес, и кто будет содержать старушку?
Впрочем, Нина пока сопротивляется этой идее. Ей кажется, что если она останется в России, то сможет уберечь свой завод от конфискации. Ведь не может же советская власть отобрать всё у всех?
Я думаю, что может, и поэтому настаиваю на своём: пару лет нам надо пожить за границей, а там видно будет. Планы пока такие: дождёмся прекращения железнодорожной забастовки и поедем в Петроград за визами в Аргентину. Жору берём с собой, но ему пока об этом не говорим, чтобы не пугать предстоящей разлукой с Еленой.
Запись, сделанная чуть позже
Всё это, конечно, бравада, попытка скрыть вполне оправданный страх перед Всемирным потопом, когда у тебя нет ни ковчега, ни приятельских отношений с Богом.
2
Бедность – это когда у тебя мало денег. Нищета – это когда их совсем нет. И еды в доме нет.
Нина искала забытую мелочь по карманам шуб и пальто, по сумочкам и муфтам; потом начала перебирать библиотеку – раньше она использовала мелкие купюры вместо закладок.
Гимназия была закрыта, и Жора помогал Нине перетряхивать книги. Он забирался по приставной лестнице под самый потолок, листал тяжёлые тома, чихал от пыли и то и дело насвистывал «Варшавянку», революционную песню, которая приставала как зараза:
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами…
– А… да провались эта дурацкая песня!
Чтобы купить провизии, Нина отнесла в комиссионный магазин Володины золотые часы, но все в доме понимали, что это не выход: вырученных денег хватит недели на две. И что тогда?
– Надо управляющему в Осинках сказать, пусть присылает нам еду, – сказал Жора, разглядывая книгу «Колобок, Курочка-Ряба и другие сказки».
Но ни телеграф, ни почта не работали. Мир стремительно сужался: никто не ходил в гости – нечем было угощать; «лишние» комнаты запирались – нечем топить. Люди жили островками, стойбищами – как будто от одного дома до другого были вёрсты обледенелой тундры.
В дверях появилась Софья Карловна – бледная, с мятой листовкой в руке.
– Большевики выпустили новый декрет!
Нина пробежалась глазами по тексту: «Владельцам винных погребов надлежит немедленно сдать имеющуюся у них спиртосодержащую продукцию в собственность советских органов». Ниже говорилось о том, что Военно-революционный штаб не позволит буржуазии тайком торговать вином и спаивать население. Ослушникам грозил немедленный арест.
– К нам это не имеет отношения, – пожала плечами Нина, но графиня её перебила:
– У нас в подвале целый склад вина! В четырнадцатом году, когда вышел указ о запрете на спиртное, я велела замуровать наш винный погреб.
Нина перевела взгляд на брата.
– Беги быстрее за Климом! Кажется, мы неплохо проведём эту зиму.
Софья Карловна схватилась за сердце.
– Что вы задумали?
– Алкоголь – это единственная твёрдая валюта в стране, – отозвалась Нина. – Представляете, сколько еды мы сможем выменять на одну бутылку шампанского?
– Вас посадят!
– Пусть сначала поймают.
Провожая брата, Нина перекрестила его. Каждый раз, когда они выходили на улицу, у неё было чувство, будто они спускаются в шахту, где в любой момент может случиться обвал или взрыв газа. По городу бродили шайки красногвардейцев, которые считали, что приставать к прохожим – это и есть классовая борьба. Жаловаться на хулиганов было бесполезно – власть всегда была на их стороне.
Софья Карловна всё ещё стояла в библиотеке у занесённого снегом окна.
– Ваш прежний кавалер, господин Фомин, превратил вас в торговку, – произнесла она, не поворачивая головы. – Я думала, что это самое страшное, что может произойти, но я ошибалась. Вы связались с Роговым и уже готовы стать преступницей. Я должна вам кое-что рассказать о нём. Думаете, от чего умерла его мать? От аборта. Она связалась с гвардейским поручиком, забеременела и попыталась скрыть это от мужа. Надеюсь, вы понимаете, как это сказалось на нравственности её сына?
Нина до боли сцепила руки. «Софья Карловна – мать Володи, – напомнила она себе. – А ему я обязана всем, что у меня есть».
– Что вы нашли в этом Рогове? – печально спросила графиня.
– Вы меня не любите за то, кто я есть, а он любит, – отозвалась Нина.
3
С улицы послышался шорох, и изморозь на внутреннем стекле вспыхнула. Перед тем как войти в дом, Клим всегда «откапывал солнце» для Нины.
Она бросилась в прихожую, вся трепеща от радости. Клим и Жора вошли – раскрасневшиеся, пахнущие морозом, – и Нина тут же повела их в подвал.
Клим оглядел покрытую инеем кирпичную кладку.
– Когда-то я работал у археологов в пустыне, там мы искали битые горшки и древние скелеты. Искать вино гораздо интересней.
Нина раздобыла у дворника пару кувалд, и Клим с Жорой принялись ломать стену. Грохот стоял такой, что казалось, рушится всё здание. Наконец кирпичи повалились на цементный пол.
На запылённых стеллажах стояли ряды бутылок. Огонёк фонаря множился на матово поблёскивающих стеклянных боках.
– Вот это да! – присвистнул Жора.
Дрожа от холода и нетерпения, Нина читала этикетки: шампанское от Moёt & Chandon, от G. H. Mumm, от Louis Roederer…
Клим обнял Нину.
– Софья Карловна говорит, что мы преступники, – сказала она.
– Ты ещё не слышала, что о нас говорит Любочка! – рассмеялся он. – Она считает нас дураками, которые проворонили папенькино наследство.
– А ты и вправду ни о чём не жалеешь?
– Жалею. Мне надо было приехать намного раньше и не отдавать тебя никаким графьям.
4
Вечером Клим и Жора вернулись с двумя корзинами добычи. Нина не верила своим глазам: копчёная колбаса, апельсины, шоколад…
Софья Карловна долго ворчала, что это возмутительно – устраивать пиршество, когда многие люди по-настоящему голодают, – но Клим соблазнил её рюмочкой ликёра.
– Я помню эту бутылку! – воскликнула старая графиня. – Настоящий монастырский бенедиктин, я привезла его из Нормандии. Видите, на этикетке «D.O.M.»? Это значит «Deo Optimo Maximo» – «Господу, благому и великому». Такой напиток на коленях надо пить, а вы его стаканами лакаете!
Но вскоре и она порозовела и раздобрилась.
– Пейте, милая, – говорила она, подливая Нине красного вина. – Бургундское, конечно, полагается пить с сыром «Эпуас», но что ж делать, если его нет? Пейте, потому что вам больше никогда не доведётся попробовать вино, которое так любили д’Артаньян с Арамисом.
Глава 5. Вторжение
1
Доктор Саблин не участвовал в забастовке. Каждый день он шёл в Мартыновскую больницу, надевал халат и – когда при электричестве, когда при свете керосинок – делал операции.
Октябрьский переворот совершенно выбил его из колеи. Всё, что раньше считалось правильным, оказалось контрреволюционным: быть богатым – плохо, защищать страну – глупо, грабить – полезно для блага народа. Врагов государства вычисляли по фетровым шляпам и чистым ногтям.
– Советская городская управа проелась, – как-то сказал ему Антон Эмильевич. – Казна пуста, а на все запросы Петроград отвечает, что надо изыскивать средства на местах. Скоро начнутся конфискации.
– Откуда вы знаете? – изумился Саблин.
Антон Эмильевич показал ему отпечатанное на машинке постановление о необходимости изъять собственность у буржуев.
– Вот, прислали нам в редакцию и велели опубликовать.
Что делать? Как ко всему этому относиться? Душа вопиет, протестует, но ведь русский народ принял большевиков. Или это только кажется, что принял?
Учредительное собрание разогнали. Оппозиционные забастовки и демонстрации были полностью запрещены. На своих митингах большевики кричали о полном равенстве и общественной собственности на средства производства: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям!» Ведь это законы первобытного племени!
Самое удивительное – вместо того чтобы протестовать, город молился: в праздник Сретения Господня крестный ход шёл от кафедрального собора до Новобазарной площади. Саблин, сняв шапку, в оцепенении смотрел на дышащую паром двухвёрстную толпу. Хоругви колыхались, снег визжал под тысячами ног. Пленные австрийцы – ещё более жалкие, чем всегда, – подходили и просили хлеба:
– Христоратти… Христоратти…
По всем церквам шли молебны об умирении страстей, и тут же анафема «творящим беззакония и гонителям веры и Церкви Православной»: большевики объявили религию опиумом для народа.
Международные новости Саблин узнавал от Любочки: немцы требовали от России значительных территориальных уступок и контрибуцию, а в противном случае обещали наступление. Но в Кремле посчитали это пустыми угрозами, и нарком по иностранным делам Лев Троцкий приказал армию распустить, мира не подписывать и ждать, пока германский пролетариат скинет жадного кайзера.
– Будет оккупация… – повторял Саблин и пытался предугадать, что в таком случае надлежит делать честному человеку.
2
Саблин поднялся на крыльцо и отряхнул валенки от снега. Дверь ему открыл Клим – он тоже только что вернулся домой.
– Как дела в больнице? – спросил он, весело глядя на доктора.
Саблин буркнул что-то неразборчивое. Любочка не вышла его встречать. Опять где-то загуляла?
Клим вытащил из внутреннего кармана пальто бутылку шампанского и поставил её на тумбочку под зеркалом.
– Это вам гостинец.
Саблин посмотрел на него в изумлении.
– Откуда вы её взяли?
– Нашёл клад.
Кажется, Клим был слегка пьян. Он был единственным, кто не воспринимал ситуацию всерьёз, и его беспечность раздражала Саблина. Ведь это ненормально – в такие времена крутить роман со вдовой офицера! На что они надеются? На что собираются жить?
Заслышав стук в дверь, Клим и доктор переглянулись.
– Это, наверное, Любочка, – сказал Саблин и открыл замок.
Но вместо неё на пороге появились вооружённые люди.
– Мы Комитет голодных, – хмуро представился высокий сутулый молодой человек в медном пенсне. – Все классово чуждые дома обыскиваются на предмет оружия, спиртного и прочих излишков.
Прихожая наполнилась безмордой суетливой толпой. Захлопали дверцы, заскрипели выдвигаемые ящики, повалились на пол сапожные щётки и обувные рожки.
– По какому праву? – завопил Саблин, но тут же осёкся, когда главарь разбойников ткнул ему в лицо револьвер.
– Ты врач? Спирт, морфий, кокаин имеются?
У него было бледное лицо и искривлённый, будто иссушенный нос. Движения порывисты, зрачки расширены, на лбу – крупные капли пота.
«Наркоман, – в ужасе подумал Саблин. – Такой убьёт и не поморщится».
– У нас ничего нет! – проговорил он срывающимся голосом и вдруг вспомнил о злополучном шампанском.
Клим – всё ещё в расстёгнутом пальто – наблюдал за происходящим, скрестив руки на груди. Бутылка исчезла: верно, он успел её спрятать.
Хозяевам и прислуге велели сидеть в столовой.
– Услышим от вас хоть слово – получите прикладом по зубам, – сказал человек в пенсне и повернулся к Саблину. – Если ты наврал насчёт спирта – расстреляю на месте!
Мимо проносились «голодные комитетчики» – кто с кучей полотенец, кто с охотничьими сапогами и хрустальной вазой под мышкой. По ногам гулял сквозняк от беспрерывно открываемых дверей. Летели перья из вспоротых подушек, на столе валялись семейные документы – метрики, дипломы и квитанции. Мариша плакала навзрыд – у неё забрали американскую машинку для штопки чулок.
«Только бы не обнаружили шампанское!» – молился Саблин.
Клим, насмешливый и злой, шёпотом задирал охранника, курносого паренька с винтовкой:
– Тебе сколько лет?
Тот не смотрел на него и молча ковырял в зубах измочаленной спичкой.
– Лет девятнадцать, я думаю, – не унимался Клим. – Из рабочих? Понятно, что не из архиереев. Но в церковь наверняка ходишь. Как насчёт «Не укради», «Не возжелай дома ближнего твоего… ни вола его, ни осла…»?
«Он достукается! – ужасался Саблин. – Нашёл время для проповеди!»
Парень бросил спичку на пол и вытер обветренные губы.
– Товарищ Щербатов говорит, что попы всё врут. Надо, чтобы всё поровну, по чести было: что у одного, то и у другого.
– Пусть будет поровну, – согласился Клим. – Давай винтовку: ты подержал, теперь моя очередь.
– Ишь, хитрый!
– Значит, не хочешь делиться? Как ты сюда попал?
– Фабрика закрылась, есть нечего, а тут плотят.
В дальних комнатах послышался топот.
– Эй, глянь, чё мы нашли!
У Саблина покатилось сердце. В столовую медленно вошёл молодой человек в пенсне. В руках у него был портрет Николая II.
– Чьё? – спросил он, переводя взгляд с одного лица на другое. – Та-а-ак, стало быть, мы раскрыли гнездо монархистов…
– Это моя картина, – сказал Клим. – Поставьте на место и не трогайте. Я иностранный журналист и имею право на вывоз исторических сувениров.
Разбойник удивился.
– Иностранец? А что так хорошо по-русски говоришь?
– На специальных курсах учился.
– Покажь документы!
Аргентинский паспорт смутил реквизиторов. Клим начал плести про выдуманный на ходу Особый комитет по делам печати, про личное знакомство с Лениным и про ответственность за незаконные действия.
– Я могу узнать ваши фамилии? – строго спросил он.
Человек в пенсне вытянул из кармана часы и взглянул на циферблат.
– У нас времени нет, дела.
Банда выкатила на улицу.
Задвинув засов, Саблин привалился к двери взмокшей спиной.
– Ничего не понимаю… Убейте меня на месте, но мне это недоступно…
– А что тут понимать? – презрительно бросил Клим. – Этот негодяй служит в каком-нибудь подотделе снабжения, деньги вышли – вот он и созвал дружков для набега. Знает, крыса, что ему ничего не будет: за буржуев никто не вступится. А иностранец – кто его знает? Вдруг и вправду с Лениным за руку здоровался?
Клим вынул из кармана преступную бутылку.
– Напейтесь, доктор, а то на вас лица нет. – Он накрутил шарф и застегнул пальто. – Я на Гребешок; ночевать там буду. Дверь никому не открывайте, царя сожгите. И пусть Любовь Антоновна не ходит в одиночку по темноте.
3
Но Любочка вернулась не одна: товарищ Осип проводил её до крыльца, откозырял и исчез в снежном буране.
Она с удивлением оглядела разорённую прихожую.
– Что здесь произошло?
Саблин, измученный и пьяный, вышел к ней с бутылкой в руке.
– Доброй ночи, солнышко. Хочешь выпить? Клим нам шампанское принёс и даже умудрился спрятать его под пальто во время обыска.
Любочка спустила платок на плечи.
– Я попрошу Осипа, и он даст нам охранную грамоту или ещё что-нибудь, – проговорила она дрогнувшим голосом.
4
– К нам приходили, – сказала Нина, как только Клим вошёл в дом.
– Кто?
– Товарищи, кто же ещё?
Вокруг царил разгром. Значит, это всё-таки был не единичный налёт, а спланированная кампания.
– Они нашли вино? – дрогнувшим голосом спросил Клим.
Нина покачала головой.
– Если бы нашли, мы бы тут не сидели. Но у нас забрали всё ценное, даже почти всю одежду. И, кроме того, нам запретили выезжать из города. Поставили в документы штамп, и мы теперь не имеем права покинуть Нижний Новгород без специального разрешения.
Жора тоже вышел в прихожую.
– Забастовка железнодорожников кончилась, и теперь всем буржуям ограничили свободу перемещения – чтобы мы не разбежались. А то кого винить во всеобщем развале? Но это и к лучшему: хватит сидеть сложа руки! Мы должны драться.
– Нет, – покачала головой Нина, – мы уедем. Это уже не игрушки, нам объявили войну.
– Вот и прекрасно!
– Тебя убьют! Если самому себя не жалко, подумай о Елене и обо мне.
Она посмотрела на Клима, ища поддержки.
– Я поеду в Петроград и потребую у аргентинского посла, чтобы мне помогли вывезти вас за границу, – произнёс он. – Нам не откажут – все-таки у меня есть имя и кое-какие связи в Буэнос-Айресе.
– Только крысы бегут с тонущего корабля! – закричал Жора. – Как я поеду без Елены? Куда я поступлю в вашем Буэнос-Айресе? На дворницкую службу? Я же ни слова не знаю по-испански!
– Иногда людям приходится принимать непростые решения, – тихо сказала Нина.
5
Весь вечер Жора не мог найти себе места. Как уезжать? Как рассказать обо всём Елене? А вдруг Клим вовсе не собирается вывозить их в Аргентину и лишь хочет сбежать, воспользовавшись благовидным предлогом?
Впрочем, Жора прекрасно его понимал. Сначала большевистская революция казалась Климу забавным приключением, о котором можно писать в газетах, но теперь он понял, что дело принимает серьёзный оборот. Клим не такой дурак, чтобы взваливать на себя ответственность за лишние рты; тем более сейчас, когда у него не осталось ни отцовских денег, ни работы.
Нина, Клим и Жора до полуночи сидели в разгромленной гостиной. Клим размешивал угли в печи, нарочно выбивая искры, и по его хмурому лицу гуляли огненные тени.
Чем дольше Жора обдумывал их ситуацию, тем горячее молился о том, чтобы тот никогда не возвращался из Петрограда. Они с Ниной не пропадут: она умная и найдёт способ, как выкрутиться. К тому же в России наверняка начнётся восстание, узурпаторов скинут, и всё будет хорошо. Университет, свадьба с Еленой, блестящая дипломатическая карьера…
Жора перевёл взгляд на Нину; у него сжалось сердце. Она сидела, тесно прижавшись к Климу, и, казалось, боялась пошевелиться.
– Я не знаю, сколько времени пробуду в Петрограде, – произнёс Клим. – И неизвестно, смогу ли писать тебе. Но я обещаю, что вернусь за вами. Что бы ни случилось!
Нина кивнула и подняла на него полные слёз глаза.
– Спать пойдём ко мне, ладно?
Они ушли, словно забыв о Жоре. А он всё сидел, пристыжённый и ошеломлённый. Как Нина могла спать с кем-то – невенчанной? Пусть Клим хороший парень, пусть она любит его – но это безобразие!
На пороге появилась Софья Карловна. В руке её трепетала тонкая церковная свечка.
– А ведь я предупреждала, что этим кончится! – произнесла она. – Сначала ваша сестра спуталась с Фоминым и навеки загубила свою репутацию, а теперь мужчины смотрят на неё как на кабацкую девку. Врут ей, что женятся, а на самом деле им от неё нужно только одно.
– Сейчас другие времена! – дрожащим голосом отозвался Жора.
Но Софья Карловна лишь покачала головой. Она подняла портрет сына, брошенный грабителями на пол, и отёрла треснувшее стекло.
– Господи, Володенька, кого ты привёл в наш дом?
