Эллис Эмберн
Дженис Джоплин – жемчужина рок-н-ролла
Встревоженная гадюка (1963–1965)
«Люди всегда спрашивают о том, я ли тот самый Бобби Макги, зная, что я ездил автостопом по стране с Дженис Джоплин», – говорит Чет Хелмс. Как и в песне Криса Кристофферсона, что однажды станет величайшим хитом Дженис, она провела много ночей в дороге, прильнув к высокому и худому Чету, с которым вместе побывала на мели практически всюду от Остина до Сан-Франциско. Они делили мечты, еду, спальные мешки и грязные пассажирские сиденья в десятке дизельных фур. Через некоторое время после того, как они познакомились в Остине, Чет сказал Дженис: «Я думаю, в какой-то момент тебе следует поехать в Сан-Франциско». Дженис всегда признавала, что именно Чет открыл ее, цитируя его слова: «Эта девочка хороша». Хотя она и сама хотела убраться из Техаса, у нее не хватало отваги. Поэтому когда Чет предложил ей помогать «стопить» машины в поездке, она сразу согласилась.
Университет она бросила на следующий же день. Они поехали налегке, у Дженис с собой была только маленькая матерчатая сумка со сменой одежды и зубной щеткой. Кто-то подвез их к границам Остина, и они приготовились преодолеть первый отрезок пути, надеясь засветло добраться аж до Форт-Уэрта, где жила семья Чета. Восемнадцатиколесная фура остановилась перед ними, и Чет помог Дженис вскарабкаться в высокую кабину. Как писал Керуак («В дороге»), «все едут в Фриско».
Чета всегда удивляло мужское поведение Дженис в Остине, но в дороге она внезапно стала очень женственной, прильнув к нему. «Она посадила меня между собой и водителем и прижалась ко мне, – рассказывает Чет. – Она нравилась мне такой – милой, скромной, приятной, нежной и готовой – гораздо больше, чем с ее напускной бравадой в университете.
Ее поведение в дороге резко контрастировало с этим – я как будто обнимал свою девушку».
До Форт-Уэрта они добирались гораздо дольше, чем планировали, лишь через день пути очутившись в доме Чета на Авеню Д, 3510, в восточной части города. Мать Чета, истовая христианка и трезвенница, была потрясена, увидев, как в ее дом входит Дженис в модных синих джинсах, рубашке, три верхние пуговицы которой были расстегнуты, и без бюстгальтера. «Дженис расселась, бранясь как солдат, прямо перед моей матерью. Потом она вскочила и сказала: „Эй, пойдем выпьем пива и повеселимся!“» После ужина мать Чета многозначительно поинтересовалась, где они собираются ночевать. «Мам, – ответил Чет, – мы с Дженис не спим друг с другом. Дженис – мой друг. Нам нужно где-нибудь остановиться на ночь, чтобы отправиться в дорогу завтра рано утром. Можно нам остаться здесь?»
«Нет, здесь вам остаться нельзя».
Последовали слезы и крики, а потом брат Чета отвез их на окраину Форт-Уэрта, где они встали под уличным фонарем с поднятыми пальцами. К счастью, им повезло поймать одну за одной несколько попуток – «фур, которые ехали прямо через Уичита-Фоллс, Амарилло, Альбукерке и Финикс. Так мы преодолели значительную часть пути».
В четырнадцать лет Чет, росший в Миссури, был проповедником. Они с Дженис вели долгие разговоры о религии. «Мы оба знали, что религия – это опиум для народа, который насаждают для подчинения и участия в войнах. Мы оба протестовали против религиозных ограничений, в особенности связанных с сексуальностью и телесностью, а также против негативного отношения к удовольствию. Мы старались открыто заявлять, что сексуальность – это позитивное явление, а не греховное».
Один из дальнобойщиков довез их до северных окраин ЛА и вверх по шоссе 101 до Санта-Марии, где жила тетя Чета. Хотя до океана очень близко, это фермерская местность, где крепкие черные коровы пасутся на изумрудных склонах гор. Родственники Чета из Санта-Марии, владевшие продуктовым магазином, гораздо более терпимы и либеральны, чем техасская часть семьи. Переночевав у них, Чет с Дженис отправились на север преодолевать последний этап пути длиной 150 км через высокие горы около Сан-Луис-Обиспо и вниз в долину Салинас.
Они прибыли в Сан-Франциско в полдень и остановились у друга Чета Дэвида Фрайберга, вскоре ставшего басистом в Quicksilver Messenger Service, а позднее – в Jefefrson Airplane/Starship. В этот вечер Чет отвел Дженис в старую битниковскую кофейню на Грант-авеню в районе Норт-Бич. Раньше заведение называлось Fox and Hound, теперь было переименовано в Cofef e and Confusion; им владела женщина по имени Сильвия. Разговор у Чета был простой и конкретный: «Дженис Джоплин невероятна». «Хорошо, – сказала Сильвия, – выступления здесь идут нонстоп, и мы не платим исполнителям. Собирать деньги с аудитории тоже нельзя. Вам нужно подать заявку и получить одобрение, чтобы играть тут».
Чет убедил ее разрешить Дженис выступить этим же вечером. «Ладно, – сказала Сильвия, – но запомните – никаких шляп [для сбора денег] в зале. Здесь никому не платят». Дженис поднялась, сыграла несколько аккордов на своей автоарфе и спела Stealin’. «В основном это было выступление а капелла, – вспоминает Чет. – Она спела четыре или пять госпелов, и зал встал для оваций. Люди запрыгивали на столы, орали и кидали свои шляпы в воздух».
«Так и быть, передавайте свою шляпу», – заявила Сильвия. «Дженис заработала пятьдесят-шестьдесят долларов в тот вечер, что сейчас не кажется такой уж большой суммой, – говорит Чет. – Но мы были на мели, кроме того, дело происходило в шестидесятые, так что умножь эту сумму в четыре или пять раз – в итоге выходит довольно неплохой улов».
В эту ночь в квартире Дэвида Фрайберга Дженис и Чет легли спать вместе и занимались петтингом, но только немного. Чет чувствовал свою ответственность за то, что забрал ее из колледжа и увез из дома, однако уже через несколько дней пребывания в Сан-Франциско она пошла своей дорогой. В расположенном в Норт-Бич баре Anxious Asp, часто посещаемом лесбиянками, Дженис познакомилась с чернокожей девушкой, с которой впоследствии она то прекращала, то продолжала видеться. Пересекшись с Четом вновь, они остановились на ул. Пейдж, 1090, в Хейт-Эшбери в старом викторианском доходном доме, по большей части населенном студентами Государственного колледжа Сан-Франциско. «Это было шумное сборище, – говорит Чет, – большое количество сидящих на спидах наркоманов и бродяг валялись на полу. Чтобы утихомирить шум и гам, арендодатель как-то ворвался в коридор с дробовиком и выстрелил несколько раз в шкаф».
Дженис пела в Cofef e and Confusion примерно неделю, потом переключилась на Cofef e Gallery на авеню Грант, 1353. Барменом там был высокий молодой человек по имени Ховард Хессеман, несколько десятилетий спустя ставший звездой ситко-мов WKRP и «Классный руководитель». Дженис была слишком юна, чтобы работать в баре, поэтому Ховард сказал ей возвращаться, когда исполнится двадцать один год. Но в конце концов он рискнул своей должностью и алкогольной лицензией бара, разрешив ей остаться. Здесь она снова стала любимицей посетителей, заняв свое место среди других фолк-музыкантов Coffee Gallery, среди которых были Дэвид Кросби, Дэвид Фрайберг, Мартин Балин, Ник Гравенитес, Бобби Нойвирт, Джеймс Гёрли, Дино Валенти, Лиза Киндред и Тим Хардин.
При этом Дженис привлекла внимание одного из самых могущественных людей фолк-сцены, известного своими феноменальными сексуальными талантами. Лишь немногие женщины в Норт-Бич отказывали ему. Но Дженис стала исключением. Несмотря на впечатляющие отзывы, Дженис была так увлечена чернокожей девушкой из Anxious Asp, что когда он попытался подкатить к ней, она резко ответила: «Ты что, шутишь, приятель? Пусть с тобой трахается кто-нибудь другой».
Он прошествовал к бару и сказал Ховарду: «Этой цыпочке отныне вход воспрещен. Я не хочу ее больше видеть здесь». С тех пор во время выступлений Дженис, когда Ховард видел его входящим в бар, он сразу вопил: «Прочь, Дженис! Он идет!» Даже если Дженис была на середине песни, она стремительно выбегала через задний ход, чтобы он не успел увидеть ее.
Чет нашел для нее еще несколько клубов на побережье, где она могла работать певицей, таких как St. Michael’s Alley и Catalyst, в которых она повстречала Джерри Гарсию, Йорму Кауконена и Фила Леша, однако большую часть времени она сидела без денег и голодала.
2 февраля 1963 года Дженис задержали за кражу из магазина в Беркли. На фото крупным планом под номером 194333, снятом в полиции, Дженис вызывающе смотрит в камеру, с гордостью и без раскаяния. Чет не знал об аресте, пока я не показал ему копию фото, однако спешит оправдать Дженис. «Быть арестованным в то время – все равно что получить погоны, – говорит он, пожимая плечами. – Мы все воровали стейки из Safeway[37], когда у нас не было денег. Или шли в Чайнатаун в четыре утра и воровали бочки с засоленной макрелью. Это была часть культуры битников, культуры наркоманов, подростковый обряд посвящения – способ доказать, что ты являешься частью движения. Они обманули нас, так что все, что бы ни сделали мы, – справедливо. Так мы тогда рассуждали. Может, Дженис была голодна, может, она хотела достать спидов, может – героина».
Через шесть или восемь недель после прибытия в Сан-Франциско Чет и Дженис пошли каждый своей дорогой. Оглядываясь назад, Чет находит тому несколько причин. Он тогда еще не расстался с «моделью поведения техасского мужчины, пытался опекать ее, а она хотела свободы». Чет рассказывает: «Она начала тусоваться с очень „спидовой“, героиновой компанией, и хотя я сам был погружен в эту тему, я уже завязывал с этими наркотиками. У нее же образовалась толпа прихлебателей, дававших ей спиды или героин, когда она пела».
Другой причиной разрыва Чета и Дженис было то, что она все больше времени проводила со своими подругами-лесбиянками, и это удаляло ее от него. После того как они покинули квартиру Дэвида Фрайберга, она съехалась с подружкой. «Это сильно повлияло на то, что мы разошлись», – говорит он.
Лесбийские отношения Дженис никогда не мешали ее бурным романам с гетеросексуальными мужчинами. Одним из ее идеальных возлюбленных был романтический битник Патрик Кэссиди. Рассказывает его бывшая жена Линда Гравенитес: «Дженис совершала паломничества к Патрику домой – просто чтобы потусить, посмотреть на него и попускать слюни. Он определенно мог доставить удовольствие».
Дженис относила Патрика Кэссиди к числу своих «мифических мужчин», еще одним из них был друг и герой Керуака Нил Кэссиди.
В Cofef e Gallery работала грубоватая официантка с округлыми покачивающимися бедрами по прозвищу Саншайн[38], чьи предки с одной стороны были представителями индейского народа меномини. Она стала близкой подругой Дженис. Ее настоящее имя Пэт Николс. Сейчас она живет в Аптосе, Калифорния, оставаясь яркой и привлекательной женщиной с прямым дружелюбным взглядом и практичной, деловой манерой общения. На ланч со мной в местном мексиканском ресторане Palapas она пришла одетой в эффектную мексиканскую шаль и высокие кожаные сапоги. За четырьмя большими бокалами белого вина она вспоминает дни, когда работала официанткой в Cofef e Gallery: «Если я разговаривала с кем-то в подсобном помещении, Дженис подхватывала мой поднос и обслуживала столы, а когда я возвращалась, она говорила: „Смотри, мне достались чаевые!“».
После работы они играли в биллиард в Tony’s Pool Hall в Норт-Бич или зависали в расположенном в двух шагах баре Jazz Work-shop. Они читали и обсуждали книги Гурджиева, Керуака, Гинсберга, Э. Э. Каммингса, Грегори Корсо и Гари Снайдера. Дженис подсела на метамфетамин, «спид», который еще оставался легальным, и колола его внутривенно. Хотя при приеме спидов человек ощущает себя как Супермэн, от них очень злое похмелье – мучительное чувство, что скручивает и съеживает.
Саншайн выросла в Пасадине и родила сына, когда ей было тринадцать лет. В школе над ней, как и над Дженис, издевались другие ученики, кидавшие в нее монеты, – отвратительный обычай, означавший в Калифорнии то же, что и в Техасе: «Ты – шлюха». Она убежала из дома, стала жить на улицах и часто посещать Barney’s Beanery в Западном Голливуде.
Однажды в Barney’s Beanery она приметила самого красивого мужчину из тех, что видела, и, услышав, что он едет в Сан-Франциско, решила последовать туда за ним. Его звали Джордж Хантер, и он был основателем первой психоделической рок-группы The Charlatans. «Мы несколько лет поддерживали эти периодически прерывавшиеся и возобновлявшиеся отношения, – говорит Саншайн. – Он приходил в Cofef e Gallery, забирал меня от барной стойки, и мы шли на аллею. Я обожала заниматься сексом с этим великолепным мужчиной!»
Дженис относилась к Джорджу так же, но она его мало интересовала. Они познакомились, когда Дженис сошлась с другом Джорджа Майклом Притчардом, который работал в модном антикварном магазине рядом с Дивисидеро под названием Magic Theater for Madmen Only. Там собиралось ядро будущей музыкальной сцены Сан-Франциско, включая Чета, Питера Вандергелдера из The Great Society и артиста светового шоу Билла Хэма. «Изначально все контркультурное движение включало в себя порядка пятидесяти человек, – рассказывает Джордж Хантер. – Они все были связаны с бит-поколением – Нилом Кэссиди, Кеном Кизи, персонажем из „В дороге“ по прозвищу Турок. В то время в этот круг входила и Дженис Джоплин. Художник по имени Майкл Фергюсон, позднее игравший на пианино в The Fugs, владел лавкой Magic Theater, куда все приходили, чтобы обзавестись связями. Не забывай, это был протопсиходелический магазин, так что Magic Theater можно считать началом контркультуры шестидесятых».
Роман Дженис с Майклом Притчардом носил скоротечный и удивительно интенсивный характер. Сейчас Майкл, с которым мы встречаемся на обеде в Barney’s Beanery, – бородатый хиппи средних лет, который ездит по Лос-Анджелесу на фургоне с надписью «РЫНОЧНЫЕ ПРОДУКТЫ» на борту. «Мы с Дженис не расставались на протяжении шести дней, – говорит он. – Двадцать четыре часа в сутки, по-настоящему напряженно. Она обитала в крошечной квартире в подвальном помещении к северу от Хэйт, через дорогу от Пэнхэндл[39]. Мне было двадцать четыре. Она была в меланхолии, а я – нет. Она пила, а амфетамины были легальны. Она была взвинчена. Большинство людей были расслаблены, а она была крайне активна и полна жизненной энергии. Носила вещи из комиссионного магазина, бусы и маленькие смешные очки из Goodwill[40]. Она пробовала все, и это любопытство взяло верх над ней самой».
Через Майкла Дженис познакомилась с Джорджем Хантером, который тогда только начинал думать о создании The Charlatans. «Я жил на улице Дауни, – рассказывает Хантер, – куда Дженис пришла вместе с Майклом. Это был 1964-й, ее первый приезд в Сан-Франциско. Я понятия не имел, что она певица. В какой-то момент она упомянула, что поет в Cofef e Gallery, но мне не доводилось бывать на ее выступлениях. Мы оба приехали в Сан-Франциско, чтобы стать частью бит-поколения, но битников уже не было, так что отождествляться нам было не с кем. Мы все читали „Обед нагишом“ Уильяма Берроуза и пытались подражать жизни, описанной в романе. Дженис приходила в мою квартиру на Дауни, чтобы уколоться. Я считал ее неистовой. Ей также, как и мне, нравился жесткий секс. Я не имею в виду жесткий секс между нами, хотя позднее мы и переспали. Ее тогдашнее состояние не назовешь хорошим, и термин „спидовый торчок“ довольно точно подходит к ней. У нее были серьезные проблемы с этим. Мы кололи по вене. Удивительно, что она сумела выбраться из этого. Можно сказать, что героин спас ее, как бы иронично это ни звучало. Ньюйоркцы из тусовки тогда притащили героин, дрянь низкого качества, привезенную из Мексики».
«Между нами всегда было чувство обиды, ведь, зная ее, я не мог включить ее в состав моей группы, Дженис была в полном раздрае в то время. А она давала понять, что хотела бы стать частью [группы]. Теперь, оглядываясь в прошлое, я думаю, что подобный ход был бы крайне умен. Мы играли ту музыку, которая нравилась ей гораздо больше, чем то, что делали Big Brother and the Holding Company. Но кто скажет наверняка?»
Сама Дженис позднее утверждала, что Джордж якобы уговорил ее «присоединиться к рок-н-ролльной группе, и у него был этот постер, первый рок-н-ролльный постер. Его нарисовал Джордж Хантер, надпись на нем гласила „The Amazing Charlatans“. Он висел у меня на стене, а я размышляла: „Круто. Чем эти сумасшедшие парни сейчас занимаются?“»
В 1964-м Джордж, не взявший Дженис вокалисткой в The Charlatans, был не единственным, кто дал будущей рок-звезде буквально ускользнуть из рук. Звукозаписывающие компании были осведомлены о ней и посылали на ее розыск своих агентов, но найти ее было непросто. Иногда она просыпалась после вызванного алкоголем провала в памяти в Мемфисе или в Нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка, задаваясь вопросом, как и с кем она умудрилась проехать через всю страну.
Лето 1964-го она провела в Нью-Йорке, в полном трансе от приема спидов. Она иногда выходила на улицу, и лишь изредка ее видели на площади Томпкинс в Нижнем Ист-Сайде или поющей в клубе Slugs[41], часто заполненном поклонниками фолка. В те дни фолк-песням Дженис придавала ее собственный блюзовый окрас, и удивительно, что, несмотря на зависимости и ухудшающееся здоровье, голос ее звучал очень уверенно.
Осенью она вернулась в Сан-Франциско и сошлась с мужчиной, известным только как Кенай и жившим через дорогу от Coffee Gallery на Грант, 1436, над баром Capri. Жилище Кеная, о котором однажды написали в Playboy как об образце холостяцкой квартиры, стало чем-то вроде штаб-квартиры для Дженис и ее окружения. «У Кеная были волосы до талии, – рассказывает Саншайн, – и он был одним из ее самых любимых друзей».
Кенай стал студентом Университета Южной Калифорнии, приехав в 1956 году на каникулы в Сан-Франциско. Это был расцвет эпохи битников, и Кенаю настолько понравился Норт-Бич, что он там остался. В момент их встречи с Дженис в начале шестидесятых она жила с Линдой Уолдрон «и еще примерно десятком человек» на улице Скотт в округе Филлмор к северу от Хейт. Линда Уолдрон работала билетером в кинотеатре на улице Грин.
По словам Кеная, Дженис и ее чернокожая подружка тогда еще оставались любовницами, но Дженис также была вхожа в лесбийско-бисексуальную компанию, часто участвовавшую в групповом сексе с мужчинами, в частности, как минимум один раз, с Майком Блумфилдом. «Это была эпоха свободной любви, – говорит Кенай. – СПИДа тогда еще не было». Дженис и другие девушки как-то запали на одного поп-певца и втроем занялись сексом, причем делали это так воодушевленно и акробатично, что одна из девушек свалилась с кровати и сломала себе руку.
Дино Валенти, позднее игравший в Quicksilver Messenger Service, и Дэвид Кросби тоже все время были поблизости. Фолкеры вроде Дино, Дэвида и Дженис обычно пели в трех местах за вечер, передавая шляпу для пожертвований. Кенай тогда работал вместе с Ховардом Хессеманом барменом в Cofef e Gallery и собирал пожертвования для Дженис, когда она там пела. Наскребалось долларов восемь, которые делились между певицей и музыкантами. Иногда хватало только на билет на автобус до дома, однако часто они все вместе отправлялись поесть – обычно в Woe Loey Goey, ресторан в подвале на улице Джексон, чуть западнее Грант-авеню.
В Woe Loey Goey пять человек могли поесть на три или четыре доллара. Тогда бары закрывались в два часа ночи, и они приходили в ресторан, когда он был переполнен, а одна официантка пыталась справиться с обслуживанием сразу двадцати столов. Все знали друг друга, и, когда официантка не видела, кто-нибудь прокрадывался на кухню и хватал остатки еды из тарелок, выставленных для загрузки в посудомоечную машину. К тому времени когда официантка наконец подходила обслужить стол, они уже съедали остатки еды, и она думала, что стол просто еще не был убран после предыдущих посетителей. Дженис с друзьями заказывали только чай. «Мы сделали бы все что угодно, чтобы выжить, – говорит Кенай. – Иногда мы приходили с пакетами и складывали в них остатки еды, чтобы унести домой».
Как-то Дженис с компанией решили покрасить волосы в квартире Кеная. Они умудрились не просто расплескать черный и красный красители по дорогому ковру, но и залить ими ванную. Когда они пришли к нему на следующий день, Кенай отправился в Woolworth’s и купил несколько баллончиков краски. «Вот, – сказал он обкуренному сборищу, развалившемуся на подушках. – Представьте, что вы Джексон Поллак. Я хочу, чтобы каждый сантиметр этого ковра был раскрашен». Кенай утверждает, что конечный результат был очень декоративным.
Когда Ховарда Хессемана арестовали за торговлю травой, паранойя накрыла посещавших кофейню завсегдатаев. «Меня замели на продаже одной унции, – говорит Ховард. – Это была хорошая трава, но я не был дилером, чувак. Если б мне в руки попал килограмм за адекватную цену, да, я бы продал большую часть его друзьям, оставив себе две или три унции. Я просто устал от этого пристававшего ко мне мудака. В конце концов я сказал ему: „Да, я могу тебе продать коробок или два“. А он хотел договориться о нескольких фунтах или килограммах, и я ответил: „Да, наверно, я смогу это сделать. Я не знаю, сколько это будет стоить. Может быть, сто пятьдесят за кило. Могу узнать для тебя“. И вот месяц спустя передо мной опять стоит этот тип, и я говорю ему: „Слушай, мужик, я на самом деле этим не занимаюсь“. „Хорошо, – отвечает он, – тогда следуй за мной“. Я думал, что это шутка, но он оказался федеральным агентом».
Кенай выращивал траву на открытом балконе своей квартиры, и однажды Дженис заорала: «Там наверху кружит вертолет! Тащи эти чертовы кусты внутрь!» Это было непросто, так как на растениях были развешаны елочные игрушки. «Черт, – произнесла Дженис, придя на следующий день. – Можно поставить растения обратно. Оказывается, это были не „свиньи“[42]. Клинт Иствуд снимает фильм в парке Вашингтон-сквер».
Дженис было так хорошо, что она забыла о главной цели приезда в Сан-Франциско – стать певицей. Она дошла до того, что стала пропускать выступления, если они совпадали с вечеринками. «Девочки начинали с травы, – рассказывает мне Кенай, – потом переходили на кокаин или спид, а потом на героин, совсем опустившись». Дженис теперь торговала спидами и гашишем, большую часть дня перемещаясь по улицам в поисках покупателей или интрижек на одну ночь. Часто бывая без цента в кармане, она знала, что всегда может спеть несколько песен, чтобы заплатить за счет в баре.
Представители звукозаписывающих компаний регулярно посещали ее концерты и обсуждали заключение контракта – и к этому времени он был бы у нее на руках, если бы не череда инцидентов. «У нее было две действительно хороших возможности, – говорит Чет. – Приехали люди с лейблов в Лос-Анджелесе, послушали ее и сказали: „О, она потрясающая“. Один был из компании RCA Victor, и Дженис была на пороге подписания большого контракта, который значительно изменил бы ее положение и в финансовом отношении, и в карьерном. Но она попала в аварию на своей Vespa, разбила ее вдребезги и оказалась в больнице. Сделка сорвалась в период ее восстановления».
«В другой раз она опять была на грани подписания крупного контракта со звукозаписывающей компанией, но как-то ночью после закрытия Anxious Asp встретила при выходе из нее сборище байкеров. Заметив, как реднеки пялятся на нее, она сказала им несколько дерзостей в ответ, и они отмудохали ее по полной прямо на улице. Они разбили ей бутылку об голову. Ей охеренно досталось. Это происходило в тот период, когда ее карьера была готова взлететь. Каждый раз, когда она достигала переломного момента, что-то происходило и расстраивало все планы. Что-то внутри самой Дженис вовлекало ее в неприятности, ей нужно было отказаться от своего мачизма, который она демонстрировала, идя на неоправданные риски. Я думаю, что она боялась успеха, глубоко внутри чувствуя, что не заслужила его».
Дженис купила спиды в месте, известном как Hot Dog Palace, а среди наркоманов – Amp Palace («Дворец ампул»), на пересечении Грант и Коламбус-авеню. Оно было открыто круглосуточно, и каждое утро округа была усыпана сломанными ампулами размером два с половиной дюйма. «Дженис ставилась спидами прямо там, – говорит Кенай. – Или вливала жидкий спид в свой кофе».
Она также употребляла героин и после укола любила зависать на ступеньках на улице Кирни между Валехо и Бродвеем – там не ездили машины, так как она была слишком крутая. Рядом был грязный книжный магазин, открытый всю ночь, и она ходила в него купить спиртного из-под полы. «Любимый рацион джанки на героине – шоколадные батончики, – рассказывает Кенай. – Дженис обычно отправлялась в грязный книжный магазин, покупала бутылку дешевого вина, которое нельзя было продавать после двух ночи, шла мимо уличного кафе Banducci’s и поднималась вверх по ступенькам на Кирни, делясь конфетами и вином с другими джанки».
Она достигла впечатляющего дна. Все, что она хотела, – наслаждаться дурью, любой, которую могла достать: «курить дурь, глотать дурь, лизать дурь, сосать дурь, трахать дурь». Ее одержимость наркотиками стала настолько всеобъемлющей – купить, употребить, вырубиться, – что она потеряла интерес ко всему остальному, включая пение.
Иногда она могла позволить себе снять комнату за восемь долларов за ночь в одном из отелей на Бродвее, но не переживала, когда на это не было денег. Бездомным тогда было куда пойти, например в парк Вашингтон-сквер со стороны католического собора Святых Петра и Павла. «Дженис часто жила в парке, – вспоминает Кенай, – или брала свою гитару и тусила там». Люди жили в кустах, окаймляющих парк, и готовили еду на маленьких полянках внутри живых изгородей. Там было чисто, так как общественные туалеты находились всего в нескольких шагах. Кто-нибудь всегда поддерживал огонь, и было много лишних одеял, чтобы поспать или заняться на них любовью. Кусты были высотой по плечо, а на полянах внутри могли уместиться пять или шесть человек. «Проходя мимо, ты ощущал аромат травы», – рассказывает Кенай. Философия жизни на улице от Дженис была проста: «Отдыхай, когда устала. Ешь, когда голодна. Трахайся с ближайшим доступным приятелем, когда возбуждена». В кустах она нашла свой настоящий дом – место, в котором все ее потребности были удовлетворены. Наконец она стала человеком с улицы.
«Она любила подбирать раненых животных», – вспоминает Джим Бреннан, один из бродяг, с которым она подружилась. В то время Бреннан страдал от столь выраженного заикания, что решил стать немым, и когда однажды в трамвае она заговорила с ним, он весь обратился во внимание, но не промолвил ни слова. Дженис продолжала болтать, без остановки делясь размышлениями о философии, музыке и Зельде Фицджеральд. Если она и заметила, что ее собеседник немой, то не сказала об этом, и Бреннан вспоминает, что их общение было близким и весьма эмоционально заряженным. Она планировала выйти в районе Дюбойс Трайангл, но так увлеклась разговором, что пропустила свою остановку. «Ну, ладно, – закончила она, – пойду, наверно, на пляж». Она сказала ему, что «живет в кустах у мусорных баков».
«Жених Дженис был мудаком», – говорит Саншайн, имея в виду мужчину, с которым Дженис обручилась в 1965-м. Это стало еще одной причиной того, что тот год оказался самым мрачным в ее жизни. «Спиды почти прикончили ее. Все два года была очень тяжелая ситуация, вся эта последовательность событий: приезд в Сан-Франциско, перемещение в Нью-Йорк, возвращение, встреча с женихом, переезд из Сан-Франциско в Сиэтл, срыв и поездка в Техас, так как этот мужчина объявил, что собирается жениться на ней – для Дженис брак стал ответом на все ее молитвы». Закончив жизнь бомжа, ночующего в парке или дешевых отелях Норт-Бич, Дженис въехала в квартиру на ул. Бейкер, но было уже слишком поздно, чтобы сохранить ее здоровье. Она медленно умирала. Чет описывает ее физическое состояние как «истощение», некоторые люди говорят, что ее вес в то время снизился до восьмидесяти восьми фунтов[43]. В какой-то момент она попыталась лечь в Главную больницу Сан-Франциско, но получила отказ – ее посчитали бездомной, намеренной получить бесплатный приют.
Однажды, сидя в баре, она дошла до ручки. Мгновенной вспышкой ее осенило, что жизнь – огромный обман. Единственное, что утешало ее во времена трудной юности, – убеждение, что все пойдет на лад, когда она станет взрослой. Но сейчас она была взрослой, а так плохо ей не было никогда. Она написала отцу длинное письмо – крик души с мольбой о моральной поддержке и признанием в том, что она потеряла веру в Бога и воспринимала жизнь как плохую шутку. Сет Джоплин был последним человеком, к которому стоило обращаться с подобными упованиями. Будучи пессимистом, Сет познакомил Дженис с циничной философией своего единственного друга в Порт-Артуре, который сказал ей, что жизнь – всего лишь надувательство, «надувательство субботнего вечера», как он называл это.
Принимая во внимание ее состояние, можно назвать чудом, что она работала с 1963 по 1965 год, а ее выступления были столь волнующими. Завоевав право петь блюз, она преодолела свою старую теорию о том, что эта музыка принадлежит исключительно афроамериканцам. Будучи белой девушкой и выходцем из среднего класса, чьи родители смогли отправить ее в колледж, она никогда не чувствовала себя блюзовой певицей. Теперь она смогла превратить свой пессимизм, свою уверенность в том, что жизнь создана, только чтобы разочаровывать нас, в искусство, создав собственное направление блюза, которое она назвала Kozmic Blues.
В 1965-м она сделала запись в Сан-Франциско с джаз-бэндом Дика Окстота, которая сейчас является редкостью и ценной реликвией того времени, в остальном бывшего катастрофой для Дженис. «Я спускаюсь к реке Иордан, – поет Дженис под аккомпанемент джазменов, исполняющих диксиленд. – Я собираюсь найти это благословенное спасение. Я буду идти и говорить с Иисусом, однажды идти и говорить с Иисусом». В этом госпеле ее кантри-голос звучит ясно и чисто, а то, с какой любящей лаской она произносит имя «Иисус», говорит о том, что остатки ее духовной жизни пережили даже самые темные дни наркомании.
В Mary Jane она напоминает Бесси Смит, ей опять аккомпанирует диксиленд. К концу очаровательного стандарта Walk Right In ее голос срывается в волнующий фальцет. Так же захватывающе она звучит в Black Mountain Blues. Эти записи, которые можно услышать на двойном альбоме Janis, выпущенном Columbia, дают понять, что если бы она не была столь больна, то заняла бы свое место среди важных фолк-певцов эпохи, наряду с Диланом, Джуди Коллинс и Джоан Баэз. В то время ее голос был несколько грубоват – такое же качество было присуще голосу Дилана, и когда Дженис вернулась к жанру фолк/кантри в конце карьеры – в Me and Bobby McGee и Mercedes Benz, – она смягчила его.